Анн Анселин Шутценбергер 11 глава

И*

 

 

И добавляет:

– Я хочу остановить это, но не могу! Я говорила об этом с нашим врачом, и он тоже очень беспокоится за дочь.

Я прошу ее подробнее рассказать об истории своей семьи, и, в ходе разговора мы изображаем на доске ее психогенеалогию, геносоциограмму.

Мы работаем с ней над тем, что происходит в течение не­скольких поколений, и терпеливо ищем выдающиеся события в жизни прапрабабушек и прапрадедушек, поднимаясь все выше во времени – Третья республика, империя, революция (полу­чается семь – восемь поколений за два века).

Это земледельцы, перемещались они мало. Крестьяне Са­войи во время революции прятали у себя священника, после террора тот вышел из укрытия. Он их отблагодарил – благосло­вил, сказав: «Да будет старший ребенок в каждом поколении вашим хранителем».

С тех пор вот уже два века старший ребенок в каждом поко­лении становится как бы «небесным ангелом» и охраняет их покой.

И эта женщина с тоской переживала смерть детей в каждом поколении как своего рода необъяснимое проклятие семьи.

Любая система зависит от своей экосистемы. Я стала раз­мышлять о контексте и о референтных рамках этой семьи в те времена и сейчас.

Я долго говорила с этой дамой и объяснила, что все можно понимать иначе, что есть разница между благословением и про­клятием, что фразу: «Старший ребенок в каждом поколении будет вашим хранителем», можно истолковать по-разному в за­висимости от используемой референтной рамки. Следователь­но, если вдруг дочь стала бы врачом или медсестрой, она могла бы заботиться о матери, когда та станет старой или заболеет. Заботиться о семье можно по-разному... Либо лечить (врач, медсестра, фармацевт), либо быть полезным членом общества, помощником (булочник, земледелец, жандарм, нотариус, бан­кир... кюре, монахиня, психотерапевт...).

Итак, мы поместили фразу и предсказание в другую смысловую рамку.

Д64

С тех пор что-то изменилось в ее видении, в жизни, и ма­лышка поправилась. Десять лет спустя она по-прежнему жива и хорошо себя чувствует. Впервые со времен революции стар­ший ребенок в этой семье не умирает.

Повторение событий в каждом поколении вот уже две сот--ни лет – как такое возможно? Почему? Что происходит? Где это записывается в семейное и персональное бессознательное? Как осуществляется передача! Что это – разновидность энграм-мъй Какой в этом смысл?

Как прервать цепь?

Почему и как слово (терапевтическое) ее останавливает?

Что происходило в этой семье, чтобы старший ребенок уми­рал? Это серьезные, ответственные люди. Они живут в хоро­ших условиях, заботятся о своих детях.

Что происходит, почему со времен революции до наших дней, т. е. в семи поколениях, что-то не срабатывает и старший ребенок заболевает, получает ранение и умирает?

И почему, когда мы прояснили и переосмыслили фразу, про­изнесенную священником, этого больше не происходит?

Как будто у семьи не было права знать и говорить и в то же время не было права забывать. Надо было, чтобы обо всем этом давали знать, но не говоря открыто, даже не зная то, что это из­вестно и передается, – дьявольски довлеющая двойная связь {double bind), двойной гордиев узел.

Мы обнаружили здесь главную характеристику этой тайны. Ги Ауслоос15 (Guy Ausloos) так же, как и мы, отметил, что ее запрещается и знать, и не знать одновременно.

Все происходит так, как если бы бессознательное имело хо­рошую память и старалось одновременно и напомнить факты, и нанести удар – не говоря, не объясняя. Но то, как бессозна­тельное указывает на событие, зависит от того, как семья по­нимает и интерпретирует происходящее и реагирует на него.

