Бри Деспейн
Темная богиня
Темная богиня – 1
Бри Деспейн
ТЕМНАЯ БОГИНЯ
Посвящаю эту книгу тебе, Брик, за то, что когда‑то ты принес домой ноутбук и сказал: «А давай‑ка ты начнешь писать».
Всегда твоя,
Бри
Мой рот наполняется кровью, резкая боль обжигает вены. Я давлюсь собственным воплем. Взмах серебристого лезвия – выбор за мной.
Я смерть или жизнь, спасение или гибель… ангел или демон.
Я – благодать.
Я вонзаю нож.
Это моя жертва – ведь я и есть чудовище.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВУНДЕРКИНД
– Грейс, ты просто обязана его увидеть! – Эйприл вихрем налетела на меня в коридоре для младших классов. Порой она ужасно напоминала моего покойного кокер‑спаниеля – бедняжка тоже тряслась от возбуждения по любому пустячному поводу.
– Что, такой симпатичный? – Я чуть не уронила рюкзак. Чертов кодовый замок!
– Если бы! Отвратный тип, его вышибли уже из двух школ. Бретт Джонсон говорит, он на учете в полиции. – Тут Эйприл ухмыльнулась: – А главный симпатяга у нас – Джуд, это всем известно.
Она игриво пихнула меня локтем в бок, и рюкзак все‑таки грохнулся на пол. Пастельные мелки со стуком выкатились из своей коробки мне под ноги.
– Лично я об этом не в курсе. Джуд приходится мне братом, если ты забыла, – пробурчала я и присела на корточки, чтобы собрать свое имущество.
Эйприл закатила глаза.
– Он ведь упоминал обо мне за обедом?
– Ага, – отозвалась я, перебирая обломки мела, – он спросил: «Как там Эйприл?», – я ответила: «Все нормально», а потом он поделился со мной сэндвичем с индейкой.
Эйприл – самый искренний человек на свете. Не знай я этого, поклялась бы, что она набилась ко мне в подруги с одной целью: подобраться поближе к моему братцу, как добрая половина девчонок в нашей школе.
|
|
– Давай быстрее! – крикнула она на ходу, глянув на меня через плечо.
– Нет чтобы помочь, – я помахала сломанным мелком. – Вообще‑то, они новые, я их купила по дороге из кафе.
Эйприл нагнулась и подняла с пола кусок голубой пастели.
– Зачем они тебе? Я думала, ты рисуешь углем.
– Не получается довести картину до ума. – Я выхватила мелок у нее из рук и сунула его обратно в коробку. – Решила начать с чистого листа.
– Но ведь сдать работу нужно завтра.
– Я не могу сдавать рисунок, которым недовольна.
– А мне кажется, сойдет. К тому же новому парню он явно нравится!
– О чем ты?
Подпрыгнув от нетерпения, Эйприл схватила меня за руку:
– Пошли! Ты должна это видеть, – и помчалась в класс рисования, увлекая меня за собой.
– Да что с тобой такое? – буркнула я, сжимая покрепче коробку с мелками.
Эйприл только рассмеялась и ускорила шаг.
– А вот и она! – воскликнула Линн Бишоп, как только мы свернули в коридор, где находился класс изобразительного искусства. Перед открытой дверью толпилась кучка учеников. Они расступились, давая нам дорогу. Дженни Уилсон метнула на меня короткий взгляд и что‑то прошептала на ухо Линн.
– Что случилось‑то? – спросила я.
– А ты сама погляди, – ответила Эйприл, ткнув пальцем в сторону моей парты.
Я остолбенела. Новому парню явно было плевать на форму одежды, принятую в школе Холи Тринити: об этом свидетельствовали дырявая футболка с логотипом группы «Волфсбейн» и грязные джинсы, протертые на коленях. Крашеные черные космы скрывали его лицо, бледные пальцы сжимали большой лист бумаги. Незнакомец сидел на моем месте и рассматривал мой набросок углем!
|
|
Отделившись от толпы зрителей, я направилась к своему рабочему столу.
