Птичник был на отлете, у овражка. Длинный, приземистый дом под белой шиферной крышей. Подходя к нему, мальчики услышали разноголосицу петушиной переклички. «Какой он некрасивый, этот курятник», – подумал Витя.
Открыли скрипучую дверь, вошли в полумрак и густой запах птичьего помета, и Витя остолбенел. Несметное количество кур и петухов было кругом. Все они бегали, завивались спиралями, кудахтали; пела, наверно, сразу тысяча петухов. Многие петухи отчаянно дрались и были в крови.
Как только мальчики вошли в птичник, с шестов, с подоконников на них полетели петухи.
– Закрой лицо! – крикнул Вовка.
– А чего они? – спросил Витя, закрываясь от петухов.
– Как чего? Не видишь? Драться летят.
«Вот черти!» – весело подумал Витя.
А посреди этого куриного столпотворения быстро ходила тетя Нина, и куры белыми ручьями мчались за ней. Она растаскивала дерущихся петухов, легонько шлепала их, приговаривала:
– Вот вам, озорники! Без обеда оставлю. А тебя в каталажку посажу, – говорила она петуху с пышным окровавленным гребнем.
И петух послушался тетю Нину, перестал драться и обиженно ушел в угол.
– Я сейчас! – крикнула она Вовке. – Только корма им задам.
Тетя Нина кормила кур, отталкивала самых прожорливых, слабых и нерешительных пропихивала к кормушкам. И добро улыбалась:
– Лопайте, куриное племя. Век ваш короткий.
Потом она пошла к дверям, распахнула их, крикнула:
– А теперь на прогулку шагом арш!
И куры белым потоком ринулись к двери – на солнце, в большой вольер.
Тетя Нина подталкивала кур ногами, смеялась, и весело сверкали ее белые зубы.
– Любит она их, – сказал Вовка. – С четырех утра до вечера здесь. Одна на пять тыщ кур и петухов, представляешь?
А Вите, даже непонятно почему, вспомнился большой гастроном внизу их дома. Там, в диетическом отделе, чистые яички со штампом на каждом аккуратно разложены в специальные картонные формы. Сколько раз он их сам покупал. И никогда не думал, откуда они... Знал, что яйца несут куры. И все. Но ведь это совсем не все! Вон за пятью тысячами кур ухаживает одна худенькая женщина, тетя Нина, мама его нового товарища Вовки Зубкова. Это ведь очень трудно – один человек и пять тысяч кур и петухов, которые постоянно дерутся.
Тетя Нина подошла к мальчикам, вытерла потный лоб тыльной стороной руки, застенчиво улыбнулась, и Вите стало неловко от этой улыбки. Она обняла Вовку за плечи, потеребила спутанные волосы.
– Обед‑то я там сготовила, – сказала она. – Пойди поешь. Вот вместе с дружком и поешьте. В чугунке, в печке. Ну, ладно, – вдруг заспешила тетя Нина, – заговорилась я с вами. А мне в правление надо, корма на завтра выписать.
Начинался вечер, небо было высоким, бледно‑лиловым; от деревни пахло дымком и коровами; лаяли собаки, где‑то пело радио; все становилось лиловым, неясным, и опять Вите показалось, что он прожил сегодня очень длинный день, и беспокойство поселилось в Вите, только он не мог понять, откуда и почему пришло оно. И казалась очень далекой, даже чужой жизнь в городе, где есть просторная квартира, двор, замкнутый в каменный четырехугольник, Репа, его тайник на чердаке.
«Как там Репа? – подумал Витя. – Куда он пропал? И не поговорили перед моим отъездом...»
Дома мама строго сказала:
– Всегда говори, куда уходишь.
– Угу, – сказал Витя.
– Иди поешь. И у тебя на раскладушке письмо от Зои. Оно пришло уже без нас. Соседка, Тина Арнольдовна, переслала.
