Спрятав наши вещи, я первым делом отправился с ним к своднице, чтобы приискать женщину, которая бы помогла его горю. Но, когда мы проходили по какой-то улице, приятель мой остановился и сказал: “Дядя! Я только что видел в этом окне женщину с лицом, подобным солнцу. Я хочу ее во что бы то ни стало”. Я начал его отговаривать, но юноша сел на землю и объявил, что тут же умрет. Тогда я сказал себе: “В пустыне я сберег этого молодца. Неужели я брошу его здесь, в Багдаде, в этом городе искушений?” Ничего от него не добившись, я стал оглядывать улицу и заметил лачугу, которая видом своим ясно показывала, что владельцы ее — нищие. Когда я постучался в дверь, оттуда вышла старуха; и я расспросил ее про дом, в окне которого мой спутник видел женщину. “Это дом везира такого-то, — ответила старуха. — Женщина, которую юноша видел, — супруга везира”. — “Сын мой, — обратился я тогда к молодому человеку, — откажись от этой мысли. Пойдем со мной, я покажу тебе обитательниц Багдада. Ты, наверное, найдешь среди них женщину прекраснее этой”. — “Клянусь Аллахом, — ответил мой друг, — я не сойду с места, пока не добьюсь ее или [64] сам не погибну”. — “А если я соединю тебя с ней. — вмешалась старуха, — что ты дашь мне за это, юноша?” Мой молодой приятель поспешно развязал кошель, висевший у него на поясе, и отсчитал старухе десять динаров. Обрадовалась сводница, быстро оделась и пошла стучаться к везиру. Евнух впустил ее в дом; она вошла и, возвратившись оттуда, оказала юноше: “Твое желание будет исполнено, но с условием” — “С каким?” — опросил тот. — “Ты уплатишь пятьдесят мискалей ей самой, пять мискалей за угощение и пять мискалей евнуху”. Получив шестьдесят мискалей, старуха снова вошла в дом, потом вернулась и сказала: “Пойди в баню и перемени платье, а между молитвой заката и вечерней молитвой стой наготове у моей двери и жди, пока тебя не позовут”».
Молодой человек так и сделал, сходил в баню, привел себя в порядок и в назначенное время стал у дверей старой сводницы. Явился евнух, подал знак и провел его в приемную, обставленную подобающим образом. Подали прекрасное кушанье, потом вино; юноша ел и пил. Покончив с питьем, он вместе с женщиной направился к постели. Но едва они сняли с себя одежду, как из-под занавеса вышла обезьяна, исцарапала гостя когтями и изранила ему в кровь ляжки и половые части. Молодой, человек оделся, но, отяжелев от вина, тут же заснул. На рассвете евнух разбудил его со словами: “Встань, уйди, пока еще нельзя различать лиц”. И юноша ушел, полный печали.
Когда наступило утро, старый исфаханец сказал себе: “Пойду к тому молодцу, узнаю, как обстоит его дело: достиг ли он, чего желал, хорошо ли кончилось его предприятие”. Но шейх нашел своего друга у дверей старой сводницы; он сидел неподвижно, опустив голову на ворот платья. Расспросив его о случившемся, шейх позвал старуху и обо всем ей рассказал. Та поспешила к женщине, справилась о причине и вернулась с ответом: “Знай, что мы забыли про подарок хозяйской обезьяне: ей полагается сверток сладостей весом в ратль. Но, если юноша пожелает вернуться, мы возьмем с него за эту ночь вдвое меньше, чем за прошлую”. Молодой человек тут же уплатил тридцать динаров, и [65] старуха сказала ему: “Когда-ты придешь сегодня ночью, в известное тебе время, принеси в бумаге ратль сладостей для хозяйской обезьяны”.
