Долгое время спустя в Сериру приехал другой человек, искусный в заклинаниях, заговорах и волшебстве. В Серире он встретил друга и сказал ему: “Я покажу тебе изумительную вещь”. Тот согласился. Волшебник сел на берегу залива, произнес заклинание и сказал приятелю: “Если пожелаешь, можешь войти в воду, крокодилы не тронут тебя, а если хочешь — заставь войти кого-нибудь другого; наконец, если желаешь, я и сам пойду”. — “Полезай сам!” — попросил друг. Заклинатель вошел в воду, за ним приятель, за ними кто-то другой. Крокодилы плавали вокруг и не трогали их. Когда они вышли на берег, волшебник сказал: “Хочешь, я сниму с них заклятие”. — “Снимай!” — ответил друг. После этого в воду бросили собаку, и крокодилы разорвали ее на части.
Когда царь узнал об этом, он призвал волшебника и начал его расспрашивать; тот подтвердил, что о нем рассказывали. Тогда царь верхом отправился к заливу и привез с собой двух человек, приговоренных к смерти. Царь попросил волшебника произнести заклинание, а потом заставил одного из преступников спуститься в воду. Крокодилы плыли вокруг него, не причиняя ему никакого зла, когда же волшебник, по просьбе царя, освободил зверей от заклятия, они разорвали преступника на части. “Ты прекрасно все исполнил, — сказал царь, — необходимо тебя наградить”. Он дал волшебнику почетную одежду, одарил его и осыпал обещаниями. На следующий день царь попросил волшебника повторить вчерашний опыт. “Хорошо”, — ответил тот. Тогда царь позвал одного из своих слуг, превосходившего всех остальных силой и храбростью. “Когда я подам тебе знак, — сказал царь, — отруби тотчас же голову этому индусскому волшебнику”. Когда приехали к заливу, кудесник произнес заговор, и в воду бросили другого [104] осужденного — крокодилы плавали вокруг и не причиняли ему вреда. Преступник стал переплывать с места на место, так что во всем заливе не осталось уголка, где бы не побывал этот разбойник, а крокодилы все не трогали его. Когда царь убедился, что бухта вся заколдована, он подал знак своему слуге, и тот немедленно отрубил кудеснику голову. С этих пор крокодилы в серирской бухте совершенно безвредны.
|
|
Воровство в Индии считается важным проступком. Если провинится индус неимущий и низкого происхождения, царь приказывает его казнить; если же вор — человек со средствами, его имущество конфискуется целиком или на него налагается крупный штраф, Штрафу также подлежит человек, сознательно купивший краденую вещь. Вообще у них за воровство полагается смертная казнь, но если в Индии проворуется мусульманин, дело его передается мусульманскому хунарману, который и поступает с ним по законам ислама. Хунарман имеет приблизительно те же обязанности, что и судья в странах ислама, и должность эту может исполнять только мусульманин.
Рашид аль-Гулам ибн Бабишад рассказал мне следующее:
«В триста пятом году 177 в месяце зу-ль-када 178 я ехал на утлой лодчонке из Сирафа в Басру. У берегов Рас-аль-Камила 179 нас застигла буря; часть груза мы выбросили за борт. Море так высоко вздымалось, что мне казалось, будто вся наша лодка покрыта тенями от волн, которые, спадая, разбивались о нашу корму. То и дело, когда волны погружали нас во мрак, я терял небо из виду, ибо волны становились между нами и небом и заслоняли его от нас».
|
|
Он рассказал мне также, что самые именитые индийские купцы, люди военного сословия и другие важные лица, а также знатнейшие из индийских женщин будь то сама любимица царя, подбирают навоз коров и буйволов везде, где находят его. Если есть кому его нести — они берут находку сразу, а если нет — делают знак, показывающий, что этот навоз стал чужой собственностью, и забирают его потом. Индусы едят мертвечину: убивают птицу и скот бескровно 180 ударами по голове, а [105] потом едят. Говорят, один из вельмож Сеймура или Субары нашел на дороге мертвую крысу. Он собственноручно поднял ее, передал слуге или сыну, велел отнести домой, а потом съел. Крыса у них считается самым лакомым блюдом.
