– И это все? – заорал он вне себя. – Вот так просто? Да?
Он не помнил, что еще кричал – что‑то оскорбительное… Ее ледяное спокойствие, то, что она не смотрит ему в глаза, приводили его в бешенство…
…Ночную тишину нарушил шум мотора, лязг открываемых дверей – подошел троллейбус. И сразу же раздался дробный стук каблуков. Женщина почти бежала, напуганная темнотой. Увидев человека на скамейке у подъезда, она замедлила шаг, замерла на миг, а потом рванулась к спасительной двери. Дверь оказалась открыта, и она исчезла в полутемном парадном. Павел узнал ее. Это была Люся. Подруга жены, свидетельница, показавшая, что жили они с Олей плохо, часто ссорились, и Оля уходила из дома, что она хотела развода, а он, Павел, был против, что в тот вечер он увез Олю и больше она ее не видела. Никто ее больше с тех пор не видел…
Почему‑то Павлу показалось, что Люся тоже узнала его.
* * *
– Ты? – спросила она, разглядывая его в глазок.
– Открой, поговорить надо, – сказал мужчина негромко.
Поколебавшись, она отперла. Отступила в сторону, давая ему пройти.
– Что? – В голосе ее звучала неуверенность – похоже, она жалела, что впустила его.
Он повернулся к ней, и она, прочитав что‑то в его глазах, метнулась обратно к двери. Он схватил ее за плечо, дернул к себе. Зажал рот, обхватив лицо руками. Резко дернул, и она тут же обмякла в его руках. Он опустил ее на пол, прислушался….
Глава 18
Триумвират‑3
А триумвират все продолжал посиделки в гостеприимном баре. «Забежать на минутку» растянулось до третьих петухов. Савелий Зотов несколько раз порывался сбежать домой, но друзья урезонивали его. Алексеев даже поговорил с Зосей, которая разыскивала мужа по мобильнику.
– Зосенька, – проникновенно запел Федор, – он с нами, поэтому не беспокойся. Ты же нас знаешь! Все будет в полном порядке, проследим, доставим, не позволим. За что я тебя люблю, так это за понимание, Зосенька. И такт. Мы тебя все целуем. Даже Колька. Спокойной ночи!
Савелий Зотов прислушивался, разрываясь между желанием посидеть с друзьями и чувством вины перед семьей. Капитан по‑мефистофельски ухмылялся – у них с Ирочкой существовал джентльменский уговор не наступать друг другу на горло. Правда, капитан часто нарушал его, так как ревновал ее и считал – что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Юпитером был, конечно, он сам.
– У тебя, Савелий, замечательная жена, – сказал Федор, возвращая мобильник другу. – Никогда тебе не прощу, что ты отбил ее… Никогда! С друзьями так не поступают. В итоге я остался один на всю жизнь.
– Ну и радуйся, – заявил капитан. – Всю оставшуюся жизнь.
– Не знаю, – ответил Федор. – Не уверен. Ладно, лирику в сторону. Что новенького в деле Антиквара? Есть зацепки?
– Есть кое‑что, – ответил скромно капитан. – Как не быть… – Он загадочно замолчал.
– Поймали? – спросил Савелий взволнованно.
– Ага, – ответил Астахов. – Почти. С помощью широких кругов общественности не сегодня завтра…
– С чьей помощью? – не понял Савелий.
– Общественности. Думаешь, ты один такой умный?
– А кто еще? – заинтересовался Федор.
– Ископаемое по фамилии Гапочка, лет восьмидесяти от роду. Бывший прокурор. Я кручусь, как белка в колесе, Кузнецов лежит в больнице с печенью, требует отчет каждую минуту, бедлам, одним словом, а тут Гапочка.
– А чего он хочет? – спросил Савелий.
– Кузнецова он хочет! А когда узнал, что тот в больнице, посмотрел на меня, как на врага народа, и говорит:
– Вы, молодой человек, вместо Кузнецова? – Тощий, физия небритая, брови насупил.
