– Понимаешь, матери на платье откладываю. Хочу подарок сделать. Дарят ей всякие... – Репа оглянулся на спящего Пузыря. – А я сын родной.
Витя увидел, что глаза Репы стали очень взрослыми.
– А она знает? – спросил Витя.
– Что ты! Секрет! Сюрприз будет. У нее двадцать третьего июня день рождения. – Репа перешел на еле слышный шепот: – Думаешь, я с этими бандюгами связался бы?
– Они бандиты? – одними губами прошептал Витя и почувствовал, что лицо его покрывается потом.
– Натуральные, – шептал Репа. – Гвоздь за хулиганство вроде сидел. А Пузырь... Он у них главный.
– Репа! Зачем же ты с ними?..
– Заскулил, – перебил Репа уже довольно громко. – Не нравится – катись. Ну, не маменькин ты сынок, да?
Витя промолчал, и темная обида стала заполнять его.
– Ты ничего не понимаешь! А я хотел... – Витин голос стал тонким и очень не понравился ему. – Хорошо, Репа, я ничего... Знаешь, возьми мои деньги. Мне ведь не очень нужно.
И Репа сказал просто:
– Спасибо, я возьму.
И тут пришел Гвоздь, шумно дыша, на лице его были возбуждение, предвкушение удовольствия, он держал в руке бумажный пакет, из которого торчали горлышки бутылок, и карманы его брюк оттопыривались.
– Свистать всех наверх! – громко сказал Гвоздь.
– Народы! К столу! – Оказывается, Пузырь уже проснулся, сидел под кустом, зорко смотрел на Гвоздя, и сна совсем не было на его круглом, одутловатом лице.
«Непонятный какой‑то», – подумал о Пузыре Витя.
На газете, разостланной под кустом, появились бутылка водки, темные бутылки пива, колбаса, сыр, зеленый лук, буханка черного хлеба, вареные яйца с мятыми боками. Пузырь извлек из кармана замусоленный стакан.
– Ну? – насмешливо посмотрел он на Витю, и у мальчика что‑то екнуло внутри. – Приобщимся? – И он щелкнул желтым ногтем по бутылке водки.
Витя в ужасе замотал головой.
– Мамочка не велит? – зло спросил Пузырь.
– Да не приставай ты к парню, – сказал Гвоздь.
– Мы лучше пива выпьем, – сказал Репа.
«Я никогда в жизни не пил пива», – подумал Витя, и ожидание нового, недозволенного волной прокатилось по нему.
Выпили по очереди: водку – Пузырь и Гвоздь, пиво – Репа и Витя.
Пиво Вите не понравилось – горькое. Но скоро странно зажглось в животе, стало весело, захотелось есть. И Витя с аппетитом ел хлеб с луком, жевал толстый кусок колбасы, обчищал яичко. Все было необыкновенно вкусно.
– Пожрать огольцы умеют,– сказал Гвоздь.
– Для того и живем, – откликнулся Пузырь, – чтобы пожрать и... – Дальше пошла грязная ругань.
Витя почувствовал, что неудержимо краснеет.
– Прямо красная девица, – сказал Гвоздь, но без злобы и насмешки, а, скорее, с удивлением.
– Ничего, – быстро, возбужденно заговорил Пузырь, пристально, не мигая разглядывая Витю. – Жизнь обломает. Она, голуба, всех учит. Верно, Репа?
Репа промолчал, и лицо его постепенно становилось хмурым.
– Всех учит, – продолжал Пузырь и теперь уже не смотрел на Витю, а быстро, странно моргал, дыхание его участилось. – А чему она нас учит, а? – Теперь он опять уставился на Витю.
– Не знаю... – прошептал мальчик.
– Вот! Не знает! – торжественно сказал Пузырь. – И я не знаю. Знаю одно: все мура, бред собачий... Вранье одно. Еще знаю: раз живем, после меня... Да провались все пропадом! Мы сейчас живем и свое урвем у них, словами от нас не отгородятся. Гуляем, корешата! Гвоздь, налей!