– Прости, но здесь сижу я.
– Значит, ты и есть Грейс, – отозвался новенький, не поднимая на меня глаз. При звуках его хриплого голоса я ощутила, как мурашки бегут по спине, и отступила назад.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Он указал на этикетку с моим именем, приклеенную изолентой к ящику для рисовальных принадлежностей, который я забыла убрать на время перемены.
– Грейс Дивайн,[1]– фыркнул он. – Не иначе у твоих родителей сдвиг на почве религии. Отец, часом, не проповедник?
– Он пастор. Тебе‑то что?
Нахал вновь уставился на мою работу.
– «Милость Божья»… наверное, они возлагают на тебя большие надежды.
– Угадал. А теперь проваливай!
– Вот только это творение на шедевр никак не тянет, – не унимался незваный гость. – Ветки нарисованы неправильно, вон тот сучок смотрит вверх, а не вниз. – Взяв тонкими пальцами кусок угля, он принялся чертить поверх моего эскиза.
Несмотря на то что наглость захватчика приводила меня в бешенство, я невольно восхитилась его мастерством: из переплетения тонких и толстых штрихов на глазах проступали черные ветви. Дерево, над которым я билась всю неделю, словно ожило. Краем мизинца новенький растушевал очертания ствола; Барлоу строго‑настрого запрещал пользоваться этим приемом, но тот идеально передавал текстуру древесной коры. Я молча наблюдала, как незнакомец рисует тень, падающую от веток, но потом он занялся сучком на самой нижней из них, и тут я не выдержала. Откуда он знает, как выглядит наше дерево?
|
|
– Прекрати! Это мое. Отдай немедленно! – Я потянула лист к себе, но он выдернул рисунок у меня из рук.
– Поцелуй меня.
Эйприл издала сдавленный писк.
– Что? – переспросила я.
Он склонился над рисунком; неопрятные волосы по‑прежнему свисали на лицо, из ворота футболки выскользнул кулон с черным камнем.
– Поцелуй меня, тогда отдам.
Я схватила его за руку, в которой он держал уголь.
– Какого черта ты о себе возомнил?
– Значит, не узнаешь. – Он наконец посмотрел на меня и откинул волосы назад. Я мимоходом отметила бескровные впалые щеки, но тут же у меня перехватило дыхание от его взгляда. Те самые глаза, которые я называла «тихими омутами».
– Дэниел? – Я отпустила его руку. Угольный карандаш со стуком упал на стол. Тысячи вопросов хлынули потоком в мое сознание, тесня друг друга.
– Джуд знает, что ты здесь?
Дэниел судорожно сжал свой черный кулон и пошевелил губами, словно хотел что‑то сказать, но тут перед нами вырос мистер Барлоу, скрестив руки на бочкоподобной груди.
– Я велел вам отчитаться на школьном совете перед тем, как являться в класс, – сказал он Дэниелу. – Если у вас нет ни капли уважения ко мне, юноша, то здесь вам делать нечего!
– Я уже ухожу, – Дэниел отодвинул стул и небрежной походкой направился к двери, пряча глаза под черными крашеными прядями. – Пока, Грейси.
Я поглядела на рисунок, оставшийся лежать на парте. Темные линии сплетались в знакомый силуэт одинокого дерева. Метнувшись вон из класса мимо мистера Барлоу и ребят, я крикнула:
– Дэниел!
Но коридор уже опустел.
Дэниел бесследно исчез. В этом ему не было равных.
Ужин.
Прислушиваясь к звяканью ножей и вилок, я с замиранием сердца ожидала своей очереди в кошмарном ежевечернем ритуале семьи Дивайн – отчете о том, как прошел день.