Юноша приготовил несколько свертков, и его впустили в дом везира; он ел и пил там то, что ему подали, Едва он обратился к женщине, как к нему подскочила обезьяна, но, получив сверток сладостей, она возвратилась на свое место. Удовлетворив свою нужду, юноша думал начать сызнова; как только явилась обезьяна, он швырнул ей новый сверток. Так он отгонял ее несколько раз; но когда он утомился и отяжелел от питья, обезьяна разбудила его и стала тащить к женщине, засовывая палец одной своей руки в другую, сомкнутую руку.
Смысл рассказа тот, что, подладившись к слугам, можно достигнуть цели вопреки желанию господ. Обезьяна этим знаком приглашала юношу действовать дальше. До утра она возбуждала его и не давала ему уснуть; а утром он вышел из этого дома и отправился своей дорогой.
Среди других рассказов о моряках и капитанах, вот что передают о капитане Абхаре. Родом он был из Кермана 92 и сначала пас там овец на полях. Потом он сделался рыбаком, потом поступил матросом на корабль, совершавший плавания в Индию; затем перешел на китайский корабль и наконец стал капитаном. Он изъездил моря вдоль и поперек и совершил семь плаваний в Китай. Люди отправлялись туда и до него, но только те, что готовы были рисковать жизнью. Неслыханно было, чтобы кто-нибудь благополучно добрался туда и вернулся оттуда. Если удавалось туда доплыть, это считалось чудом; но на обратном пути никто не оставался живым; и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме Абхары, благополучно прибыл туда и вернулся обратно.
Однажды он сел в лодку, взял с собой мех воды и пробыл на море несколько дней. Вот что рассказывает об этом капитан Шахрияри, один из мореходов Китая.
«Однажды, по дороге из Сирафа в Китай, я проходил между Китаем и Сенфом, мимо Сендал-Фулата 93 у входа в Санджийское море, называемое также Китайским 94. Ветер внезапно спал, и наступило полное [66] затишье; море успокоилось. Мы бросили якорь и в течение двух дней не трогались с места. На третий день мы издали заметили в море какой-то предмет. Я велел спустить лодку и сказал четырем матросам: “Поезжайте и посмотрите, что там такое чернеется”. Вернувшись, матросы на наш вопрос: “Что это такое?” — ответили: “Это капитан Абхара сидит в лодке с мехом воды”. — “Так почему же вы ие привезли его?” — воскликнул я. — “Мы старались его уговорить, — ответили посланные, — но он говорит: “Я перейду к вам только с тем условием, чтобы стать на место капитана и управлять судном, и за это я возьму плату в тысячу динаров товарами по сирафскому курсу; а иначе ни за что не пойду”. Эти слова задели нас. Я спустился и подъехал к Абхаре с частью моих людей. Он преспокойно сидел в лодке, подымаясь и опускаясь вместе с волнами. Мы приветствовали его и умоляли перебраться к нам, но Абхара ответил: “Ваше положение хуже моего; я скорее, чем вы, могу рассчитывать на спасение. Однако если вы дадите мне тысячу динаров товарами по сирафскому курсу и предоставите мне управлять судном, — я к вам поднимусь”. И мы сказали себе: “На этом корабле много товаров и всяких богатств и множество людей. Нам не мешает воспользоваться советами Абхары, даже ценою тысячи динаров”.
