Ещё один способ описать науку - сказать, что она основана на понятие скептицизма. В науке, скептик сомневается в правдивости утверждения до тех пор, пока доказательства не будут доступны для поддержки утверждения. Если непроверенные утверждения существуют в научном объяснении, эти утверждения указывают на области, которые требуют тщательной проверки и изучения.
Учёные верят, что могут приблизиться ближе и ближе к чему-то, что может быть описано как "истина" путём наблюдения, эксперементирования и проверки. Они могут никогда не узнать достигли ли они абсолютной истины- если такая вещь вообще может быть определена. Но если утверждение проверено так много раз, что нет больше разумных мотивов подозревать, что дальнейшая проверка покажет несоответсвие, учёные больше не ссылаются на это утвержение как на теорию или гипотезу. Они называют это фактом. Таким образом, это факт, что Земля вращается вокруг солнца, что человеческим существам нужен кислород чтобы выживать и что биологическая эволюция ответственна за разнообразие организмов, живущих на планете. Не один серьёзный учёный не станет проверять эти утверждения, потому что все они были проверены столько раз, что дополнительные проверки не имеют необходимости.
Для сравнения, религии это мировоззрения, основанные по крайней мере частично на действиях сверхъестественной сущности. Религиозные тексты не проверены и не сделаны соответствующими новым знаниям, в отличие от знания, которое составляет науку. Традиционные религии не способствуют открытию новых эмперических знаний, если это не сделано явно для проверки мудрости, которая положена в религиозных писаниях. Повествования религии могут богатеть, но не могут быть фальсифицированны. Религиозные люди могут верить, что "истина" может быть найдена из тихого размышления или из частного диалога между одиноким индивидуумом и божеством. Но такое знание не обосновано в физическом мире. Оно персонально, неколичественно, субъективно и внутренне. Следовательно, оно терпит неудачу в тесте мировоззрения натуралиста, потому что истина для религиозного человека не основана на столпах знаний натуралиста: открытие, экспериментирование и проверка.
|
|
Одно из великих преимуществ мировоззрения натуралиста это то, что оно служит основой для объединения людей под общим набором правил. Знание в науке публично, не частно, потому что оно должно быть подано другим для проверки или фальсификации. Натуралист верит, что эмперическая истина ждёт своего открытия и что мы все можем согласиться с эмперической истиной, пока мы верим в несколько важных критериев. Наука может существовать в любой культуре и любой стране. Это всемирное предприятие, где люди с радикально разными взглядами могут сходится на одной и той же истине. В эпоху, когда разногласия по вопросам истины имели место и мнения расходились, способность натурализма формировать согласования сложных вопросов являлось одним из его больших притяжений.
Натуралисты не признают сверхъестественного, поэтому не удивительно, что монизм был мировоззрением большинства эволюционных биологов, которые отвечали на мои вопросы. В ответе на вопрос состоят ли люди только из материальных свойств, только духовных свойств, или из обоих материальных и духовных свойств, 73 процента выбрали материальные свойства. Даже больше, 88 процентов сказали, что отвергают понятие бессмертия.
|
|
В своём опросе я также спросил эволюционных биологов об их взглядах на взаимоотношения между эволюцией и религией. Надо отметить, что я имел некоторые ожидания о том, что они скажут. Я знал из предыдущих опросов, что большинство не верят в Бога. Поэтому я ожидал, что они скажут, что наука и религия взаимно исключаемы. В конце концов религия делает много утверждений о естественном мире. Библия утверждает, что великий потоп уничтожил всё на земле, что Иисус был рождён матерью девственницей и что мёртвые возвращались к жизни. И хотя некоторые из этих утверждений можно понимать метафорически, по крайней мере несколько чётко подразумевают буквально понимание, поскольку значительная Христианская теология основывается на их правдивости.
Я был удивлён полученными ответами. Большинство эволюционных биологов (72 процента) сказали, что религия это социальный феномен, который развился вместе с биологической эволюцией нашего вида. Другими словами, они видят религию как часть нашей культуры. Они не видят её обязательного противоречия с наукой.