Говорили мне про одного китайского царя — но это не более чем россказни, — будто есть у него огромный пруд, куда вода стекает из источника, лежащего на фарсах выше. Потом в водоеме открывают отверстие, и вся вода выливается, так что он становится пустым. Если царь хо.чет снова наполнить пруд, он приказывает открыть отверстие, из которого поступает вода. В воду бросают жемчужины, и она стекает в пруд светлая и чистая, пока весь водоем не наполнится жемчугом. Когда вода начинает переливаться через край, ей опять преграждают доступ, и жемчужины остаются на дне в виде камешков.
Мне уже случалось приводить в этом сборнике замечательные рассказы о Дибаджат ад-Думе 181. Первый из этих островов лежит около Дибаджат аль-Кастаджа 182, а последний — приблизительно на той же широте, что и острова Вак-Вак. Говорят, число этих островов доходит до тридцати тысяч, но купцы передают, что населены из них всего двенадцать тысяч. Длиною каждый остров от полфарсаха до десяти фарсахов; отстоят они друг от друга на фарсах или меньше. Все эти острова песчаные.
|
|
Один путешественник рассказывал мне, будто он видел в Индии ученых слонов, исполняющих поручения своих хозяев. Слону дается мешок, чтобы сложить в него покупки, туда же кладутся вада 183 — это местная монета, — список нужных предметов, каковы бы они ни были, и по образчику каждого требуемого товара. Слон идет к зеленщику. Увидев его, лавочник бросает все дела и оставляет всех своих покупателей, кто бы они ни были. Затем он вынимает деньги из мешка, пересчитывает их, просматривает список требуемых предметов и отпускает слону лучшее, что у него есть из этих товаров за самую низкую плату. Если слон просит прибавки, зеленщик прибавляет ему; если продавец ошибается в счете денег, животное смешивает их своим хоботом, так что считать приходится снова. Когда слон [106] приходит домой со своими покупками, хозяин иногда остается недоволен количеством покупок и бьет его. Тогда животное возвращается в лавку и все переворачивает вверх дном, пока продавец не прибавит ему товаров или не вернет денег. Такой ученый слон и метет, и поливает, а также толчет рис, держа в хоботе пест: человек принесет ему риса, а он размельчает его. Кроме того, такой слон черпает воду, при этом ведро он носит на веревке, в которую продевает хобот. Вообще он исполняет всякую работу. Хозяин пользуется нм для далеких путешествий. Выезжает на нем в поле мальчик, животное передает ему стебли и листья, которые срывает хоботом, седок собирает их в мешок и привозит домой, а потом они служат пищей для этого же слона. Слон, дрессированный таким образом, стоит больших денег, говорят, до десяти тысяч дирхемов.
Один купец рассказывал мне о знаменитой морской катастрофе, память о которой сохранилась до наших дней:
«В триста шестом году 184, — говорил рассказчик, — я выехал морем из Сирафа в Сеймур. Нас сопровождало судно Себы и другое, принадлежавшее Абдаллаху ибн аль-Джунейду. Все три корабля были очень велики и пользовались Известностью; ими управляли знаменитые капитаны, стяжавшие на море почет и славу. На этих судах ехало всего тысяча двести человек матросов, капитанов, купцов и всяких других людей, а товаров и разных богатств было такое множество, что всю их стоимость и сосчитать невозможно. На одиннадцатый день плавания мы увидели вершины гор, а затем показались берега Сендана, Таны и Сеймура. Нам не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь так скоро проплыл этот путь. Мы ликовали, поздравляли друг друга с благополучным прибытием и готовились на следующее утро пристать к земле. Но с гор внезапно налетел такой сильный вихрь, что мы не могли справиться с парусами, а потом разыгралась буря с дождем, громом и молнией. “Бросим товары в море!” — сказали капитаны и матросы, но капитан Ахмад не допустил этого. “Ничего не будет брошено, — сказал он, — пока я еще в состоянии что-нибудь сделать и имею хоть малейшую возможность [107] избежать гибели”. Люди спустились в трюм, чтобы с обоих бортов выкачивать воду. Два других судна были точно в таком же положении: на каждом судне выжидали, как поступят на другом — выбросят свои товары за борт или оставят их. Наконец купцы раскричались на Ахмада: “Мы погибаем! — вопили они. — Брось товары, ты не ответствен за них!” — “Ничего я не брошу!” — ответил Ахмад. В течение пяти дней наше положение все ухудшалось; на шестой, когда корабль чуть было не пошел ко дну, Ахмад велел выбросить груз. Но люди не могли исполнить приказа, потому что кувшины и тюки отяжелели от дождя, и то, что весило пятьсот мин, стало весить полторы тысячи. Нельзя было терять ни минуты; лодку спустили на воду, и в ней поместилось тридцать три человека. Ахмада также позвали в лодку, но он ответил: “Я не уйду с моего корабля: он безопаснее, чем ваш челнок. А если судно погибнет, погибну с ним и я: мне и спасение не в радость после потери моего состояния”.