Итак, Абхара, захватив свою лодку и мех, поднялся к нам на судно. Едва он очутился на борту, как сказал: “Дайте мне товаров на тысячу динаров”. Мы вручили ему их». Спрятав свое имущество, он обратился к капитану: “Сядь в сторонку!” — и тот покорно удалился со своего места. «“Нужно приниматься за дело, пока есть у вас время!” — сказал тогда Абхара. — “Что же нам делать?” — спросили мы. — “Бросьте а море все тяжелое!” Мы послушно кинули в воду около половины нашего груза или еще больше. “Теперь срубите главную мачту”. Мачту срубили и сбросили с судна. Наутро Абхара приказал: “Поднимите якорь и оставьте корабль плыть по течению”. Мм и это исполнили. “Перерубите канат главного якоря!” — приказал Абхара. Мы перерубили его, и якорь упал в море. “Теперь сбросьте такой-то якорь”, — и он продолжал так распоряжаться, пока [67] мы не выбросили в море шесть якорей. На третий день поднялась туча, подобная маяку. Скоро она рассеялась в море, и началась такая ужасная буря, что, если бы мы не выкинули груза и не срубили мачты, судно утонуло бы с первой волной. Непогода продолжалась трое суток; корабль взлетал и нырял без якоря и без паруса, и мы не знали, куда нас несет. На четвертый день ветер стал слабеть, а к концу дня совсем стих, и море окончательно успокоилось. На пятое утро повеял ветер, и море благоприятствовало плаванию. Мы смастерили мачту, подняли парус и с божьей помощью благополучно прибыли в Китай, где на время остались торговать. Затем мы исправили судно, приладили новую мачту вместо той, которую бросили в море, и выехали обратно из Китая в Сираф.
Приблизившись к тому месту, где впервые увидели Абхару, мы обнаружили остров с горами. По приказанию Абхары мы бросили здесь якорь, и пятнадцать человек спустились в лодку. А Абхара указал нам на одну из этих гор и сказал: “Плывите туда и возьмите такой-то якорь”. Мы удивились этому, но не стали противоречить; люди отправились и, действительно, возвратились с якорем. Тогда Абхара указал нам на другую гору, и матросы опять привезли оттуда якорь. Затем он велел поднять паруса, и мы. поплыли дальше. “Как же ты узнал про эти якоря?” — спросили мы нашего гостя. Абхара ответил: “Ведь я встретил вас здесь в первый день лунного месяца. В это время вода прибывает, а теперь она уже успела порядочно убыть. Вы находились между островом и подводными горами. Когда вы по моему приказанию сбросили тяжелые товары, мне пришло в голову, что в Китае мы можем обойтись и без якоря; между тем остальные товары весили не больше якорей, а ценность имели вдвое большую. Было необходимо облегчить судно, поэтому я приказал сбросить якоря. Три якоря очутились на горе, когда остров показался из воды, а три остальных попали под воду — “Но как ты узнал про бурю и про убыль воды?” — “Ведь это море, — ответил Абхара, — было исследовано еще до меня, да и я сам испытал его. В начале каждых тридцати дней вода так сильно убывает, что [68] открываются эти горы. Во время этого отлива с морского дна подымается сильная буря. Корабль, на котором я плыл, разбился о вершину одной из этих скал, а так как была ночь, отлив застиг меня врасплох. Я спасся на своей лодке, но ваше судно находилось как раз над этим островом; и если бы вы еще хоть час оставались на этом месте, оно непременно разбилось бы о скалу”».
Этот Абхара изъездил моря, про его морские приключения ходит много рассказов, а этот — один из самых удивительных.
