Пошарив в кладовке, я достала бутыль жидкого меда в виде медведя. Именно этот сорт я обожала в ту пору, когда готова была питаться одними бутербродами с заботливо срезанной коркой, щедро намазанными арахисовым маслом и медом одновременно. Но теперь масса, по каплям вытекавшая из бутылки в крепкий чай, показалась мне слишком тягучей и зернистой. Я завороженно наблюдала, как сгустки меда исчезают в глубинах дымящейся кружки.
– Найдется еще чайку?
Я подпрыгнула от неожиданности, услышав отцовский голос.
Стянув кожаные перчатки, он расстегнул шерстяное пальто. Его нос и щеки раскраснелись от мороза.
– Мне не помешало бы выпить чего‑нибудь бодрящего.
– М‑м‑м, конечно, – я вытерла лужицу чая с кухонного стола. – Будешь ромашковый?
Папа сморщил красный, как у оленя Рудольфа,[7]нос.
– В шкафу был еще мятный, сейчас достану.
– Спасибо, Грейси. – Отец пододвинул себе стул.
Сняв с плиты чайник, я налила ему в кружку кипятка.
– Тяжелый день?
В течение последнего месяца отец был так занят сбором пожертвований и бесконечным чтением у себя в кабинете, что мы уже давно толком не разговаривали.
Папа обхватил пальцами горячую кружку.
– У Мэри‑Энн Дюк опять воспаление легких. По крайней мере, очень похоже на то.
– Как жаль. Я заходила к ней только вчера вечером, она казалась усталой, но я и подумать не могла… Она поправится?
Мэри‑Энн Дюк была старейшей прихожанкой отца. Я знала ее, сколько помнила саму себя; мы с Джудом помогали ей по хозяйству с тех пор, как последняя из ее дочерей переехала в Висконсин. Тогда мне было двенадцать. Мэри‑Энн, в сущности, заменила нам бабушку.
– Она отказывается идти к врачу. Все, на что она согласна, – это чтобы я молился за нее, – вздохнул отец. Он совсем осунулся от усталости, будто здание приюта давило на его плечи своей тяжестью. – Некоторые люди верят в чудеса.
Я вручила ему пакетик мятного чая.
– Разве не для этого Господь создал медицину?
Отец фыркнул.
– Вот иди и скажи об этом Мэри‑Энн. Даже твоему брату не удается вразумить ее, а ты ведь знаешь, как она его любит. Если бы она вовремя обратилась к врачу, то спокойно могла бы завтра петь. – Отец печально опустил голову, чуть не задев кончиком носа край своей кружки. – Где же я теперь найду ей замену? Сбор средств на следующий семестр начнется уже завтра!
Папа считал, что каждый имеет право на добротное христианское образование, а потому дважды в год устраивал благотворительные встречи в своем приюте и принимал пожертвования для Академии Святой Троицы. Мэри‑Энн Дюк, которой уже перевалило за восемьдесят, всегда исполняла печально известное соло «Святый отче, помилуй нас», а папа, директор и другие члены попечительского совета распространялись о милосердии и любви к ближнему. По мнению мамы, отец столько сделал для общины, что мы с братом уже сами могли претендовать на собранные средства.
– Наверное, стоило позвать в этот раз детский хор, – сказал папа и отпил из кружки. – Помнишь, как было весело, когда вы с Джудом пели вместе с друзьями? Лучшего хора не нашлось бы в целом штате.
– Да, правда, – тихо сказала я и поболтала ложкой в чае.
На кухне вдруг стало холодно, а может, мне просто показалось. Меня удивило, что отец вспомнил о нашем хоре. Действительно, в ту пору, когда Дэниел еще жил у нас, мы с ним и Джудом организовали домашний кружок пения, но просуществовал он всего несколько месяцев, пока не лишился ведущего тенора. Голос Дэниела, нынче хриплый и резкий, прежде сделал бы честь даже ангелу – он обладал глубиной и чистотой, невероятными для такого сорванца. Забрав Дэниела от нас, его мать нанесла тяжелый удар не только хору и нашей семье, но в первую очередь своему сыну.