Витя быстро расправился с ужином и стал читать письмо Зои.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
самая короткая в нашей повести
Первые же строки Зоиного письма ошеломили Витю:
Витя! Мне страшно! Мне никогда в жизни не было так страшно...
Мальчик воровато оглянулся по сторонам, будто кто‑то мог подглядывать за ним, будто никто не имел права узнать содержание этого письма. Странно, но в Вите вдруг поселилось чувство, похожее на то, которое он испытал на толчке, – начинается вторжение в область запретного.
Дальше Зоя писала:
Сегодня ночью я проснулась от папиного крика. Он угрожал кому‑то: «Вон! Не имеете права! Это клевета!» И еще что‑то. Мы с Надей бросились к папе. Он метался по подушке, был весь мокрый. Сразу проснулся, сказал, что ему приснилась война.
Витя! Ты мой единственный друг, поэтому я пишу тебе все откровенно, я верю, что ты (дальше было зачеркнуто) никому не покажешь это письмо, никому не проболтаешься. С моим папой что‑то происходит. Он стал нервным, нетерпеливым, все время бегает на почту, ждет каких‑то вестей. Но письма не приходят. Потом еще я одного не понимаю. Вообще наш папа экономный, расчетливыьй человек. А тут вдруг на него накатило – просто сорит деньгами. Ходим обедать в дорогие рестораны, заказываем все самое необыкновенное, я даже названия запомнить не могу, и мне совсем невкусно. И папа стал пить. А ведь ему нельзя, у него больное сердце. Все говорит нам с Надей: «Гуляем, дочки. Раз живем!» Так раньше он никогда не говорил. А с Надей они в ссоре, по вечерам о чем‑то спорят, хотя и шепотом, чтобы я не слышала, но очень злятся друг на друга, Надя выходит из папиной комнаты с прасными щеками. А вчера после такого спора она плакала. Что‑то скрывает от меня – я чувствую. Витя! Я боюсь за папу. И за всех нас. Что‑то случится! Я знаю... Витя, что мне делать? Я решила (дальше было зачеркнуто)...
Витя не мог больше читать это странное, невероятное письмо.
Он вышел на крыльцо. Совсем стемнело, только западный край неба, видный сквозь темные деревья, фиолетово светился; какая‑то ночная птица пролетела совсем рядом, так что до Витиного лица докатилась волна воздуха от ее сильных крыльев.
Витя вспомнил день рождения Зои, слова зануды Люськи о том, что Владимир Петрович ворует... «А может быть, правда ворует?» – Витя от этой внезапной мысли даже сел на ступеньку крыльца.
Вышел папа, спросил удивленно:
– Ты что это здесь в одиночестве, а? И притаился.
– Так, – сказал Витя.
«С папой бы посоветоваться. Он все понимает. Но – нельзя...»
– Отправляйся спать, – строго сказал папа. – Подъемы у нас будут ранние.
Витя поплелся на свою раскладушку.
«Как помочь Зое? – думал он. – И в чем помочь? Все перепуталось...»
Но надо было дочитать письмо. Странно, но дальше Зоя писала спокойно, как будто и не было первой части, этой полстранички, исписанной торопливо, вкривь и вкось. И Витя тоже успокоился.
А так папа очень веселый, – читал Витя. – Все шутит, смеется. И мы много путешествуем. Папа сказал, что жизнь коротка и надо спешить. Спешить увидеть как можно больше. Вот мы и спешим: уже были в Сочи, в Новом Афоне на знаменитом курорте. Витя, какая там красота! На завтра уже куплены билеты в Сухуми, в обезьяний питомник. И я уже тебе писала, что собираемся в Красную Поляну. Ничего, Витя, все наладится, все будет хорошо. Правда? Пиши мне. Жду.
Зоя.
Витя лежал на своей раскладушке и смотрел в темноту. Уже давно все спали. Слабые тени таинственно пробегали по потолку. За стеклами террасы ветер шумел деревьями, сквозь ветки виднелись звезды в темном небе, и казалось, что они совсем близко, запутались в ночных влажных ветках.