Контекст, как и жизнь, видны, их можно прочесть, интер­претировать в определенном контексте, в заданных рамках. Можно что-то взять из одного контекста и перенести в другой контекст или рамку, и та же фраза будет освещаться по-иному,

 

15 Ausloos Guy (1980),«Les secrets defamille», in Annales de psycbotherapie: changements systemiques en therapie familiale, Paris, ESF, 62-80 (collectif)-

 

можно изменить рамки события – проклятия, и оно станет бла­гословением.

То же самое можно, кстати, увидеть и в случае рака в после­дней стадии. Из непреодолимой ситуация может стать трудно­преодолимой и даже просто трудной, но захватывающей при попытке ее преодолеть (понятие hardiness – стойкость), как подтверждают своим примером люди, выжившие в концентра­ционных лагерях,

Удивительно обнаруживать в геносоциограммах эти повто­рения, прослеживающиеся из поколения в поколение, как если бы что-то произносилось. Это происходит на «другой сцене», как выражались Фрейд* и Гроддек, но протянутая красная нить ведет нас дальше за кулисы.

Конрад16 уже сказал, что «все происходит так, будто огром­ная, мощная и невидимая рука была готова опуститься на чело­веческий муравейник, схватить каждого из нас за плечи, столк­нуть головами, разбросать в неожиданных направлениях к не­избежным целям наши неосознанные силы, как будто сверхъе­стественная сила ведет нас к нашей судьбе».

А когда занимаешься серьезными физическими болезнями типа рака, то замечаешь повторения и\значимые связи при со­ставлении геносоциограммы – полного генеалогического древа с указания имен, семейных связей, болезней, несчастных слу­чаев, основных событий в жизни, памятных мест, крупных из­менений в жизни, разрывов и перемен.

Указывая на эти повторения и освещая их, можно улучшить ситуацию, когда пациент тяжело переносит трудный период уяз­вимости. Перегруппировав по-иному, изменив жизненный сце­нарий по отношению к болезни и смерти, многочисленным несчастным случаям или неудачам, можно сделать его позитив­ным, и тогда клиент сможет вновь стать действующим лицом, делать выбор и, наконец, жить.

Переосмысление серьезной болезни в повторяющихся се­мейных ситуациях придает им иной смысл и часто изменяет течение болезни.

 

* См. Приложение: «Оно говорит с другой сцены», с. 209.

" Беседа, записанная на кассете в Центре ПомПиду в Париже во время выставки Дали в 1980-х гг., и автобиографический труд «Как становятся Дали».

 

Я не хочу сказать, что непременно удастся предотвратить смерть или драматические последствия несчастного случая. Но можно иначе относиться ко всему.

Часто все утрясается, и человек преодолевает уязвимость, когда получает возможность поговорить о том, что произошло. Ситуация расшифровывается, когда выстраивается «красная нить» событий и клиент следует за ней, когда события ставятся в определенные рамки, представляются иначе, когда говорят о тайне, когда добираются до невысказанного. Иногда удается дифференцировать семейную привязанность, уважение, лояль­ность по отношению к семье и идентификацию с другим («не­видимую лояльность семье») в такой степени, что человек пе­рестает жить жизнью другого или умирать, как и он. Это часто выявляется, когда сталкиваешься с синдромом годовщины.

В моей терапевтической практике, особенно с тех пор, как я стала заниматься трансгенерационном анализом, встречались семьи, в которых повторялись болезни, несчастные случаи или невольная смерть в одном, двух или даже нескольких поколе­ниях по непонятным причинам, но клинически это констати­руется как «отметина на теле».

Я беру на себя смелость утверждать, что работа по выявле­нию связей и повторений и их декодированию придает смысл событиям и позволяет управлять ими. Когда начинают видеть и понимать, появляется смысл, меняется контекст, из глубины проступает новая форма, все изменяется: человек дышит, из­бавляется от груза прошлого, часто меняется его тело и жизнь. Он становится другим... а иногда приходит и выздоровление.