Мухаммад ибн Бабишад рассказывал мне, будто однажды он ехал на своем корабле из Фансура в Оман. Пройдя море Херкенда 95, он вошел в Индийский океан и направился к странам Запада. «К которой именно из западных гаваней ты думаешь пристать?» — опросил его капитан судна. — «Я пристану к Рейсуту 96, — ответил Мухаммад, — быть может, фарсахом ниже или выше». А капитан сказал: «Мы пристанем к такой-то гавани на пятьдесят фарсахов ниже Рейсута». И они побились об заклад, что проигравший раздаст двадцать динаров в виде милостыни бедным. А между Рейсутом и местом, где они тогда находились, было по меньшей мере четыреста фарсахов. После пятнадцати дней пути они подумали, что уже приблизились к западным горам, и проговорили до ночи о своем споре. На утро следующего дня вахтенному приказали подняться на мачту; но он ничего не увидел, и ему разрешили слезть. После вечерней молитвы Мухаммад ибн Бабишад вдруг заявил: «Вот показались очертания гор!» — «Мы ничего не видим», — сказали остальные. Капитан приказал вахтенному подняться на мачту. И едва матрос взобрался на верхушку мачты, как тотчас же крикнул: «Пусть помилует бог того, кто возгласит: Аллах велик!» И все закричали: «Аллах велик!» — и ликовали и плакали от радости и великого счастья. Так они шли всю ночь до приближения зари, а перед рассветом Мухаммад ибн Бабишад приказал бросить якорь. Когда якорь был брошен и парус спущен, он обратился к капитану: «Где мы теперь находимся?» Капитан ответил: «В таком-то месте», — и назвал гавань, отстоявшую от Рейсута на сорок фарсахов. — «Мы у самого Рейсута, — [69] сказал Мухаммад ибн Бабишад, — или против него, или выше его на выстрел из лука». Наутро судно оказалось у самого Рейсута, и Мухаммад ибн Бабишад сказал: «Если ты, будучи в море, пожелаешь узнать, нет ли вблизи земли, посмотри во время заката в сторону заходящего солнца: если там гора или остров, ты увидишь их совершенно ясно».
Один моряк рассказывал мне, будто между Ханфу 97, столицей Малого Китая, и Хумданом 98, столицей Большого Китая 99 (это из обоих Китаев более могущественный, и там живет великий багбур 100), будто в этих местах протекает река с пресной водой и стремительным течением. Она шире, чем Тигр около Басры; на берегах ее попадаются магнитные горы. По этой реке невозможно проплыть, если на кораблях есть железо, потому что эти горы обладают такой силой, что притянут такое судно к себе 101. Всадники проезжают по этим горам на неподкованных лошадях и берут седла, в которых нет железных частей, деревянные стремена и удила.
Один из капитанов, по имени Имран Хромой, рассказал мне, что в триста двадцать пятом году 102 он с несколькими кораблями отправился из Омана в Джидду.
«Дорогой налетел сильный ветер, так что часть груза пришлось выкинуть; одни из судов отстали, другие тут же погибли. Мы поплыли дальше. Между Камраном 103 и... 104 нас застигла сильная буря с ужасным переменчивым ветром. Якоря оборвались; корабли не могли удержаться на месте и стали носиться по воле ветра. С нами было несколько судов из Адена, Галафики и Асра 105, между прочим, и одна галафикская барка, новая и красивая. Смотрю, а волны и ветер уже бросили ее на подводную скалу; волны перекатились через нее, и барка опрокинулась. Я и теперь помню, как люди и вещи падали в море друг за другом с вершины этой скалы. Все потонули, и никто из них не спасся».
Всюду известен тот удивительный рассказ, который я слышал от Исмаилуйи про капитана Мерденшаха. Этот Мерденшах ездил в Страны Перца 106 и в другие земли. До семидесяти лет он был бездетен; наконец у [70] него родился сын, которого он назвал Мерзебаном. Мерденшах сильно привязался к мальчику и не мог на него нарадоваться; он всюду возил его вместе с матерью на своем корабле. Однажды Мерденшах плыл в Кулам 107 через Барнанское море 108. В дороге он попросил передать ему Мерзебана. Мать, сидевшая в каюте, передала ребенка отцу, и Мерденшах до самого заката целовал своего сына и подбрасывал его на руках. К вечеру подул сильный ветер, так что на судне раскололась мачта. Перепуганный капитан хотел передать ребенка матери и не заметил, как тот упал из его рук в море. А ветер все крепчал; и Мерденшах до самой утренней молитвы был занят судном. На рассвете море успокоилось, и на судне водворился порядок. Тогда капитан присел и сказал жене: «Подай-ка мне Мерзебана!» — «Он у тебя с самого начала ночи», — ответила мать, Мерденшах при этих словах начал рвать на себе бороду и биться головой о доски: весь корабль пришел в смятение. «Послушай, — сказал рулевой, — с самого начала ночи руль отяжелел под моей рукой; пусть его осмотрят». Моряки посмотрели и увидели какой-то неподвижный, точно пригвожденный к концу руля предмет. Один из них спустился туда и поднял Мерзебана наверх целым и невредимым. Ребенка передали матери, и она принялась кормить его молоком. Мальчику было в это время всего пятнадцать месяцев от роду. «Я видел этого Мерзебана, — прибавил Исмаилуйя, — когда ему было больше семидесяти лет. В течение одного дня он тринадцать раз являлся к оманскому кади 109, чтобы приносить людям присягу по денежным делам, и все эти клятвы оказались ложными. Многие говорили мне, что не было среди морских капитанов более бесчестного человека, чем Мерзебан; с купцами на своем корабле он поступал как настоящий стряпчий».
