— Вы показали мне не все свое видение! — ахнула я, этот вывод появился в голове неожиданно даже для меня, но вдруг показался единственно верным. Зверь хмыкнул, но не нашел возражений, молча соглашаясь со мной.
На губах Владимира Петровича появилась улыбка, но она показалась мне натянутой.
— И почему ты так решила?
— Ваш приступ был гораздо дольше, чем то, что вы мне показали.
— Но ведь ты не знаешь, как происходит процесс, возможно, я долго настраиваюсь.
Он выкручивался, я готова была поклясться, что сейчас лгал.
— Я. Так. Не. Думаю, — отчеканивая каждое слово, ответила я.
— Должен признать, ты более проницательна, чем я думал, — сказал Золотаревский.
Я гадала, что последует за этим признанием. Мешок на голову — и в реку? Что было в его видении, о котором он мне не сказал? А вдруг из моей речи Владимир Петрович решил, что мне известно больше, чем на самом деле, и решит, что от меня пора избавиться?
«Что-то ты загнула, — высказался Зверь. — Во-первых, пока я в тебе, убить тебя будет проблематично, а во-вторых, я, конечно, не сомневаюсь в его расчетливости, но в жестокости и коварстве его точно не подозреваю».
Что ж, Зверю я была склонна поверить. Уж ему, находившемуся во мне же, смысла лгать мне не было.
Золотаревский выдержал долгую паузу, прежде, чем снова заговорить.
— Признаюсь, ты меня удивила, — медленно сказал он, и во мне зародилось подозрение, что старик тщательно взвешивает каждое слово, чтобы увести меня в сторону от верных выводов.
Что это за прием? Лесть? Нет уж, через лесть меня точно не провести. Он говорил, что я все время напряжена, что ж, я напряглась еще больше. Наш разговор и его ход нравился мне все меньше и меньше.
— Вы все равно не расскажете мне, что видели на самом деле? — спросила я прямо.
— Нет, — так же прямо ответил он.
— Это хотя бы хорошее или плохое? — ну вот, я сдалась и начала играть в «угадайку».
— Видишь ли, Изольда, — Золотаревский снова говорил, взвешивая слова, но на этот раз мне не казалось, что он хочет запутать или отвлечь меня, скорее, не взболтнуть лишнего, — если я тебе сейчас скажу больше, чем ты должна знать, все это кончится ой как не хорошо.
— Для кого?
— Для всех.
Но такой ответ меня не утроил.
— Для кого именно. Для вас? Для меня?
— А если я скажу, что для Кира? — его глаза прямо-таки впились в меня.
Я обмерла. Сердце забилось чаще. Значит, его видение, о котором он не хотел мне говорить, было о Кирилле? Теперь мое любопытство просто зашкалило.
Облизнула вмиг пересохшие губы.
— Хотите сказать, если вы скажете мне больше, это может кончиться плохо для него?
Владимир Петрович медленно кивнул.
— Ты права, я тот еще хитроумный старик, знающий многое наперед.
— Я ничего такого не говорила, — поспешила возразить в надежде, что все же узнаю хоть что-нибудь.
— Твои глаза сказали за тебя, — покачал он головой. — И ты права, считая меня искусным кукловодом. Иногда я могу быть даже жесток, иногда чертовски расчетлив, что сам себя пугаю. Но! Жизнь моего сына — для меня величайшая ценность из всех возможных. А потому я больше ничего тебе не скажу о том, что видел.
— Ему угрожает опасность? — испугалась я.
— Сейчас ему ничего не угрожает, — успокоил Золотаревский. — Все должно идти своим чередом, и все будет хорошо. Если ты будешь знать больше, ты не сможешь поступить правильно тогда, когда от тебя потребуются решения. Я показал тебе совершенно безобидные видения, которые произойдут в любом случае. Остальная и гораздо более важная часть была как раз из разряда тех, которые могут произойти так, а могут и по-другому. А этого нам как раз не нужно. Возможно, я еще не заслужил твоего доверия, но прошу тебя мне поверить. Если все пойдет так, как должно быть, однажды, возможно, не скоро, ты вспомнишь меня добрым словом.