Папа начал первым. Он не сдерживал энтузиазма по поводу благотворительной акции, организованной в его приходе. Я подумала, что для него это глоток свежего воздуха: в последнее время он целыми днями сидел в своем кабинете, изучая литературу, и мы с Джудом шутили, что отец готовится основать собственную религию. Мама рассказала о новом интерне в своей клинике и сообщила, что Крошка Джеймс выучил в детском садике слова «горох», «яблоко» и «черепаха». Черити похвасталась пятеркой за контрольную по естествознанию.
– Я уговорил друзей подарить нашей церкви несколько курток, – поделился Джуд, разрезая мясной рулет на маленькие удобные кусочки для Крошки Джеймса.
Меня это нисколько не удивило. Кое‑кто в Роуз‑Крест утверждал, что великодушие Джуда – всего лишь игра на публику, но они ошибались: такой уж он человек, вот и все. Какой еще старшеклассник пожертвовал бы три свободных вечера в неделю, чтобы посвятить их социальному опросу прихожан? Или отказался бы выступать за школьную хоккейную команду, где играют все его друзья, лишь потому, что не желает проявлять агрессию? Роль младшей сестры Джуда порой давалась мне с трудом, но не любить его было просто невозможно.
Я содрогнулась, подумав о том, какую боль причиню ему своим известием.
– Отлично! – похвалил Джуда отец.
– Ага, – брат усмехнулся. – Вчера я всем сказал, что отдам на благотворительные нужды свою собственную куртку, вот они и подтянулись.
– О какой именно куртке ты говоришь? – поинтересовалась мама.
– О красной.
– «North Face»? Она же совсем как новая.
– Конечно, я ведь надевал ее от силы пару раз за последние три года. Зачем одежде без толку висеть в шкафу, если кому‑то она нужнее, чем мне?
– Джуд прав, – сказал отец. – Нам нужны хорошие, теплые вещи. До Дня благодарения еще далеко, а синоптики уже обещают рекордные холода.
– Ура! – возликовала Черити, но мама нахмурилась. Она никогда не понимала, что коренные жители Миннесоты находят в трескучих морозах.
Я вяло ковыряла вилкой картофельное пюре. Наконец папа обратился ко мне с вопросом, которого я так боялась:
– Что‑то ты сегодня неразговорчива, Грейс. Как день прошел?
Я отложила вилку и с трудом проглотила кусок мясного рулета, который вдруг приобрел вкус пенопласта.
– Я видела Дэниела.
Мама оторвалась от Крошки Джеймса, затеявшего бросаться едой, и одарила меня взглядом, в котором явно читалось: «В нашем доме запрещено упоминать это имя».
За кухонным столом обсуждалось все на свете: смерть, подростковая беременность, политика и даже религиозный экстремизм в Судане, – одним словом, любые злободневные темы… кроме Дэниела.
Папа вытер рот салфеткой.
– Грейс, Джуд, завтра вечером мне понадобится ваша помощь в церкви. Люди принесли столько пожертвований, что мне даже не войти в кабинет – проход заставлен банками с консервированной кукурузой, – при этих словах он усмехнулся.
Кашлянув, я продолжала:
– Я говорила с ним.
Отец умолк, словно подавился собственным смешком.
– Ну и ну, – протянула Черити, не донеся вилку до рта, – у Грейс сегодня вечер откровений.
Отложив салфетку, Джуд встал из‑за стола.
– Вы не против, если я пойду? – спросил он и вышел из кухни, не дожидаясь ответа.
Я посмотрела на маму. Теперь ее взгляд говорил: «Ну что, довольна?»
– Горох! – взвизгнул Джеймс и швырнул пригоршню зеленых шариков мне в лицо.
– Извините, – прошептала я и выскочила за дверь.
Пару минут спустя.
Я нашла Джуда снаружи: он сидел на крыльце, кутаясь в синий шерстяной плед, позаимствованный с дивана. Его дыхание застывало облачками белого пара.
– Джуд, на улице мороз. Пошли домой.
– Мне не холодно.