Матросы рассказывали мне о Бедном Саиде из Адена и о том, как разбогатели его дети. Все они единогласно подтверждают то, что я сейчас расскажу. Говорят, что Бедный Саид был одним из благочестивых жителей Адена. Он плел корзины и различные другие изделия из пальмовых листьев, усердно посещал мечеть, где читал все молитвы; и было у него три сына, [71] которые вели почти такой же образ жизни. Какой-то моряк, приятель Саида, снарядил как-то корабль, чтобы отправиться в Калу. Перед отъездом он просил своего друга дать ему какое-нибудь поручение. Саид купил на даник 110 крупной соли, всыпал ее в зеленый кувшин, который приобрел за полдирхема, затем заткнул отверстие кувшина, передал его приятелю и сказал: «Вот это мой товар!» — «Но что мне купить тебе?» — спросил тот. «Купи мне благословение 111, как говорят люди». Корабль отчалил и своевременно прибыл в Калу; там его разгрузили и продали все товары, но хозяин судна совершенно забыл про кувшин. Однажды, когда день отъезда был уже близок и корабль нагружен, он проходил по рынку Калы и вдруг увидел человека, который тащил на веревке рыбу и выкрикивал: «Кто купит бараку?» При этих словах судовладелец вспомнил о кувшине Бедного Саида. Он подозвал продавца и спросил его, что это за рыба. Тот ответил, что это особая порода, которую рыбаки называют «благословением». «Быть может, Саид имел в виду как раз эту рыбу», — подумал моряк, и он купил ее за две оккийя 112 соли. Пригласив торговца присесть, он послал на судно одного из своих людей, и тот принес кувшин совершенно нетронутым. Судовладелец дал продавцу соли согласно уговору и приказал отнести покупку в жилище, где он остановился. Когда рыбу начали чистить, чтобы засолить ее оставшейся после продажи солью, и извлекли из нее потроха, в них нашли несколько раковин; их раскололи и в одной нашли жемчужину. «Это дар, который бог посылает Саиду», — сказал владелец судна. Затем он засолил рыбу и спрятал жемчужину. Благополучно возвратившись из Калы в Аден, он преподнес жемчужину Саиду. Вскоре после этого Саид скончался. Младший из его сыновей взял жемчужину и отправился в Сурра Ман Раа 113 к халифу, а халифом был тогда аль-Мутамид 114. Он купил жемчужину за сто тысяч дирхемов; на самом деле она стоила вдвое дороже.
Говорят, что один из индийских царей велел написать изображение Мухаммада ибн Бабишада, так как это великий капитан, чье имя облетело моря. У них в обычае заказывать портреты всех людей, пользующихся [72] почетом и славой, к какому бы сословию эти люди ни принадлежали.