По правде говоря, я растерялась от его слов. Всю мою агрессию как ветром сдуло. Я была уверена, что Владимир Петрович не врал и в том, что Кирилл — самое важное, что есть в его жизни, а также в том, что умрет, но все равно не расскажет мне правды. Биться головой об гранитную стену не имело смысла.
— Итак, — спросил Золотаревский, когда мое молчание затянулось. — Твой вывод? Веришь ты мне или нет?
Я вспомнила старый фильм про приключения Буратино. В одной из сцен его состояние определили так: «Пациент скорее мертв, чем жив». Что-то подобное можно было сказать и обо мне.
— Я не хочу, чтобы с Кириллом что-то случилось, — ответила я, подражая его манере медленно говорить.
— Я так и думал, — кивнул Золотаревский.
Я прикусила губу, черт, и откуда он вообще узнал, что меня может интересовать участь Кирилла?
Владимир Петрович хотел сказать еще что-то, но в этот момент машина остановилась, и Степан объявил:
— Приехали.
***
Я прикрыла глаза рукой от яркого солнца. После темного салона автомобиля с тонированными стеклами, оно просто невыносимо слепило глаза.
Владимир Петрович выбрался из машины после меня. Степан захлопнул за нами дверь.
— Надолго? — осведомился он у Золотаревского.
— Пока не знаю, — сухо ответил старик. — Будь готов, на всякий случай.
Степан кивнул и отошел.
Я же гадала, куда делось хорошее настроение Золотаревского. Неужели мне все-таки удалось его испортить? И что он видел в своей голове, черт возьми?
— Как тебе тут? — обратился он ко мне, снова улыбаясь.
Заставила себя убрать руку от лица и осмотреться. Глаза удалось открыть с третьего раза, пугаясь яркого света, они закрывались против воли.
Обнаружила себя за городом. Увлекшись разговором, я не следила за дорогой и даже не знала, в какую сторону от города мы двигались. Но заехали мы далеко. Никаких высотных зданий, машин и, собственно, дорог, кроме той проселочной, узкой и неасфальтированной, по которой мы приехали. Покуда хватало глаз, по обе стороны от нее был лес, ветер играл листвой деревьев, пели птицы. Бог ты мой, настоящая глушь!
Наш автомобиль был припаркован у огромных кованых ворот в три человеческих роста. А за ними начиналась цивилизация. Прямо от ворот бежали выложенные плиткой дорожки, они очерчивали разноцветные клумбы и стремились к огромному трехэтажному особняку. Величественное здание, отделанное под старину, или же действительно являющееся древним, иначе как особняком, назвать было нельзя. Я легко могла представить какого-нибудь именитого графа, прогуливающегося со своей графиней по этим дорожкам. Но поверить, что это и есть Ясли, детский дом, о котором мне говорили, было сложно.
Детский дом в моем воображении представлял собой обычное здание в несколько этажей с частыми окнами, если и огороженное, то обычным деревянным заборчиком, ну уж точно не был похож на графскую усадьбу.
Я, не понимая, уставилась на Золотаревского. Может быть, по пути в Ясли мы заехали куда-то еще? Но его улыбка вновь сделалась счастливой и даже чуточку самодовольной, что уничтожило мои последние сомнения — это было Ясли.
— Как… — я задохнулась, не в силах подобрать нужное слово, — как красиво!
— Ты еще внутри не была, — гордо сказал Владимир Петрович.
— Но как? Почему? — у меня в голове было слишком много вопросов, чтобы я могла облачить их в слова.
— Это же для детей, — ответил он, — дети должны жить там, где красиво и ни в чем не нуждаться. Дети, которых не любят, становятся взрослыми, которые не умеют любить. А такой участи я для своих воспитанников не хочу.