– Попробуй ты, – сказал папа.
Я опять пролила чай.
– Что – я?
– Ты могла бы спеть вместо Мэри‑Энн, – папа оживился, на его лице появилась широкая улыбка. – У тебя прекрасный голос.
– Я уже лет сто не практиковалась! Буду квакать, как жаба.
– Для нас это было бы спасением, – отец ласково накрыл мою руку своей ладонью. – К тому же тебе самой не помешает душевный подъем.
Я уставилась в свою кружку. Терпеть не могу, когда папа вот этак читает мои мысли, будто пасторский сан наделил его сверхъестественными способностями.
– Хочешь, я буду тебе подпевать? – послышался сзади голос Черити. Она вошла с улицы, держа в руках целую охапку библиотечных книг. – Получится дуэт.
Черити с надеждой улыбнулась мне. Она любила петь, когда думала, что поблизости никого нет, но я знала, что ей не вытянуть целый псалом в людной церкви.
– Отличная мысль, давай так и сделаем, – сказала я.
Папа захлопал в ладоши.
– Черити никогда не подведет! – воскликнул он и прижал к себе нас обеих.
Воскресное утро.
Мне пришлось сидеть рядом с Доном Муни на скамье за алтарем, которую поставили для хористов. Черити уселась по другую руку от меня, нервно комкая программку. Дон проревел «Господь мой – крепость моя!» на добрых две октавы ниже, чем хор. Он пел так самозабвенно и так фальшивил, что я впервые ощутила к нему зачатки симпатии.
– До чего ж окна жалко, – прохрипел Дон мне на ухо, пока директор Конвей зачитывал свое традиционное приветствие. Дон глядел на застекленный проем над балконом, где толпились прихожане. Прежде там красовался витраж с изображением Христа, стучащегося в двери.
Чуть больше трех лет назад, когда пожар уничтожил балкон почти целиком, но не тронул витраж, все сочли это чудом, однако вскоре отец огорчил нас известием, что в ходе ремонта окна разбились вдребезги из‑за неуклюже приставленной лестницы. Нашего скромного бюджета не хватило бы на реставрацию витражных стекол, изготовленных больше ста пятидесяти лет назад.
– Только об одном мечтаю – залезть бы в машину времени, вернуться назад и потушить огонь, – привстав, сипел Дон. – Тогда б они и нынче были целы.
Директор Конвей бросил на нас выразительный взгляд: шепот Дона напоминал скорее раскатистый рык. Я прижала палец к губам, Дон покраснел и плюхнулся обратно на скамью.
– Как я уже сказал, – продолжил директор, – Академия Святой Троицы предлагает надежду и помощь подросткам из всех слоев общества. В наших силах указать дорогу к успеху и тем, кому меньше повезло в жизни. Поэтому я прошу всех и каждого ответить себе на следующий вопрос: что вы можете сделать и сколько можете дать, чтобы даровать милость и спасение хотя бы одной‑единственной душе?
Прижав к губам носовой платок, директор сел на свое место рядом с отцом.
Зазвучал орган. Я задумалась над тем, как спасение души зависит от образования в Академии Святой Троицы.
Дернув меня за рукав, Черити пискнула:
– Наша очередь!
Мы взобрались на подиум. Несмотря на то что вчера мы репетировали три часа кряду, я почувствовала, как потеют мои ладони. Я окинула взглядом публику. Мама, Джуд и Джеймс улыбались нам с первого ряда. Пит Брэдшоу опоздал к началу концерта, но теперь сидел на несколько рядов дальше рядом со своей матерью. Он одобрительно показал мне большой палец. Я уставилась на окно, где прежде был витраж, и не сводила с него глаз, пока мы пели, представляя себе, что Христос по‑прежнему там, на своем месте, перед старой дощатой дверью. «Просите, и дано будет вам; стучите, и отворят вам», – сказал однажды мой отец Дону Муни, и великан расплакался. Я вспомнила, как застала Дэниела в часовне вскоре после нашей первой встречи с Доном. Глядя на витраж, он задал тот же вопрос, с которым я обратилась к папе несколько дней назад – почему отец простил Дона, хоть тот и ранил его.