Я знала, что это неправда. Лишь несколько вещей на свете могли вывести Джуда из себя. Например, он терпеть не мог, когда девчонки в школе говорили всякие гадости, а потом прикидывались, что шутят. Еще он не выносил, когда люди упоминали Господа всуе, и впадал в ярость, если слышал, что «Дикарям»[2]ни за что не выиграть Кубок Стэнли. Но Джуд никогда не кричал и не ругался, как бы ни был зол. Наоборот, он умолкал и замыкался в себе.
Потирая руки, чтобы согреться, я присела на ступеньку рядом с ним.
– Прости, что я общалась с Дэниелом. Я вовсе не хотела тебя рассердить.
Джуд поглаживал шрамы, параллельными линиями рассекавшие тыльную сторону его левой руки. Этот жест уже превратился в привычку; думаю, он даже не отдавал себе в ней отчета.
– Я не сержусь, – наконец сказал он. – Просто беспокоюсь.
– Из‑за Дэниела?
– Из‑за тебя. – Джуд пристально посмотрел на меня. У нас с ним были одинаковые носы с горбинкой и темные каштановые волосы, но именно фиалковые глаза придавали нам поразительное сходство, от которого порой становилось не по себе, – особенно сейчас, когда в его взгляде читалось столько боли. – Я знаю, что ты к нему неравнодушна.
– С тех пор прошло больше трех лет, я тогда была маленькой.
– Ты и сейчас еще ребенок.
Долю секунды я боролась с желанием сказать брату что‑нибудь ядовитое. Он всего лишь на год старше меня! Но я знала: Джуд не хотел меня обидеть. Впрочем, пора бы ему понять, что мне почти семнадцать, я уже год как вожу машину и встречаюсь с мальчиками.
Ледяной воздух просочился сквозь мой тонкий хлопковый свитер. Я было встала, чтобы вернуться в дом, но Джуд взял меня за руку.
– Грейси, обещай мне кое‑что.
– Да?
– Если снова увидишь Дэниела, поклянись, что не будешь с ним разговаривать.
– Но…
– Послушай, Дэниел опасен, он уже не тот, кем был раньше. Обещай держаться от него подальше.
Я молча теребила бахрому пледа.
– Я говорю серьезно, Грейс. Ты должна дать мне слово.
– Ладно, обещаю.
Джуд крепко сжал мою ладонь и отвел глаза. Со стороны казалось, будто он смотрит в бескрайнюю даль, но я поняла, что его взгляд упал на видавшее виды ореховое дерево – то самое, с моего рисунка, – которое отделяло наш двор от соседского. Быть может, брат вспомнил о том роковом вечере три года назад, когда он, как и все остальные члены семьи Дивайн, видел Дэниела в последний раз?
– Что тогда случилось? – прошептала я. Много воды утекло с тех пор как я осмелилась задать этот вопрос впервые. Родители вели себя так, словно ничего не произошло, даже и не подумав объяснить, по какой причине нас с Черити услали к бабушке с дедушкой на три недели. Но почему тогда имя Дэниела было предано забвению? И откуда взялся тонкий белый шрам над левой бровью Джуда – такой же, как рубцы на его руке?
– О мертвых не говорят плохо, – глухо произнес Джуд.
Я покачала головой.
– Дэниел жив.
– Для меня он умер.
Лицо Джуда побелело. Таким я его никогда не видела.
Втягивая в себя холодный воздух, я пыталась проникнуть в мысли, что таились за непроницаемыми глазами Джуда.
– Ты ведь знаешь, что можешь обо всем мне рассказать.
– Нет, Грейси, не могу.
Его слова прозвучали так резко, что я отдернула руку, как ужаленная, и замолкла, не зная что ответить.
Джуд встал и накинул шерстяное покрывало мне на плечи.
– Просто забудь обо всем, – тихо сказал он, затем поднялся по ступенькам и со щелчком закрыл за собой дверь‑ширму. В окне гостиной мелькали голубые блики от телевизора.