Отвечаю:
– Я за него. Чем могу, так сказать?
Он:
– Я прочитал в газете об убийствах и грабежах… хотел поговорить. В моей практике был похожий случай… сто лет назад.
Я отвечаю:
– Выслушаю вас с большим интересом, но только не сейчас. Лечу на ковер к начальству, оставьте телефончик, как только освобожусь, сразу перезвоню.
Он сверкает на меня взглядом, ни слова не говоря, встает со стула, подходит ближе и как зашарашит своей палкой поперек стола. Изо всей силы. Я… это самое… – Коля покосился на Савелия. – Обалдел! Рот разинул, молчу, а он, тоже молча, вышел и так хлопнул дверью, аж штукатурка посыпалась. Я целый графин воды выпил, пока оклемался. Мало мне своего горя, так еще бывшие прокуроры лупят палкой по столу.
– Как его фамилия, говоришь? – спросил Федор.
– Гапочка.
– Был такой, – задумчиво произнес Алексеев. – Правда, не сто лет назад, а много позже. Случай, о котором он говорил, имел место быть в одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем году.
– Откуда ты знаешь? – Астахов подозрительно посмотрел на Федора.
– Я тут подумал, – сказал тот, пропуская мимо ушей вопрос капитана. – Подсобрал кое‑какие материалы… Готов доложить.
– На тему? – неприветливо спросил Астахов, не дождавшийся сочувствия в истории с прокурором. Скорее, наоборот, ощутил неодобрение друзей.
– Грабежи с убийствами и антиквариат. В краеведческом ракурсе, так сказать, – кротко объяснил Федор. – Исключительно местный материал.
– Опять за свое? Мне и без твоей философии тошно…
– Это не философия, Коля. Это статистика. Вернее, статистический анализ. Великая наука, между прочим! Если не врать, конечно.
– А где ты видел, чтобы не врали?
– Мой статистический анализ основан на фактах, господа. Голые факты, и никакого вранья.
– Откуда факты? – не сдавался Астахов, исключительно из принципа.
– Из архива прокуратуры.
– А как ты туда попал?
– Не о том говорим, – укоризненно заметил Федор. – Попал и… попал. Не суть важно. А важно другое. Готовы?
Савелий кивнул. Капитан промолчал.
– Тогда слушайте, – сказал Федор. – Начало. История первая. Двадцать пять лет назад, конец сентября. А именно: двадцать второе число. Убийство старого профессора истории Сергушева Станислава Андреевича, автора нескольких книг, уважаемого в городе человека, а также его жены, совершенное с особой жестокостью. Профессор был зарублен топором в прихожей, жена – в спальне. Она плохо чувствовала себя в тот день и рано легла. Произошло это, по выводам экспертов, около девяти‑десяти часов вечера. Профессор сам открыл дверь убийцам.
– Откуда стало известно, что убийца не один? – спросил Зотов.
– Убийц было двое… возможно, трое, Савелий. Это факт, не вызывающий сомнения. Жестокость, с которой совершено убийство, позволило предположить, что у преступников, скорее всего, сдали нервы. Старик умер после первого удара, а всего их нанесли около десяти. То же самое… – Федор мельком взглянул на позеленевшего Савелия. – …и с женой профессора. Кроме того, беспорядочные кровавые следы по всему дому, какие‑то вещи, брошенные в прихожей, смазанный отпечаток ладони на стене в гостиной, как будто убийца пытался стереть кровь и… так далее – все это говорит о том, что они нервничали. Были похищены старинные монеты и медали, очень ценные. Известный нам Гапочка занимал в то время пост районного прокурора, держал дело об убийстве профессора на контроле, то есть имел самое непосредственное отношение к следствию. Я не знаю, как оно велось, но закончилось все ничем. Один из свидетелей показал, что видел во дворе дома, где проживал профессор, странного парня, не то пьяного, не то обкуренного. Он сидел на скамейке, а когда свидетель подошел попросить огонька, бросился бежать. Хотя было уже темно, свидетелю удалось рассмотреть этого человека, так как во двор въехала машина и осветила его фарами. Был составлен словесный портрет, но, увы…
– Его не нашли? – спросил Савелий.