Ван Гог, Дали и Фрейд: замещающий ребенок и ребенок восстанавливающий

Необъяснимые факты замечены и в тех случаях, когда речь идет о «замещающем ребенке», т. е. том, когда зачинают ребен­ка, чтобы заменить недавно умершего маленького ребенка иди родственника. Часто новорожденного называют именем покой­ного и/или он рождается в годовщину смерти, хотя траур не был совершен.

Если об этом покойном не вспоминают и не оплакивают его, то жизнь замещающего ребенка проходит не самым счаст­ливым образом.

Один из самых потрясающих примеров – жизнь художника Винсента Ван Гога, родившегося 30 марта 1852 г., ровно через через год после смерти старшего брата, тоже Винсента. В семье не хотели о нем говорить, но ребенку передали без изменений его двойное имя – Винсент-Вильгельм. Жизнь у Винсента Ван Гога была трагической, как будто кто-то запрещал ему суще­ствовать. Его сводный брат по отцу, Тео, с которым он был очень дружен и который очень любил его, женился. У него родился ребенок, и он назвал его Винсентом-Вильгельмом, именно из любви к брату. Несколькими месяцами позже Тео пишет брату-художнику о своем сыне: «Я надеюсь, что этот Винсент будет жить, сможет реализовать себя». Получив это письмо, Винсент Ван Гог покончил с собой. Как будто для него не могло быть двух живых Винсентов Ван Готов одновременно. Как будто брат указал ему на несовместимость присутствия обоих.

Это пример замещающего ребенка, который занял место умершего, не оплаканного во время траура, и ему не хватило места для жизни. Этот замещающий ребенок Даже не мог гово­рить о мертвом брате, он чувствовал себя в какой-то степени «узурпатором», поскольку занял место и имя, не ему предназ­начавшиеся.

Сальвадор Дали, напротив, сумел избавиться от своего пред­назначения замещающего ребенка.

С детства он хорошо знал, что другой Сальвадор Дали, «на­стоящий», был его старшим братом, «умершим малышом», на могилу которого его мама ходила плакать два раза в неделю. Тогда он решил с помощью одной проделки отделиться от пер­вого, умершего и похороненного Сальвадора Дали – такого послушного ангелочка. Сальвадор Дали – «замещающий ребе­нок», решивший не сдаваться, шестьдесят четыре раза перепи­сал знаменитую картину Милле «Вечерний звон» (крестьянин и его жена с опущенными головами, соединив руки, молятся на пшеничном поле над корзиной с картошкой), переделав ее на свой лад.

Д68

Когда картину Милле просветили рентгеном, то обнаружи­ли под корзиной с картофелем pentimento, «покаяние художни­ка* – гробик маленького ребенка. Милле рассказывал в своих мемуарах, что когда он хотел выставить эту картину с мертвым ребенком, то один друг посоветовал ему изменить сюжет, так как первоначальный был слишком грустным, что затруднило бы продажу картины... Тогда Милле закрыл гробик корзиной с картофелем. Услышал эту историю, Дали сказал: «Я всегда чуял смерть в этой картине».

Он думал над тем, кто он, и частично понял механизм вы-живания в качестве «замещающего ребенка»:

«Я прожил смерть прежде, чем прожил жизнь [...]. Мой брат умер за три месяца до моего рождения. Моя мать была потрясена этим до глубины души [...]. И в чреве матери я уже ощущал тоску моих родителей. Мой плод омывала адская плацента. Я глубоко пере­живал это навязанное присутствие, как будто меня обделиди любовью [...]. Этот умерший брат, чей призрак встретил меня, носил имя Сальвадор – как мой отец и я, и это не случайно... Я научился жить, заполняя вакуум любви, которая мне в действи­тельности не предназначалась» (Дали, 1973, 12-13).