Пять дней, — продолжал рассказчик, — мы просидели в лодке без пищи и без питья. Мы уже потеряли способность говорить от голода, жажды и всех испытанных на море мучений. Лодку бросало во все стороны по воле волн и ветра, и не знали мы, на воде она или под водой. Озверев от голода и страданий, мы стали показывать друг другу знаками, что нужно кого-нибудь съесть. С нами в лодке был упитанный подросток, еще не достигший зрелости, сын одного из людей, оставшихся на судне; его-то мы и решили съесть. Мальчик понял наши намерения; я видел, как он глядел на небо и украдкой шевелил глазами и губами. Но не прошло и часа, как мы увидели очертания земли; и вскоре перед нами показалась суша. Лодка села на мель, опрокинулась и наполнилась водой, но у нас не хватило сил ни встать, ни двинуться с места. В лодку влезли два каких-то человека и спросили, откуда мы. Мы ответили: “С корабля такого-то хозяина”. Тогда пришедшие взяли нас за руки и вывели на берег, и мы тут же упали навзничь, точно мертвецы. Один из наших спасителей поспешно удалился, а другого я спросил: “Где мы находимся?”. — “Дым, который ты видишь вдали, поднимается над ат-Тизом, — [108] ответил он. — Товарищ мой пошел в селение, там у нас и провизия, и вода, и одежда”. После этого нас отвели в поселок. Все, находившиеся на этих кораблях, погибли; спаслись только те, которые уехали в лодке. В числе погибших был капитан Ахмад, имя которого осталось известным. Гибель этого судна с его грузом способствовала расстройству дел Сирафа и Сеймура: ведь вместе с кораблем пропали величайшие богатства, погибли именитейшие капитаны и купцы».
Удивительную историю рассказал мне один моряк, долгие годы проживавший в Индии и в других далеких странах. Люди, побывавшие в Индии, не раз говорили ему, будто в Верхнем Кашмире, в местности Тарнарайин 185, есть долина, покрытая рощами и садами, и вода в ней проточная. Джинны 186 имеют там свой рынок: слышно, как они кричат, продавая и покупая, а тела их не видны. В тех краях уж давно известно об этом месте. «Не слыхал ли ты, что этот рынок постоянный или временный?», — спросил я своего собеседника. — «Я не спрашивал об этом», — ответил он.
Путешественник, ездивший в Китай, рассказывал мне о различных камнях, которые он видел там: один из них притягивает свинец даже через стенки опрокинутой миски; если его положить под роженицу, он облегчает ей роды. Там же имеется камень, притягивающий желтую медь, и другой, притягивающий золото, и всем известный магнит, притягивающий железо. Один из местных камней тушит огонь, и внутри его движется другой камень. Тот же путешественник рассказывал мне, будто в Серендибских заливах он видел камень, из которого, когда его разбили, выполз червяк. Он прополз десять локтей и тут же околел; голова и хвост червяка были покрыты пухом, как у цыпленка.
А вот еще одно чудо: в Йемене стоит гора; с вершины ее каплет вода, падает на землю, сгущается и превращается в йеменские квасцы.
Люди, видевшие дерево любан, называемое также кундур 187, рассказывали мне, что оно растет в долинах и речных руслах и не имеет семян. Величина этого дерева всегда одна и та же; владельцы его никогда не видели, чтобы оно менялось в росте, деревья этой породы [109] отличаются друг от друга только красотой. Растут они исключительно на той земле, что между границей Хасика и границей Хариджа 188, приблизительно на протяжении ста пятидесяти фарсахов.
Рассказывал мне путешественник, побывавший в Индии, будто он видел в Анкийя 189 в области Манкира — это столица Стран Золота — большое дерево с толстым стволом, похожее на ореховое. На этом дереве растут красные розы, на которых написано белыми буквами: «Нет божества, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник его».