– Нашли, но поздно.
– Что значит поздно?
– Через несколько дней после преступления этот человек погиб, его сбила машина. Я опускаю детали, господа, которых в деле очень много – несколько томов. Могу лишь добавить, что убийц профессора и его жены так и не нашли. Украденные монеты и медали тоже как сквозь землю провалились. Такая вот история. – Федор помолчал. Савелий и капитан тоже молчали. – Кстати, главарь получил кличку Антиквар, – добавил Федор. – И это было начало.
Идем дальше. История вторая. Почти одиннадцать лет спустя после убийства профессора. На сей раз – убийство банкира. И ограбление – снова взяты антикварные вещи: подсвечники, коллекция миниатюр из слоновой кости семнадцатого века – всего семь штук, а также ювелирные изделия. В отличие от первого случая, в квартире не обнаружили никакого беспорядка. Пьяному банкиру, сидевшему на диване, перерезали горло, после чего убийца собрал добычу и был таков. На кофейном столике остались недопитая бутылка ликера с клофелином, рюмка, из которой пил хозяин, и коробка конфет, что свидетельствует о том, что в квартире находилась женщина. Вторую рюмку, видимо, унесли. Отпечатки пальцев хозяина, жены, домоправительницы, еще нескольких знакомых и друзей. Нет, Савелий, – Федор заметил, что Зотов собирается что‑то сказать. – Она не убийца. Горло банкиру перерезал мужчина. Женщины, как правило, убивают по‑другому. Правда, Коля?
– Ну и что? – спросил капитан скептически. – Если ты собираешься доказать, что убийца в обоих случаях один и тот же, то тебе придется сильно постараться.
– Это еще не все, – Федор пропустил мимо ушей реплику Астахова. – История убийств и ограблений продолжается. Номера три и четыре. Спустя год – сразу два смертельных случая с ограблением – вдовы подпольного миллионера и старичка‑ростовщика. Орудия убийства – нож и топор. Взяты картины, старинное серебро, ювелирные изделия. Убийцу арестовали, осудили, через два года он повесился в тюрьме. Это был старый вор‑домушник, больной туберкулезом, кравший все, что под руку попадется. Такие, как правило, не убивают. Если бы он влез к вдове, то вынес бы всю квартиру. И я не думаю, что он разбирался в антиквариате.
– Ты хочешь сказать, это не он убил? – спросил Савелий.
– Я уверен, что не он. Хотя улики свидетельствовали против него. Причем весомые. Так тоже бывает, Савелий. – Федор значительно помолчал. – И наконец, – он поднял указательный палец, – Номер пять. Спустя четыре года. Владелец трех магазинов электроники. Находился в стадии развода с женой. Дела шли из рук вон плохо, он всем задолжал. Упал с балкона. По словам безу‑тешной вдовы, из квартиры пропали антикварные вещи, а именно: коллекция нефритовых нэцке и шахматы – золото и серебро, то и другое восемнадцатый век. Снова антиквариат, как видите. Дело закрыли, смерть владельца магазинов признали самоубийством. Никаких следов присутствия посторонних людей в квартире обнаружено не было. Ни ликеров, ни конфет на журнальном столике. Ничего. Исчезновение коллекции в расчет не приняли – покойный сам мог продать ее, пытаясь расплатиться с долгами.