Не могу удержаться, чтобы не привести в этой связи пре­красный отрывок из интервью японского романиста Кенжи Нагаками (France Huser, le Nouvel Olservateur, 25.07.199117), ког­да он вспоминает о смерти своего брата – человека вспыльчи­вого, которого он не любил: «Когда он умер... я испытал силь­ное чувство облегчения... Но его смерть меня преследовала, она без конца возвращается в моих романах, одновременно с моим чувством вины за ту радость, которую я испытал тогда. Я долго думал, что умру, когда мне исполнится двадцать четы­ре года – в этом возрасте покончил с собой мой брат. Эта дата приближалась, но родился сын, и он занял место моего по­койного брата. Тогда я понял, что не умру».

Ребенок, рождающийся после смерти, не обязательно ста­новится замещающим ребенком мертвой матери (погруженной

 

17 Книги Нагаками, вышедшие на французском: *Тысяча лет удовольствия» и Шоре с мертвыми деревьями», Париж, Файар.

 

в депрессию). Иногда, наоборот, это знак, что жизнь возвра­щается, набирает силы и радость с рождением ребенка-восста­новителя. Например, маленький Зигмунд Фрейд воспитывался как обожаемый единственный сын. Он родился через три ме­сяца после смерти свого деда Шломо Фрейда (1856). Но даже печаль, вызванная смертью его маленького брата Юлия, родив­шегося позже (1857-1858), и двадцатилетнего дяди Юлия, бра­та матери (тоже в 1858 году), не изменила его места любимца.

Но эта смерть младенца, возможно, наложила на него отпе­чаток в детстве. Можно предположить, что именно его он имеет в виду в анализе своего сна Non vixit, говоря о призраке (Фрейд 3. Интерпретации сновидений. 1926, с. 417): незаменимых людей нет; посмотри, это призраки – все, кого мы потеряли, возвра­щаются.

Если Зигмунд Фрейд упоминает о призраках, то Франсуаза Дольто говорит о невидимых существах и напоминает, что Жюль Лафорг часто приводил фразу Блаженного Августина: «Мерт­вые невидимы, но они не отсутствуют». Для нее невидимые мер­твые присутствуют вокруг нас и направляют наши действия. (Невидимки Дольто близки к Даймону\Сократа.) Это, возмож­но, другая интуиция, касающаяся способа передачи событий и, травм от поколения к поколению.

 

Сандрина и другие:

помечающая – помеченная годовщина

Анализируя историю двух братьев – Люсьена и Бернара, умершего и живого, мы уже говорили о синдроме годовщины и периоде уязвимости (тот же возраст, то же время года, даже дата совпадает день в день), о некоторых трудных событиях, болез­нях, несчастных случаях, смертях, «недомогании»...

«Мертвые хватают живых», – говорили римляне. Как будто мертвый ребенок или подросток толкает к смерти другого ре­бенка или подростка. Часто это становится драмой «замещаю­щего ребенка», о которой мы уже говорили.,

Грегори Бейсон рассказал мне в 1976 г., как его сильно по­разило самоубийство старшего брата в возрасте двадцати двух лет, которое произошло 22 апреля 1922 года. Мартин Бейсон выстрелил в себя из револьвера в центре Лондона на Трафаль­гарской площади в годовщину рождения своего старшего брата Джона (22 апреля1898 г. – 14 октября 1918 г.), который погиб во время Первой мировой войны.

Одна из моих студенток в университете Ниццы, назовем ее Сандриной, составляла свою геносоциограмму. Обрабатывая ее, она обнаружила как бы цепную реакцию в своей семье. Ее мать умерла от рака 12 мая. На следующий год ее дядя (брат матери) 12 мая попал в аварию и погиб. Позже она приходила ко мне, чтобы поработать над смертью своей бабушки, умершей есте­ственной смертью тоже 12 мая. Разбирая семейные бумаги, она обнаружила, что ее дед погиб 12 мая от несчастного случая, а двоюродный дедушка и крестный (деда) были убиты на войне 12 мая.