– Разве не лучше было всем рассказать об этом или позвонить в полицию?
Я неуверенно повторила слова отца, но получилось у меня совсем неубедительно:
– Папа говорит, надо всех прощать, неважно, что они натворили. Даже если они очень сильно тебя обидели. Он считает, что люди творят зло от отчаяния.
Поморщившись, Дэниел вытер нос рукавом. Я думала, он вот‑вот заплачет, но вместо этого он ткнул меня в плечо.
– Вашу семейку не поймешь.
Сунув руки в карманы, он поковылял к выходу. Кажется, нога у него уже не так болела – по крайней мере, несколько часов назад, когда мы зашли за ним, Дэниел едва ходил. По его словам, накануне он сорвался с орехового дерева, но я знала, что это ложь: весь прошлый день я помогала маме сажать петунии в саду и знала: Дэниел не выходил из дома.
Я так хотела, чтобы он попросил о помощи.
Мой голос дрогнул, когда мы пели «Благослови, напутствуй и спаси их». Внезапная мысль осенила меня, будто взмах кисти расцветил пустой холст. Что, если Дэниел просил меня вчера о помощи – пусть по‑своему, окольным путем? Меня, и никого иного!
Допев псалом, я села на свое место, полная решимости. Ничто не заставило бы меня отступиться теперь, когда я знала, что нужно делать.
Понедельник, перед уроками.
– Прости, Грейс, но я тут бессилен, – мистер Барлоу огладил усы.
Я ушам своим не верила. Упрямство Барлоу ставило под угрозу весь мой план! Ведь чтобы помочь Дэниелу вновь обрести нормальную жизнь, сперва надо вернуть его в школу, а там уж я придумаю, как помирить их с Джудом.
– Все зависит от вас, мистер Барлоу. Дэниелу нужен этот курс.
– Что ему нужно, так это побольше уважения к старшим! – Барлоу принялся раздраженно перекладывать бумаги на своем столе. – Такие, как он, думают, что могут запросто являться в класс и бить баклуши! Здесь не подготовительные уроки, а курс для особо одаренных!
– Конечно, сэр. Все это понимают. Я считаю честью допуск к вашим занятиям…
– Вот именно! Поэтому твоему другу здесь не место. Тут учатся серьезные художники. Кстати говоря… – Барлоу достал из ящика стола альбомный лист. – Я хотел бы обсудить твою последнюю работу. – Он положил рисунок перед собой. Это был мой поспешный набросок плюшевого мишки.
Я опустилась на стул. Называется, поборолась за будущее Дэниела. Теперь самой бы не вылететь из класса.
– Должен сказать, я весьма расстроился, увидев это, – кивнул Барлоу в сторону эскиза. – Но потом понял, что ты имела в виду. Блестящая идея!
Я выпрямилась от неожиданности.
– Простите?
– Поправь меня, если я ошибаюсь, – не хотелось бы впасть в заблуждение. Я попросил вас изобразить предмет, который сильнее всего напоминает вам о детстве, но ты нашла неожиданный подход к заданию! Это просто‑напросто иллюстрация твоего таланта и умения в детстве. Я в восторге от твоего художественного замысла.
Я машинально кивнула и тут же на миг задумалась, не попаду ли за это в ад.
– Надо было рассматривать обе работы сразу. Я уже хотел поставить тебе двойку, но тут увидел второй рисунок. – Барлоу достал из ящика еще один лист бумаги и положил его на стол. Передо мной оказался угольный набросок орехового дерева.
Я чуть не поперхнулась. Вверху листа красовалось мое имя, выведенное кудрявым почерком Эйприл.
– Но я не… – слова признания застряли у меня в горле, когда я увидела, с каким восхищением Барлоу смотрит на изящные штрихи.