И после этого наступила тишина, господа. На целых девять лет. Наш вампир накушался крови и уснул. До апреля текущего года. Дальше вы знаете сами, так как история развивалась на ваших глазах. Номера шесть и семь. Убийство друга детей, спонсора детдома и держателя казино, а также строительного мафиози Краснухина и Глузда, владельца сети продуктовых магазинов. И снова антиквариат. Снова женщина, снова вино, наркотик. Снова никаких следов и свидетелей. Такой вот расклад. И напоследок – совсем маленькое замечание, так, по ходу дела. Не могу удержаться! Как все‑таки растут люди в культурном смысле – не успели заработать свой первый миллион, как кинулись закупать антиквариат. Не хватает им автомобилей, домов, вилл в Испании, подавай им духовность! И вот я спрашиваю вас, господа… Вас, никогда не имевших нефритовых нэцке или миниатюр из слоновой кости, что испытывали строительный мафиози Краснухин или бывший завбазой Глузд, приобретавшие эти вещи? Что это для них – удачное вложение капитала? Знакомый ювелир объяснил и посоветовал, что надо брать? И сидели они часами, смотрели и любовались? Бросились читать литературку, листать альбомы, побежали в музеи?
Савелий пожал плечами, печально глядя на Федора.
– Наверное, вложение, – пробормотал он, наконец. – А вообще ищите женщину…
– Что? – удивился Федор.
– Поговорка такая… – объяснил Савелий. – Во всем всегда виновата женщина…
– Понятно, – вздохнул Федор. – Женщина – это по части Астахова. Что скажешь, капитан?
– В каком смысле? – Астахов был удивительно немногословен. Выкладки Федора его раздражали. – «Хорошо ему, – думал капитан угрюмо, – от не хрен делать рассуждать. Отчитал свои уроки, покрасовался перед молодняком и свободен. Сиди, думай сколько влезет. Девчонки в рот заглядывают, молодые одинокие профессорши проходу не дают, а тут… ни дня, ни ночи…»
В то же время капитан не мог не признать, что в соображениях Алексеева что‑то есть, и в чутье ему не откажешь, и с интуицией у него все в порядке, что доказано уже неоднократно. А то, что видит Федор окружающую действительность не в том ракурсе: как бы в кривом зеркале и слегка вверх ногами, так это уже такая особенность его… мыслительного аппарата.
– Тьфу! – в сердцах одернул себя Астахов. – Вот прицепилось же… «мыслительный аппарат»! Пустобрешие заразительно!
– В криминальном смысле, – ответил Федор. – Исключительно в криминальном. Ты согласен с тем, что надо искать женщину?
Капитан задумался. Не над ответом, а вообще. Потом спросил:
– Почему ты думаешь, что это Антиквар?
– Не только я, а и бывший прокурор Гапочка. Недаром он приходил, а ты его послал. Что‑то показалось ему знакомым, возможно, почерк узнал. Хотел, как старший товарищ и ветеран по цеху, поделиться. По убийству профессора и его жены проходило много людей, были же зацепки. Гапочка ушел на заслуженный отдых, дело передали на контроль другому, следствие повисло, а потом и вовсе сошло на нет. Новый прокурор был убежден, что убийство совершили заезжие гастролеры.
– Не верю, – сказал капитан резко. – Не верю, чтобы двадцать пять лет он совершал убийства и нигде не засветился. Хотя бы как свидетель. И никто его не видел. И женщины молчали. И вещички не всплыли. Так не бывает, сам знаешь.
– Женщины молчали… – повторил Федор. – Есть разные способы заставить молчать…
– Как это? – заволновался Савелий, даже привстал.
– Очень просто. Я бы на твоем месте, Коля, поинтересовался убийствами молодых женщин спустя неделю‑другую после «антикварных» убийств. Или самоубийствами. Я бы на месте Антиквара не оставлял свидетелей. Мало ли что им взбредет в голову, этим женщинам. Ляпнут лишнее где‑нибудь по пьяни или шантажировать начнут. Сам знаешь, сумма за услуги быстро тает, и возникает мыслишка попросить еще. То, что почти в течение двадцати пяти лет он нигде не засветился, говорит в пользу «зачисток». Я мог бы и сам покопаться в архивах, но у тебя больше возможностей.