Она сама плохо себя чувствовала весной, с трудом дышала, и ее должны были оперировать 12 мая, дату хирург назначил случайно. Но она решила, что это уже чересчур и перенесла дату операции (закончившейся успешно) на более поздний срок.

После составления своей геносоциограммы Сандрина за­нимается генеалогическими исследованиями, чтобы выяснить судьбу предыдущих поколений, предков двоюродного дедуш­ки своего дедушки, чтобы понять, почему и как вновь и вновь возникает эта дата, связанная со смертью членов ее семьи раз­ных возрастов, помечающая всю их семейную жизнь.

Возьмем второй пример годовщины смерти, которая про­изошла не в семье, а у близких друзей, часто бывающих в доме. Это особая семья, столь же близкая, как кровные родственники. Те и другие принадлежат тому, что Морено называет «социальным атомом» личности, ее эмоциональным окружением, кого лю­бят или ненавидят, они существуют где-то в бессознательной сфере, в предсознании и сознании.

Конечно, к этому следует добавить любимых домашних жи­вотных. Часто бывает, что дети иногда на всю жизнь остаются под впечатлением трагической потери домашнего животного, часто не оплаканной совсем или оплаканной недостаточно. Так бывает и с одинокими женщинами: кошка, собака, попугай заменяют им детей, которых никогда не было или которые ушли из дома. Случается это иногда и с мужчинами, переживающи­ми из-за своей собаки.

Люди, животные или вещи (бабушка, няня, добрая соседка, собака, пианино, семейный дом, картина), составляющие «соци­альный атом», часто должны заноситься в геносоциограмму, но помечаться другим цветом.

Ливия и Мария – две сердечные подруги, они очень близ­ки со времен детства. В один прекрасный день Мария выходит замуж и ждет ребенка. Тогда Ливия тоже решает завести ребен­ка. Мария умирает в родах 27 декабря от очень редкого обостре­ния – фибринолиза; ее ребенок остается жив. Молодая мать-одиночка Ливия рожает ребенка через шесть месяцев. Ребенок Марии, должно быть, родился в день святого Сильвестра, его зовут Мари-Сильвен, а ребенка Ливии – Сильвен-Мари. Не го­воря о предсказаниях, следует напомнить, что Мария считала ребенка, которого она вынашивала, «предвестником беды» и полагала, что он принесет только печаль и проблемы.

Через десять лет, 27 декабря, выяснилось, что у Ливии рак, и ее тотчас оперируют. С тех пор у нее все хорошо.

За год до этого 27 декабря у нее случился вывих, достаточно серьезная неприятность, вынудившая ее две недели пользовать­ся костылями. Через год (т. е. одиннадцать лет спустя) она едет с семьей на зимние каникулы в горы и получает небольшую травму, катаясь на лыжах 27 декабря.

Еще через два года ей становится плохо, она испытывает со­стояние тревоги, смутного страха, как всегда в праздники, не выходит из комнаты и не встает с постели. Через три года, не­сколько месяцев спустя после операции, она едет в горы, пада­ет, поскользнувшись, и повреждает руку накануне Рождества, затем получает вывих плеча 27 декабря (тендинит из-за нового падения). Рентген показывает, что перелома нет, но она и ее близкие, испугались. Тогда она приходит ко мне, и мы начина­ем разговаривать обо всем этом: рисуем полную геносоциог­рамму, включая в нее весь «социальный атом», куда входит ее семья и близкие друзья. Подчеркиваем даты важных событий и выделяем красным повторяющиеся возрасты и даты. Повторения тем более бросаются в глаза, что мы помечаем красным связи между датами (социометрические связи).

Повторение 27 декабря становится очевидным для нее: от­ношения и связи между несчастными случаями, хирургичес­ким вмешательством и смертью близкой подруги – каждый раз «неприятность» отмечает эту преждевременную смерть, эту гру­стную трагическую годовщину.