– Это превосходная демонстрация того, как выросло и расцвело твое мастерство за последние годы, – сказал он. – Честно говоря, я не ожидал, что ты достигнешь таких высот еще до окончания школы. – Взяв красную ручку, он вывел жирную пятерку в углу рисунка. – Я горжусь, что ты учишься в моем классе, – объявил Барлоу и вручил мне оба эскиза. – Теперь иди и дай мне заняться делами.
Я встала и направилась к выходу, но на полпути развернулась. Меня вновь охватила вчерашняя решимость.
– Мистер Барлоу?
– Да?
– Вам ведь нравится преподавать тем, кто подает большие надежды. Вы даже сказали, что гордитесь этим.
– Верно, – Барлоу провел ладонью по усам и с подозрением взглянул на меня. – К чему ты клонишь?
Я подошла вплотную к его столу, набрала воздуху и выпалила:
– Это не я, а Дэниел! – и вручила ему эскиз дерева.
– Ты выдала его работу за свою! – прошипел Барлоу.
– Не совсем. Второй рисунок мой. – Я помахала портретом плюшевого медведя. – Должно быть, кто‑то положил набросок Дэниела на ваш стол по ошибке. Извините, я должна была сразу вам все рассказать.
Барлоу сгреб акварельные карандаши и побросал их один за другим в самодельную кружку, потом водрузил ее на стопку бумаг и откинулся на спинку стула.
– Говоришь, это дело рук Дэниела?
– Да. Он хочет поступить в Трентон.
Барлоу кивнул.
– Ему вправду очень нужен ваш курс.
– Вот что я тебе скажу. Если завтра ты приведешь ко мне своего… хм‑м… друга ровно в семь двадцать пять утра, я побеседую с ним и посмотрю, что можно сделать.
Я подскочила, как пружина.
– Спасибо, мистер Барлоу!
– Если Дэниел прогуляет занятия еще хоть один раз, то потеряет стипендию. – Недовольно покачав головой, Барлоу проворчал: – Хотел бы я знать, как он вообще ее получил.
– Вы просто супер, мистер Барлоу. – Я была вне себя от радости.
Задребезжал первый звонок на урок, в класс зашла парочка учеников.
– Не рассказывай об этом всем подряд, – проговорил Барлоу, бросив на них беглый взгляд. – Что касается тебя, до понедельника я рассчитываю увидеть качественно выполненную работу!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЧУДЕСНЫЙ ПОМОЩНИК
После уроков.
Лишь во время обеденного перерыва, который мы с Эйприл опять провели в классе рисования, я сообразила: у моего блестящего плана есть одно слабое место. Чтобы сообщить Дэниелу о решении Барлоу дать ему второй шанс, надо для начала отыскать его, а я знала только, где находится дом, в котором он, по его словам, нашел «крышу над головой». Номера квартиры он мне не назвал, к тому же я не имела понятия, как мне выбраться в город. Родители настрого запретили мне ездить туда одной, а уж о посещении Маркхэм‑стрит не могло быть и речи. Я и сама недолюбливала общественный транспорт – прошлым летом, когда мы с Эйприл поехали на автобусе в торговый центр в Эппл‑Вэлли, у нас обеих вытащили кошельки. Так что оставалось одно: всеми правдами и неправдами выпросить у родителей одну из машин и обзавестись надежным алиби.
Я не была лгуньей по природе. Стоило мне хоть чуточку приврать, как мои лицо и шея заливались ярким румянцем. Хорошо, что никто не спросил, как мне снова удалось завести «Тойоту», иначе я превратилась бы в пунцовую редиску. В конце концов я решила прибегнуть к полуправде, чтобы добиться у мамы разрешения взять машину.
– Нам с Эйприл надо встретиться в библиотеке. – Я потеребила толстый шерстяной шарф, которым обмотала горло, чтобы скрыть краску стыда. – Мы работаем над исследованием по английскому языку.
Я действительно договорилась с Эйприл о встрече – непосредственно перед разговором с мамой.
Мама вздохнула.