Это показалось мне общественной вежливостью, а не интеллектуальной честностью. Эволюционистов больше заботило то, как они будут выглядить в глазах публики, а не ответственность за изучение смысла их мировоззрения. Вполне возможно разделить науку и религию, чтобы они не имели противоречий. Но избегание потенциального конфликта между наукой и религией путём ухода от жёстких вопросов обходит конфронтационный дух научного исследования. Утверждения, сделанные властными фигурами, с неявным ожиданием, что они не должны ставиться под сомнение из почтения к тем, кто у власти, это как раз те виды утверждений, которые я люблю исследовать и бросать им вызов. В конце концов, основная практика науки требует от нас проверки утверждений по одинаковым критериям: наблюдение, эксперементирование и проверка. Если учёные желают исключить целую область человеческой жизни, как освобождённую от их методов, то как они могут ожидать, что кто-то будет уважать эти методы? Пытаясь защитить себя от общественного недовольства против их подавляющей монистической точки зрения, они ущемляют ту самую точку зрения, которую пытаются отстаивать.
|
|
В живой природе, недалеко от моего дома в северной части штата Нью-Йорк, я иногда вижу церковные группы маленьких детей на прогулках. Так мало американцев интересуются базовой естественной историей, что трудно осуждать эту деятельность, даже если учитель воскресной школы довольно отвечает на каждый вопрос словами: "Ух ты, Бог точно создал много классных вещей." Я научил двух своих детей близкому наблюдению за природой в очень юном возрасте, без внушения им какой-либо религиозной перспективы, а просто научить их видеть мир таким, какой он есть. Чем больше людей сможет наблюдать множество жуков, земноводных, растения и скальные образования вокруг себя, тем лучше.
Дети на церковных прогулках по существу делают работу естественных теологов из минувшей эры двести лет тому назад. Я надеюсь, что в течение своих собственных жизней, они пройдут прогресс, сравнимый с тем, который притерпела биология за последние два столетия. Несколько биологов, которых я опрашивал для своей диссертации, отказались от религиозных взглядов, когда погрузились в естественный мир. Один из них, Джон Боннер из Университета Принстона сказал мне, "Причина по которой я решил однажды, что мне не нужна какая-либо религия в этом возрасте - ну, мне возможно было четырнадцать лет в то время - это то, что птицы, воробьи за окном вели прекрасное существование и справлялись со всем удивитено хорошо... Я подумал, " Они могут делать это без Бога", и это заставило меня решить, что религия не для меня. С того момента я на самом деле не верил в Бога."
Возможно то же самое произойдёт с этими детьми на прогулках. Они смогут обнаружить что-то, что увлекает их и заставляет обратиться в научную сферу знаний. Быть может у них появится мотивация к изучению естественных наук в колледже. И к тому времени, когда они пойдут в колледж, они скорее всего обнаружат напряжённость между дуалистической и монистической точкой зрения. Если они будут по-прежнему верить в то, чему учили их в воскресной школе, они обнаружат, что крайне трудно поддерживать их дуалистическую точку зрения, когда они станут более подготовлены в науке.
Когда они улучшат свои собственные методы открытия, эксперементирования и проверки, они смогут в конечном счёте допустить, что монистическое мировоззрение натуралиста охватывает их энтузиазм более гармонично, нежели религиозное мировоззрение их юности.
Натурализм не для каждого. Для многих людей надежда на вечную загробную жизнь и персональную, внутреннюю связь с Богом является по сути их сознанием. Требования научной проверки просто стоят на пути их рассуждения и отбрасывают многие из их самых желанных надежд. Что касается меня, если философ или теолог хочет интерпретировать научные данные как божественные, он или она в праве делать это. (Может быть они могут писать и гусиным пером тоже!) Но когда люди отвергают империческую истину - как когда они осмеивают эволюцию или утверждают, что люди были созданы более или менее в их текущей форме всего лишь несколько тысяч лет назад - они выносят религию на конфликт с наукой. Мне нравится думать, что американское общество может быть терпимо и чтить интеллект, но мои надежды могут быть несбыточными мечтами. Если фундаменталисты будут процветать, то мы сможем войти в новую эру нетерпимости и групповщины.