Мы надеемся, что после работы по выявлению маркера го­довщины у Ливии больше не будет несчастных случаев 27 декаб­ря. Наверное, она сможет по-настоящему похоронить свою по­койную подругу и завершить свой траур по ней, ведь она его высказала, а не только оплакала и отметила действиями (тем бо­лее, что в то время ей не с кем было поговорить об этом).

Четыре других примера: мусульмане; Жак/Жаклин; понедельник на Пасху 1965 г. Изабель

след Севастополя;

Бессознательное по-своему рассчитывает годовщины и даты, что немаловажно.

Вот четыре маленьких примера.

Рассмотрим основные даты крестовых походов и текст Ами­на Маалуфа «Крестовые походы глазами арабов» (op. cit., 294):

«В пятницу 17 июня 1291 г., обладая подавляющим военным превосходством, мусульманская армия наконец силой проникает в осажденный город [Акр]. Король Анри [...] бежит на Кипр. Другие франжи захвачены в плен и убиты. Город сметен с лица земли.

Город Акр был вновь завоеван, уточнил Абул-Фида, в полдень на семнадцатый день второго месяца Юмада 690 года. Точно так Же в тот же День и час в 587 г. франжи взяли Акр у Салахеддина, зах­ватив в плен и затем убив всех находившихся там мусульман. Не странное ли это совпадение?

По христианскому календарю это совпадение не менее удивительно, так как победа франжей в Акре произошла в 1191 году с точ­ностью почти до дня за сто лет до их окончательного поражения».

 

Это был конец завоевания крестоносцами Египта, Сирии, Па­лестины.

На этом сведение счетов не закончилось. Восьмью веками позже 13 мая 1981 г. в Риме мусульманин Али Агджа стреляет в папу Иоанна Павла II, и ранит «главу церкви и виновника кре­стовых походов». Было бы упрощением говорить об этом лишь как о поступке одного мусульманина- фанатика. На самом деле, хотя и прошли века, следы произошедшего еще не стерлись из памяти, и мусульмане все еще говорят о геноциде.

Франсуаза Дольто-Маретт в своей работе «Автопортрет женщины-психоаналитика» делится воспоминаниями о том, что ее сестра Жаклин родилась почти точно в день годовщины смер­ти ее маленького брата Жака. Ее назвали, как и брата, в честь святого Жака. Жаклин также умерла молодой (Dolto, 1989).

В понедельник на Пасху (1965)

после случайной смерти в Севастополе (1855)

Наш милейший сосед Мишель разбился на велосипеде в по­недельник на Пасху по дороге в деревенскую церковь. Вместе с его семьей мы стали искать повторяющиеся события и увиде­ли, что его деда ранили весной, во время аварии, но в другой день (однако, проверив по календарю числа праздников, быва­ющих в разное время, мы выяснили, что это произошло на сле­дующий день после Пасхи). Поднимаясь выше по древу исто­рии семьи, мы увидели, что его прадеда судили за непреднаме­ренное убийство велосипедиста, который не остановился и на­летел на его машину. Прадедушку оправдали. (Проверив число, день и «скользящие» праздники, мы выяснили, что это про­изошло в понедельник на Пасху). Поднимаясь еще выше, на­шли предка-артиллериста, во время Севастопольской битвы18

" Много интересного можно было бы отметить по поводу сражения под Севасто­полем (27 марта 1854 г. – сентябрь 1855 г.), начатого вследствие трений по поводу свя­тых мест (царь защищал православных, император – католиков) и тайного признания НаполеонаIII царем Николаемвмае 1851 г. (Крымскаявойна, 1853-1855 гг.). Неожидан­ный франко-английский союз (против русских) приводит англичанина Реглана и фран­цуза Пелиссье к выбору 18 июня (годовщина Ватерлоо) для нападения на Малахов. Это обернется трагическим поражением, следствием которого будет смерть Реглана от хо­леры 28 июня, а Пелиссье возьмет Малахов 8 сентября 1855 г., что и приведет к миру (Lavisse, 1989, Histoire generate, t. X).