Пузырь выпил почти полный стакан водки, не стал закусывать, лицо его налилось кровью, глаза подкатились под лоб, тик стал дергать уголок левого глаза.
– Не надо, Пузырь, – тихо сказал Гвоздь.
Но Пузырь не слышал его – он вдруг вскочил и заорал страшным, дурным голосом:
– Всех ненавижу! Всех! Начальников толстомордых ненавижу! Оперов! Всех! Убью!.. – Он заметался среди молодых березок и был похож на страшного лохматого зверя. – Деревца понасадили! Красоту разводят! А сами...
Пузырь захлебнулся словами и стал вырывать березу из земли. Затрещали сучья, вверх взметнулась земля, мелькнули корни. Поверженная березка упала в траву...
Пузырь кинулся на вторую березу, но она была постарше, не поддавалась, гнулась, стонала.
– Всех разнесу!.. Всех!.. – задыхался Пузырь.
Все произошло так быстро, что Витя не успел даже испугаться, понять, что происходит. Только сердце учащенно забухало в груди, и он про себя сказал с мольбой: «Мама!»
– Безобразие! – послышались голоса где‑то совсем рядом.
– Хулиганы проклятые! Фашисты!
– Держите их!
В березах замелькали фигуры людей. Послышался милицейский свисток.
– Срываемся! – крикнул Гвоздь.
И ноги уже несли Витю через кусты и высокую траву, вслед за Репой, куда‑то напролом, и, однако, он успел увидеть, как сразу же после крика Гвоздя опомнился Пузырь, собранно бежал огромными шажищами в заросли боярышника, мелькнуло его потное лицо, и на этом лице Витя увидел злорадство...
Наверно, еще никогда Витя не бегал с такой ураганной скоростью. Мальчики остановились на краю молодого парка, у кольца трамвая, и долго не могли отдышаться.
– Зачем он так? – спросил, наконец, Витя.
– А я знаю? – Репа говорил спокойно. – Чокнутый. Как перепьет, вот на него и накатывает.
– Ты не ходи к ним больше...– Витя чувствовал, что все в нем мелко дрожит. – Это же... не люди.
Репа промолчал, и лицо его было непроницаемо.
Между тем круглые часы, которые висели на столбе у трамвайной остановки, показывали десять минут четвертого.
– Репа! – ахнул Витя. – У меня же еще столько дел! И подарок Зое...
– У меня тоже дел хватает, – сказал Репа. – Поехали.
В трамвае Витя передал Репе свою пятерку. Репа молча, без церемоний взял ее, сказал с легким смущением:
– В долгу не останусь.
Витя промолчал. Он не мог говорить, плохо соображал – он был потрясен происшедшим.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой появляется Зоя Чернышева, а вместе с ней и другие
На день рождения Зои Витя опоздал.
Когда он с толчка вернулся домой, все валилось у него из рук. Витя никак не мог сосредоточиться: он видел Пузыря, вырывающего березку, ощущал свой бег через кусты и траву, и мысли его путались.
«Нет, нет, – думал мальчик, – это не люди. Дай им волю, и они все уничтожат вокруг себя. И вот они живут среди нас... И я попал к ним... И Репа? И Репа с ними?»
Кроме того, задержали покупки по маминой записке, прогулка с Альтом (он прямо обскулился). На дворе Альта обуял телячий восторг: прыгал, носился, сбил с ног какую‑то старушку, так что чуть не возник скандал. Вообще у Альта характер очень неуравновешенный; Витин папа говорит, что он шизофреник. Надо же, собака – и пожалуйста: шизофреник!
Всякие дела по хозяйству Витя хотя и наспех, но успел сделать. Очень много времени ушло на покупку подарка для Зои. Оказывается, ужасно это сложно – купить подарок для своей одноклассницы, когда той исполняется тринадцать лет. При этом необходимо учесть, что какой‑нибудь ерундой Зою Чернышеву не удивишь – ее отец коммерческий директор кондитерской фирмы «Чайка» и, между прочим, очень любит подтрунивать.