... 115 Один сирафец, плававший на многих кораблях, рассказал ему, как он однажды плыл из Сирафа в Калу. В океане корабль потерпел крушение, но наш путешественник спасся на куске дерева. Больше двадцати дней его носило по морю и наконец прибило к острову, на котором было много банановых деревьев и плодов. Сирафец выбрался на берег и некоторое время прожил на острове, питаясь плодами и пресной водой. Потом он почувствовал стеснение в груди и пошел куда глаза глядят. Через несколько дней он увидел поле, засеянное рисом, дуррой и другими злаками. Заметив хижину, путешественник вошел в нее и прилег отдохнуть возле пустого сосуда. Проснувшись, он увидел погонщика с двумя быками, нагруженными двенадцатью мехами воды. Погонщик наполнил сосуд водой и сам присел отдохнуть возле него, а сирафец подошел напиться и при этом осмотрел сосуд. Он увидел гладкую, прекрасно отполированную поверхность, не похожую ни на горшечную глину, ни на стекло. На его расспросы туземец ответил, что это ствол птичьего пера. Сначала сирафец не поверил, но когда он протер сосуд снаружи и изнутри, на прозрачных стенках показались следы бородок пера. Погонщик рассказал ему, что бывают птичьи перья еще большей величины.
Все до единого моряки во всех подробностях подтверждают то, что я сейчас расскажу. Один корабль, плывший в Китай, погиб в открытом море. Спаслось только шесть-семь человек на рее. Несколько дней они провели в море; потом наконец попали на остров, где и прожили несколько месяцев, чуть не умерев там от тоски. Однажды люди эти беседовали, сидя на берегу, и вдруг видят, что к ним спускается птица величиной с быка или около того. «Жизнь опротивела нам, — сказали путешественники, — нападем сообща на эту птицу, опрокинем ее, зарежем, изжарим и съедим. Либо она убьет нас своим клювом и когтями, либо мы одолеем ее и наедимся мяса». Они вскочили: одни уцепились за лапы птицы, другие за ее шею, третьи били ее палками по голеням; в конце концов общими усилиями ее [73] удалось опрокинуть. Тогда путешественники взяли несколько камней, обломали их один о другой и сделали себе ножи. Птицу зарезали, ощипали и бросили в большой костер, который тут же развели; там ее переворачивали с боку на бок, пока она не поджарилась, а потом эти люди сели, наелись досыта да еще и на ужин оставили. На утро третьего дня путешественники вышли к морю, чтобы совершить омовения. Но стоило им прикоснуться к какой-нибудь части своего тела, как там выпадали волосы. Скоро у них на всем теле не осталось ни одного волоса, и оказались они безбородыми и лишенными всякой растительности. Среди них были три старика, которых это обстоятельство очень беспокоило. «Мясо было отравлено, — решили они. — Вот у нас уже выпали волосы, сегодня же мы все погибнем и наконец найдем покой». Но проходят сутки, а они по-прежнему живы и здоровы. По прошествии пяти дней у них начал пробиваться пух, а через месяц отросли черные блестящие волосы, которые с тех пор так и не поседели. Прошло еще около месяца, и у острова появился корабль. Путешественники подозвали его сигналами; корабль подошел к острову и забрал их. Они благополучно вернулись каждый в свою страну; там они рассказали о своем приключении. Одного из них, старика, люди отказывались признать, пока он не доказал свою личность особыми приметами. А волосы их так на всю жизнь и остались черными.
Один капитан рассказывал мне, будто в великом Самаркандском море — это море примыкает к Херкенду, говорят, оно потому называется Самаркандским, что в него впадает река Самарканд, — будто в этом море он видел много фалей 116. Это самая крупная из морских рыб. Однажды мой собеседник видел такого фаля, который, казалось, имел двести локтей в длину и сто локтей в толщину. Пока моряки не поровнялись с этой рыбой, они принимали ее поднятые плавники за корабельные паруса. На спине животного в течение многих лет накопилась земля и мусор; и все это окаменело, как мельничный жернов; и кору эту невозможно было пробить ни железом, ни чем-либо другим. А вокруг фаля на целые фарсахи, справа и слева, сзади и спереди, плавали, [74] не отставая, другие рыбы. Говорят, что у этих фалей самец и самка несут яйца, которые растут у них в брюхе, только из яиц самца ничего не выходит, а из яиц самки вылупливаются детеныши.