Когда я преподаю биологию, я стараюсь давать студентам факты и позволяю им делать собственные выводы о том, что подразумевают эти факты. Если я могу подвести их к задаванию важных вопросов, тех вопросов, которые я сам задавал будучи студентом, я признаю свои усилия как успешные.
Я применяю такой же подход и в написании песен. Я не хочу говорить людям, что думать, но я хочу, чтобы они думали. Иногда это означает указывать на жёсткую истину и вызывать у них рассмотрение их предвзятого мнения, с надеждой спровоцировать более содержательный диалог. Для нашего альбома 2004 года, The Empire Strikes First (Империя нападает первой), который был наиболее политически направленным, я написал песню “God’s Love” (Любовь божья) со следующим припевом:
Tell me, where is the love?
In a careless creation, when there’s no
“above.”
There’s no justice, just a cause and a cure.
And a bounty of suffering, it seems we all
endure.
And what I’m frightened of is that they call it
God’s love.
Скажите мне, где любовь?
В небрежном творении, где нет ничего "свыше"
Нет справедливости, просто причина и панацея
И изобилие страдания, которое терпим все
А пугает меня то, что они называют это любовью Божьей.
Наши решения и действия отражают то, как мы думаем о мире. Бросание вызова власти и догмам, заполняющим наше общество, не делает кого-то бешеным нигилистом, повёрнутом на разрушении. Если это делается с открытым разумом, такие вызовы могут содействовать информированному социальному рассуждению и открытому обществу. Вот, в конце концов, почему так важно знать об эволюции: потому что это может изменить то, как мы думаем о себе и о мире вокруг нас.
Глава 3.
Ложный идол естественного отбора
"Естественный отбор не действует на что-либо, не выбирает (за или против), не заставляет, не увеличивает, не создаёт, не модифицирует, не формирует, не действует, не управляет, не предпочитает, не поддерживает, не толкает или регулирует. Естественный отбор не делает ничего".-
Вильям Б. Провайн (1. William B. Provine, The Origins of Theoretical Population Genetics (Chicago: University of Chicago Press, 2001), 199 (after-word)
В средней школе я так стремился узнать больше об эволюции, что обратился за работой волонтёра в
Музей Естественной Истории Округа Лос-Анджелес. У меня не было опыта музейной работы и мои одноклассники не идентефицировали меня как перспективного молодого учёного. Но палеонтологический отдел музея всегда имел больше материалов, чем тот, с которым мог работать персонал. Они приняли мою заявку и отправили меня работать в лабораторию подготовки ископаемых.
Мне нужно было ездить полтора часа на автобусе в один конец, чтобы добраться из дома матери в музей, но я не имел ничего против этих хлопот. Персонал музея собрал большое количества скал из областей, которые были полны ископаемого материала. Лаборатория подготовки ископаемых имела двух техников с полноценным рабочим днём, каждый со сложным набором инструментальных средств и чужеродно выглядищими ископаемыми; пару студентов с меньшими столами; и скромный участок для волонтёров. Моей работой было аккуратно откалывать камни и выбрасывать песчанник, окружающий ископаемое, используя зубоврачебные инструменты, зубные щётки и пневматическое устройство. Как только я заканчивал, кость мчалась для анализа в другаю часть здания.
Большая часть этой работы была крайне скучной. Могло потребоваться два часа, чтобы вскрыть квадратный дюйм кости или извлечь зуб из зернистой матрицы песчанника. Моя техника быстро улучшилась, но я также хотел узнать больше о животных, чьи ископаемые я подготавливал. Я знал, что должен быть больший контекст в котором эти ископаемые были значимыми. Я хотел знать, что означали эти ископаемые, а не просто, чем они были.