 

случайно погубившего канонира, который не до конца расслы­шал приказ...

В моей собственной семье дочь и все ее дети родились в ок­тябре, как и ее отец, – кроме старшей дочери, случайно родив­шейся в середине января. Занимаясь поисками истинной даты рождения Морено для одной из моих книг, я столкнулась с из­менениями дат жизненных событий, связанных с различием календарей по старому и новому стилю после сравнительно недавней «подгонки дат» григорианского календаря (чтобы вы­ровнять лунное отставание). В Центральной и Восточной Ев­ропе (в СССР) новый календарь был введен только в 1917 г. [см. примечание 7, с. 5i]. Я вспомнила тогда, что мы праздновали день рождения моей матери Изабель 25 января, но к концу жизни она упрекала нас в забывчивости: она родилась в Москве 13 января «по старому стилю», а воспитывалась в Монтрее (в Швейцарии), дата ее рождения изменилась и стала 25 янва­ря. К концу жизни она их путала. Итак, она родилась в ночь с 13 на 14 января (1892 г.) незадолго до полуночи (в документах записано 13 января), ее мама (моя бабушка) в то время танце­вала на балу в честь святой Татьяны, покровительницы москвичей, и моя первая внучка родилась с разницей в несколько часов того же числа, чуть после полуночи в ночь с 14 на 15 ян­варя (в документах записано 15), ее зовут Од-Изабель (а моя дочь не знает об этих историях корректировки календаря).

Ноэль: конфликты пищевых привычек и «диетической идентичности»

Супружеские и семейные конфликты не всегда связаны с межкультурными, межэтническими и межрасовыми браками. Они могут быть обусловлены и социально-классовыми разли­чиями (классовый невроз), различием политических, религи­озных взглядов или даже просто повседневными привычками. «Жаворонки» и «совы» трудно уживаются друг с другом, суще­ствуют конфликты между любителями открытых и закрытых окон, «стрекозами» и «муравьями», путешественниками и домоседами, между сторонниками классической музыки и рока, бывают даже конфликты любителей Баха и Вагнера или поклон­ников оперы и оперетты...

Многие конфликты связаны с деньгами, с бюджетом и эко­номическим бессознательным: кто и на что тратит (сколько муж, сколько жена), кто экономит, как решается вопрос бюджета и кто его ведет, как его делить, общий счет или раздельный. Мож­но использовать геносоциограмму и, как ее продолжение, ро­левую игру, чтобы прояснить, а затем и решить проблему.

В этом перечне банальных и повседневных вещей рассмот­рим пример «диетических конфликтов», часто связанных с «пи­щевой идентичностью».

Ноэль, студентка, заканчивающая учебу, будущий врач. Она француженка алжирского происхождения, по линии бабушки – испанка (в Испании вся кухня на растительном масле), по ли­нии прадедушки со стороны отца – уроженка Савойи (где гото­вят на сливочном масле). Она живет с мужем и сыном на юге Франции. Она происходит из простой семьи – отец был препо­давателем математики в Алжире, ему пришлось оттуда уехать в 1962 г., когда объявили независимость. В 1968 г. они обоснова­лись во Фрежюсе. По ее словам, надо было хватать чемоданы, иначе – конец.

Ее муж врач, он принадлежит к тому же кругу.

В родительской семье Ноэль любят поесть: отец ест много, любит мясо, но с тех пор, как у него появились проблемы с хо­лестерином, жена (мать Ноэль) посадила его на диету, вынуди­ла отказаться от мяса, есть вареные овощи, иногда чуть-чуть приправленные оливковым маслом.

Всю свою юность Ноэль прожила при жесткой диете и всю жизнь страдала от того, что «ест не так, как все». Единственной отдушиной было напроситься в гости к крестной, которая «ела все, нормально питалась». Она думала, что в браке ее желудок получит свободу, и пошла учиться на врача, «чтобы лечить сво­их родителей».