Есть остров на Сенфском море 190; почва его имеет ту особенность, что попадающие на нее раки превращаются в камень. Этот камень известен в Ираке, куда он вывозится, да и во всем мире; он употребляется как средство против глазных бельм и у лекарей называется «речным раком».
Рассказывал мне какой-то человек, будто где-то в Будже 191 бьет многоводный ключ. Над ним на четырех золотых статуях держится большой топаз, и при восходе солнца весь источник зеленеет от его отблесков. Один из соседних царей по имени Абар напал на жителей Буджи, чтобы завоевать их страну и захватить топаз, но с ними невозможно справиться; подобные нападения повторялись не раз, но жители Буджи всегда одерживали верх. Один из местных царей вздумал забрать топаз себе, но ему помешало какое-то несчастье или что-то в этом роде.
Один из наших друзей рассказывал мне, будто в стране Серендибских заливов есть большая птица, выводящая птенцов на берегу моря. Пока она выводит их, ветры перестают дуть в течение четырнадцати дней.
Рассказал мне Мухаммад аль-Умани:
«В одном из городов Индии — Бернине 192 — я видел молодого индуса, с которого царь приказал содрать кожу за воровство или за какой-то другой проступок. Юноша при этом пел и разговаривал и не испустил ни единого стона, пока не дошли до его пупа, а когда перерезали пуп, он тут же умер».
Тот же рассказчик сообщил мне, что на одном из островов Вак-Вак есть птица, окрашенная в красный, [110] белый, зеленый и синий цвет, как дятел, а величиной с большого голубя; называют ее самандалем. Эта птица не сгорает в огне и может жить целые дни, питаясь одной землей. Высиживая яйца, она ничего не пьет, пока не вылупятся птенцы, потом несколько дней не приближается к ним, оставляя их на съедение мухам и блохам. Когда птенцы постепенно оперятся и начнут самостоятельно двигаться, самандаль принимается их кормить.
Тот же человек сообщил мне, что на одном из островов Вак-Вак есть животное, похожее на зайца; и самцы его и самки способны временно менять свой пол. Какой-то индус говорил моему собеседнику, будто жители Серендиба рассказывают то же самое, а я не знаю, что об этом и думать. Говорят, что и зайцы обладают тем же свойством. По-моему, это невозможно, а впрочем, Аллах лучше знает.
Рассказал мне путешественник, побывавший на море, будто в Софале зинджей он видел зверька; величиной он с ящерицу и видом и цветом напоминает ее. И у самца и у самки этого зверька по два половых органа. Укус его неизлечим, потому что после него остается рана, которая никогда не затягивается и не заживает. Чаще всего это животное попадается в полях, засеянных дуррой и сахарным тростником. Но самый ужасный вред причиняют местным жителям змеи и ехидны. Они неожиданно прыгают в лицо прохожему, и если их соберется три или четыре, разрывают его на куски.
Рассказал мне Джафар ибн Рашид, известный под именем Ибн Лакиса, один из знаменитых капитанов Стран Золота, будто в сеймурскую бухту приплыла однажды змея и проглотила там большого крокодила. Когда весть об этом дошла до сеймурского правителя, он послал охотников изловить чудовище. Больше трех тысяч человек собралось для охоты на эту змею; наконец удалось накинуть ей петлю на шею и поймать. Укротители вырвали у чудовища зубы и связали его веревками. Рана тянулась от пасти до уха змеи; длина ее тела оказалась в сорок локтей. Люди понесли змею на плечах — а весила она тысячу ратлей. Все это произошло в триста сороковом году 193. [111]
Многие рассказывали про одного купца, который торговал на островах Вак-Вак и описал величину этих островов и расположенных на них городов. Словом «величина» я не хочу сказать, что эти города обширны, но население их многочисленно. Некоторые из тамошних жителей похожи на турок. Обитатели островов Вак-Вак самые искусные ремесленники, которых когда-либо создавал Аллах, они искусны во всех отраслях ремесла, а впрочем, это лживый и хитрый народ, полный коварства и обмана. Все, за что они ни берутся, удается им с легкостью.
Ибн Лакис рассказывал мне поразительные вещи о народе Вак-Вак.
