Анн Анселин Шутценбергер 8 глава

Такая работа по реконструкции позволяет строить гипоте­зы (часто они оказываются верными), которые всегда следует проверять на месте.

У каждого из нас есть свой семейный роман, и каждая семья хранит истории, которые рассказывают и пересказывают – будь то мифическая история, сага или тайны.

Мы вее являемся наследниками этой традиции, точнее, на­следниками части этой традиции, этой истории.

Мы все метисы? Наследники двух культур

Мы все – метисы. Мы произошли от смешения двух различ­ных семей: семьи нашей матери и нашего отца. Даже если обе эти семьи живут по соседству на одной улице, если наши роди­тели – дальние родственники или коллеги, принадлежащие к одной расе, к одной религии, имеют один цвет кожи, происхо­дят из одной социальной среды, имеют равное социальное по­ложение, одну национальность, принадлежат к одной культу­ре, у них не обязательно совпадают вкусы в области кулина­рии, литературы, музыки, не одинаковы реакции на холод и жару, не одинаков образ жизни.

Обычно одна из двух семей в паре становится доминирую­щей, а вторая – как бы «приложением».

Очень часто мы наследуем одну культуру, а не две: есть до­минирующая культура, а есть «изгнанная» и «затертая».

Это отнюдь не просто. Часто дело осложняется тем, что в смешанных браках проявляются проблемы столкновения куль­тур.

Вспомним о том, как в великих государствах XIX века про­исходило собирание воедино различных культур (братоубий­ственные войны, религиозные и расовые войны), как в конце XX века пробуждался регионализм и национализм, повторялись «балканизация» и «межплеменные войны».

Отголоски этого взрывоопасного смешения культур (крос-скулыпурные явления) выявляются в процессе терапии и в трада-генерационных исследованиях.

Внебрачные дети, побочные дети. Примеры социального и семейного «стыда»

Часть человеческих проблем происходит из того факта, что люди могут принадлежать к семье «изгнанной», «отодвинутой» ца задний план, хотя внешне речь вроде бы идет о так называе­мых нормальных семьях.

Подобные примеры можно наблюдать в литературе. Что слу­чается с потомками людей, которые были «изгнаны, задвину­ты» (и что вызывает у них проблемы)?

В знаменитой пьесе «Дама с камелиями» Александр Дюма-сын изобразил драму, которая происходит тогда, когда моло­дой человек из хорошей семьи влюбляется в женщину из дру­гого круга, которая добивается места под солнцем, становясь «содержанкой». Маргарита Готье благодаря любви Армана Дю­валя как бы вновь становится девственницей, очищается и пол­ностью меняется. Семья Дюваля вмешивается, он не женится на Маргарите, и она (от этого) умирает. Задумаемся над тем, почему Александр Дюма-сын написал такую историю. Это был порядочный молодой человек, сын известного писателя, его хорошо принимали в парижских кругах начала века. Если вы посмотрите на фотографии Александра Дюма-отца, то замети­те, что у него были черные, немного курчавые волосы, которые он унаследовал от матери – уроженки одного из островов, а значит, от чернокожей бабушки. Он метис, цветной (квартерон). Иногда он страдал от того, что отличался от «других людей» в Париже, хоть и был модным писателем.

Можно сказать, что пьеса «Дама с камелиями» – свидетель­ство того, что отец Александра Дюма-сына страдал от того, что был вынужден скрывать историю своих цветных предков, хотя его привез в Париж настоящий отец, дворянин. Сын написал об этом страдании, которое отозвалось как эхо.

Напомним, что то же самое «литературное» явление встре­чается у Эрже: Серж Тиссерон, изучая капитана Хэддока, пер­сонаж историй о приключениях ТЬнтена, выявил, что их автор, Эрже, страдал от двусмысленной генеалогии (якобы его отец был внебрачным сыном и, возможно, благородных или коро­левских кровей) и сам Жорж Реми (в школе он подписывался инициалами R.G. – «эр-же»: Эрже) якобы излечился в процес­се сочинения историй.

 

Задачи геносоциограммы

• Ясно показать историю семьи4 – «нуклеарной» и изна­чальной, выявляя отношения между составляющими ее людьми.

• Обнаружить, что мир начался не с наших собственных ро­дителей, что они происходят из мира, который начал свое существование задолго до них, т. е. определить свое место в трансгенерационной перспективе и начать поиск своих кор­ней, своей идентичности.