— И сколько же у вас этих воспитанников? — я подошла ближе к воротам, провела пальцем по кованой розе, которая выглядела совсем как живая. У меня было ощущение, что я попала в сказку.
— На сегодняшний день не много, — вздохнул Золотаревский. — Всего сорок дев… — он вдруг резко осекся и сделал вид, что закашлялся, — сорок восемь. Видишь ли, это специализированное учебное заведение. Исключительно для детей с магическими способностями. Я ищу таких детей по всей стране.
— И здесь только сироты? — не поверила я. Может быть, для него сорок восемь сирот с суперспособностями и казались небольшим количеством, то мне, наоборот, стало жутко.
— Конечно, — ответил он. — Дети должны расти в семье. Я готов помочь познавать свой дар каждому, но ради этого отобрать ребенка у семьи неправильно. Здесь собраны именно те дети, которым негде жить, или же которые жили в других детских домах с куда худшими условиями.
Я не нашлась, что ответить. Просто стояла и заворожено смотрела через ворота на этот замок.
И только потом сообразила, что прекрасный двор совершенно пуст, клумбы, цветочки, скамеечки… А где же сами дети?
— Сейчас время занятий, — пояснил Владимир Петрович на мой невысказанный вопрос.
— Они учатся магии в кабинетах? — удивилась я.
— Вот еще, выдумала, — фыркнул он. — Этому они учатся в свободное от основных предметов время.
— Основных? — снова переспросила я, чувствуя себя очень глупой.
— Ну, алгебра, геометрия, химия… Изольда, ты что, в школе не училась?
Я удивилась еще больше, выходит, он еще и собрал здесь учителей этих предметов. Вот это размах!
Сзади раздался голос Степана:
— Звонок через две минуты.
Я резко обернулась, так как не услышала его приближения. Он стоял перед машиной, а возле его ног расположились два огромных мешка из синей шелковой ткани в золотых звездах.
— Что это? — не поняла я.
— Что-что! — передразнил меня Золотаревский, хорошее настроение возвращалось ему на глазах. — Подарки, конечно! Неужели ты думаешь, я могу заявиться в Ясли к детям без подарков? К сожалению, я не так часто тут бываю, а потому хотелось бы приносить детям радость хотя бы в свои редкие приезды.
— Понятно, — протянула я, хотя мне еще совсем ничего не было понятно. Золотаревский поражал меня все больше и больше, а о размере его состояния я уже просто перестала гадать, очевидно, оно было гораздо больше, чем я думала сначала и даже больше, чем я могла представить.
Все пространство заполнил звон, и даже когда он смолк, мне все еще казалось, что у меня в ушах звенит.
— Пора, — кивнул Степану Золотаревский, и тот открыл пред нами ворота.
Я опасливо посторонилась, когда водитель протаскивал тяжелые мешки с подарками через ворота. Владимир Петрович зашел следом.
В этот момент двустворчатые двери здания распахнулись, и оттуда посыпались дети. Вот именно, что не выбежали, а посыпались! Они бежали нам навстречу со всех ног, не разбирая дороги, кто-то что-то кричал, размахивал руками. И это называется мало воспитанников? Не хотелось бы мне попасться им на пути.
На всякий случай я отошла еще на несколько шагов в сторону.
Почти полсотни детей неслись к Золотаревскому. Именно детей, никого старше лет четырнадцати не увидела.
Он распахнул объятия, и кто-то тут же влетел в них, остальные обступили вокруг. Владимир Петрович называл их по именам, кого-то трепал по волосам.
Маленький дурдом, вот как мне хотелось это назвать. Несмотря на свой возраст и на то, что большинство моих ровесниц уже обзавелись потомством, в роли матери я себя никогда еще не рассматривала, и даже не думала на эту тему. У меня не было младших братьев или сестер, я не умела общаться с детьми и опасалась их.