Размещение организмов по категориям известна как таксономия. (2.A recent popular introduction to taxonomy is by Carol Kaesuk Yoon, Naming Nature: The Clash Between Instinct and Science (New York: W. W. Norton, 2009). Много профессий имеют такой вид экспертизы. Опытный каменщик знает больше о характеристиках кирпичей, чем кто-либо из нас может представить. Он, вероятно, способен сказать из какого карьера добыт песок, насколько высокой была температура изготовления и какая прессформа использовалась. Наименование различных видов кирпича, немного напоминает практику таксономии.
Моя работа в Музее Естественной Истории была необходима для начинающего натуралиста, потому что мне надо было узнать о наименовании и распределении организмов. Также огромное удовольствие доставляло изучение формальных научных имён растений и животных, это было своего рода секретное знание, которое было у меня и не было у большинства людей. Но присваивание имён, маркирование и распределение принимает жёсткий порядок вещей и действительно важные и интересные вещи в жизни не статичны; они непрерывно изменяются. В чём я был заинтересован - в
систематичности - в отношении между ископаемыми и современными организмами.
Вы когда-нибудь встречали кого-либо с энцеклопедическими знаниями о малоизвестных рок группах? Я знал группу людей в Лос-Анжелесе, которые проводили время просматривая лотки с подержаными записями в магазинах звукозаписи ещё тогда, когда музыка записывалась на виниловые пластинки (что возвращается сегодня, даже несмотря на то, что большинство детей никогда не слушали ничего другого, кроме как сжатая 128-ми килобитная цифровая запись). Некоторые из этих людей были так одержимы этими малоизвестными группами, что они заслужили прозвище "виниловый паразит". Они собирали списки названий групп и знали раритетнейшие доступные альбомы. Там могла быть малоизвестная гаражная группа из Англии, которая выпустила всего пятьсот копий единственного альбома. Никто бы из нас никогда не услышал об этой группе, но виниловый паразит мог рассказать о них больше, чем бы вы хотели знать.
Проблема с большинством виниловых паразитов, которую я обнаружил это то, что они позволяют своему знанию мелочей подавлять их суждение. Несмотря на энцеклопедическое знание, я не могу вспомнить хотя бы одну дискуссию с ними о том, были ли хорошими эти группы. Возможно группа, которая выпустила всего пятьсот копий альбома была нераскрытым сокровищем или может быть их музыка была настолько плохой, что ни одна звукозаписывающая компания не взяла бы на себя выпуск очередного их альбома. Я никогда не узнал, что большинство виниловых паразитов думали о качествах музыкальных групп или жанрах, потому что они никогда не говорили ни о чём, кроме незначительных фактах или статистике.
Урок, который я усвоил от виниловых паразитов, что самая важная вещь в сборе информации это то, что ты с ней делаешь. "Секретный язык" таксономии мог заставить меня чувствовать себя особым, но слова приложенные к ископаемым видам (или малоизвестным записям групп) не удовлетворяли меня. Таксономия это прекрасное искусство. Но без теории за ней, таксономия приравнивается к словам на музейном ярлыке. Даже сегодня открывают новые виды и описывают их заметными темпами и каждый новый открытый вид получает уникальное официальное имя. Но что говорит присваивание имён и упорядочивание видов об их отношениях к другим видам и к нам? Я хотел мудрости, а не просто знания. (3. Я люблю различать мудрость от знания, хотя я не знал как это делать, как студент средней школы. Различие основано на моём прочтении Бертрана Рассела " Научная точка зрения". Мудрость помогает мне формовать мою физическую и общественную среду во что-либо, что я считаю полезным, поскольку виды знаний, которые не помогают мне делать это, я считаю мелочными.)