В триста тридцать четвертом году 194 около тысячи вак-вакских лодок подъехало к Канбалу. Пришельцы упорно воевали с жителями, но не могли их одолеть, так как Канбалу сильно укреплен круг***ом, а снаружи окружен морским заливом, — таким образом к искусственной крепости присоединяется естественная. Некоторые из туземцев, попав к осаждавшим, спрашивали их, почему они пришли именно сюда, а не в какую-нибудь другую страну. Завоеватели отвечали, что приехали исключительно ради местных товаров, которые высоко ценятся у них и в Китае, как то: черепаховая и слоновая кость, тигровые шкуры и амбра; кроме того, они хотели захватить рабов, так как те сильны и выносливы в труде. Путешествие вак-вакцев продолжалось целый год. По дороге они разграбили острова, отстоящие от Канбалу на шесть дней пути, и завладели многочисленными городами и поселками в Софале зинджей, не говоря уже про тех, об участии которых нам неизвестно. Если верны слова этих людей относительно того, что их путешествие продолжалось целый год, значит Ибн Лакис прав, когда утверждает, что острова Вак-Вак лежат где-то в море, против Китая, — но Аллах знает лучше.
Мне уже приходилось упоминать о Серире, которая лежит на самом краю острова Ламери. Между Серирой и Калой расстояние в сто двадцать замов — а впрочем, Аллах лучше знает. Я слышал, что Серирская бухта вдается в остров на пятьдесят фарсахов. Она напоминает реку, значительно более широкую, чем Тигр около [112] Басры. Вода там пресная, как и вода Тигра около Басры. Это самая длинная бухта на всем острове; прилив чувствуется в ней каждые двенадцать часов. Там живут крокодилы, но те из них, что ютятся между домами, не приносят вреда, ибо они заворожены, как мы уже упоминали; однако никто не смеет выйти за пределы пространства, занятого домами, из-за остальных крокодилов. Часть серирских домов стоит на суше, но большинство из них построено на воде и держится на плотах из скрепленных между собой бревен. В таком виде жилища могут сохраняться до бесконечности, а строят их так из страха перед огнем. Действительно, пожары в этой местности случаются очень часто, ведь постройки там из дерева, и достаточно ничтожной искры, чтобы загорелся весь поселок. Дома поставлены на воду из предосторожности: если по соседству случится пожар, каждый житель может отрезать якорь своего жилища и переправиться в другое место, убежав от огня; если кто-нибудь из туземцев не взлюбит своего соседа, он также снимается с якоря и перекочевывает в другой квартал. В бухте дома стоят рядами, образуя нечто вроде улиц. Между жилищами много воды, и она пресная, так как течет с гор, но потом она впадает в бухту и смешивается с морем, точно так же, как и Тигр.
Один из капитанов говорил Ибн Лакису, что корабли, плывущие в Софалу зинджей, большей частью попадают в страну зинджей-людоедов. Но попадают они туда не преднамеренно: их бросают на этот берег волны и ветер, с которыми капитан бывает не в силах справиться. Между Канбалу и землей этих людоедов около полутора тысяч фарсахов — а впрочем, Аллах лучше знает. А место, в которое суда направляются, находится приблизительно за тысячу фарсахов от Канбалу или по меньшей мере за восемьсот фарсахов. Длина этого пути около сорока двух замов.
Ибн Лакис рассказывал мне, что, когда он был в Софале, к царю зинджей пришел человек и сказал: «О царь! Птенец такой-то птицы, — Ибн Лакис забыл ее название, — спустился в такую-то рощу, схватил слона и растерзал. Его поймали, когда он пожирал свою добычу». [113]
«Царь тотчас же встал и отправился в рощу; с ним пошла толпа народа, в которой находился и я. Птица еще билась, когда мы к ней подошли, а слон валялся подле нее, объеденный на целую четверть. Царь приказал вырвать из ее крыльев перья; двенадцать из них, по шести в каждом крыле, были громадны. Кроме того, он взял несколько других перьев, клюв и часть когтей и кое-что из внутренностей. В ствол одного такого пера входило больше двух мехов воды. Говорили, что этот птенец — из птиц Софалы зинджей. Пролетая над рощей, он увидел слона, схватил его когтями и поднял на воздух, а потом убил, бросив оземь. Люди, находившиеся там, заметили птенца, когда он, спустившись, пожирал свою добычу. Они изранили его отравленными стрелами и копьями, потом наконец опрокинули и убили».
Ибн Лакис рассказывал мне, что между Табиа и островом Гайлами 195 лежит небольшое море, по названию Сафиу; чтобы проплыть его в длину, требуется шесть дней. Проходя по этому морю, корабль должен держаться глубины в тридцать маховых сажен: на двадцати саженях глубины он непременно пойдет ко дну, потому что в этом море очень топкий ил; этот ил засасывает суда, и мало кому удается спастись.