– Но ведь ты сам говорил… почему Антиквар? – несколько сбивчиво спросил Савелий. – Ты же говорил… ну из твоей статистики… профессора убили топором… и его жену тоже. Других ножом. А этот… у которого магазины электроники… вообще упал с балкона… Краснухина повесили… ты же утверждал, что у них… убийц… есть излюбленный метод… И я сам читал…
– Метод, допустим, есть. Но возможны варианты. Если вы вдумаетесь… Я сказал «вдумаетесь», – повторил Федор, значительно переводя взгляд с Савелия на капитана, – то поймете, что убийства и грабежи совершал один и тот же человек. Наш Антиквар. Почти двадцать пять лет назад он был начинающим игроком, нервничал и боялся. Отсюда «истеричный» дебют и много крови. После чего долгий перерыв – вкусив крови, вампир угомонился на целых одиннадцать лет. И проснулся только в девяносто восьмом. Возмужал, стал осторожнее, действовал наверняка. И схему отработал. Сначала «антикварная» разведка. Потом «ищи женщину», которая не против… помочь. Потом клофелин или снотворное в вине. И убийство… С кровью. Снова топор или нож. Ему повезло однажды – был осужден туберкулезный домушник… – Федор помолчал немного, потом сказал: – А может, одним везением тут не обошлось…
– Как это? – не понял Савелий.
– Чем больше он совершает преступлений, Савелий, тем больше оставляет следов. Не мог он не засветиться где‑нибудь. И дальновидный преступник на каком‑то этапе устраивает подставу.
– Как?
– Фабрикует улики, подбрасывает краденое… Я думаю, домушник – дело его рук. Кто поверит старому вору? Преступника осудили, дело закрыли, все довольны. А спустя девять лет практически на наших глазах появляются новые жертвы – Краснухин и Глузд. Краснухин повешен, Глузд удавлен. Тут вы сами в курсе. Нетипично, правда? А где кровь? – Он снова помолчал и ответил сам себе: – Нет крови. Так получилось. Но кровь будет, или… будь я проклят! Хотите пари? Он не может без крови, он же вампир. Краснухин и Глузд – только начало нового цикла. Для разгона. Настоящее дело впереди. Слышишь, капитан?
– Не каркай, – вяло бросил Астахов. – Накаркаешь. – Рассуждения Федора вызывали у него протест и беспокойство. Он и сам чувствовал, что двумя трупами дело Антиквара не закончится. Было у него такое внутреннее убеждение.
– Не было никакой необходимости убивать хозяев, – продолжал Федор. – Его целью являлся антиквариат. Так? Так. Я готов допустить, что была необходимость устранения женщин‑соучастниц – тем самым он обрубал единственную ниточку между собой и убийством и мог не бояться, что когда‑нибудь его будут шантажировать. Вероятность того, что убийства соучастниц свяжут с грабежами, ничтожна, он ничем не рисковал, устраняя их. А вот убийство хозяев… это все равно что завопить на весь мир – я не только грабитель, я еще и убийца! Он появлялся на сцене, когда жертва уже спала или была без сознания – следовательно, не могла его видеть и впоследствии узнать. Зачем же он убивал этих нуворишей? Савелий, как по‑твоему? За убийство светит совсем другая статья… Какой смысл?
Савелий пожал плечами. Вид у него был больной.
– Наверное, ему нравится убивать… – произнес он неуверенно.
– Прекрасно сказано! – воскликнул с энтузиазмом Федор. – Я тоже так думаю. Ему нравится убивать! Ему нравится власть над жертвой, его опьяняет кровь! Когда он резким движением вонзает в жертву нож… или бьет ее топором… или…
– Хватит! – Капитан хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели стаканы. – Ты, Федька, как пацан с кубиками! Заигрался. Ты забыл уже, как выглядит место убийства? «Власть над жертвой», «опьяняет кровь»! Пари заключаешь… Упражняешься тут в… красноречии. Тебе только книжки писать. Смотри, Савелия сейчас… стошнит. Антиквар… – Он сжал кулаки.