Мне захотелось отойти еще дальше.
Золотаревский же, казалось, искренне наслаждался сценой приветствия, он развязал один из мешков и начал раздавать подарки. Я не сомневалась, что их там припасено ровно сорок восемь.
— Тетя!
Голос раздался совсем рядом, но, засмотревшись, я не поняла, что обращаются ко мне.
— Тетя! — на этот раз голос был настойчивее, кто-то дернул меня за рубашку.
Опустила глаза. Возле меня стояла маленькая девочка лет трех-четырех, хотя я не могла быть в этом на сто процентов уверена, так как не очень хорошо разбиралась в детском возрасте. Она была маленького роста, тем не менее кудрявые светлые волосы, убранные назад ободком, спускались у нее за спиной до того места, где через десяток лет появится талия. У девочки были огромные голубые глаза, слишком большие для ее маленького лица, смотрелось это немного нелепо, но в то же время придавало очарования. В руках она сжимала небольшую тряпичную куклу, которую, видимо, уже успела получить от Золотаревского.
Я присела на корточки, чтобы не возвышаться над ней и как можно более мягко спросила:
— Что ты хотела, маленькая?
— Я не маленькая! — тут же заявила девчонка. — Я Линка-Малинка!
Я кое-как смогла сдержать смех, такая маленькая и такая серьезная.
— А я Изольда, — представилась, пытаясь подражать ее серьезному тону, и протянула ей руку.
Линка-Малинка пожала ее с деловитым видом и не менее серьезно спросила:
— Изоля, — тут же исковеркала она мое несчастное имя, — ты с дедушкой Володей?
Зверь в моей голове уже ухохатывался.
«Давай-давай, — смеялся он. — Привыкай общаться с молодым поколением!»
«Заткнись, гаденыш», — мысленно процедила я, стараясь сохранить на лице доброжелательную улыбку.
— Да, я приехала с Владимиром Петровичем.
Девочка нахмурилась.
— Пет л овичем? — постаралась повторить она, и стало ясно, что буква «р» ей не удавалась.
— Ну, дедушкой Володей, — подыграла я.
Морщинка между бровей девочки тут же разгладилась.
— А-а-а, — протянул она. — Это хо л ошо. Дедушка Володя хо л оший.
«Наверное», — хотелось сказать мне. Хороший ли? Затеял ли он эти Ясли, чтобы помочь детям или же чтобы потешить свое самолюбие?
«Даже если второе, это не значит, что он плохой, — встрял Зверь. — Дети тут счастливы, что еще тебе нужно?»
«Не знаю», — призналась я, все равно на душе было какое-то неприятное предчувствие.
— Хороший, — кивнула девочке, все еще не понимая, чего она от меня хотела.
— А Ки л илл п л иедет? — голосом полным восхищения спросила та.
— Я не знаю, — призналась я. Честно говоря, сама расстроилась. Я-то думала, раз Кирилла не было в офисе, он здесь.
— Жаааалко, — протянула Малинка. — Дядя Ки л илл — самый хо л оший!
— Я тоже так думаю, — я заговорщически подмигнула ей и решила перевести тему на более безопасную, в конце концов, я действительно не знала, где сейчас Кирилл и не могла пообещать ребенку, что он скоро вернется. — А это тебе дедушка Володя подарил? — кивнула на куклу в ее ручках.
— Это Ки л илл мне такую обещал, а дедушка Володя п л ивез. Дядя Ки л илл знал, что моя ста л ая для меня тяжелая, — и она застенчиво пошаркала ножкой. — Ки л илл все знает.
Я улыбнулась, еще бы Кириллу не знать, с его даром.
Тем временем подарки были розданы, Степан унес пустые мешки в багажник и остался в машине, дети разбежались с новыми игрушками. Владимир Петрович направился к нам.