Из других морских чудес я расскажу про птицу, живущую в стране Маит 117 — это остров в море около Сенфа и Сериры 118. Говорят, что эта птица вьет гнездо на поверхности воды в одной из бухт этого острова. Там она несется, а потом сорок дней высиживает яйца. По истечении этого срока птица бросает яйца на воду и двадцать дней сидит неотлучно на противоположном берегу, питаясь одной рыбой. На двадцать первый день птенцы выходят из яиц и присоединяются к родителям, которые кормят их и прикрывают своими перьями. А когда птенцы оперяются и начинают двигаться и есть самостоятельно, родители бросают их. У этой птицы никогда не бывает больше трех птенцов. Жители Маита... этот остров, как было упомянуто... 119. Корабли никогда не прибывают туда целыми; они приходят к острову в определенное время года, которое совпадает с периодом сильных бурь. Увидев берег, путешественники бросаются в море, держась за куски дерева и другие плавучие предметы; волны швыряют их из стороны в сторону и наконец выбрасывают на берег. Что до корабля, то имей он хоть сто якорей, буря все равно сорвет его с места и выкинет на сушу; судно при этом разбивается, и товары рассыпаются по берегу. Тогда путешественники берут свое имущество, а для возвращения строят новый корабль. Все, что привозится в эту страну, обвертывается в кожи и крепко зашивается, чтобы товары не попортились от воды, когда судно разобьется. На этом острове имеется золото, хлопок и мед.
Аль-Хасан ибн Амр рассказывал мне, будто он видел в Мансуре жителей Нижнего Кашмира. Между Мансурой и ях страной семьдесят дней караванного пути, но во время половодья они спускаются из Кашмира по Михрану 120 — эта река течет по тому же направлению, как Тигр и Евфрат — на тюках, набитых костом 121. Мне говорили, что каждый такой тюк весит семьсот-восемьсот мин; его заворачивают в промасленные кожи, [75] так что ни вода, ни что-либо другое не может проникнуть внутрь. Потом тюки разминают и связывают между собой; кашмирцы садятся на них, спускаются по Михрану и в сорок дней доплывают до мансурской гавани, и при этом вода нисколько не смачивает коста.
Один человек, побывавший в Индии, рассказывал мне об индусских волшебниках.
Выходит такой волшебник в поле и видит, что по воздуху носятся птицы. Если он очертит на земле круг, птицы принимаются кружить над чертой, наконец опускаются в круг и больше уже не могут из него выйти. Тогда волшебник входит за черту, берет себе птиц, сколько ему вздумается, а остальных отпускает на волю. Если же они пасутся на поле, волшебник обводит их чертой, которую птицы не могут переступить; тогда он подходит к ним и берет их себе столько, сколько понадобится.
Некий путешественник рассказывал мне про одного такого волшебника, которого он видел в Синдабуре 122. Человек этот притащил к берегу бухты кусок дерева, пошептал над ним и бросил в воду. Бревно сначала поплыло, а потом остановилось. Тогда он сел в лодку, подъехал к бревну, извлек из воды крокодила и тут же его убил.
Вообще в синдабурской бухте огромное число крокодилов. Говорят, они ни на кого не нападают на улицах, но если человек, выйдя из дому, подойдет к воде и сунет в воду хотя бы один палец — его немедленно хватают крокодилы. Жители Сериры утверждают, что у них есть талисман против этих чудовищ.
Я знаю со слов очевидца, что в Индии множество людей занимается предсказаниями. Вот что сообщил моему собеседнику один сирафский купец.
Однажды, собираясь пройти сушей из Сеймура в Субару 123, он попросил сеймурского правителя дать ему провожатого, который охранял бы его в пути; правитель отрядил одного из своих батраков, или пехотинцев.