Безлюдную улицу пересек неслышными шагами огромный черный пес; остановившись под ореховым деревом, он уставился в мою сторону. Вывалив язык, собака смотрела на меня немигающим взглядом, ее глаза отсвечивали синим. Передернувшись от внезапной дрожи, я обратила внимание на дерево.
Накануне Хеллоуина выпал снег, но он уже несколько дней как стаял, и до Рождества не приходилось рассчитывать на новые метели, так что в нашем дворе, усеянном ломкой старой листвой, по‑прежнему преобладали коричнево‑желтые тона. Одно лишь ореховое дерево белело в свете полной луны, как призрак, раскачиваясь и поскрипывая на ветру.
Дэниел справедливо раскритиковал мой рисунок. Действительно, крона выглядела совсем по‑другому, а сучок на нижней ветви смотрел вверх. Мистер Барлоу велел изобразить предмет, больше всего напоминающий нам о детстве. Не успела я взять чистый лист, как передо мной встал образ старого дерева. Правда, в течение последних трех лет я приобрела привычку отворачиваться, проходя мимо него: меня слишком ранили мысли о Дэниеле. Но теперь, сидя на крыльце и глядя, как раскидистые ветви колышутся в лунном свете, я предалась воспоминаниям. Одно из них заставило меня встрепенуться.
Плед соскользнул с моих плеч. Переведя взгляд с окна гостиной на дерево, я обнаружила, что пес исчез. Смешно сказать, но меня порадовало, что собака не смотрит, как я крадусь за крыльцо и протискиваюсь между кустами барбариса. Изрядно ободрав руку о колючки, я пошарила под ступенькой, не особенно надеясь на удачу, и тут же коснулась прохладного металла. Ухватив находку поудобнее, я вытащила ее наружу.
Коробка для завтрака обожгла мои пальцы холодом, как кусок льда. Она заросла ржавчиной, но, счистив многолетний слой грязи, я все же разглядела полинявшего Микки‑Мауса на крышке. Настоящее ископаемое! Когда‑то коробка служила сокровищницей: мы с Джудом и Дэниелом прятали в ней ценности вроде бейсбольных карточек и фотографий игроков, а еще длинный клык неизвестного зверя, найденный в лесу за домом. Теперь она походила на жестяной гробик, где хранилось прошлое, о котором я предпочла бы навсегда забыть.
Откинув крышку, я достала потрепанный альбом в кожаной обложке, пролистала пахнущие плесенью страницы и остановилась на последнем наброске. Это лицо я рисовала вновь и вновь – мне никак не удавалось поймать его выражение. Светлые, почти белоснежные волосы вместо сальных и спутанных черных косм, ямочка на подбородке и насмешливая, почти презрительная улыбка. Только глубина его взгляда никак не давалась моему неопытному карандашу. Темные, непроницаемые глаза напоминали густой ил, по которому мы бродили босиком на озерной отмели. Тихие омуты…
Воспоминания.
– Попробуй, отними! – Дэниел спрятал бутыль скипидара за спиной и отскочил в сторону, делая вид, что сейчас убежит.
Скрестив руки на груди, я прислонилась к стволу, утомленная погоней за Дэниелом по всему дому, через палисадник и вокруг орехового дерева, – а все потому, что он прокрался на кухню, пока я рисовала, и стянул мою бутылку с растворителем.
– Отдай сейчас же!
– Поцелуй меня, – сказал Дэниел.
– Что?!
– Один поцелуй, и ты получишь свой скипидар назад, – поглаживая сучок на самой нижней ветви, изогнутый в виде полумесяца, он одарил меня кривой усмешкой. – Я ведь знаю, ты не против.