— О, я смотрю, ты времени зря не теряла, — кивнул он на Линку-Малинку. — Познакомились?
Я выпрямилась в полный рост.
— Да, — кинула, — Лина показывала мне свою новую куклу.
— Не Лина! — тут же возмутилась девочка. — А Линка-Малинка!
Владимир Петрович покачал головой.
— Ну что ты будешь делать. Кир ляпнул, не подумав, а она подхватила.
— Дядя Ки л илл сказал, мне так идет! — не унималась девочка.
— Ладно-ладно, — Владимир Петрович потрепал ее по светлым волосам, — Линка-Малинка так Линка-Малинка, а теперь беги, играй с куколкой.
Девочка нахмурилась, между ее бровей снова появилась морщинка.
— А Ки л илл сегодня п л иедет?
— Обязательно приедет, — пообещал Золотаревский. Я, как и Линка-Малинка, внимательно смотрела на него, пытаясь углядеть ложь в его словах, но выглядел он вполне искренне, голос звучал уверенно.
Видимо, девочка пришла к тем же выводам, удовлетворенно кивнула и побежала к группе своих ровесников, расположившихся неподалеку.
— Любимица Кира, — прокомментировал Владимир Петрович, смотря ей вслед. — Она от него ни на шаг не отходит.
— Она… забавная, — я не нашла лучшего определения.
— Наверное, он видит в ней себя, всеми брошенная, оказавшаяся одна… — продолжал Золотаревский, вроде бы ни к кому не обращаясь. — Именно он и нашел ее на улице. Она тогда плохо говорила и не смогла рассказать, кто и откуда, потом мы узнали, что ее родители были бомжами и умерли также на улице.
— Ужасно! — ахнула я.
— Это жизнь, девочка, — Владимир Петрович по-прежнему не смотрел на меня. — У большинства этих ребят очень печальные истории.
Мне стало не по себе, и не хотелось продолжать эту тему.
— Вы ее не обманули? Кирилл и вправду сегодня приедет? — я посмотрела на девочку, которая во время игры то и дело оборачивалась на ворота. — Она поверила и будет ждать.
Вот теперь Владимир Петрович посмотрел на меня, смерил взглядом.
— В какие же вруны ты меня записала? — с грустью спросил он. — Конечно же, я сказал правду. Только не всю…
— Разумеется, — не удержалась я.
— Разумеется, — повторил он. — Правда в том, что Кир не может приехать, — я открыла было рот, чтобы возмутиться, но Золотаревский предостерегающе поднял руку. — Кир не может приехать, потому что он уже здесь. Со вчерашней ночи.
— Но… я не понимаю…
— В том-то и дело, Изольда, — его тон стал учительским, — ты многое не понимаешь, но торопишься с выводами.
Я поняла, что краснею, кажется, действительно, перестаралась со своими подозрениями.
А когда снова обрела способность трезво мыслить, удивилась. Кирилл здесь? Но почему тогда дети не знают об этом? Где он? Ну не прячется же, в самом деле?
— Что случилось? — прошептала я, скорее утверждение, чем вопрос.
— Мы потеряли вчера одного ученика, — так же тихо ответил Владимир Петрович.
Теперь я понимала еще меньше.
— Как такое могло произойти?
— Долгая история, — он поманил меня за собой, начав медленно двигаться по дорожке, вдоль одной из клумб. — Не стоит привлекать к себе внимание детей, когда говорим на такие темы, — пояснил, хотя я не задавала вопросов. Вообще утратила способность говорить. — Этот мальчик появился у нас месяц назад. Артем. Ему было тринадцать. Его родители тоже обладали даром. Счастливая семья. Знаешь, детям очень тяжело приходится, когда родители не понимают их магических способностей, не хотят понять или не могут. Артему же повезло. Его семья была полноценной и по-настоящему счастливой, — мне уже стало страшно, чем закончится эта история, я догадывалась. Золотаревский продолжал: — Месяц назад его родителей убили Черные Капюшоны, — я сглотнула. — На его глазах. До мальчика просто не успели дойти, ему удалось сбежать, и мы нашли его вовремя.