Остров Серендиб, называемый также Сехиланом, — это один из тех островов, которым нет подобных в море и которые заслуживают описания. Он имеет сто фарсахов в длину и около трехсот в окружности. У берегов его добывается очень хороший жемчуг, только мелкий; попадаются и крупные жемчужины, но они худшего качества. В Серендибе есть неприступная гора: это гора яхонтов и алмазов; на нее, говорят, спустился Адам — да будет мир ему! Там остался след ноги, длиною приблизительно в семьдесят локтей. Туземцы утверждают, что это след Адама; одну ногу он будто поставил на гору, а другую опустил в море. Земля на острове красная — это тот самый сунбададж 196, которым обрабатывают стекло и горный хрусталь. Из коры местных деревьев добывается ценная ваниль, известная под именем сехиланской. Там же растет красная трава, которой окрашивают одежды и бумажные ткани: краска эта по [114] качеству лучше баккама 197. Есть на этом острове и шафран, и желтяница 198, и другие травы, дающие красную краску, а также много удивительных растений, описывать которые слишком долго. Говорят, что в Серендибе около ста тысяч селений.
Слышал я про некоего басрийца, жившего в средней части улицы Корейшитов, что однажды он выехал из Басры в Забедж или в соседние с ним страны... 199 благополучно добрался до какого-то острова.
«Я поднялся на берег, — рассказывал путешественник, — влез на высокое дерево и провел всю ночь, скрываясь в его листве. На следующее утро я увидел, что к берегу подошло стадо овец числом приблизительно в двести голов, причем каждая овца была ростом с теленка. Их гнал человек, подобного которому я никогда не видывал: такой он был громадный, высокий, толстый и такой безобразный на вид. Пригнав свое стадо ударами палки, он уселся на берегу моря; овцы же стали пастись под деревьями. Немного погодя, великан бросился ничком на землю, заснул и проспал до самого полдня, затем он встал, кинулся в море, выкупался и вышел на берег. При этом дикарь был совершенно гол. Единственной одеждой ему служил какой-то лист, похожий на лист банана, но более широкий, висевший у него на поясе в виде передника. Выкупавшись, он подошел к одной из овец, схватил ее за ногу, взял в рот ее сосок и принялся сосать молоко, пока не высосал все до последней капли. Так великан поступил со многими другими овцами; а потом растянулся на спине под тенью дерева и стал внимательно смотреть на ветки.
Как раз в это время на дерево, где я сидел, опустилась какая-то птица. Великан поднял тяжелый камень и бросил его без промаху; птица стала падать и наконец застряла между ветвями около меня. Знаком руки дикарь приказал мне слезть; я поспешил повиноваться, хотя совсем ослабел и был наполовину мертв от голода и страха. Великан бросил птицу оземь — а весила она, по-моему, около ста ратлей, — ощипал ее живьем, пока она еще билась, и раздробил ей голову камнем весом двадцать ратлей. Потом он тем же камнем рассек добычу на части, разгрыз, ее зубами и сожрал всю до костей, [115] точно дикий зверь. Когда солнце начало бледнеть, пастух встал, созвал своих овец диким воплем, взял также и меня и, вооружившись палкой, погнал стадо с берега в глубь острова. Сначала он привел нас к заливу с пресной водой, где напоил овец и напился сам; и я также пил, хотя был уверен в неминуемой гибели. Потом великан погнал все стадо дальше и наконец привел нас в какое-то место. Там была ограда из крест-накрест расположенных бревен; в ней было устроено подобие двери.
Я вошел вместе с овцами и увидел посреди огороженной площади нечто вроде ткацкого станка, лежавшего на высоких деревянных брусьях, локтей на двадцать от земли. Это сооружение походило на дом. Великан первым делом схватил овцу, одну из самых малых и тощих в стаде, и раздробил ей голову камнем. Затем он развел костер, руками и зубами, точно дикий зверь, разодрал животное на части и куски мяса побросал в огонь вместе с кожей и шерстью, а внутренности сожрал сырыми. После этого дикарь опять подошел к овцам и стал сосать молоко то у одной, то у другой. Выпив в огромном количестве молока, он выбрал одну из самых крупных овец, обхватил ее руками поперек тела и соединился с ней, не обращая внимания на ее крики. Сделав то же самое с другой овцой, великан полез наверх, что-то выпил и тут же заснул, храпя при этом, как бык.