Выбирать подарок помогал Репа. Исходили, наверно, сто магазинов, но ничего стоящего не попадалось. Внезапно Репу осенило:
– Ты говорил, на море они едут?
– Едут, а что? – спросил Витя.
– Придумал! Пошли в «Динамо», я видал там маску с трубкой и ласты. Будет твоя Зойка под водой плавать.
В спортивном магазине были действительно и ласты маленького размера, и маска, но все это стоило шесть рублей семьдесят копеек.
– У меня от маминой пятерки всего четыре рубля осталось, – сказал Витя и покраснел. – С мелочью.
– О чем речь! Я добавлю. – Репа полез в карман за деньгами.
И они купили зеленую маску с белой алюминиевой трубкой и ласты, перламутровые, в красную крапинку. Просто роскошный получился подарок.
– Никогда я не был у девчонок на днях рождения, – сказал Репа.
– Знаешь что, – предложил Витя, – пошли вместе.
– А ты шутник! – Репа насмешливо свистнул. – Ну, пока.
Репа ушел, а у Вити испортилось настроение.
«И почему так все?» – подумал он, злясь на себя, на свое дурацкое предложение, на Зою (и это уже совершенно напрасно), на Зоиного отца, что просто, если хотите знать, глупо.
Зоя жила рядом, через дом. В подъезде был лифт, который, когда поднимается вверх, подрагивает, скрежещет, и каждый раз кажется, что он застрянет между этажами. Но лифт никогда не застревал – он был старый, дисциплинированный служака.
Вот и пятый этаж. На дверях с цифрой «24» табличка: «Чернышев В. П.». Витя позвонил. Открыла Зоя.
– Явился, – сказала она.
– Здравствуй! – Витя смутился. – Поздравляю тебя с днем рождения.
– Между прочим, уже почти шесть. И все гости за столом.
– Вот, Зоя, прими подарок, – и Витя протянул девочке сверток.
Глаза Зои заблестели.
– Что это, Витя?
– Маска и ласты. Будешь на море плавать под водой и все рассматривать.
– Папа! Папа! Смотри, что Витя мне подарил! – закричала Зоя и побежала вперед.
Витя увидел, что Зоя в новом платье, с новой прической – две пышные волны по бокам головы, что она похожа на легкую бабочку. У Вити что‑то заныло внутри, захотелось быть сильным, мужественным и остроумным. А он, как назло, чувствовал, что вдруг застеснялся, не знает, куда деть руки, спина сама собою ссутулилась, а ноги стали загребать пол.
– Витя, иди же скорее! – кричала Зоя.
В квартире пахло чем‑то вкусным, через открытую дверь Витя видел большую комнату, у окна стоял аквариум, подсвеченный яркой лампочкой, в аквариуме покачивались бледно‑зеленые водоросли и застыли пучеглазые рыбы с хвостами веером.
А как здорово могло быть!.. Витя и Зоя идут по темному и совершенно пустому городу. Уже ночь, и над крышами голубая луна. Витя – ничего нет удивительного! – в черном развевающемся плаще и со шпагой. А Зоя в своем новом платье – как бабочка. Только каблучки стучат по тротуару: тук‑тук‑тук! Впереди – ну конечно, он ждал этого! – три мрачные фигуры, тоже, разумеется, в плащах, со шпагами и еще черные маски на глазах. «Витя, мне страшно!» – шепчет Зоя. «Спокойно, я с тобой!»
– Жаркое совсем остыло, – сказала где‑то Зоина мама.
– Ничего, для юного желудка не страшно, – ответил где‑то Зоин папа.