Я не понимал в то время, но мой опыт в Музее Естественной Истории имел интересные параллели с историей сбора ископаемых ещё во времена перед Дарвином. В начале шестнадцатого века натуралисты в Европе, и в известной мере, в других частях мира, начали собирать ископаемые, экзотические растения и животных и другие естественные объекты. (4.Martin J. S. Rudwick, The Meaning of Fossils, 2nd ed. (Chicago: University of Chicago Press, 1985). Они собирали эти объекты в коллекции, которые часто показывали в "кабинетах любопытства", где публика могла видеть их бесплатною Подобно старомодным магазинам грамзаписи, эти места были хранилищем малоизвестных артефактов. Некоторые из самых обширных коллекций стали основой сегодняшних самых популярных музеев естественной истории.
Эти ранние натуралисты были дуалистами. Они верили в упорядоченную, разумно сотворённую природу, которая не менялась постоянно, а скорее томилась в ожидании, когда её откроют любопятные божьи дети. Все виды, как предполагалось, были специально созданы Богом. Очевидные сходства в организмах были, следовательно, частью божьего плана. Но так как эти сходства были созданы скорее богом, чем неотъемлемой частью природы, ранние натуралисты чувствовали свободу в использовании собственных схем для организации и присваивания имён животным и растениям в их коллекциях. Это вызвало крайнее замешательство. Это было как если бы все виниловые паразиты создали свои собственные схемы для групп и мызыкальных жанров без консультации друг с другом или не пытаясь придерживаться общей классификации. Без правильной таксономии, божий вклад в природу не мог быть понят.
Проблема именования и организации организмов была решена к семнадцатому веку шведским ботаником Карлом Линнейем. Он разработал систему, которая использовала два имени для каждого вида, в том же смысле, как люди обычно имеют имя и отчество. Первое имя означает организм в роде широко аналогичных организмов. Это аналогично вашему имени. Вы наверно знаете много людей с таким же именем, как и у вас. Но первое имя не делает вас уникальными. В той же манере, целью Линнэя было получить первое название группы близких видов, называемое "род" - определяет тип организма. Например, род Canis включает в себя собак, койотов, волков и шакалов. Второе имя (иногда называемое "тривиальное") определяет уникальное подмножество организмов в пределах большего рода. Это подмножество называется видом. Так койоты, которые бродят в лесах недалеко от моего дома в северной части штата Нью-Йорк называются Canis latrans. По системе Линнэя люди называются Homo sapiens. В настоящий момент мы единственный вид в нашем роде, Homo, хотя в прошлом различные другие виды в нашем роде существовали иногда одновременно.
Линнэй имел энцеклопедические знания о видах, которые были открыты и он знал, что они показывали переменные уровни анатомического сходства друг с другом. Но он действовал под дуалистическим предположением, что природа была тщательно спланирована Создателем. Его целью было вычислить схему бога, не ставя под вопрос сверхъестественную мудрость Создания. Например, в разных частях мира, разные виды живут в очень одинаковых условиях и служат одинаковым биологическим функциям. Но это не требовало объяснений во времена Линнэя. Это всё было частью Божьего плана. Социально приемлемая форма интеллектуального поиска заключалась в том, чтобы показать как различные виды растений и животных соответствовали интеллектуально спроектированному миру. С семнадцатого по девятнадцатый век была крайне малая вероятность получения мудрости от изучения организмов.
Объяснение эволюции представленное Дарвином и Уолессом пошатнуло комфортабельную интеллектуальную уверенность естественной теологии. Они показали, что незначительные изменения в организмах делают индивидуумов более или менее способными к выживанию в данной среде. Если эти особенности наследуемы, то они могли быть переданы потомкам и могли стать более общими в будущих поколениях. Дарвин назвал этот процесс "естественным отбором", потому что природа выбирала среди особенностей представленных в популяции, таким же образом, как и растеневод или коневод выбирает организмы с выгодными особенностями, чтобы создать потомков в которых эти особенности заметны. Естественный отбор предложил чисто механическое объяснение невероятных разнообразий, которое предыдущие биологи приписывали ручной работе Бога: маскировка насекомых, которая имеет сходство с палками или листьями, красота цветов, свирепость хищников, наша собственная безволосая кожа, прямая поза и большие мозги.