— Какой ужас, — прошептала я. — Но все равно не понимаю, если эти Капюшоны ничего не боятся, жестоко и не особо таясь, продолжают убивать людей с магическими способностями и присваивать их, почему вы их не видите? Почему ваши ведения не подскажут вам, кто они? Тогда их можно было бы остановить. Что это за название — Капюшоны? Кто они? У них же должны быть имена!
Владимир Петрович еще больше замедлил шаг, посмотрел на плывущие в ясном небе облака, вздохнул:
— Как много вопросов, и как мало тех, на которые могу дать тебе ответ. Конечно же, у них есть имена. Но я не знаю их. Возможно, это их природный дар, возможно, они выпили его у одной из своих жертв, но я никогда не вижу их ясно, обрывки, непонятные кусочки, вырванные из контекста. И всегда в плащах с капюшонами. Я никогда не видел их лиц…
— Это легко может быть кто-то из тех, кого вы знаете, — предположила я. Уж Золотаревский-то явно знал всех магов города.
— Может статься и так, — подтвердил он худшие из моих опасений. — Но перед ними я бессилен. Могу только надеяться, что одно из моих видений покажет лицо под капюшоном, а не просто черную ткань.
В последнее время я так увлеклась мыслями о Кирилле, самобичеванием и разговорами со Зверем о смысле жизни, что, по правде говоря, даже думать забыла о загадочных Черных Капюшонах. А ведь они представляли опасность для всех моих «коллег», для этих невинных детей, ведь дар любого из них может приглянуться злодеям. Мне сделалось совсем жутко.
— Так что случилось с Артемом дальше? — спросила, будучи совсем неуверенной, что хочу услышать продолжение.
— Артема поселили здесь, — снова заговорил Владимир Петрович. — Его состояние очень беспокоило Кира. Мальчик совсем не хотел жить, не мог смириться с потерей родителей, обвинял во всем свои способности, считал, что они всему виной… — Золотаревский скривился, — впрочем, с этим трудно поспорить. Кир тратил на него очень много времени, он все время чувствовал, что состояние мальчика не предвещает ничего хорошего. Кир — отличный психолог, он уже больше десяти лет занимается такими проблемными детьми, сам еще был мальчишкой, когда начал мне помогать тут. И, должен признать, ему всегда удавалось. Люди тянутся к нему, верят. Он вытянул многих почти с того света, дал новую надежду. Дети вырастают и уходят от нас, а мой мальчик всегда остается здесь, чтобы помогать другим. А в этот раз не смог.
В горле запершило.
— Как? — все же спросила я.
— Несколько раз Кир улавливал в настроении Артема нежелание жить, настрой что-нибудь с собой сделать. Он дважды вынимал его из петли. Первую неделю пребывания здесь Артема Кир проводил здесь дни и ночи, сканируя настроение мальчика. В последнее время нам стало казаться, что мальчик смирился.
— Он смирился не с тем, с чем вы думали, — догадалась я.
Владимир Петрович кивнул.
— Ты права. Видишь ли, Кир не умеет читать мысли, только чувства. Он чувствовал, что Артем смирился и успокоился. Никто не мог подумать, что это спокойствие означает, что он определился для себя раз и навсегда, что не будет жить, — от этих слов я вздрогнула. — Способность чтения мыслей — дар не редкий, но обстоятельства сплелись так, что последний из воспитанников, обладающий им, вырос и оставил Ясли полгода назад. Есть у нас правда еще один, но ему всего три годика, он еще сам ничего не понимает, не то, что предупредить нас. Вчера Кир уехал домой, а ночью ему позвонили. Артем повесился на чердаке.
Я зажмурилась. Это было так страшно. В смерти это всегда самый страшный момент — момент осознания невозвратности, непоправимости, когда ничего изменить уже нельзя.