Витя выхватывает шпагу. «Вашу даму или смерть!» – говорит один из бандитов и злобно хохочет. «Никогда!» – кричит Витя и бросается на противников. Скрещиваются шпаги. Тяжелое дыхание, топот ног. Удар! – один из неизвестных, ахнув, падает на асфальт. Витя нападает. Еще удар! Второй бандит, схватившись за живот, медленно оседает у стены. А третий бросает шпагу и позорно бежит, так что ветер свистит в его плаще. Витя ловит благодарный, полный восторга взгляд Зои. Он вытирает окровавленную шпагу о полу плаща, говорит: «Все кончено!» И они идут дальше по пустому, полному тайн городу, освещенному луной...
– Ну, что ты там застрял?
Зоя подбежала к Вите, схватила его за руку и втащила в комнату.
Стол был заставлен всякими угощениями, и за ним сидели: Владимир Петрович, Зоин папа, в белой рубашке с расстегнутым воротом; Надя, сестра Зои, в очках и поэтому на вид очень важная; Антонина Ивановна, Зоина мама, женщина полная и добрая; Люся Никитина, одноклассница Зои и Вити, староста класса, страшная зануда, и какой‑то долговязый парень с длинной худой шеей, оказавшийся, как потом выяснилось, двоюродным братом Зои, и звали его Мишей; этот Миша перешел уже в восьмой класс и весь вечер важничал, ни с кем не разговаривал, кроме Нади.
Итак, стол был накрыт, и за ним сидело общество.
– А! – сказал Владимир Петрович. – Наш мушкетер. Прошу рядом со мной.
«Откуда он знает?» – удивленно подумал Витя.
– По случаю торжеств можно мушкетеру одну рюмку кагора? – спросил Владимир Петрович, взглянув на жену.
– Они же дети, – безвольно сказала Антонина Ивановна, и ее тройной подбородок запрыгал.
– Только одну. Как всем.
Витя выпил рюмку очень сладкого темно‑красного вина. «Я сегодня настоящий алкоголик», – подумал он. Стало весело, смущение пропало, и Витя приступил к закуске.
– Вот икры возьмите, рыцарь.
– Или рыбки, – ворковала Антонина Ивановна.
– Между прочим, – сказала Надя, – салат делала Зоя.
– А я помогала, – вставила зануда Люся.
Восьмиклассник Миша насмешливо и снисходительно следил за Витей. А Витя ел за обе щеки и думал: «Репу бы сюда».
Появились совсем неожиданные мысли: «А Репу никогда не пригласили бы на день рождения Зои. Интересно, что было бы, если бы мы пришли вместе?»
Подцепив с тарелки кусок семги, Витя сказал:
– Я хотел к вам со своим другом прийти, с Репой, да он отказался.
– Это Славка Репин? – пискнула староста класса зануда Люся. – Твой Репа – хулиган! – торжествующе закончила она.
– Он в вашем классе учится? – спросила Надя, и ее глаза под очками стали очень строгие.
– Нет. – Витя с вызовом посмотрел на всех по очереди. – Он два раза оставался – в третьем классе и в четвертом. Репа – сын тети Розы, она официанткой в ресторане работает. Вот такой парень. – Витя показал большой палец. – С присыпочкой.
Восьмиклассник Миша хмыкнул, и его шея еще больше вытянулась.
– Он не совсем подходит к нашей компании, – робко сказала Зоя.
Владимир Петрович промолчал, и Витя увидел, что лицо его стало нахмуренным.
«Надо уйти, – подумал Витя. – Встать и уйти. – Но тут же себя остановил: – Но почему уйти? Что случилось? Ничего не случилось, понятно?» Витя никуда не ушел, остался, только настроение испортилось – стало как‑то тоскливо.
– Витя, а ты почему опоздал? – спросила Надя.
– На тренировке задержался. Я же в футбольной секции занимаюсь.
И Витя стал врать, какая была трудная, напряженная тренировка, как загонял их тренер Борис Семенович и что он забил два ужасно сложных гола – в девятку, в самый угол под перекладину. Витя видел, что ему никто не верит, но уже не мог остановиться и мучительно думал, продолжая врать и поражаясь, почему все так легко выдумывается: «Ну кто меня за язык тянет?»