• Выявить процессы трансгенерационной передачи и явления трансгенерационного повторения, например, «скрытую се­мейную лояльность», семейные тайны, мифы, совпадения, «синдромы годовщины».

• Понять последствия незавершенного траура, невысказан-ности, осознать такую ситуацию, как «замещающий ребе­нок», выявить работу «призрака» в семейном бессознатель­ном, «мертвой матери».

• Выявить различные семейные роли и те правила, которые стоят за ними, чтобы понять, каким образом в семье проявляются трансактные модальности. Затем указать, как мог внутри се­мьи передаваться жизненный сценарий или «кто чьих детей воспитывает», рассмотреть «повторы» в выборе специально­сти, профессии, «убегании», болезнях.

• Геносоциограмма, применяемая в основном в психотерапии, может также использоваться при подготовке профессиона­лов в области здравоохранения и социальной помощи.

Тема моего курса лекций в университете Ниццы в 1986-1990 гг., а в 1991 г. – и о тайне.

• Наконец, геносоциограмму можно рассматривать как ин­ституциональный инструмент, используемый, например, в промышленности и в больницах, в школах (на уроках ма­тематики).

Понимая, каким образом строилось взаимодействие субъек­та в группе, откуда он произошел, можно сделать ценные вы­воды о том, как он будет вести себя в институциональной груп­пе: о его месте и роли в группе, запросах, реакции на проблемы других (больных), взаимодействии со специалистами из числа лечебного персонала, значимости вербального и невербально­го поведения и т. д.

Но чтобы пользоваться этим инструментом, важно иметь хо­рошую базовую подготовку – уметь слушать собеседника и ра­ботать над собой с учетом этой перспективы.

Наконец, геносоциограмма является орудием познания са­мого себя, своей семьи, невидимых семейных повторений.

Составив собственную геносоциограмму, терапевт или пре­подаватель лучше узнает историю собственной семьи, лучше осознает, что может передаваться от одного поколения к друго­му. Зная эти факты, он сумеет лучше понять свое собственное функционирование, а значит, прояснить некоторые свои по­ступки. Он лучше поймет, откуда ему что-то слышится и что он может не услышать (например, о самоубийстве, разводе, вне­брачном ребенке, смерти от серьезной болезни или несчастно­го случая или ему слышатся разговоры о немцах, японцах, ара­бах, «иностранцах»...). Он может не доверять тому, что проеци­руется, продолжая прислушиваться к своим ассоциациям. Так он сможет лучше слушать, слышать, воспринимать.

МОЯ КЛИНИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА В ТРАНСГЕНЕРАЦИОННОМ МЕТОДЕ

 

Я редко занимаюсь индивидуальным консультированием – только в случае серьезных заболеваний (главным образом рак, иногда – СПИД), а чаще всего работаю в группе,

Я придерживаюсь мнения, что энергия, динамика, которые переходят от одного участника группы к другому, помогают людям уточнить, «вытащить», ухватить их проблему или даже выразить ее словами.

При работе в маленькой группе замечаешь, как жизненная история одних пробуждает воспоминания в других. Люди срав­нивают себя друг с другом, подогревают друг друга, пробужда­ют воспоминания: человек вспоминает, вновь переживает, ви-дит и, наконец, высказывается. После двух-трех интенсивных сессий, посвященных работе с геносоциограммами (от двух до пяти дней), участникам этих групп удается лучше понять свою семью, ее мифы, системы, свою историю, идентичность и то, что мешает им быть самими собой.

Роберт Музиль так пишет о семье в «Человеке без качества»: «Конечно же нужно, чтобы каждый индивид уже представлял собой определенное архитектурное сооружение, а иначе тот ансамбль, который они составляют, будет абсурдной карикату­рой».

Еще одно замечание, которое наводит на размышления. В группах, которые я веду, участвуют преимущественно женщи­ны, как будто представительниц этого угнетаемого большин­ства гораздо сильнее заботит поиск собственной идентичнос­ти.

Эта групповая работа занимает около двадцати часов и ук­ладывается в два с половиной дня, в «полумарафон» или в одну неделю.