«Нет, это несправедливо! – думал Витя. – Зоя путешествует, видит всякие интересные, необыкновенные места. И другие ребята путешествуют... А я... в деревне Жемчужина. Конечно, здесь прилично. И река, и пляж. Вовка – хороший товарищ. Но ведь на одном месте. Целый месяц на одном месте! А что, если...» – Витя даже сел в раскладушке, и она заскрипела.
– Ты что там возишься? – сонно спросила мама из комнаты.
Витя промолчал.
«Ведь можно и здесь придумать какое‑нибудь путешествие. Взять рюкзаки. Только куда? Вовка! Вот кто знает! Он же местный. Придумаем путешествие! Завтра с Вовкой все решим. Завтра!» – И, подумав так, Витя уснул.
Засыпая, он слышал, как где‑то близко проехала машина. Полаяли немного Альт и Сильва. Они так сдружились, что живут теперь в одной будке. Через какое‑то время опять проехала машина, и лаяли собаки. А может быть, это уже снилось Вите.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
подтверждающая известную истину, что все гениальное просто
Мальчики сидели за сараем в зарослях огромных лопухов.
Был здесь зеленый полумрак; где‑то рядом дружелюбно переговаривались цыплята. Жужжал шмель. У Вовки сверкали глаза, и он говорил, захлебываясь от возбуждения:
– Чудак! Зачем рюкзаки? Мы путешествовать не пешком будем.
– А как? – шепотом спросил Витя.
– На лодке! По Птахе! И не по широкой, за плотиной. (Там неинтересно. Катера ходят, места обжитые. Мы ниже плотины пойдем. Где Птаха совсем узкая. – Вовка понизил голос. – По лесам петляет, где‑то водопад там есть, на перекате. Тот край мало кому известен.
У Вити засосало под ложечкой.
– А где мы лодку возьмем? – спросил он.
– У дедушки Игната! – Вовка вскочил. – Он бакенщиком работает. Знаешь, какой дед мировой! Побежали к нему.
И мальчики припустились. За ними побежали, а потом обогнали Альт и Сильва. Собаки играли, кувыркались, были очень веселыми.
– И Альта возьмем! – крикнул на бегу Витя.
– Ага! И Сильву! Будут нас охранять.
– От кого? – Витя остановился.
– Мало ли от кого, – таинственно сказал Вовка.
– И долго мы будем путешествовать?
– Сколько захотим. Два дня или три.
– Вовка, а ночевать где?
– Где! Шалаш построим!
Витя погрустнел.
– Родители меня не пустят.
– Может, ты струсил? – Вовка ехидно прищурился.
– Да ты что! Я ж говорю: родители.
– Уговорим твоих родителей.
– Верно! Уговорим. – И Витя поверил в то, что они с Вовкой уговорят папу и маму. «Папа‑то что, – подумал он. – Вот мама...» – Знаешь что, Вовка, – сказал Витя. – Мы им пока ничего говорить не будем. Все приготовим, а потом – здравствуйте, пожалуйста! – у нас и лодка, и всякое снаряжение. Им стыдно станет не пустить... – «Как же, стыдно», – тут же подумал он.
– Давай так, – беспечно сказал Вовка. – Меня мамка отпустит без звука. Ну, хороший я план придумал?
– Гениальный!
За деревней Птаха была перегорожена плотиной, и на ней стоял розовый дом электростанции. За плотиной река была плавная, широкая, там ходили катера – вверх, до соседнего районного центра Зайцево, а также в Дедлово. Рядом с дебаркадером, который еле заметно покачивался на волне, к самому берегу прижался домик на высоких сваях, в нем и жил бакенщик дедушка Игнат.
За дверью сторожки слышалось постукивание молотка. Вовка толкнул дверь, и она легко открылась.
– Можно?
– А чего же? Можно, – ответил спокойный густой голос.
Мальчики вошли в сторожку. Витя увидел спину человека, который склонился над столом и что‑то делал там, постукивая.