Дарвин знал, что ему нужно было привести веские доводы в пользу естественного отбора. Многие биологи, включая его деда, Эрасмуса Дарвина, прежде размышляли, что эволюция происходила из-за очевидного сходства среди живых и вымерших организмов. Но идея не приобрела широкое принятие, потому что никто не мог понять как одинаковые виды могли отличаться от общих предков. Естественный отбор предоставил механизм. Он показал как популяции единственного вида могли постепенно приобретать чёткие признаки через многие поколения без вмешательства мудрого божества, просто через воспроизводительную деятельность успехов или неудач. Естественный отбор был так важен для аргумента Дарвина, что полное название его книги 1859 года, описывающей его идеи, было "Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь". (под "расами" Дарвин имел в виду группы организмов, которые имеют конкретные особенности, а не группы людей, который мы могли бы назвать "расы".) Естественный отбор сыграл поляризующую роль в мировоззрении Дарвина. Он укоренил его веру, что естественная теология была ошибочна и что нет "мудрости" в творении природы. (5. В своей автобиографии Дарвин написал: "Я, на самом деле, с трудом вижу как кто-либо хотел бы, чтобы христианство было истиной; как если бы простой текст кажется показывает, что те, кто не верит, а это включает моего Отца, Брата и почти всех моих лучших друзей, будут вечно наказаны.... Я дам здесь неопределённые выводы к которым пришёл. Старый аргумент сотворения природы, как он дан Пейли, который казался мне таким убедительным, терпит неудачу теперь, когда закон естественного отбора был открыт... И кажется, что в изменчивости органических существ и в действии естественного отбора не больше творения, чем в курсе, которым дует ветер. Все в природе является результатом фиксированных законов." Nora Barlow, ed., Charles Darwin’s Autobiography (New York: W. W. Norton, 1958), 87.) Человек, к которому он обращается это Вильям Пейли, один из ведущих естественных теологов конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века, который доказывал, что часы не могут быть созданы без ручной интеллектуальной работы часовщика. Он использовал это как метафору, с Богом как мастером, чтобы объяснить сложные "изобретения", то, что современные натуралисты могли бы назвать адаптациями в природе. Для последней критики, смотрите John O. Reiss, Not by Design: Retiring Darwin’s Watchmaker (Los Angeles: University of California Press, 2009).
Происхождение видов по существу полноценный книжный аргумент естественного отбора. Дарвин предположил, что новые особенности возникают более или менее случайным образом в организмах, хотя он также предположил, что некоторые особенности могли бы возникнуть в результате повторного использования или неиспользования каких-то биологических частей. Эти особенности производят то, что Дарвин назвал "дифференциальное выживание и воспроизводство" - организмы живут и умирают из-за их особенностей. Те организмы с более благоприятным комплектом особенностей, как правило, имеют больше потомков, чем те у которых менее выгодные особенности. Кроме того, Дарвин узнал, что организмы производят больше потомства, чем может поддержать окружающая среда в течении длительного времени. Следовательно, индивидуумы участвуют в "борьбе за жизнь", в том смысле, что все организмы должны конкурировать за скудные ресурсы. Результат этого - постепенное, поколение за поколением увеличение набора благоприятных особенностей. Таким образом население потомков начинает отличаться от их предков. Дарвин назвал этот процесс "изменение наследственных свойств организмов в ряду поколений" и предположил, что этот процесс может вести к образованию новых видов, так как популяции организмов постепенно разнообразятся.