В полночь я потихоньку дополз до потухшего костра и постарался выбрать оттуда остатки мяса. Я поел ровно столько, чтобы поддержать в себе дыхание жизни, и при этом все время боялся, что нечаянно спугну овец, что великан заметит меня и расправится со мной точно так же, как с птицей и овцой. До утра я пролежал на этом месте, а наутро дикарь спустился вниз и погнал овец на пастбище, а с ними и меня. Он заговорил Со мной на языке, которого я не понял; я также пытался обращаться к нему на знакомых мне наречиях, но великан не понимал меня.
В то время я весь был покрыт волосами. Должно быть, мой вид внушал дикарю отвращение, потому-то он и не торопился меня съесть. Десять дней я провел у него точно таким же образом. Каждый день мой хозяин делал одно и то же: он непременно ловил одну [115] или двух птиц, и если насыщался ими, то не трогал овец, если же не мог насытиться, — съедал еще и овцу. Я помогал дикарю разводить огонь и таскать дрова и всячески ему прислуживал, в то же время придумывая способ сбежать от него. Так продолжалось два месяца; к концу этого времени я успел поправиться и понял по довольному лицу моего хозяина, что он собирается меня съесть.
Великан, между прочим, собирал с деревьев острова особого рода плоды, гноил их в воде, процеживал эту воду и выпивал ее, а потом всю ночь бывал пьян до бесчувствия. На том же острове я видел птиц размером с буйволов и слонов или около этого; некоторые из них пожирали овец. Из страха перед этими птицами дикарь ночевал со своим скотом в огороженном месте, его жилище находилось среди больших деревьев, а под ними он устроил нечто вроде укрепленного погреба; птицы не спускались туда, боясь застрять между деревьями. Однажды ночью, когда мой хозяин напился пьян и заснул, я влез на дерево, пригнул к земле одну из его ветвей и очутился по другую сторону частокола. Затем я пошел вперед, направляясь к равнине, которую видел с вершины этого дерева. Я продолжал идти всю ночь, а утром, мучимый страхом, взобрался на большое дерево. Со мной была дубина, приготовленная нарочно для того, чтобы ударить великана по голове, если бы он попытался до меня добраться: либо я отогнал бы его, либо он убил бы меня — ведь смерти все равно никто не избежит. Весь день я просидел на дереве и не видел дикаря. Вечером я съел кусок мяса, который взял с собой, и всю ночь продолжал идти.
Утром я очутился на равнине, где росли тут и там деревья. Я шел и никого не видел кругом, кроме змей, птиц и незнакомых мне зверей. Я нашел пресную воду и на время остался около источника, собирая бананы и плоды, которые ел, запивая водой. По долине кружили птицы. Наметив себе одну из них, я приготовил веревку из древесной коры и внимательно следил за птицей, пока она не спустилась пастись. Тогда я подкрался к ней и привязал себя к ее ноге; а птица, занятая едой, не заметила меня. Кончив [117] есть, она напилась воды и взлетела ввысь, описывая в воздухе круг, так что я увидел море. Я мужественно приготовился к любой смерти. Птица опустилась на одну из гор этого острова. Я отвязал себя от ее лап и, хотя был очень слаб, поплелся прочь из страха перед ней. Спустившись с горы, я целую ночь прятался на дереве. Утром я увидел дым и, зная, что дым указывает на присутствие людей, направился в ту сторону.
Идти пришлось недолго; вскоре мне навстречу вышла небольшая кучка людей. Люди эти обратились ко мне на незнакомом мне наречии, отвели меня в село и заперли в доме, где, кроме меня, было еще восемь человек. Они спросили меня, как я сюда попал; я рассказал о своих приключениях и в свою очередь задал им тот же вопрос. Оказалось, что они моряки с корабля, плывшего из Сенфа в Забедж. В пути их застигла буря; около двадцати человек спаслось на лодке и попало на этот остров. Там их захватили жители села, поделили между собой и некоторых уже успели съесть. Я понял, что даже пребывание у пастуха не было так ужасно, как мое теперешнее положение, но пример моих товарищей утешал меня: если бы даже мне и предстояло быть съеденным, смерть в их обществе показалась бы легкой. Мы все утешались тем, что горе у нас общее.