– Здравствуйте, дедушка Игнат.
Человек перестал стучать, повернулся к ребятам, и Витя увидел перед собой старика, как показалось ему, очень знакомого. Да, это был уже совсем старик, седой, с белой аккуратной бородою, а лицо загорелое, с резкими морщинами; из‑под очков смотрели зоркие и внимательные глаза. Волосы у дедушки Игната были подвязаны белой лентой, чтобы не падали на лоб, не мешали работать, одет он был в парусиновые брюки и парусиновую рубаху, подпоясанную тонким ремешком, на ногах – мягкие сапоги. От всей фигуры дедушки Игната веяло спокойствием, уверенностью, мудростью, и Витя сразу проникся к нему доверием и уважением.
«На кого же он похож? – подумал Витя. – Вот на кого! На Льва Толстого. Портрет висит у нас в классе. Если бы не очки – полное сходство».
– Ну, здравствуйте, молодцы, – сказал дедушка Игнат. – Это кто ж с тобой, Владимир? Вроде не наш?
– Мой товарищ новый, Витька Сметанин, – объяснил Вовка. – Из города.
– На каникулы к нам, значит?
– На каникулы, – сказал Витя.
– Так, так. И какое же у вас ко мне дело?
– Нам, дедушка Игнат, лодка нужна.
– Лодка, значит. И куда же вы собрались?
Вовка стал объяснять, а Витя незаметно рассматривал комнату. На низком потолке трепетали солнечные блики от реки; в углу стояла кровать с тюфяком, набитым сеном; у окна стол и на нем – инструменты, баночки с красками, какие‑то металлические штуки. Над кроватью пристроены две полки с книгами, а рядом висела карта Птахи с отметками красным карандашом. «Похожа на морскую карту Репы», – подумал Витя.
Много в сторожке было всякого речного инвентаря – весла, спасательные круги, части от мотора. У двери висела связка вяленой рыбы. И пахло здесь рыбой, дегтем, свежим сеном, сосновыми стружками. «Как здорово! Как необыкновенно!» – вновь подумал Витя.
– Что же, – сказал дедушка Игнат, выслушав Вовку. – Одобряю. Хорошее дело придумали. Надо знать свою землю. В доподлинности. – И он внимательно посмотрел на Витю. Витя смутился. – Идемте, лодку выберем.
Вовка подмигнул Вите: все, мол, в порядке!
За сторожкой на цепях болтались лодки. Все они были затоплены водой. Дедушка Игнат в раздумье постоял над ними, потом, ударив ногой одну из них, самую неказистую, сказал:
– Вот эта вам подойдет. Легкая на ходу. Ну‑ка, вытащим!
Ведром вычерпали воду, выволокли лодку на берег, перевернули набок.
– Завтра можно и плыть? – спросил Витя.
Дедушка Игнат улыбнулся:
– Прыткий какой. В порядок привести ее надо: просушить, законопатить, просмолить, выкрасить. Вот вместе все и сделаем.
– Сейчас конопатить начнем? – спросил Вовка.
– Ой, нетерпеши! – засмеялся старик, и Витя увидел, что у него целы все зубы и что они крепкие и белые. – Недельку с ней поработаем. Высохнет, потом конопатить будем. И вообще...– Дедушка Игнат строго посмотрел на ребят. – Никогда спешить не надо. Народ‑то не зря молвит: поспешишь, людей насмешишь. Вы, мил друзья, «Анну Каренину» читали?
– Не читали еще, – признались ребята.
– Верно, – сказал старик. – Малы еще Толстого читать. Ничего, подрастете – прочитаете. Так вот, мил друзья, есть в той книге слова, как надо жить. Вы небось не знаете, как надо жить‑то?
– Не знаем, – вздохнул Витя.
– Во‑во! – Дедушка Игнат засмеялся, довольный. – А совет там такой, такие слова: «Без поспешности и без отдыха». Мудро, а? – Он поднял кверху указательный палец. – Вот так и жить надо: не спеши, не суетись, но делай свое дело постоянно. И всего достигнешь. Значит, завтра приходите. Может, конопатить начнем. Научу вас этому делу.