– Антиквар – психопат, – сказал Федор, не обидевшись. – Сильная, патологически жестокая личность. Умная, бесстрашная, уверенная в своей безнаказанности. Насколько мне подсказывает мой жизненный опыт, а также прочитанные труды по психологии, он сидит глубоко в норке, не высовывается, избегает контактов с людьми… вернее, они ему просто не нужны. Плохо одет, работает скромным бухгалтером или… кассиром… кем угодно – маленьким и незаметным. С комплексом неполноценности – возможно, увечен, по причине чего над ним издевались сверстники и не любила мать‑одиночка. Его обижали и не любили, господа. А также не принимали всерьез. Ну, это так… фантазии, – прервал он себя. – Мысли вслух.
– Федька, перестань мутить воду, – сказал капитан с досадой. – Мать‑одиночка его не любила… Надо же! Одного не могу понять: как ты у нас в органах продержался целых… сколько? Десять лет? Пятнадцать? С твоей мутной философией?
– А почему он делает перерывы? Одиннадцать лет… Девять лет…
– Не знаю, – ответил Федор. – Может, он впадает в состояние агрессии циклично. После убийства нормализуется. Вещички берет для себя, скорее всего. Антиквар – коллекционер. Избавляется от ювелирных изделий, а антиквариат придерживает. Сидит в подвале и любуется. Или отлучается, путешествует вокруг света. Или… не знаю! Отбывает наказание. А… может, гастролирует в других местах.
– А откуда он узнает про антиквариат? – спросил снова Зотов. – Если сидит в норке…
Капитан хмыкнул.
– Зришь в корень, Савелий, – похвалил Федор. – Это вопрос скорее к капитану. У него есть друг‑ювелир, на котором пробы негде ставить, личность известная в городе. Скупает, оценивает, советует хорошим людям. В случае нужды делится информацией. Не даром, разумеется. Я бы на месте Николая пощупал Одноглазого… прощу прощения, информатора. Не может он, будучи в бизнесе больше сорока лет, ничего не знать. Слухами земля полнится. Каждое убийство обсуждается в городе, в прессе, на улице, на базаре.
– И что? – спросил вдруг Савелий.
– В каком смысле? – не понял Федор.
– Ну, что теперь? Как твоя статистика поможет следствию?
– Я уверен, что нужно перелистать дела еще раз. Обязательно появится зацепка. Посмотреть под другим углом, исходя из того, что это дело рук одного человека. Антиквара. Он мог проходить в качестве свидетеля…
– Но ты же смотрел…
– Очень поверхностно. Пытался поддержать свою версию, не более того. Можно увидеться с Гапочкой, послушать, что он имеет сообщить. Если он простит Кольку и захочет разговаривать. Да мало ли…
Тонкие, как колокольчик, звуки «Маленькой ночной серенады» перебили Федора. Савелий схватился рукой за карман, выхватил мобильный телефон.
– Зосенька! – воскликнул взволнованно. – Иду! Извини, родная. Иду! Я же говорил, не жди меня, ложись. Засиделся с ребятами… – Вид у него был радостно‑виноватый, на скулах выступили красные пятна, пегие прядки соскользнули с лысины. – Это Зосенька, – Савелий посмотрел на друзей сияющими глазами. – Не ложится без меня, ждет… Я пойду, ребята, ладно? – Он уже неловко поднимался из‑за стола, опрокидывая стаканы.
Федор и капитан смотрели на Савелия, и выражение лиц у них было одинаковое. У красавчика Федора Алексеева и бравого капитана Коли Астахова. Федор подумал, что его нигде никто не ждет, а капитан – что Ирка давно спит и видит десятый сон, и плевать ей на то, где он в данный момент находится: в реанимации или уже в морге, – тьфу‑тьфу‑тьфу, не к ночи будь помянут! – неосторожно наткнувшись на бандитскую пулю.