Я зарделась. Конечно, я мечтала поцеловать его со всем жаром, на который была способна в одиннадцать с половиной лет, и знала, что он об этом догадывается. Дэниел и Джуд были неразлучны с двух лет, а я повсюду таскалась за ними хвостиком на правах младшей сестры. В отличие от Джуда, который никогда не возражал против моего присутствия, Дэниел терпеть меня не мог, но для игры в «звездные войны» им, как ни крути, требовалась девчонка на роль королевы Амидалы. Несмотря на все издевки Дэниела, именно он стал моей первой любовью.
– Я пожалуюсь маме с папой, – неубедительно промямлила я.
– Как же, – Дэниел подался ко мне, все еще усмехаясь. – Давай, поцелуй меня.
– Дэниел!!! – завопила его мать из открытого окна. – Немедленно вытри краску!
Дэниел подскочил на месте, его глаза расширились от страха. Он бросил взгляд на бутылку, которую все еще сжимал в руке.
– Грейси, пожалуйста! Мне очень нужно.
– Нельзя было попросить по‑человечески?
– А ну иди сюда, щенок! – раздался рев его отца.
Дэниела трясло.
– Прошу тебя!
Я кивнула, и он опрометью кинулся к дому. Спрятавшись за деревом, я слушала, как отец орет на него. Не помню, что он говорил, но не слова заставили меня замереть от ужаса, а голос – низкий, угрожающий, переходящий в злобный рык. Я опустилась на траву и обхватила колени, стиснув зубы от сознания собственного бессилия.
Это произошло пять с половиной лет назад, за два года и семь месяцев до его исчезновения и за год до того, как он стал жить с нами. За год до того, как он стал нашим братом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПУСТЫЕ ОБЕЩАНИЯ
На следующий день, четвертый урок.
У мамы имелось одно занятное правило насчет секретов. Когда мне было четыре года, она усадила меня перед собой и сообщила, что нет таких тайн, которые мне следовало бы хранить. Не прошло и десяти минут, как я отправилась прямиком к Джуду и объявила, что родители собираются подарить ему замок «Лего» на день рождения. Джуд разревелся, а мама снова попросила меня сесть и объяснила, что сюрприз – то, что рано или поздно станет известно всем, а секрет – тайное знание, которое ото всех скрывают. Глядя мне прямо в глаза, она сказала торжественным тоном, который приберегался для особых случаев, что в секретах нет ничего хорошего, и никто не имеет права просить меня сохранить что‑либо в тайне.
Вот бы она так же относилась к обещаниям! С ними у меня вечная проблема – стоит дать клятву, как тут же приходится ее нарушить, будто так гласит неписаный закон мироздания. Если папа берет с меня слово вернуться домой до определенного часа, можно не сомневаться: машина обязательно заглохнет или часы встанут. При этом родители упорно не желают купить мне мобильный телефон, так что позвонить и предупредить, что опаздываешь, тоже не выйдет.
Я серьезно: по‑моему, никто не имеет права ожидать, что я сдержу обещание, если этот кто‑то не принимает в расчет все обстоятельства.
К примеру, с какой стати Джуд заставил меня поклясться, что я не буду общаться с Дэниелом? Он не учитывает, что тот вернулся в нашу школу, к тому же понятия не имеет, какие воспоминания у меня с ним связаны. Я не собиралась заговаривать с Дэниелом, но слово, данное Джуду, внушало мне серьезные опасения, что именно это и случится.
Замирая от волнения, я долго не решалась войти в класс, потом наконец обхватила ручку влажной от пота ладонью, рывком открыла дверь и воззрилась на переднюю парту.
– Привет, Грейс! – послышался чей‑то голос.
Это была Эйприл. Она уже заняла свое привычное место рядом с моим и выкладывала на стол пастельные карандаши, энергично жуя жвачку.
– Ты записала вчера передачу про Эдварда Хоппера, которую нам задали посмотреть? Мой видик, похоже, накрылся.
– Нет, совсем о ней забыла. – Я быстро огляделась в поисках Дэниела. Линн Бишоп сплетничала с Мелиссой Харрис на последнем ряду. Мистер Барлоу трудился над очередной скульптурой, призванной восславить утилизацию отходов. Одноклассники по одному просачивались внутрь в ожидании звонка на урок.