Дарвин в своей формулировке естественного отбора обратился к викторианцам девятнадцатого века. В Викторианской Англии идея "борьбы за жизнь" хорошо вписывалась в условия повседневной жизни. Детская смертность была значительно выше, чем сегодня. Двое из десяти детей Дарвина умерли в раннем детстве, а дочь Дарвина, Энни, умерла, когда ей было десять лет, трагедия, которая заставила Дарвина отказаться от последних остатков религиозных убеждений. (6. Для краткого обзора жизней детей Дарвина смотри https://www.aboutdarwin.com/darwin/Children.html.) Для промышленных рабочих того времени долгие часы ручного труда в мучительных и опасных условиях за мизерную зарплату были банальностью. Борьба за существование, казалось, описывала жизни многих людей того времени.
Естественный отбор перекликался с Европейцами девятнадцатого века по другим причинам. Он поражал многих людей как процесс, который объяснял и оправдывал огромные неравенства в обществе. Более слабые члены общества постепенно ослабевали и устранялись беднотой, голодом и болезнями, в то время как сильные члены процветали и воспроизводились. Дарвиновское "борьба за жизнь" было захвачено во фразе, придуманной его современником, философом Гербертом Спенсером - "выживание наиболее приспособленных". Даже сам Дарвин принял эту фразу как отличное описание естественного отбора.
Естественный отбор также обращался ко многим учёным того времени, потому что, как казалось, вносил порядок в дикую анархию биологического мира. Он обеспечивал механизм, который имел логику и был неизбежно сравним с законами природы, возникающими из других наук. Служа в качестве основного механизма "изменения наследственных свойств организмов в ряду поколений", ветвление дерева жизни казалось неизбежным и доходчивым, объединяющим существующие виды (живущие сегодня) с вымершими видами известными как ископаемые. (7. Дарвин подозревал, что все "животные произошли от четырёх или пяти прародителей, а растения от такого же или меньшего числа.... По принципу естественного отбора с расхождением характера, не кажется невероятным, что
из такой низкой и промежуточной формы (водоросли), как растения так и животные могли развиться; и если мы принимаем это, мы также должны допустить, что все органические существа, которые когда-либо жили на этой земле могли произойти от какой-то первичной формы.")
Естественный отбор даже имел тёмную, теологическую привлекательность. Казалось, что он даёт направление и цель жизни. По прошествию времени живое становится более сложным. Когда новые организмы приобретают новые особенности, они становятся более адаптированы к их окружающей среде. Какое может быть лучшее доказательство мудрости в природе, предопределённое в разуме Бога? Даже для не-теистов порядок, созданный естественным отбором, мог бы показаться по крайней мере частично компенсирующим потерю божьего надзора.
Многие из объяснений эволюции по существу заканчиваются описанием естественного отбора и его роли в разнообразии видов. Эти отчёты обеспечивают механизм эволюции и принимают, что предложенное объяснение покрывает это всё. Но с течением лет я стал все больше неудовлетворён естественным отбором как объяснением эволюционных изменений. И поскольку я верю, что догмам надо бросать вызов, где бы они не появлялись, в религии, науке или в музыке, я провёл много времени изучая идеи иконоборцев, которые критически исследовали естественный отбор. Результат этого - картина эволюции, значительно отличающаяся от стандартных текстовых отчётностей. (8. В дополнение к бесчисленным беседам на ведомственных факультативах, с коллегами и студентами, во времена аспирантуры, мои взгляды стимулировались и продолжают стимулироваться многочисленными материалами, имеющими дело с проблемой естественного отбора. Это не "лёгкое" чтение. Иногда я проводил месяцы за чтением одного материала, переваривая небольшое содержание каждую ночь перед обедом (или в турне, читая во время полёта по два часа). Для тех, кого интересует более техническая литература - Eva Jablonka and Marion Lamb, Evolution in Four Dimensions, Genetic, Epigenetic, Behavioral, and Symbolic Variation in the History of Life (Cambridge, Massachusetts: MIT Press, 2005); Mary Jane West- Eberhard, Developmental Plasticity and Evolution (Oxford: Oxford University Press,
2003); John A. Endler, Natural Selection in the Wild (Prince ton, New Jersey: Prince ton University Press, 1986); and Reiss, Not by Design: Retiring Darwin’s Watchmaker.)