Ее муж, врач, меняет свои вкусы, даже пищевые пристрас­тия одно за другим и заставляет всю свою семью следовать его примеру и соблюдать диету: он очень строго следит за питанием их сына, которого кормят рисом и чечевицей. В диетах он столь же строг, как и мать Ноэль по отношению к отцу. Итак, Ноэль снова переживает тот же стресс и то же давление в отно­шении питания.

Ее муж сначала увлекается «инстинктотерапией»: ест все сырое, выбирая продукты на запах непосредственно перед тем, как сесть за стол (для хозяйки дома это лишняя проблема, так как приходится покупать больше, чем съедается, она готовит и подает еду, а часть ее выбрасывается). Затем он столь же убеж­денно и страстно переходит к макробиотике (в рационе оста­ются главным образом рис и пророщенные зерна, никакого мяса и рыбы), и это создает для хозяйки новые проблемы: проращи­вание зерна и долгое приготовление, закупки в специальных магазинах, не говоря уже о проблемах приема гостей и семей­ных обедов с друзьями, у которых другие, т.е. нормальные при­вычки.

Ноэль страдает от этого давления и социальной дифферен­циации, которая создает социальную дистанцию. Она уже пере­стала ориентироваться, теряется по поводу вкуса, запахов, гус­тоты и вида еды, запуталась в выборе посещаемых ею магази-

 

Упрощенная геносоциограмма «диетических конфликтов»

 

нов. Это становится поводом для частых споров, супружеских конфликтов и постоянной напряженности.

Но самая серьезная (и совершенно незаметная) проблема состоит в том, что ее муж, резко отрицающий мясо, лишает ее семейных корней, ее «диетической идентичности» – представ­лений о том, какая еда казалась «нормальной» ее отцу, что дол­жен есть «настоящий мужчина» (главным образом бифштекс с жареной картошкой). Ее муж лишает их сына этой важнейшей составляющей, отрезая таким образом от семьи, традиций и «пищевой, а также мужской идентификации». Эти пищевые запросы отделяют его даже от собственной семьи, которая счи­тает, что он «немного не в себе». В семье Ноэль женщина выби­рает пищевую идентичность и навязывает ее, в семье мужа это делает мужчина.

выводы

 

Верхний ярус тропического леса и человек

Углубление в геносоциограммы и трансгенерационный ана­лиз при современном уровне знаний и научных исследований может лишь дать выход на клиническую работу, целью которой является поиск повторяющихся ситуаций в семье, чтобы в слу­чае необходимости прекратить их, а также нарушений, вызван­ных невысказанностью, чтобы устранить и преодолеть их. Та­кая работа позволяет субъекту поставить перед собой жизнен­но важные вопросы.

Итак, очевидно, что каждый человек обретает идентичность с учетом собственной истории – как семейной, так и личной; обе они связаны с историческим контекстом, который лучше знать и активно использовать, чем пассивно испытывать его влияние на себе.

В конце XX века генеалогия вошла в моду. Мы живем в пе­риод радикальных трансформаций окружающей среды и наше­го образа мыслей, «обрамления» жизни и ее контекста. Как ска­зал Тоффлер, стресс – это своего рода «шок от будущего», ко­торое многие люди ожидают с тоской: ведь вокруг столько все­го неизвестного, в том числе связанного с выживанием нашей культуры, да и всей планеты.

Каждый тренер, каждый терапевт, каждый врач, к какой бы школе он ни принадлежал, сталкивается с трудными случая­ми, которые классические теории объяснить не в состоянии. Он встречается с тем, что человек «корнями уходит» в соб­ственную историю, часто скрытую, которая проявляется в осо­бые моменты, моменты «ясности» – на уровне речи или пред­ставления о «вещи» через тело (болезнь, несчастный случай, смерть).