– А теперь поиграйте немного, – устало сказал Владимир Петрович. – Потом чай будем пить.
– У меня пироги с маком и яблоками, – предупредила Антонина Ивановна.
– Фирменные пироги, – сказала Зоя. – Пошли ко мне, ребята!
Витя, Люся, Миша отправились за Зоей в ее комнату. Здесь было все чистое и какое‑то розовое и висело много картин. Их нарисовала сама Зоя. Она собирается стать художницей и занимается в художественной студии при Доме пионеров.
– Я вам сейчас свою новую работу покажу, – сказала Зоя.
Она сняла белую материю с картины, которая была прислонена к спинке дивана. Там была улица, которая уходила вдаль, к горизонту, по ней катились сплюснутые машины, а пешеходы были точечками, и над улицей, над крышами домов было синее небо. Казалось, что картина объемная и по улице можно уйти к горизонту.
– Здорово! – сказал Витя.
Восьмиклассник Миша уронил:
– Неплохо.
А зануда Люся Никитина смотрела, смотрела на картину и вдруг повернулась к Вите и, даже взвизгнув от удовольствия, сказала, блестя маленькими редкими зубками:
– И никакой тренировки у тебя не было! Все ты наврал!
– Конечно, наврал! – усмехнулся Витя.
– Да как же так можно, Витя? – У Зои Чернышевой округлились глаза.
Витя не нашелся что ответить, а зануда Люся пропищала:
– Где же ты был?
– Не твое дело! – рявкнул Витя.
Восьмиклассник Миша привычно хмыкнул.
У Вити появилось желание подраться с этим Мишей, и он даже встал в боксерскую стойку. Но пришла Надя и позвала всех пить чай.
Чай пили с вкусными пирогами, потом Надя поиграла на рояле, потом затеяли жмурки. Все постепенно развеселились. Даже Миша растерял свою солидность.
В самый разгар игры зазвонил телефон, трубку взяла Зоя и сказала:
– Папа, тебя. Опять Саботеев...
Витя увидел, что лицо Владимира Петровича окаменело, он взял трубку, стал слушать, говорил: «Так... Да, да... Понятно, Так...» И Витя видел, как постепенно бледнеет лицо Зоиного папы.
– Хорошо, сейчас приеду, – сказал он нетерпеливо. – Разговор не телефонный. – Трубка была брошена на рычаг, и Владимир Петрович сказал спокойным тусклым голосом: – Вы тут веселитесь, а мне необходимо срочно по делам.
Антонина Ивановна пошла проводить мужа в переднюю, и Витя заметил, что лицо ее тоже изменилось – на нем застыл испуг.
– Ну, продолжим! – бодро сказала Надя.– Кто водит?
Хлопнула входная дверь, возобновили игру в жмурки, но почему‑то уже не было так весело...
Ушел Витя вместе с Люсей. Миша остался ночевать, потому что он, оказывается, жил за городом и приехал к своим родственникам на несколько дней.
На дворе был вечер, зажглись огни. Небо завалило тяжелыми тучами, иногда срывался резкий ветер, гнал по тротуару бумажки; где‑то погромыхивало. Собиралась гроза.
Когда вышли на улицу, зануда Люся спросила шепотом:
– Ты знаешь, почему они так живут?
– Как? – не понял Витя.
– Ну, богато?
– Почему же?
– Потому что Зойкин отец ворует! – радостно, возбужденно прошептала зануда Люся, и зубки ее заблестели.
Витя оглянулся по сторонам – никого рядом не было. И он со всего маху засветил зануде Люсе по шее.
Зануда Люся заскулила, а Витя пошел домой.
Вслед ему визжало:
– Бандит, хулиган несчастный... С Репой по карманам шаришь!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой читатель знакомится с родителями Вити Сметанина и их гостями
Если мы захотим узнать, в каких семьях растут хорошие, нормальные дети, надо выяснить два обстоятельства. Первое: дружно ли живут родители со своими сыновьями и дочерьми или нет. Дружная семья – значит, можно рассчитывать, что хулиганы, обманщики, двурушники и прочие плохие люди тут, скорее всего, не вырастут. Но сейчас же выясняем второе обстоятельство: есть ли у вас секреты и тайны от своих мам и пап. Нет? Все в порядке. За детей, которые растут в такой семье, мы можем быть спокойны.