– Ладно, съезжу за продуктами завтра, все равно мы еще не все доели.
– Спасибо. Скорее всего я не успею к ужину – слишком много работы.
Наглухо застегнув куртку, я взяла со стола ключи от машины и двинулась к выходу, но мама остановила меня, приложив ладонь, к моему лбу.
– Как ты себя чувствуешь, солнышко? Кажется, у тебя жар.
– Плохо спала ночью. – Я и вправду страдала бессонницей с тех пор, как увидела Дэниела в среду. – Мне надо бежать.
– Тебе придется взять фургон.
Тьфу! Одно дело – въехать в город на старомодном седане, и совсем другое – показаться в том районе, куда я собиралась, на мамином «синем пузыре», как Эйприл окрестила наш грузовичок василькового цвета. Он и вправду напоминал резиновый мяч на колесах и всем своим видом заявлял: «Немолодая мать семейства отправляется за покупками». Представляю, какую мину скорчит Дэниел.
В городе.
Целых три раза я чуть было не повернула назад. «Совсем спятила», – повторяла я про себя, медленно проезжая по закоулкам, все ближе и ближе к обиталищу Дэниела. Остановив машину под тем же фонарем, где она заглохла в прошлую пятницу, я внимательно посмотрела на приземистую развалюху на другой стороне улицы. В тусклом вечернем свете она уже не казалась такой зловещей. Пожелтевшая кирпичная кладка напоминала ряды гнилых зубов с зияющей дырой на месте входной двери. На полуразрушенных ступеньках крыльца громоздились окурки и зловонные отходы.
Я не испытывала большого желания узнать, как этот дом выглядит изнутри. Да и что мне было делать – стучать в каждую дверь и спрашивать, не знаком ли обитателям высокий худой парень, бледный, как привидение, который откликается на имя «Дэниел», и при этом надеяться, что никто и пальцем не тронет такую наивную дурочку, как я?
Я сидела в машине, глядя на прохожих и надеясь, что вот‑вот увижу среди них Дэниела. За это время я насчитала пятерых бездомных, торопившихся по направлению к приюту, и по меньшей мере семь уличных кошек, которые, казалось, тоже спешили найти ночлег, пока не стемнело. Черный «Мерседес» с тонированными стеклами притормозил у края тротуара и подобрал высоченного мужчину в мини‑юбке, который уже с полчаса топтался, пританцовывая, на углу Маркхэм‑стрит и Вайн.
Улица пустела по мере того, как солнце опускалось все ниже в облако городского смога. Двое парней, идущих в разные стороны, на миг остановились перед домом Дэниела. Они не поздоровались друг с другом и тут же пошли дальше, но я точно видела, что из рук в руки перешел какой‑то предмет. Один из них бросил взгляд на мой фургон. Я быстро пригнулась и решилась снова выглянуть в окно лишь спустя несколько секунд. Теперь на Маркхэм‑стрит не осталось ни души, как и прошлым вечером. Глянув на приборную доску, я обнаружила, что на часах уже без четверти пять. Терпеть не могу ранние ноябрьские сумерки. Надо уезжать, иначе опоздаю на встречу с Эйприл.
Я уже завела машину, когда вдруг увидела Дэниела. На нем был серый комбинезон, как у механика. Он прошел мимо, барабаня пальцами по бедру, словно наигрывал в такт неведомой песне, которая звучала у него в голове. Прежде чем он успел скрыться в подъезде, я выключила зажигание, схватила рюкзак и бросилась к нему, преодолев робость.
– Дэниел!
Скользнув по мне взглядом, он зашел в дом.
Я кинулась следом, спотыкаясь на кривых ступеньках.
– Дэниел! Это я, Грейс!
Он пошагал вверх по тускло освещенной лестнице.
– Не думал, что снова увижу тебя.
Едва заметным жестом он пригласил меня идти за собой, и я неуклюже потащилась следом. Подъезд пропах затхлым кофе, заваренным, судя по всему, в грязной уборной. На стенах, в несколько слоев разрисованных спреем, громоздилось такое количество непристойностей, словно оформлением интерьера занимался сам Джексон Поллок[8]в дурном расположении духа.