Участвуют в ней люди из самых разных кругов. Среди них встречаются представительницы класса буржуа, чиновники, коммерсанты, врачи, социальные работники, медицинские се­стры, психологи, преподаватели, изредка священники или па­сторы, психотерапевты, неработающие жены-домохозяйки, иногда руководящие кадры промышленности. Нелегко объяс­нить простыми словами то, как людям, пришедшим с разными проблемами, имеющим различный кругозор, удается за корот­кий срок избавиться от запрета на высказывание того, что их мучает, того, о чем никто никогда бы не догадался. Они начи­нают рассказывать вещи, которыми никогда не делились с близ­кими (даже на сеансах психотерапии или психоанализа).

Нас больше всего поразило то, что во время работы в кли­нике складывались какие-то особые отношения, вырисовыва­лось сходство между различными семейными историями учас­тников, иногда в рамках почти одной и той же общей темы.

Удивляло и то, как все хорошо слушали в группе, как быст­ро возникала доброжелательность и эмпатия.

Отклик группы позволяет человеку, составляющему свою ге-носоциограмму, продвигаться дальше в своих открытиях, и па­раллельно каждый из членов группы получает помощь от того, кто излагает свою семейную трансгенерационную историю, чтобы понять свою личную геносоциограмму.

Например, во многих семьях происходили похожие исто­рии. Однако участники до начала групповой работы не были знакомы друг с другом, записались «случайно». И вот в других членах группы они вдруг находят отражения своих собствен­ных семейных событий...

Например, в одной группе было много сирот военного вре­мени, в другой – собрались молодые девушки и женщины, ока­завшиеся жертвами инцеста и/или изнасилования (отцом, бра­том, дедом, другом отца, поденным рабочим, соседом), в тре­тьей – было много детей моряков, погибших в море, отчего вновь всплывали названия потопленных кораблей («Руайяль»), морских битв, исторических событий.

Еще в одной группе было много случаев насильственной смерти: сестру одного из участников убили на автостоянке, двоюродный дедушка другой убил свою жену в приступе ревнос­ти, секретарша пострадала от взрыва бомбы в Париже во время покушения на улице Ренн (она была одной из двадцати ране­ных), самоубийством покончил жизнь дядя еще одной участ­ницы, у другой – муж крестной...

Еще в одной группе многие дети, прошедшие через благо­творительные заведения УССД*, имели опыт сильных пережи­ваний из-за своего положения безотцовщины (дети, родивши­еся у матерей-одиночек, или покинутые, или рожденные вне брака) или из-за того, что их бросила мать (они были усынов­ленными детьми)* Многих других участников воспитывали ба­бушка или тетя (хотя у них и были живы родители – мелкие коммерсанты, военные, странствующие актеры, дипломаты, от­правленные за рубеж руководители предприятий) либо их по­мещали в интернаты, неважно, по какой причине.

Обычно им приходилось переживать печаль и отчасти стыд из-за того, что мать или оба родителя отказались от них, что усугублялось страданием из-за расставания, когда родители вновь брали своего ребенка (детей) от бабушки, тети, няни. Еще тяжелее было переносить ситуацию, когда единственный ребе­нок воспитывался не матерью, а другими людьми. Такой слу­чай в семьях часто повторялся через определенное время.

Еще в одной группе были мигранты, эмигранты, перемещен­ные лица (внутри страны), изгнанники, и они, несмотря на раз­личия расы, культуры, политических взглядов (отличающихся, а подчас и противоположных), осознавали себя «братьями».

Группа, Мари и другие

Однажды я проводила в одном большом западноевропейс­ком городе семинар для нескольких человек. В нем участвова­ли дама из хорошей семьи, у которой были крупные неприят­ности с детьми и особенно с сыном; медсестра, у которой сна­чала был рак груди, а потом – костей; разведенная женщина, красивая и энергичная; преподавательница йоги; женщина-специалист в области генеалогии; психотерапевт.

 

 

Неважно, каковы были их семейное положение и профес­сия: у всех были проблемы, с которыми они уже не могли справ­ляться, настолько тяжелым был этот груз. Все они на первый взгляд казались миролюбивыми женщинами, ответственными, занимающими высокое социальное положение, всем им было около сорока лет (это тоже имеет значение – в жизненном цик­ле это тот период, когда возникают вопросы, предстоит пере­шагнуть определенный рубеж, это время, когда выросшие дети уходят из дома), в их геносоциограммах обнаружились «дыры», пробелы, травмы, а иногда и «призраки».