– Вот черт! Как думаешь, будет сегодня тест? – спросила Эйприл.
– Это класс изобразительного искусства, здесь полагается рисовать под звуки классического рока. – Я обвела комнату взглядом в последний раз. – Сомневаюсь, что нас заставят писать какой‑то дурацкий тест.
– Что‑то ты не в духе.
– Ну, извини. – Я извлекла ящик с материалами из чулана и села на свое место рядом с подругой. – Просто задумалась.
Эскиз дерева лежал на самом верху. «Ненавижу!» – неубедительно произнесла я про себя, затем представила, как рву рисунок на части и выбрасываю в мусорное ведро. Вместо этого я взяла лист и провела пальцем вдоль безупречных линий, едва касаясь бумаги, чтобы не смазать угольные штрихи.
– Все равно не понимаю, что ты в нем нашла, – сказала Эйприл, должно быть, в шестой раз со вчерашнего дня. – Ты же говорила, что он крутой.
– Это было давно. – Я не сводила глаз с наброска.
Треск звонка возвестил о начале урока, и дверь со скрипом распахнулась. Я уставилась на нее, ожидая появления Дэниела. Сколько раз после его исчезновения мне мерещилось, что я вот‑вот наткнусь на него в торговом центре или увижу, как он сворачивает за угол на одной из городских улиц!
Но в класс вошел Пит Брэдшоу, которого назначили дежурным на четвертом уроке. Он помахал нам с Эйприл, затем вручил мистеру Барлоу записку.
– Вот кто настоящий красавчик, – шепнула Эйприл и помахала в ответ. – Поверить не могу, что вы с ним в паре на химии!
Я тоже едва не подняла руку, но вдруг ощутила, что у меня засосало под ложечкой. Пит положил листок на стол Барлоу и подошел к нам.
– Мы хватились тебя вчера, – сказал он, обращаясь ко мне.
– А что было вчера?
– Встреча в библиотеке. Мы готовились к контрольной по химии. – Пит забарабанил пальцами по столу в шутливом возмущении. – Вообще‑то, была твоя очередь угощать всех пончиками!
– Ой, – от смущения под ложечкой засосало еще сильнее. Я целый вечер просидела на крыльце, думая о Дэниеле и тая, как фруктовое мороженое, – и напрочь забыла о встрече и контрольной.
– Прости, так уж вышло. – Я вертела в руках рисунок.
– Ладно, главное, что ты жива‑здорова, – Пит ухмыльнулся и вытащил из заднего кармана тетрадь, свернутую в трубку. – Если хочешь, могу одолжить конспект на большую перемену.
– Спасибо, – я залилась краской. – Он мне пригодится.
– Рисуем, не болтаем! – прогудел мистер Барлоу.
– До скорого, – Пит подмигнул и выскочил из класса.
– Спорим, он пригласит тебя на рождественский бал! – прошептала Эйприл.
– С чего ты взяла? – Я тупо глядела на эскиз дерева, пытаясь вспомнить, чем собиралась заняться. – Не так уж я ему и нравлюсь.
– Ты что, слепая? – Эйприл невольно повысила голос, и мистер Барлоу метнул на нее гневный взгляд.
– Пастель в сто раз лучше угля, – быстро сказала Эйприл. Косясь на учительский стол, она зашипела: – Пит втрескался в тебя по уши! Линн говорит, что Мисти слышала от Бретта Джонсона, что Пит от тебя без ума и хочет позвать на свидание!
– Правда?
– Правда! – Она выразительно задвигала бровями. – Как же тебе повезло!
– Это точно. – Переводя взгляд с конспекта Пита на рисунок, я подумала, что и впрямь должна радоваться своей удаче. По меткому выражению Эйприл, Пит – «универсальный гений»: красивый, на год старше, играет в хоккей, да к тому же редкий умница… не говоря уже о том, что он лучший друг Джуда. Но при чем же тут везение? Какое отношение имеет удача к тому, что кто‑то находит меня привлекательной?