Витя Сметанин любил своих родителей, был дружен с ними, не было у него пока от мамы и папы ни секретов, ни тайн, если не считать недавнего события на толчке и в молодом парке. Согласитесь: рассказать все это родителям – тут, пожалуй, язык не повернется.
...Дома были гости.
Витя это понял в передней. Висели плащи, пахло табаком, крутился возбужденный Альт – он обожал гостей и всякие перемены в своей жизни. Вышла мама в прозрачном целлофановом переднике, быстро затараторила:
– Скорее умойся, причешись – и к столу. К папе пришли друзья.
– Я на подарок Зое истратил все деньги, – выпалил Витя.
– Ладно, ладно, – рассеянно сказала мама. – Как бы пельмени не разварились. – И побежала в кухню. – Надень белую рубашку.
Витина мама тоже любит гостей. А вообще больше всего на свете она любит свой дом, любит, чтобы в комнатах было чисто и красиво. Заниматься хозяйством – ее страсть. Прибежала с работы (она библиотекарь во Дворце культуры металлургов) – и уже чистит, моет, скребет, и все начинает сверкать, все становится праздничным. Еще она очень старается, чтобы «ее мужчины» были всегда аккуратно и чисто одеты, а папу ругает за рассеянность.
– Петр, ты опять вырядился в старые брюки?
– Петр! Разве можно целую неделю носить одну рубашку?
Между прочим, Витин папа старше мамы на одиннадцать лет.
Еще мама со страшной силой следит за собой: по утрам делает зарядку, дышит по какой‑то там системе – заглотнул воздух и держи его в легких, пока в глазах не позеленеет; долго сидит за своим туалетным столиком, на котором набор всевозможных пузырьков и тюбиков, задумчиво смотрится в зеркало, примазывает, пришлепывает. Зато выходит на улицу подтянутая, стройная. И на нее оглядываются, особенно мужчины. В таких случаях Витя просто гордится своей мамой.
В большой комнате, где собираются обычно гости, было накурено, душно. Но мужчины не замечали этого. За столом сидели папа и его фронтовые друзья, дядя Женя и дядя Саша. Они уже выпили и были очень взволнованны.
Когда Витя входил, папа размахивал руками:
– А Пашка‑то, Пашка!.. В последний день войны. На этой проклятой Александерплац. Закрою глаза и вижу: бежит впереди Пашка и вдруг как на веревку налетел. Перегнуло. Эх...
– А Тарас Грач? – спросил дядя Женя и потер большой рукой лысый лоб. – Еще в сорок третьем, здесь, в наших местах...
– Здравствуйте, – робко сказал Витя.
– А, сын! – обрадовался папа. – Иди, иди сюда. – Он обнял Витю за плечи, прижал к себе. – Вот они, нет... Они не узнают окопы в восемнадцать. Не должны узнать...
– Не должны, не должны, Петр! – горячо заговорил дядя Саша и потянулся левой рукой к хлебнице. Правой у него нет – пустой рукав засунут в карман пиджака.
– У них будет другая жизнь, – опять заговорил Витин папа. – Не уйдут зря годы! Вот я... В тридцать только Лиду встретил. Лидочка, ты скоро? – крикнул он.
– Сейчас, сейчас, – отозвалась мама из кухни.
– Ну что, хлопцы? За тех, кто не вернулся? – сказал дядя Женя.
– Они всегда с нами. – Дядя Саша нагнулся над тарелкой.
Мужчины выпили. Папа сказал:
– Ты поешь, Витя.
– Да я только из гостей.
– Ах, да. День рождения у Зои. И как повеселились?
– Здорово.