У одной женщины и ее дочери оказались проблемы со зре­нием, несмотря на то, что она принадлежала к семье, где в трех поколениях были блестящие офтальмологи. По линии же мужа существовало как бы обязательство работать вместе со своим отцом, что, вероятно, сын бессознательно не принимал, отсю­да проблема – подавленное состояние от «ощущения тяжести жизни» (наркотики, сигареты, алкоголь...). Это типичная се­мья, где для того, чтобы существовать, полагалось «внести за­лог». И все с улыбкой принимали то, что ради хорошего обра­зования приходилось выносить этот гнет, это внутреннее обя­зательство подчиняться семейным правилам. Но иногда неко­торым становилось невмоготу, тело бунтовало (в данной семье это проявлялось в виде косоглазия, приверженности к нарко­тикам).

Медсестра Клод, у которой был рак костей, развившийся после рака груди, носит то же имя, что и ее бабушка. Та тоже была медсестрой и умерла от лекарственного цирроза. И у нее была кома, которая произошла в 1944 г., когда поступило изве­стие о смерти! отца, подпольщика1, в концентрационном лаге­ре Маутхаузен (отец не был погребен в могиле, место его захо­ронения было неизвестно). Во сне ей всегда видится, как она едет в лагерь Маутхаузен, чтобы найти его могилу. По отцовс­кой линии Клод – дочь героя, но один ее дядя по материнской линии, о котором никогда не говорят в семье, был коллабораци-

1 Участник Движения Сопротивления во время немецкой оккупации в период Вто­рой мировой войны. Многие из них были арестованы, подвергнуты пыткам, угнаны, убиты Их считали героями.

 

онистом2[20]. Она предчувствует, что в семье о чем-то умалчивают, и страдает от этого. В детстве Клод всегда ощущала себя лиш­ней, думала, что не родная дочь, а усыновленная. Первое рако­вое заболевание появилось у нее вскоре после того, как она уз* нала, что ее дочь стала любовницей ее собственного любовни­ка. Она сумела «это высказать» благодаря нашей общей под­держке. Клод явно стало легче, она сказала: «Когда все это видишь, то очень больно, но когда об этом можно поговорить, боль проходит, становится легче».

Мари была любимым ребенком, веселым и беззаботным, как пташка. Но в семилетнем возрасте, когда умер ее дедушка по маминой линии (она присутствовала на похоронах), у нее на­чала болеть голова, главным образом по четвергам, воскресе­ньям и праздничным дням. Головные боли не утихали, хотя ее и водили на консультации ко многим врачам, и это несколько отравляло ее жизнь. В двадцать два года Мари выходит замуж за специалиста в области добычи нефти и более десяти раз пе­реезжает с места на место. Семь лет тому назад она оказалась свидетелем очень серьезной дорожной катастрофы, случившей­ся с двумя ее братьями, и с этого дня ей все мерещится рука старшего брата в мозгу другого. Все это создает проблемы, страх, Мари старается справляться с ними, как может. В тридцать три года она разводится, начинает с легкостью зарабатывать день­ги: «Тогда я впервые получила собственные деньги».

Двое ее детей живут у бывшего мужа, с которым Мари под­держивает дружеские отношения, но ее сын принимает нарко­тики. Внешне у нее все есть, но она говорит о том, что не жи­вет своей жизнью, а скорее выживает. У Мари по-прежнему сохранилось выражение лица счастливого ребенка, это «ее социальная маска», однако вся ее жизнь подчинена ритму ее го­ловных болей с их «любимыми» днями.

Мы с Мари работаем над историей ее семьи, вспоминаем, что могло ее травмировать и в детстве, и тогда, когда она стала взрослой женщиной, и выстраиваем ее геносоциограмму. Го­вори о деде и его смерти, которую мы проигрываем в психодра­ме, она испытывает сильное волнение (настоящий катарсис в психоаналитическом и психодраматическом значении этого слова); она разговаривает со своим дедом (вспомогательным «я») о том, как тяжело ей было и как сильно она испугалась в момент его похорон, объясняет ему И самой себе, что же про­изошло, вновь и вновь говорит ему о своей привязанности, за­тем у нее вырывается глубокий вздох облегчения.

После этих слов головные боли исчезают, и она начинает наконец жить.