Здесь необходимо открыть маленький секрет: капитан Астахов слегка суеверен, возможно, от бабки передалось. Не всегда, а когда вдруг замечает черную кошку или священнослужителя. Или цифру тринадцать. Ругает себя за малодушие, но в душе… не то чтобы так уж опасается, но все‑таки имеет в виду.
«Повезло Савелию с женщиной, – думали Федор и капитан. – Что и говорить… Повезло».
И присутствовали в этой мысли, одной на двоих, необыкновенные умиротворение и согласие, что удивительно, так как они редко соглашались друг с другом…
Глава 19
Подарок
Около двух часов ночи раздался телефонный звонок. Человек, разбиравший бумаги за письменным столом, перевел взгляд на аппарат. Поколебавшись, протянул руку.
– Ну? – произнес неприветливо в трубку.
– Ты не спишь? Я звонил раньше, тебя не было, – сказал мужской голос.
– Ну? – повторил человек за столом снова, не вдаваясь в объяснения.
– У меня есть кое‑что для тебя. Такой фарт выпадает только раз в жизни.
– Ну?
– Золотая монета, Византия, одиннадцатый век. В отличном состоянии. Я сразу подумал о тебе.
– Откуда ты знаешь, что это не фуфло?
– Я тут переговорил с одним нумизматом, говорю, видел на картинке, что, мол, да как.
– Монету не показывал?
– Говорю же, нет.
– Что на ней?
– Вроде царя с книгой. Нумизмат говорит, Иисус Христос с нимбом на троне, а книга – Евангелие.
– Как она выглядит?
– Поперечно‑овальная, изображение чуть смещено влево от центра. Неровный обрез справа, похоже на маленькую щербинку. Этот мужик, нумизмат, сказал, что такие монеты большая редкость и нет двух одинаковых.
Человек за письменным столом пробормотал «гистаменон номизма». Звонивший не расслышал и переспросил:
– Чего?
– Ничего, – ответил собеседник. – Откуда она у тебя?
– Знакомый привез…
– Узнать сможешь? – спросил, помолчав, человек за письменным столом.
– Кого?
– Бабу, которая продала тебе монету, – повысил голос собеседник. – И не ври! Понял? Сколько ты ей дал?
– Три штуки, – ответил не сразу собеседник.
– Я сказал, не ври! – в тихом голосе послышалось бешенство.
– Восемьсот зеленых. – Звонивший заговорил как провинившийся школьник, пойманный на горячем.
– То‑то. Врать нехорошо. – Мужчина за столом задумался. – Давай ко мне, – сказал наконец. – Поговорить надо. Захвати товар.
– Еду, – отозвался звонивший…
Он позвонил в дверь минут через тридцать. Хозяин открыл.
– У тебя лифт не работает, – гость, человек лет семидесяти, хватался за сердце. – Как ты можешь жить в таком… отстойнике? – Он не мог скрыть досаду.
– Не твоего ума дело, – отозвался хозяин. – Заходи.
Он долго рассматривал золотую монету: неровные края, щербинка справа, сохранившаяся почти идеально чеканка. Теплая, она лежала у него на ладони, мягко сияя в свете лампы.
– Если хочешь проконсультироваться насчет подлинности, могу устроить, – подал голос гость.
– Не нужно, – хрипло ответил хозяин. Он успел забыть о нем. – Я знаю, что это такое. – Он перевел взгляд на гостя, и тот поежился – в глазах мужчины была пустота.
«Вурдалак, – подумал гость. – Дурак, что приехал… ночью».
– Какая она? – спросил хозяин.
– Ты же сам видишь, – с опаской произнес гость. – В отличном состоянии. Я хоть и не спец, но могу судить…
– Женщина, – перебил хозяин нетерпеливо. – Как она, черт побери, выглядит? Молодая? Старая?
Гость заколебался. Пауза затягивалась.