Возвращались в деревню довольные, счастливые – будет лодка, будет путешествие.
– Дедушка Игнат знаешь какой! – говорил Вовка. – Самый старый житель деревни, все его знают. А он! Об чем хочешь расскажет: и как тут до революции жили, и какой помещик был лютый, и почему наша деревня Жемчужиной называется.
– Правда, Вовка, почему?
– А ты у дедушки Игната спроси.
Мальчики подходили к деревенской площади, где помещались правление колхоза, школа, почта и чуть в отдалении, на отшибе, стоял сельмаг. Впереди трусили, помахивая хвостами, Альт и Сильва. На площади шумела толпа, стоял милицейский мотоцикл с коляской.
– Что‑то случилось, – сказал Вовка. – Побежали!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой происходит ЧП и впервые появляется Матвей Иванович
Мальчики со всех ног бежали к деревенской площади, а навстречу им несся пацан лет десяти, поднимая клубы пыли, и вопил истошным голосом и с восторгом:
– Магазин обокрали! Магазин обокрали!
Крыльцо сельмага обступили люди, все возбужденно галдели, размахивали руками, а на крыльце стояла толстая растрепанная тетя Маня, заведующая сельмагом и она же продавщица. По круглым щекам тети Мани катились слезы, она их тут же размазывала и сквозь всхлипывания говорила, как горох сыпала:
– Прихожу – замок висит в целости. Стала отмыкать, а болт от перекладины и выпади. У меня сердце так и захолонуло. Руки дрожат, в ноги слабость ударила, вся обомлевши... Ну, вхожу... – И тетя Маня залилась слезами, не могла больше рассказывать.
Мальчики протолкнулись вперед и во все глаза смотрели на происходящее.
Толпа волновалась. Рядом с тетей Маней стояли двое – молоденький милиционер с очень решительным лицом и большими ушами и грузный мужчина в галифе, сапогах и выцветшей гимнастерке; лицо у него было усталое, землистое, под серыми глазами синева, и казался он очень сердитым.
– Наш Матвей Иваныч, – шепнул Вовка. – Председатель.
– Чего взяли‑то, Маня? – кричали из толпы.– Все подчистую? Али как?
Тетя Маня немного успокоилась и стала рассказывать дальше:
– Ну, вхожу – все как есть вверх дном. И лампы еще побили. Фулиганили...
– Ответь толком: забрали много? – устало, спокойно спросил Матвей Иванович.
– Все часы, – заголосила тетя Маня, – двадцать три комплекта, пять приемников «Урал»... Телевизор «Темп». Один остался. Ой... И кофт уж не знаю сколь, плащи. Да я все не глядела.
– И не гляди! – строго и внушительно сказал милиционер. – Все должно оставаться как есть. Сейчас из Дедлова опергруппа приедет. Звонил. – И милиционер застыл в величественной позе.
– Еще, – всхлипывала тетя Маня, – ящик водки взяли. А две поллитровки прямо тут выдули и консервами «Завтрак туриста» закусили.
В толпе засмеялись.
– Не иначе как на машине, – сказал Матвей Иванович и сам себя спросил: – Как же еще увезти?
– Непременно, – сказал милиционер и опять застыл.
– Кто же они такие? – продолжал вслух рассуждать Матвей Иванович. – Из наших? Нет... Рука опытная видна. Вчера видели кого‑нибудь посторонних? – спросил он у толпы.
Люди зашумели, стали вспоминать. Нет, никто посторонних не видел. Витя и Вовка переглянулись. Вовка побледнел, у Вити по щекам пошли розовые пятна.
– Мы видели! – сказал Вовка.
И сразу стало тихо.
Милиционер насторожился. Матвей Иванович спросил:
– Вто это мы?