– Здорово... – Папа задумался. – Тогда просто посиди с нами.
Мужчины опять стали вспоминать войну и своих боевых друзей. Витя слушал и смотрел на отца.
«Он ведь уже старый! – неожиданно подумал он. – Морщины у глаз, лысина, волосы с сединой. И очень сутулится».
Витин отец работает конструктором на радиозаводе. Здоровенный шкаф в его маленькой комнате набит книгами во радиотехнике, телевидению, и вообще папа очень любит свои чертежи, считается лучшим специалистом на заводе, и фотография его висит на доске Почета. Он не успевает все делать в своем конструкторском бюро и приносит работу домой – сидит до поздней ночи.
Пришла мама с большой тарелкой дымящихся пельменей.
– Солдаты! – весело сказала она. – Сибирская закуска.
Мама была рада гостям, рада тому, что удались пельмени, и тому, что вот за столом сидит ее сын, совсем уже взрослый человек.
Посмотрите, какой он славный, симпатичный и очень похож на отца, правда? Такой же нос, лоб, только глаза мамины.
Все оживились, стали есть пельмени; дядя Женя, поглаживая лоб рукой, сказал:
– Не хозяйка у тебя, Петр, а клад. Лидочка, возьми мою Клавдию на выучку.
Все засмеялись.
– Да, сынуля! – торжественно сказала мама. – У нас новость: отдыхать мы едем в деревню.
– И деревня называется Жемчужина! – вставил папа.
– Хорошо, – задумчиво сказал дядя Женя. – Будете на пруду карасей ловить. Или – только зорька брызнет – по грибы. Моих все в Крымы да на Кавказы тянет.
– А далеко эта Жемчужина? – спросил Витя, чувствуя разочарование. И непонятно, в чем.
– Да совсем близко, сын, – тихо сказал папа. – А прошли мы по тем местам с боями... Уж наверно, теперь не найдем могил друзей своих фронтовых... – Папа помолчал и заговорил уже оживленно: – Добираться в наши‑то дни проще простого. На электричке пятьдесят километров. Дальше до райцентра Дедлово автобусом километров десять. А там, Витек, лошадка. А места! Ахнешь. У реки прозвище – Птаха. И с квартирой договорились. Знакомый там у меня.
Холостой дядя Саша заскучал, выпил в одиночестве и предложил:
– Ребята, споем, а? Нашу.
Посуровели лица мужчин. И они запели негромко, но согласно:
Эх, дороги...
Пыль да ту‑уман...
Мама, сделавшись задумчивой и грустной, тоже запела – ее голос вплелся в мужские голоса:
Холода, тревоги
Да степной бу‑урьян...
Витя хорошо знал эту песню. Ее всегда пели фронтовые друзья отца, когда собирались вместе. И ему почему‑то представлялось шоссе, которое проходило через лес, где в прошлом году был их пионерский лагерь, по мокрому от дождя асфальту ехали крытые машины, а в них были молодые солдаты – лиц не видно, потому что быстро проносились машины. Вообще все странно: в песне поется про пыль да туман, а Вите представляется мокрое от дождя шоссе, низкое небо и брезент на машинах, прогнувшийся под тяжестью воды.
А войну, которая была очень давно, когда Вити еще не было на свете, ему представить трудно. Вернее, не так. Войну вообразить можно – ведь столько фильмов о ней видел Витя. Но вот представить папу молодым солдатом – что он стреляет, бежит в атаку – Витя не в состоянии.
Знать не можешь
Доли своей, –
тихо, осторожно пели в комнате. –
Может, крылья сложишь
Посреди степей...
И Витя увидел огромную степь, и солнце висит оранжевым шаром над ее краем, и солдат Пашка, чем‑то похожий на былинного богатыря, только с крыльями за спиной, падает в пыльный бурьян, убитый врагом.
Вите очень захотелось побыть одному.