На площадке третьего этажа Дэниел остановился и достал из кармана ключ.
– Так и скажи, что не можешь устоять перед моей красотой.
– И не надейся. Мне просто нужно тебе кое‑что сказать.
Открыв дверь, Дэниел насмешливо сказал:
– После вас, леди.
– Да ну тебя, – буркнула я и прошмыгнула мимо него внутрь. В тот же миг мне вдруг пришло в голову, что вся эта затея не так уж удачна. Мама не разрешала мне звать в гости мальчиков, когда ее не было дома, и уж точно не одобрила бы посещение чужой квартиры в одиночку. Я не хотела идти дальше прихожей, но Дэниел двинулся в глубь квартиры. Нехотя последовав за ним, я оказалась в грязной комнате, где обстановкой служили телевизор на картонной коробке да небольшой бурый диван. Отсюда по всей квартире разносилась слабая ритмичная музыка. На диване лежал, растянувшись, тощий бритоголовый парень. Он глядел в потолок пристальным немигающим взглядом.
– Зед, это Грейс, Грейс, это Зед, – сказал ему Дэниел на ходу, но Зед даже не шелохнулся. Я задрала голову в надежде выяснить, что же такого интересного он видит на потолке.
– Грейс! – рявкнул Дэниел.
Подскочив, я поспешила за ним и мгновение спустя, сама того не заметив, переступила порог каморки, которая явно служила ему жилищем. Кажется, даже наша кладовка была просторнее. В углу комнатушки валялся матрас, прикрытый мятый серым одеялом, на крошечном столике лежала груда досок из прессованного картона. Дэниел захлопнул за нами дверь, и у меня пробежал холодок по спине.
Чулан выглядел так, словно в нем держали большого пса. На двери виднелись борозды, похожие на следы когтей. Я вспомнила, как бросалась на дверь Дэйзи, когда я оставляла ее одну. Эти царапины были гораздо длиннее и глубже. Перекошенная рама треснула – какого бы зверя тут не запирали, он явно вырвался на свободу.
Я хотела спросить, что все это значит, но Дэниел плюхнулся на матрас, снял ботинки и потянулся к застежке комбинезона. У меня душа ушла в пятки. Отвернувшись, я уставилась в пол.
– Не волнуйся, дорогуша, – сказал Дэниел. – Я не оскорблю твой девственный взор.
Небрежно брошенный стеганый комбинезон приземлился рядом со мной. Я осмелилась глянуть в сторону Дэниела и увидела, что он остался в рваных джинсах и несвежей белой футболке.
– Итак, о чем желала побеседовать со мной ваша милость? – Дэниел растянулся на матрасе в полный рост и заложил руки за голову. – Что заставило вас проделать столь долгий путь будним вечером?
– Неважно. – Я боролась с желанием запустить в него увесистым рюкзаком, но вместо этого расстегнула молнию и вывалила на пол содержимое – протеиновые батончики, консервированный суп, вяленое мясо, пакетики с «походной смесью», полдюжины футболок и три пары брюк, которые я выудила из горы пожертвований, поступивших в приход за прошлые выходные.
– Съешь что‑нибудь. Ты похож на голодную собаку.
Приподнявшись с матраса, Дэниел принялся рыться в куче припасов, а я двинулась к дверям.
– Курица с макаронными звездочками! – вдруг сказал он, взяв в руки одну из банок. – Мой любимый суп. Твоя мама часто его готовила.
– Да, помню.
Дэниел сорвал обертку с батончика и умял его в один присест, потом схватил кусок вяленого мяса. Увидев, как он изголодался, я решила все же поделиться с ним доброй вестью.