— Но неужели за детьми плохой присмотр? — в это я поверить никак не могла. — Как он вообще пробрался среди ночи на чердак?
— Видишь ли, я не упомянул самого главного, о том, какого рода дар был у Артема. Он умел проходить сквозь стены.
Владимир Петрович замолчал, я тоже не знала, что сказать. Эта история была ужасной. А то, что все это произошло здесь, всего лишь в нескольких метрах от того места, где были мы сейчас, делало ее еще страшнее.
Мы так и прохаживались молча по аллее, ветер трепал мои волосы, солнце слепило глаза. Казалось бы, чем не райский уголок. Да, всего лишь казалось…
— Дети знают? — спросила я.
— Нет, им объявили, что Артем уехал. Незачем им это знать. Так совпало, что взрослых в Яслях не осталось. Петя — наш старший, и тот отказался жить здесь, ищет самостоятельности. А школу он окончил экстерном, так что я его не держал тут, тем более, Петя все равно предпочел остаться с нами.
— А похороны?
— Артема похоронят там, где покоятся его родители, Кир уже все устроил. Кстати, пока мы тут раздавали подарки, тело Артема было незаметно вынесено через черный ход.
Я смотрела на Золотаревского и не верила. Он все это время был в курсе всей этой истории, но его истинное отношение вышло наружу только сейчас. Однако утром в офисе и по пути сюда нельзя было догадаться, что что-то не так. Старик даже поездку в Ясли обставил так, будто это было спонтанное решение.
Лишь раз ошибся, когда говорил мне о количестве воспитанников. Вот почему он тогда осекся — хотел сказать сорок девять!
Великий махинатор шел рядом со мной или сгорбленный старик? Сейчас Владимир Петрович казался мне старше, чем обычно.
— И вам не было видений? — задала я последний и совершенно глупый вопрос. Можно подумать, он не предотвратил бы трагедии, если бы мог.
— Были, — его голос был очень усталым. — Еще в самом начале, когда Артем попал к нам. Но у него было две попытки самоубийства, мы думали, что сумели предотвратить… это.
Оказывается, даже магические способности не всегда могут творить чудеса.
— Где сейчас Кирилл? Он, наверно, ужасно себя чувствует.
Золотаревский остановился и пристально на меня посмотрел.
— Хочешь его найти?
Я кивнула.
— Мне кажется, это будет правильно.
— Не знаю точно, но я знаю своего сына, раз тело увезли, и все необходимое сделано, поищи его на чердаке.
Мои глаза немедленно взметнулись вверх, к крыше особняка. О боже, там, где повесился тот мальчик!
«Иди уж, — подтолкнул меня Зверь. — Обещаю заткнуться».
Я снова кивнула. Себе, Золотаревскому и Зверю.
— Я пойду.
— Иди, — Владимир Петрович улыбнулся своей обычной улыбкой, но она была немного грустной, а потом вдруг встряхнулся, расправил плечи, и, казалось, на глазах скинул лет десять. Грусть из его улыбки пропала, она снова стала веселой и даже озорной. И с таким видом он бодро зашагал к детям.
— Кукловод, мать его, — пробормотала я себе под нос и направилась к зданию.
Уже поднимаясь на высокое мраморное крыльцо, обругала себя за то, что всего лишь сказала Золотаревскому короткое «я пойду», а не попросила у него карты с подробным маршрутом. Не удивилась бы, если бы у него нашлась и такая на всякий случай.
Время было за полдень. То ли у ребят уже закончились занятия, то ли наступило время большой перемены, но все они расслабленно расположились во дворе, особняк был пуст.
Покружив по огромному, выложенному шахматной плиткой полу я все же отыскала лестницу. Значит, полдела сделано.