– Я пойду, ладно? – сказал он. – Спокойной ночи.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
или Гимн одиночеству
Присмотритесь, пожалуйста, повнимательнее к нашей жизни. И вы обязательно обнаружите вот что. Во‑первых, если сравнить нас с людьми, например, девятнадцатого века, то уж больно мы суетливые: все спешим куда‑то, опаздываем, книги читаем на бегу, не успеваем поднять голову, чтобы посмотреть на небо – что там: звезды, луна, тучи? Конечно, вроде бы есть объяснение: двадцатый век, космические скорости, кибернетика, научно‑техническая революция и проч. и проч. Да, да, все это так... И все‑таки! Остановитесь! Остановитесь в своем беге, сверните с асфальтовой магистрали, по которой мчатся машины, в зеленый тихий переулок. И дальше, дальше – в поле, в лес. Теперь стойте! Слышите, как тихо? Только голос птицы. Вы знаете, как она называется? Вот видите: вам не известны птицы, которые поют на вашей земле... Теперь поднимите голову – облака, синие тени, голубая бездонная высь. Разве не начинает ваше сердце биться сильнее? И душа не рвется ли в эту космическую бесконечность? И не рождается ли в самих ваших глубинах вопрос: «Зачем я пришел в этот огромный таинственный мир?..»
Вот! Теперь во‑вторых. Обратите внимание: мы, порою не сознавая этого, боимся одиночества. Все нас тянет в толпу, в движущуюся массу себе подобных, к друзьям и знакомым: поговорить, как теперь говорят – пообщаться. Как будто страшимся мы остаться наедине с самим собой, перед лицом природы – леса, реки, неба. Или в своей комнате, у шкафа, в котором стоят молчаливые ряды книг... А ведь это очень нужно человеку: разговор с самим собой, ты и твои мысли, сомнения, может быть, вопросы, на которые пока нет ответов.
Поэтому, дорогие мальчики и девочки, если вам захочется остановиться в вашем стремительном беге, остаться один на один со своим «я» и подумать о жизни, не противьтесь этому желанию. Оно – прекрасно.
...Витя вошел в свою комнату и сел в удобное низкое кресло с протертыми подлокотниками.
И рванулись, помчались, сталкиваясь, налетая друг на друга, мысли.
«Неужели все это сегодня делал я? – думал Витя. – Искал на барахолке клиентов для Гвоздя и Пузыря. Потом этот парк... А Пузырь... Как он страшно говорил! И зачем он ломал березы? Откуда у него столько злости?.. – Витя сильно сжал веки. – И я встретился с ними! И хоть бы что. Отправился в гости. Потом сидел как столб в этой белой рубашке у нас в столовой...»
Витя встал, прошелся по комнате.
«А долговязому Мише я с удовольствием дал бы пару раз. Терпеть не могу зазнавал. Еще Люська. Ну, зануда. Это неправда, что Зоин отец ворует. Он тоже сражался с фашистами на войне и был там старшим лейтенантом».
Витя почувствовал, как меняется у него настроение, просто было физическое ощущение: ты становишься слабее, беспомощнее. Почему так? Было ему беспокойно, он себе очень не нравился и не мог понять почему. Что, собственно, случилось?
Витя погасил лампу и, быстро раздевшись, лег в кровать. Простыни были прохладные, стало очень хорошо, легко. Он услышал, что за окном идет дождь, и вдруг окно озарилось фиолетовым светом, но гром не прогремел – видно, гроза была еще далеко.
«Мой папа был настоящим солдатом, – подумал Витя, – бесстрашным и находчивым».
И он попытался представить, как воевал его отец, но представить опять не мог. Получалась какая‑то ерунда. По полю бежали солдаты с автоматами; фонтанами вырастали взрывы. И среди солдат где‑то был отец, но Витя никак не мог его угадать...
Зоя показывала ему альбом с фотографиями. И там была одна – Зоин отец, Владимир Петрович, совсем еще молодой, стоял у подбитого немецкого танка, в новенькой форме, улыбался, и ордена сверкали у него на груди. Нет, не может он быть вором. Солдаты не воруют.