– Я говорила сегодня с мистером Барлоу. Возможно, он даст тебе второй шанс, если ты придешь завтра. Надо явиться к нему ровно в семь двадцать утра, – сообщила я, на всякий случай взяв пять минут форы. – Оденься, пожалуйста, поприличнее. – Я кивнула на стопку одежды. – Там есть штаны цвета хаки и рубашка на пуговицах. Если не будешь ему хамить, то, может быть, получишь разрешение вернуться в класс.
Я вскинула опустевший рюкзак на плечо, ожидая ответа.
– Угу, – Дэниел сгреб еще один батончик и прислонился к стене. – Может, и приду.
Даже не знаю, на что я рассчитывала – что Дэниел бросится мне на шею, рассыпаясь в благодарностях, и назовет своей спасительницей? Или хотя бы скажет «спасибо». Но все же в его темных глазах светилась признательность, хоть он и отрицал бы это даже под страхом смерти.
Я в нерешительности взялась за лямку рюкзака.
– Думаю, мне пора.
– Боишься опоздать на вечернее собрание Дивайнов? – Дэниел швырнул обертку на пол. – Что сегодня на ужин, мясной рулет?
– Вчерашняя еда. Но у меня сегодня другие планы.
– Библиотека, – протянул Дэниел, будто поставил диагноз.
Вскинув голову, я быстро вышла в гостиную. Зед по‑прежнему валялся на диване, но теперь в комнате появились еще двое мужчин. Оба курили, но пахло отнюдь не табаком. Увидев меня, они прервали разговор. Внезапно я подумала, что выгляжу, как большая зефирина в своем белом пушистом свитере. Один из парней перевел взгляд с меня на Дэниела, который шел следом.
– Здорово, приятель, – сказал он, затянувшись. – Не знал, что ты по этой части.
Второй тип выдал реплику, которую я ни за что не буду повторять, потом сделал непристойный жест.
Дэниел коротко сообщил хаму, куда ему следует пойти, и двинулся к выходу, крепко взяв меня под руку.
– Езжай отсюда, – сказал он. – Может, увидимся завтра.
Дэниел явно не принадлежал к числу кавалеров, которые провожают девушку до машины, но, по крайней мере, он свел меня вниз по лестнице. Садясь в фургончик, я оглянулась через плечо и увидела, что он смотрит на меня из темного дверного провала.
Вечер.
Когда требовалось сосредоточиться на компьютерных технологиях или английском языке, Эйприл Томас уступила бы и пятилетнему ребенку, страдающему дефицитом внимания. С другой стороны, она могла провести целый день за просмотром реалити‑шоу. Ее любимая на данный момент вечерняя передача шла по понедельникам, так что я не удивилась, не застав ее в библиотеке, – особенно с учетом того, что я опоздала на полтора часа. Выезжая из города, я попала в пробку и добралась до места встречи уже в кромешной тьме. Мне совершенно не хотелось изучать творчество Эмили Дикинсон в одиночку, поэтому я решила все же поужинать с семьей.
Едва свернув на подъездную дорожку перед домом, я резко затормозила: перед машиной вдруг выросла черная тень. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Выглянув из окна, я увидела Джуда, прикрывшего глаза ладонью от света фар. Волосы у него были встрепаны, губы сжаты в тонкую злую линию.
– Джуд, ты цел? – спросила я, выскочив из фургончика. – Я чуть не задела тебя.
Он больно схватил меня за руку.
– Где ты была?
– В библиотеке, с Эйприл. Я предупредила маму…
– Не ври! – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Эйприл приходила искать тебя. Хорошо еще, что я открыл ей дверь. Маме с папой сейчас не до того. Где ты была?
Его глаза буравили меня насквозь, пальцы впились в мою руку, еще чуть‑чуть – и ногти прорвут кожу.
– Пусти, – я попыталась освободиться.
– А ну отвечай! – заорал он, еще крепче вцепившись в мою руку. Никогда прежде я не слышала, чтобы Джуд кричал, даже когда мы были детьми. – Ты ходила к нему! – Джуд брезгливо сморщил нос, будто учуял запах Дэниела.
Я помотала головой.
– Не ври!
– Перестань! – я тоже перешла на крик. – Ты пугаешь меня.