Я легко и быстро преодолела первые два этажа, ход на третий оказался не прямо по лестнице, а в конце длинного коридора. На третьем пришлось еще поблуждать в поисках лестницы на чердак. Наконец, мне удалось ее обнаружить за толстой портьерой.
Взявшись за ручку, я замерла.
Когда Золотаревский мне все рассказал, я почему-то сразу решила, что Кириллу нужна поддержка, но совершенно не подумала, что от моих чувств ему может стать еще тяжелее. Я и так всегда вводила его в напряжение своими эмоциями, а сейчас я хотела помочь, а могу только еще больше все усугубить.
Посмотрела назад. Уйти? Развернуться и уйти, оставив его в покое? Сколько можно быть навязчивой?
Но мои ноги стояли на месте. Уйти или остаться?
«Иди, — мягко подтолкнул Зверь. — Жалей о том, что сделано, ладно? Упущенные возможности не лучший выбор».
Зверь был, как всегда, прав.
И я решилась. Вздохнула и повернула ручку.
Дверь была не заперта, и я только сейчас сообразила, что бы делала, если бы она оказалась закрыта.
На чердаке было прохладнее, чем на улице, и полутемно. Небольшое окно под потолком давало мало света. Вопреки моим ожиданиям, здесь не обнаружилось ни вековой пыли, ни пауков. Похоже, здесь регулярно прибирались. Чердак был немного захламлен, как и положено чердаку, здесь обреталась старая мебель и ненужные игрушки, видимо, уже выросших воспитанников.
Когда глаза смогли привыкнуть к полумраку после яркого солнца, я увидела его.
Кирилл сидел на полу под окном, лицом к двери, ноги согнуты в коленях, спиной опершись о стену и закрыв глаза.
— Ты долго не решалась войти, — сказал он вместо приветствия, не меняя позы и не открывая глаз.
— Я поздно вспомнила, что тебе могут докучать мои чувства, — пробормотала я, чувствуя себя нелепо.
— Ты мне не докучаешь, — сказал он и замолчал.
Я не знала, что это значит. И решила расценить это как разрешение остаться.
Медленно прошла вперед, прикрыв за собой дверь, обошла огромный старый диван и приблизилась. Помялась несколько секунд, потом тоже опустилась на пол, села и подтянула колени к подбородку.
— Как ты? — мой голос даже мне самой показался чужим, я говорила неестественно тихо, но мне чудилось, что громким голосом могу потревожить дух умершего мальчика, которого никогда не видела, но который умер здесь, на этом самом чердаке, всего несколько часов назад.
Я опустила глаза и, наконец, рассмотрела, что было у Кирилла в руках — веревка!
— О боже! — я по-настоящему перепугалась. — Не думаешь ли ты…
Кирилл оторвал голову от стены и открыл глаза, его взгляд сфокусировался на мне.
— Не думаю ли я тоже повеситься? С ума сошла?!
Я отпрянула.
— А что я, по-твоему, могла подумать? Ты бы видел себя со стороны!
Он прищурился, внимательно глядя на меня.
— Так паршиво?
Я кивнула.
— Вообще-то, да.
— Да уж, — наконец, Кирилл тоже сообразил, что пресловутая веревка все еще находится у него в руках, и отбросил ее от себя. — Я просто снял ее с потолка, а потом задумался и забыл о ней.
— Бывает, — сказала я, по правде говоря, не зная, что сказать. Мне просто хотелось быть именно здесь в этот момент.
— Не переживай, — он устало потер глаза, наверное, этой ночью поспать ему не пришлось, — я не собираюсь ни вешаться, ни резать вены. Сейчас посижу немного, соберу себя в кучу и спущусь вниз. Старик уже волнуется.
Я вспомнила своего бывшего парня Костю. Конечно, подобных проблем у него не было, но когда случалось то, что он считал проблемой, Костя приходил и рассказывал мне, долго ныл и жаловался, прямо-таки нуждался в том, чтобы его пожалели, поддержали, утешили.