У Маргариты свой успешный путь: она несколько лет зани­мается йогой, приобщившись к ней из любви к дочери, кото­рая долго жила в Индии. Затем изучает астрологию3, возможно, для того, чтобы понять, отчего в ее семье вот уже в трех поколе­ниях кто-то уезжает очень далеко. Сначала бабушка, куда – не­известно, затем ее брат – в Соединенные Штаты, наконец, ее дочь после долгих пяти лет скитаний в Азии окончательно осе­ла в Новой Зеландии. А затем, по мере того, как пробуждаются семейные воспоминания, в ее генеалогическом древе по отцов­ской линии обнаруживается такой случай: двоюродная бабуш­ка выходит замуж по очереди за трех братьев, первые два один за другим кончают жизнь самоубийством. Другая замужняя дво­юродная бабушка кончает жизнь самоубийством, бросившись в колодец. И, наконец, муж той, которая бросилась в колодец, женился на женщине, чей отец тоже покончил жизнь самоубий­ством, бросившись в колодец. Вероятно, можно задать себе воп­рос: «А не были ли эти случаи самоубийств в колодце, когда кто-то поддавался зову воды и миражей, первыми ласточками в этой серии путешественников в дальние края? (Конечно, это толь­ко гипотеза).

3 Я повторяю, что для меня астрология и искусство ясновидения, также как и Таро, являются искусством или времяпрепровождением, но не наукой, не психологией в ака­демическом и научно-клиническом смысле термина.

 

Вероника – учительница начальных классов, она живет в служебной квартире, ее уважают на работе. Однако она испы­тывает почти непреодолимое желание все изменить: работу, жилище, спутника; она рассталась со своим другом, поскольку ей хотелось бы жить с кем-то, кого она еще не встретила. Гене­алогическое древо, геносоциограмма Вероники являются ил­люстрацией того, что мы, терапевты, работающие в рамках трансгенерационного метода, называем «непомышляемое ге­неалогическое».

Традиционно различают сознательное, бессознательное и предсознательное. Отличают то, что проговаривается и продумывается, от того, что продумываете* и осознается, не высказы­вается, скрывается, замалчивается и передается как тайна, от того, что так трудно выразить и признать (неуловимое), от того, что ужасно настолько, что мы не смеем даже думать об этом (немыслимое)*.

Альбертина «чувствует», что попадает в семейную ловушку: ей явствентьвидится, что она должна «нести» тайны других. Ее геносоциограмма – это целый роман с неожиданными по­воротами, с тайнами, засевшими в каждой ветви семьи.

С материнской стороны в пяти поколениях женщины не вос­питывают своих детей, по крайней мере, одного из детей. Нача­лось все, кажется, в начале XIX века с девочки, которую усыно­вила и воспитала владелица замка, в семье про нее говорили, что

 

4 Говорят о передаче тайны или несказанного, того, что становится запретным, вы­тесняется, чего избегают упоминать и даже считают неуловимым или непомышляемым.

Обычно существует представление об аффектах и чувствах, когда есть возможность их психической проработки. Нов некоторых случаях событие рассматривается как столь серьезное и травмирующее или настолько преждевременное, что о нем не существует сколько-нибудь внятного умственного представления. Оно рассматривается как невоз­можное, немыслимое событие (непомысленное) и, таким образом, остается неотработан­ным, а Лишь оставляет сенсорные или моторные следы- телесные или психосоматичес­кие. Для многих современных аналитиков это скорее соответствовало бы преждевре­менному травматизму в возрасте, который не позволил бы психическую интеграцию. Напомним, что Франсуаза Дольто считала, что груднички, маленькие дети и собаки все воспринимают и интегрируют.

В самых общих чертах по отношению к событию, связанному с травмирующими переживаниями в прошлом, можно сказать, что бабушки и дедушки умалчивают и пере­дают невысказанное, что будет предугадываться детьми и станет для них тайной {невыс­казанным, непроговариваемым, неуловимым), а для их собственных детей (то есть внуков тех, кто пережил событие) оно будет непомышляемым.