Мой голос сорвался. Услышав это, Джуд смягчился и выпустил мой локоть.
– Что происходит? – спросила я.
Джуд взял меня за плечи.
– Прости. – Его лицо исказила судорога, словно он пытался совладать со шквалом эмоций. – Мне очень стыдно. Я искал тебя повсюду. Все это просто ужасно. Мне надо было поговорить с тобой, а ты как сквозь землю провалилась…
– В чем дело? – Меня обожгла внезапная мысль о Крошке Джеймсе и Черити – вдруг с ними беда?
– Это я ее нашел, – сказал Джуд. – Она лежала там, холодная и посиневшая, вся в жутких ранах… Я не знал, что делать. Потом пришли папа с шерифом, приехала «Скорая», но было слишком поздно. Врачи сказали, что она умерла давно, быть может, еще вчера.
– Кто «она»?!
«Бабушка, тетя Кэрол, кто?»
– Мэри‑Энн Дюк. Отец попросил меня вручить подарки ко Дню благодарения всем вдовам. Я оставил Мэри‑Энн напоследок, а когда пришел, увидел ее на крыльце. – Лицо Джуда пошло красными пятнами. – Один санитар сказал, что она, должно быть, потеряла сознание от слабости, когда вышла из дома.
– Папа позвонил ее дочери в Милуоки. Та пришла в ярость – сказала, что это отец во всем виноват, что он должен был лучше заботиться о Мэри‑Энн и вовремя отвести ее к врачу. – Джуд вытер нос. – Люди ждут от него чудес, но какое волшебство поможет в этом мире, где пожилая женщина может пролежать у собственного порога больше суток, и никто к ней не подойдет? – Вокруг его глаз собрались горестные морщины. – Она замерзла, Грейс. Замерзла насмерть.
Мэри‑Энн жила в Оук‑Парк. Этот район не пользовался такой дурной славой, как тот, где нашел себе приют Дэниел, но все же слыл весьма неблагополучным. Я ощутила легкую дурноту, будто слишком долго простояла над открытой бутылью с растворителем. Сколько же человек прошли мимо?
– На крыльце Мэри‑Энн так много цветов в горшках, да и перила… может, потому ее и не увидели. – Мне очень хотелось верить в собственные слова.
– Это еще не самое страшное, – сказал Джуд. – Кто‑то нашел ее раньше нас. Какой‑то зверь… в общем, хищник. У нее все ноги были истерзаны, а горло разорвано до самого пищевода. Я сначала подумал, что она погибла от ран, но врачи «Скорой» говорят, что смерть наступила намного раньше. Она успела остыть задолго до нападения, поэтому крови совсем не было.
– Нет! – выдохнула я. Перед моим внутренним взором снова предстала Дэйзи с распоротым горлом, но я отогнала мысль о ней подальше, подавив волну тошноты. Я не могла, не хотела представлять себе Мэри‑Энн в таком виде!
– Анджела Дюк винит папу, но она неправа. – Джуд повесил голову. – Это все я.
– Ты‑то здесь при чем?
– Я сказал ей, что если она сходит к врачу, то вылечится и сможет петь на благотворительном вечере. Из‑за меня она почувствовала себя виноватой. – Глаза Джуда наполнились слезами. – Когда я нашел Мэри‑Энн, на ней было зеленое праздничное платье и шляпа с пером павлина – она всегда в ней выступала. – Он уткнулся лбом мне в плечо. – Она собиралась в церковь, чтобы спеть свое соло.
Обняв меня, Джуд разрыдался.
Мир вокруг вертелся все быстрее. Я поверить не могла, что в то самое время, когда я пела псалом, женщина, которую я знала с детства, умирала на морозе, всеми брошенная. Мои колени подогнулись, и я опустилась на землю, а вслед за мной и Джуд. Мы уселись прямо посреди дорожки. Джуд давился рыданиями, я поглаживала его по спине. Лишь один раз в жизни мы сидели вот так, прижавшись друг другу. Только тогда в утешении нуждалась я.