– Я и вот Витька. Мы вчера купались, – от возбуждения Вовка чуть не захлебнулся слюной, – а он к нам подошел...
– Кто он? – рявкнул милиционер.
– Откуда я знаю! Парень. Не наш. В плавках полосатых и очки черные – аж лица не видно. Спрашивал у нас, когда магазин открывается.
Толна зашумела. Выяснилось, что и еще кое‑кто видел вчера незнакомого долговязого парня на берегу реки.
– Пошли в правление, толком расскажете, – сказал Матвей Иванович. – А вы, товарищи, расходитесь, пора и за работу. Найдем воров, не волнуйтесь. Кто что знает, вспомнит – потом вызовем.
Народ нехотя стал расходиться.
В правлении в первой большой комнате сидело несколько женщин. Они что‑то писали и щелкали на счетах, а вторая комната, поменьше, была кабинетом Матвея Ивановича. Здесь на письменном столе, заваленном папками и бумагами, стояли черный телефон, чернильный прибор с пустыми чернильницами; в одной из них на фиолетовом дне лежала большая муха вверх брюшком и слабо, неохотно шевелила лапками, ей, наверно, было не очень удобно. Еще в кабинете был старый, протертый диван. На него и сел Матвей Иванович, и пружины сердито взвизгнули. Милиционер с окаменевшим лицом остался стоять в дверях. Он очень не нравился Вите. И чего индюком надулся?
Матвей Иванович вытер мокрый лоб не очень свежим платком, вынул портсигар, закурил. Милиционер в дверях сделал движение корпусом, и председатель протянул ему портсигар. Милиционер тоже закурил.
– Ну, Вова, – сказал Матвей Иванович, – рассказывай.
Собственно, ничего нового Вовка добавить не мог. Только Витя вспомнил:
– У него на животе транзистор болтался. Еще репортаж передавали: «Велопробег мира».
– Наше командное место второе, – важно сказал милиционер.
– Так, так...– задумался Матвей Иванович и спросил у Вити: – Ты у бабки Нюры живешь?
– Да, у нее.
– Твой отец конструктор?
– Конструктор... – Витя удивился: «Откуда знает?»
– Так, так... – Матвей Иванович повернулся к милиционеру: – Ты иди, Миша. Посмотри, чтобы она там ничего не трогала.
Милиционер недовольно вышел.
– Ну как, вояка, жизнь идет? – Председатель потрепал спутанные Вовкины волосы.
– Ничего...
– Брат не пишет? – И глаза Матвея Ивановича стали зоркими.
– Нет, – быстро ответил Вовка. – А что?
– Да ничего.
– Матвей Иваныч! – Вовка мгновенно вспотел. – Вы думаете – он?
– Если бы он, – вздохнул председатель, повернулся к окну, и Витя увидел на его шее страшный белый шрам. – Если бы он... Пропадет ведь парень. Матери передай: если объявится, письмо пришлет, пусть сразу мне скажет. Будем ему биографию исправлять. Злобы я на него, дурака, не имею.
– Спасибо, Матвей Иваныч. – И у Вовки вдруг слезы закапали из глаз.
– Ну, ну, Володя! Надо быть мужчиной. И еще матери скажи: обувь и костюм тебе к школе справим колхозом. Пусть не волнуется.
Вовка опустил голову.
Резко, с перерывами зазвонил телефон.
– Идите, ребята, – сказал Матвей Иванович.
Мальчики медленно шли по пыльной дороге, к реке, которая золотом отливала под ослепительным солнцем.
Вовка хмурился: видно, стеснялся своих слез. Сказал:
– Он такой. Илья ему: посчитаемся, посчитаемся. Дурак несчастный. А Матвей Иваныч: «Я зла не помню». Мало какие люди зла не помнят.
– Вовка, а что у него на шее, шрам?