 

 

она якобы и была настоящей матерью ребенка. И вот снова речь заходит о владелице замка, которая дарила отцу и дяде Эржэ пре­красную одежду. Говорят также, будто у бабушки Альбертины был тайный незаконнорожденный ребенок. Внешне у нее с мужем был идеальный брак, но в их отношениях ощущалась напряжен­ность. Он говорил ей: «Я физически воспрепятствую твоему Отъезду!» Она ему отвечала: «Тогда тебе придется меня убить». «У меня не было выбора, мне приходилось оставаться там, иначе он убил бы меня». Со стороны отца в давнем поколении якобы кто-то умер от желтой лихорадки, но в семье4 шептались о том, что он-де умер в психиатрической больнице (постыдные тайны та­кого рода в семьях скрывают, а от этой «невыеказанности» стра­дают потомки). Акушерка предсказала, что брат прадеда умрет новорожденным, у него были сросшиеся пальцы, и он уМер в полтора года. Альбертину, как и одну из ее сестер, воспитывал дедушка, учил их читать, писать, считать. Таким образом, здесь мы вновь встречаем ситуацию, когда по семейной «традиции» детей часто воспитывали другие люди, обычно бабушка с дедуш­кой (начало этому положил случай с неизвестной владелицей замка в начале XIX века, когда она удочерила девочку). Ее сестра была на третьем месяце беременности, когда воспитавший их обеих дедушка умер. Итак, роды сестры проходят в атмосфере траурной грусти. Она стала, по терминологии Андре Грина, мер­твой матерью5, т. е. живой, но похожей на мертвую, погружен­ной в свои грустные мысли. Дочь ее страдает психотическим рас­стройством. У другой сестры, которая воспитывалась в пансио­не с четырехлетнего возраста, случаются периоды бреда: она за­являет, что ее отец – немец.

Альбертина предчувствовала, чувствовала все эти тайны, те­перь она терпеливо обнаруживает их и может, наконец, выска­зать неуловимое и непомышляемое. От этого она испытывает об­легчение, но ей все еще не удается избавиться от пут «западни», которая хотела ее поглотить. Нужно еще раз поработать со всем этим.

Конечно, недостаточно выявить прошлую семейную трав­му, тайну или несправедливую смерть, чтобы радикально изме-

 

s «Мертвая мать», см. Narcissisme de vie, narcissisme de mort, Paris, Minuit, 1983.

 

нить жизнь или здоровье, но обнаружение проблемы, выска­зывание невысказанного, наконец, сама возможность выска­заться приносят облегчение и становятся первым шагом на пути к изменению.

Можно было бы продолжать ворошить прошлое и находить тайны, невысказанное, «трудные» события, примечательные ситуации, которые в той или иной степени оказывают влияние на последующие поколения, особенно на некоторых потомков.

Напомним, что многие исследования и школы работают над проблемой передачи: как, по отношению к кому, почему она осуществляется?

Я в самом начале говорила о том, что жизнь каждого из нас – это роман. Когда несущее нас генеалогическое древо имеет много «пробелов», «пустот», «белых пятен», это так или иначе негативно влияет на нас, мы не знаем, кто же мы на самом деле.

Каждый ощущает эту потребность найти свое место, как персонаж с картины Гогена: «Откуда мы пришли? Где мы? Куда идем?». Другими словами, по высказыванию Музиля, мы мо­жем являться лишь этакой «абсурдной карикатурой».

Вновь обрести свою идентичность. Передача

Клиника и научные исследования, посвященные «окину­тым детям, которых собрали в приюте для детей-сирот, дер­жали у себя сменяющие друг друга няни, а затем организация, занимающаяся социальной благотворительностью (раньше она называлась «Ассистанс Публик», теперь – УССД), пока­зали наличие психологических или психотических проблем, трудность или невозможность влиться в школьную либо про­фессиональную жизнь, как описывает, в частности, Мартина Лани и как видно из многих научных работ, проведенных подч моим руководством.

Эти проблемы встречаются также у «детей улицы», у детей матерей-одиночек, сменивших несколько «пап» (или «дядей»), в расширенных восстановленных семьях, где «они не могут опре­делить свое место». Но бывают исключения, таких детей аме­риканцы называют «несгибаемыми» (unbreakcable). Они обладают высоким запасом прочности, выдерживают все, даже кон­цлагеря (см. Борис Цирюльник).