Прошло двадцать минут, но Дэниел так и не появился. Барлоу поднялся из‑за стола и воздвигся посреди класса, оглаживая закрученные усы, что обрамляли его двойной подбородок.
– Пожалуй, сегодня мы попробуем кое‑что новенькое, – сказал он. – Проверим не только ваши творческие способности, но и эрудицию! Как насчет контрольной по Эдварду Хопперу?[3]
Класс разразился досадливым стоном.
– Вот дерьмо! – шепотом выругалась Эйприл.
– Вот дерьмо! – эхом отозвалась я.
Большая перемена.
Мистер Барлоу вновь и вновь раздраженно откашливался, раздавая проверенные контрольные. Вернувшись к своей скульптуре, он принялся судорожными рывками наматывать проволоку на банку из‑под пепси. Когда прозвенел звонок на большую перемену, он стремительно покинул класс вместе с большей частью учеников.
Мы с Эйприл остались. Сдвоенный урок изобразительного искусства для особо одаренных делился пополам обеденным перерывом, но мы были самыми младшими в группе и потому обычно трудились даже во время большой перемены, дабы показать мистеру Барлоу, как мы ценим возможность заниматься по усиленной программе. Впрочем, иногда Джуд приглашал нас пообедать вместе с ним и его друзьями в кафе «Роуз‑Крест» – излюбленном прибежище модных старшеклассников за пределами школьной территории.
Эйприл доводила до совершенства штриховку роликовых коньков, нарисованных цветной пастелью, а я пыталась вникнуть в содержание Питова конспекта. Однако чем больше я пыталась сосредоточиться, тем быстрее слова на тетрадных страницах сливались в неразборчивые кляксы. Тревожное чувство, возникшее ранее, ворочалось внутри меня, пока не превратилось в кипящую ярость и не вытеснило все остальные мысли. Как смел Дэниел явиться после стольких лет и снова пропасть – ничего не объяснив, не попросив прощения, не поставив точку?!
Я знала, что на отсутствие Дэниела найдется миллион причин, но мне до смерти надело оправдывать его. Что бы он раньше ни творил: крал мои школьные обеды, дразнил меня до слез, забывал вернуть мои рисовальные принадлежности, – я всегда прощала его, списывая все на тяжелое детство. Но последняя выходка перешла все границы. По какому праву он снова ворвался в мою жизнь? Из‑за него я огорчила родителей и брата, подвела Пита, завалила контрольную и скорее всего опозорюсь на химии. Какая же я дура! Потратила столько времени зря, думая о нем, а он даже не соизволил прийти. Теперь, пожалуй, я даже не против увидеть его еще один раз – чтобы как следует наорать на него и влепить пощечину, а то и хуже.
Эскиз дерева, преображенный рукой Дэниела, словно дразнил меня своим совершенством. Не в силах больше смотреть на изящные, выверенные линии, в которых так и сквозило превосходство, я отнесла рисунок к мусорному ведру и бесцеремонно запихнула его внутрь, сказав на прощание: «Счастливо оставаться!»
– Ты совсем спятила, – сказала Эйприл. – До сдачи домашнего задания осталось меньше часа.
– Все равно это уже не моя работа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТАБУЛА РАСА
Послеобеденное происшествие.
Когда перерыв закончился, я взяла чистый лист бумаги и быстро набросала портрет своего любимого плюшевого мишки. Эскиз не дотягивал до моего обычного уровня – по правде говоря, даже в девять лет я рисовала лучше, – но мистер Барлоу был неумолим, когда дело касалось не сданных в срок домашних заданий. Сказав себе, что «сырая» работа все же лучше, чем ничего, в конце урока я положила свое скороспелое творение в самый низ стопки рисунков, выросшей на столе мистера Барлоу.