– С войны. Он батареей командовал. Под Ленинградом. И сам он из Ленинграда. Учителем был. К нам в эту... ну, в блокаду жена его приехала. С дочкой. Потом и сюда немцы пришли. Расстреляли их. Выдал кто‑то, что жена командира. Предатель проклятый!.. А он не знал. После войны за ними приехал. С тех пор и остался. Председателем выбрали. На могилу их цветы носит.
Была вторая половина дня. Мальчики, утомленные солнцем и купанием, сидели в тени и смотрели, как к пристани причаливает катер, похожий издалека на белого жука.
И вот тогда к ним подъехал «газик», и из него вышли двое веселых крепких мужчин в белых рубашках и Матвей Иванович.
Пришлось снова повторить рассказ о долговязом парне в полосатых плавках и темных очках. Внимательно слушали мальчиков оперативники. Старшего из них звали Петром Семеновичем, другого, помоложе, дядей Колей.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой делается попытка ответить на вопрос: „Живут ли в церкви привидения?“
– Тебе известно, что в старой церкви живут привидения? – спросил Вовка у Вити, когда мальчики возвращались с реки домой.
– Я в привидения не верю, – ответил Витя.
– Не веришь? – ахнул Вовка. – Тогда пойдем сегодня вечером в церковь. Я знаю, как в нее можно пролезть.
– Пойдем, – сказал Витя. И вдруг испугался.
Кто его знает? Конечно, нет никаких привидений. Выдумки все это... И все‑таки... А что, если есть одно на целом свете? И живет оно именно в той церкви.
Мальчики шли по теплой, прогретой солнцем дороге и невольно смотрели на церковь, которая стояла за деревней, на холме, – ее темные купола четко рисовались на белесом небе.
– Вот что, – сказал Вовка и нахмурился. – В шесть часов – самое подходящее время – приходи к пруду и жди меня там. И пойдем.
– Куда, Вовка?
– Да ты что? Только договорились. В церковь, конечно.
Витя подавил вздох. Делать нечего. Еще только не хватало, чтобы Вовка подумал, будто он трус.
– Договорились, – сказал Витя.
К пруду он пришел вовремя, а Вовки еще не было. Пруд тоже за деревней, возле кладбища. А за кладбищем, на холме, – церковь.
Пруд большой, заросший по берегам кустарником. Кое‑где стоят деревья. Еще здесь много вывороченных пней с узловатыми корнями. Издалека они похожи на чудовищ. Раньше, говорят, окружал пруд барский парк, в котором стоял помещичий дом с колоннами. Во время революции дом сгорел, а парк почему‑то вырубили. И остался один пруд.
Витя сидел на берегу и смотрел в прозрачную, коричневатуто воду: было видно все дно. Под водой шла таинственная жизнь: дно покрыто водорослями, ворохами прошлогодних листьев, образовались там свои маленькие горы, и между ними, дергая лапками, плавают жуки‑плавунцы. Потом Витя стал наблюдать, весь сгорая от любопытства, как два тритона медленно, величаво проплыли между листьями, которые в воде стояли ребром, ткнулись носами, и Витя даже не заметил, как тритоны сгинули.
В лучах солнца, в черной глубине, неожиданно заиграло серебро. «Рыбы! – догадался Витя. – Наверно, большие».
По поверхности пруда плавали водомерки. Вот сделает водомерка стремительный рывок и замрет, а от нее идут медленные круги. Витя знает, что у водомерок на лапках подушечки с воздухом, поэтому они так легко плавают. Сыплются в пруд листья с берез, весь он вздрагивает, шевелится, со дна поднимаются пузыри.
Вите начало казаться, что он сам живет в этом пруду и понимает язык и обычаи всех его обитателей.
Недавно Витя прочитал книжку о том, как началась жизнь на земле. Она началась в воде, в океане, а потом на берег вылезли огромные первобытные тритоны и стали жить на суше, потому что им понравилось солнышко.
Солнце цеплялось за макушки кладбищенских деревьев, его косые лучи дробились на поверхности пруда, а в воде играли веселые зайчики; кричали грачи в своих темных гнездах. А Вовки все не было.