 

Запас прочности

«Несгибаемые дети», которые выдерживают все, и проблемы их потомков

Иногда кажется, что некоторые дети, не имеющие отца, а ча­сто и матери, без семьи, без поддержки, выживают вопреки все­му. Об этих успехах психоаналитики (особенно те, кто их попу­ляризировал) «забыли», и работники социальных служб тоже. Они (ошибочно) продолжают говорить, что основа равновесия и идентичности создается с трех и до семи лет, И если этот пери­од прошел неудачно, то возникнут проблемы. Но уже Дж. Боул-би видел исключение в своем знаменитом исследовании, посвя­щенном покинутым детям, а недавно американские, а за ними и французские исследования (см. Борис Цирюльник) выявили случаи выдающихся семейных и профессиональных успехов де­тей, «воспитанных» на улице либо в концентрационных лагерях.

 

Базовая безопасность. Жизненный порыв

Возможно, этим детям удается выжить, потому что у них есть врожденный или скрытый стержень, связанный с огромной жиз­ненной энергией, которая позволяет им быстро подняться, – иногда благодаря тому, что они сумели найти замещающих от­цов или матерей или замену старшим братьям. Франсуа Тоскель, кстати, говорил о полиотцах и полиматерях в нашей со­временной цивилизации.

Это основы безопасности, они даются родителями или теми, кто с любовью их заменил, в момент рождения или научения: как не упасть, делая свои первые шаги (у животных это происходит при вылизывании). В противном случае получаются «недолизанные» медведи или неудачники по жизни и даже «смертники».

Некоторые встречи не только помогают, но и позволяют выжить и почти нормально развиваться, «открывая путь в жизнь»: дед, бабушка или сосед (соседка), занимающийся воспитанием родственник, учитель в школе, великодушный на­чальник, кто-то, заслуживающий доверия, или иной «помощ­ник» или «проводник», товарищ по несчастью или попутчик (везде, даже в концентрационном лагере, военном либо поли­тическом). Этот «кто-то» является столь необходимой палоч­кой-выручалочкой и позволяет поверить в жизнь.

Чтобы охарактеризовать таких несгибаемых детей, недавно придумали термин «запас прочности», который обозначает спо­собность достичь успеха, жить, развиваться, несмотря на про­тиводействие обстоятельств (несмотря на биологический отпе­чаток, который накладывает травма или рана).

Проблема проявляется у их потомства, поскольку травма, которая передается, намного сильнее той, которую получают, как это недавно обнаружили на примере дозировки кортизола. Исследовались рецепторы кортикоидов и секреций CRF (Cortico-Reliesing Factor), его уровень (как указано Цирюльни­ком, 1999) в четыре раза выше у потомков тех, кто перенес трав­му, чем у самих травмированных. Так и дети выживших во вре­мя Холокоста в три раза чаще страдают от посттравматических синдромов, чем их родители, которые в реальной жизни стра­дали и боролись (cm.R. Yehuda, 1995).

 

Что нужно сделать, чтобы узнать о своем происхождении?

На первом этапе в начале работы в трансгенерационной те­рапии предполагается определить, откуда я пришел, найти себя, понять, что досталось в наследство (свою идентичность). Это осуществляется при поддержке, теплом участии со стороны как терапевта, так и группы.

Воспоминания, реальные или с долей фантазии, обнажают­ся, а затем, на втором этапе, мы свободно находим свое место в этом ряду, и тогда можно расширить горизонты, представить себя в будущем, начать испытывать желания, потребности, вы­строить свой проект собственной жизни. Найти свою идентич­ность, свое «Я». По сути, всегда, с самого рождения стоит про­блема – перерезать пуповину, отделить Себя от Другого (мате­ри, семьи, как показывает Мюррей Боуэн). Подобное «рассоединение» приходится продолжать, чаще всего оно проходит' тяжело. В результате мы получаем свою собственную идентич­ность через долгое приобщение к родственным связям. Речь идет о зрелости, о взрослении после работы, связанной с само­развитием, или после психотерапии. Американцы вслед за Кар­лом Роджерсом называют это личностным ростом (growth – вырасти, повзрослеть, раскрыться).

Трансгенерационную работу только начинают понимать, и научные исследования, особенно статистические, пока чрезвы­чайно редки или вовсе отсутствуют (не считая диссертацион­ной работы Жозефины Хилгард 1953 г. на соискание ученой степени доктора психологии).

 

Как происходит передача?

Эта тема время от времени освещается, но еще далеко до объяснения того, как действует эта память, ее следы. Что это – генетическая память? Но как она функционирует?