«Мы вышли из Сеймура, — говорил купец, — и присели отдохнуть возле таладжа и джерама (это значит по-индийски пруд и сад). Между прочим, мы ели рис. Вдруг поблизости каркнул ворон. “Знаешь ли [76] ты, — спросил индус у меня, — что сказал этот ворон?” — “Нет”, — ответил я. — “Он сказал: непременно буду есть тот же рис, который вы сейчас ели”. Эти слова удивили меня, — продолжал купец, — потому что весь рис был съеден нами без остатка. Закусив, мы отправились дальше своей дорогой. Не успели мы пройти и двух фарсахов, как встретили небольшой отряд из пяти-шести индусов. При виде их мой спутник весь затрясся от волнения и воскликнул: “Я непременно буду драться с этими людьми!” — “Зачем?” — спрашиваю я. — “Между нами старая вражда”. Но, пока мой товарищ говорил мне о своих намерениях, встречные индусы выхватили свои кинжалы, бросились на него все сразу и распороли ему живот, так что все внутренности вывалились наружу. При виде этого я так испугался, что не мог идти дальше и упал на землю, почти лишившись сознания. “Не бойся, — сказали мне убийцы, — с этим человеком у нас была вражда, но тебе мы ничего дурного не сделаем”. Затем индусы ушли своей дорогой; И не успели они удалиться, как на убитого опустился ворон — я не сомневаюсь, что это был тот самый, — и начал клевать рис, который выпал из его внутренностей».
В числе удивительных рассказов о купцах-мореходах и о людях, обогатившихся на море, вот что передают об Исхаке ибн аль-Яхуди 124.
Сначала этот человек вел дела с оманскими маклерами, но, поссорившись с каким-то евреем, бежал из Омана в Индию, не имея с собой ничего, кроме каких-нибудь двухсот динаров. Около тридцати лет на родине не было о нем никаких известий, но в трехсотом году 125 он снова вернулся в Оман. Многие братья наши, моряки, рассказывали мне, будто приехал он туда из Китая на собственном корабле и владел всем, что было на этом судне. Чтобы избежать проверки и не платить десятинной пошлины, он дал оманскому правителю Ахмаду ибн Хилалю больше миллиона дирхемов. Ахмаду ибн Мервану он продал за один раз на сто тысяч динаров великолепного мускуса, и ибн Мерван вообразил, что купил у него весь этот товар. В другой раз Исхак продал ему на сорок тысяч динаров тканей, а другому покупателю [77] продал товаров на двадцать тысяч динаров. По просьбе Ахмада ибн Мервана, он уступил ему дирхем на каждый мискаль, и эта ничтожная уступка составила сто тысяч дирхемов. У него были самые редкостные вещи, какие только попадаются у купцов.
Имя Исхака облетело весь город, и многие ему завидовали. Один дурной человек, которому он отказал в какой-то просьбе, пошел в Багдад и попытался опорочить еврея перед везиром Абу-ль-Хасан Али ибн Мухаммад ибн аль-Фуратом 126. Но везир не обратил внимания на его слова. Тогда доносчик втерся в доверие к одному бесчестному вельможе из приближенных аль-Муктадира-биллаха и, выдавая себя за друга еврея, рассказал ему, что один человек уехал из Омана ни с чем, а вернулся на судне, на котором одного мускуса было на сто тысяч динаров да на столько же динаров шелковых одежд и фарфора, да еще на столько же драгоценностей и дорогих камней, а всяким изумительным китайским диковинкам у него и счету нет. Доносчик прибавил, что еврей — бездетный старик и что Ахмад ибн Хилаль взял у него товаров на пятьсот тысяч динаров. Об этом рассказе сообщили аль-Муктадиру. Пораженный халиф тотчас же послал в Оман одного из своих слуг, чернокожего по имени аль-Фульфуль, с тридцатью помощниками. При этом он написал Ахмаду ибн Хилалю письмо, в котором приказывал ему передать еврея аль-Фульфулю и со своей стороны отправить посланца в Багдад.