Издалека, от деревенской площади долетали звуки радио – сначала передавали веселую, бодрую музыку, под которую хорошо работать. Потом забубнил мужской голос, и что он объясняет, разобрать было невозможно, так как его приносило волнами. То совсем тихо, то погромче. Но вот ветер энергично дунул в сторону Вити, и можно было разобрать:
–...На Украине ливневые дожди и грозы, температура воздуха...
«Интересно, поймают воров или нет?» – подумал Витя и всмотрелся в заросли кустарников.
И вот он видит...
Под густыми ветками свалены как попало украденные вещи, приемники «Урал» и ящик с бутылками водки. А около ящика сидят двое: долговязый парень в полосатых плавках и черных очках (у него еще широкий кожаный пояс, как у ковбоев, и за поясом длинная финка) и какой‑то тип в фетровой шляпе – Вите видна только его широкая спина. Воры пьют водку прямо из горлышек бутылок и отвратительно хохочут. Потом Фетровая Шляпа начинает петь: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца...»
«Их надо задержать!» – понимает Витя.
Он бесстрашно выходит из‑за кустов и говорит спокойным, ровным голосом: «Ни с места! Вы арестованы!» Долговязый парень вскакивает, шепчет: «Ах ты гад! Выследил, заморыш!..» – и выхватывает из‑за пояса финку.
–...в Москве переменная облачность...
Витя успевает ударить ногой по руке долговязого – финка взлетает вверх, сверкнув на солнце, вонзается в ствол березы и слегка подрагивает. А Витя стремительно ударяет парня головой в живот, долговязый падает, задрав ноги. Но в это время Фетровая Шляпа наваливается на Витю сзади, хватает. за горло. Витя старается перебросить противника через себя, но он слишком тяжел. «На помощь!» – кричит Витя. И видит, что к нему бегут люди – милиционер Миша, папа, Матвей Иванович, а впереди всех Зоя, и глаза ее полны гордости за героический поступок Вити. «Продержись еще немного!» – кричит Зоя. Рядом с ней бежит Вовка и – вот чудно! – размахивает веслом.
– Ты что весь дергаешься, – сказал Вовка над его головой. – Заболел, что ли? Я опоздал немного. Мамка за хлебом посылала.
К пруду пришли рябенькие утки и стали плюхаться в воду. Полетели брызги, сделалось шумно.
– Между прочим, – сказал Вовка, – в этом пруду давно‑давно утопилась помещичья дочь. Красавица‑раскрасавица. И теперь в пруду живет русалка.– Вовка сделал большие глаза. – Когда бывает лунная‑прелунная ночь, она выходит на берег.
– Ладно врать‑то, – хрипло сказал Витя.
– Не веришь – тебе же хуже. Пошли.
К церкви вела накатанная дорога, которая проходила мимо кладбища, огибала церковь и дальше спешила к шоссе.
Мальчики подходили все ближе и ближе к каменной громадине, и Витя теперь видел, что церковь очень старая; купола на ней темные и дырявые, двери заколочены досками; в окошках выбиты цветные стекла, и в них влетают ласточки.
– В самый раз пришли, – сказал Вовка. – Оно в конце дня появляется.
– Кто? – прошептал Витя.
– «Кто‑кто»! Привидение, конечно.
«Врешь ты все, – сказал себе Витя. – Потому что не бывает никаких привидений. Это даже самые маленькие дети знают».
– Иди сюда, – тихо позвал его Вовка и полез в кусты бузины, у самой стены церкви.
В кустах было темно, душно, сухие ветки больно втыкались в бока; под ногами было много птичьего помета, и листья бузины были в его белых разводах.
– Смотри! – опять тихо сказал Вовка.
Мальчики стояли около маленькой двери. Вверху двери было стекло, и там, за этим черным стеклом, раскинул кружевную паутину паук. Сам паук сидел в центре паутины и был страшен: большой, коричнево‑желтый, с белым крестом на спине. Паук мелко перебирал лапками.