– Молодая… сравнительно, – произнес он наконец. – Интересная вроде… но я как‑то больше смотрел на монету. Она принесла ее в носовом платке, развернула, смотри, говорит, такое чудо увидишь раз в жизни! И знаешь, на меня как будто накатило… – Он вдруг заговорил быстро и неразборчиво, пытаясь заглянуть в глаза хозяину. Ему почему‑то стало страшно‑страшно. – Взял монету, а она теплая, живая! А ведь какая старина – тысяча лет! Хотел себе оставить, но ты ведь знаешь, я монетами не занимаюсь. Думаю, обрадую, ты же любишь такие вещички… – Ему хотелось задобрить хозяина.
– Что она еще говорила? – перебил тот.
– Ничего! – Гость прижал к груди руки. – Честное слово, ничего. Просила две штуки. Я отказал. Сказал: дам восемьсот. Она взяла. – Он не упомянул, что намекнул женщине – монета редкая, известная в кругах специалистов, сбыть такие вещи очень трудно. – Взяла деньги и ушла.
Хозяин задумался. Пальцы его ласкали монету.
– Сколько ты хочешь? – спросил он наконец.
Это был деликатный момент. Гость собирался запросить четыре тысячи долларов, но, поскольку хозяин раскусил его, он колебался, с сожалением думая, что заработать, видимо, не удастся. Хозяин засмеялся, и у гостя пополз холодок по спине.
– Ладно, даю две, заслужил, – сказал он. – Мог ведь и на сторону скинуть.
– Ну, как же, я ведь знаю, что ты интересуешься, – залебезил воспрянувший духом гость. Все оборачивалось не так уж плохо. Он вытер покрывшийся испариной лоб. Две штуки тоже хлеб.
– А эта баба… ничего не сказала, откуда она? – настаивал хозяин. – Местная? Или приезжая? Где живет? Может, ты ее раньше видел?
– Нет вроде, – задумался гость. – Не видел. Да я и не рассматривал ее особенно. Она не в моем вкусе, – хихикнул. – Слишком… увесистая и в возрасте. Мне нравятся помоложе, – он еще раз хихикнул, испытывая облегчение – кажется, обошлось! Нервы лечить надо. – Взяла деньги и ушла, – повторил он.
– Ясно, – произнес хозяин. – Если придет еще раз…
– Задержу, – заверил гость, молитвенно складывая ладони. – Что‑нибудь придумаю. Ты думаешь, у нее еще есть?
– Предлагаю обмыть сделку, – хозяин снова оставил без внимания вопрос гостя. – Ты на машине?
– Ночью? Нет, конечно, – ответил тот. – Взял тачку.
– Значит, можно. Я отвезу тебя. А хочешь, оставайся!
– Нет, – твердо ответил гость. – Я привык спать дома. Давай завтра. Хочешь, пообедаем в «Прадо». Я приглашаю!
– Согласен. А сейчас по чуть‑чуть, символически. – Он достал из тумбы письменного стола бутылку коньяка и хрустальные бокалы. Плеснул на дно себе, на треть гостю. – За успех!
Гость выпил все, поморщился. Хозяин лишь пригубил.
– Перекусить не хочешь? Пойду пошарю в холодильнике.
– Перекусить ночью? – ужаснулся гость. – Нет, нет и нет! Я и так уже нарушил режим. Хороший коньячок! Мне пора.
– Здоровье бережешь? – с непонятной интонацией произнес хозяин. – Это хорошо. Ну, раз пора… Пошли.
Они спустились по лестнице. Лифт по‑прежнему не работал. Хозяин бережно поддерживал гостя за талию.
Он привез старика домой. Тому с трудом удалось набрать код на двери. Помог отпереть дверь. Усадил на диван. Хозяин квартиры выглядел неважно. Лицо его стало пепельно‑серым. Он безучастно смотрел на человека, который доставил его домой, уже не узнавая его. Тот нагнулся над умирающим, достал бумажник, вытащил деньги, сунул в карман.
Стоя на пороге, оглядел комнату. После чего повернулся и вышел, негромко захлопнув за собой дверь…
* * *
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой!
Там, в краю далеком,