Анн Анселин Шутценбергер 6 глава

ГЕНОСОЦИОГРАММ И СИНДРОМА ГОДОВЩИНЫ

 

Я начала интересоваться этой темой лет двенадцать тому назад под впечатлением от одного замечания, высказанного моей дочерью. Она сказала мне: «Мама, ты осознаешь, что ты старшая из двух детей (второй ребенок умер), и папа старший из двоих, второй ребенок умер, и я старшая из двоих детей, вто­рой ребенок умер... и с тех пор, как умер дядя Жан-Поль, я в какой-то мере опасалась смерти моего брата...» (Так и случи­лось.)

Я была в шоке. Это правда, и то, что речь шла о несчастных случаях, о дорожных происшествиях, дела не меняло, скорее наоборот.

Тогда я стала перебирать в памяти всех родственников и об­наружила повторяющиеся случаи смертей: моя крестница – «сирота по наследственности». Ее мать уже в юном возрасте была сиротой, и ее дочь тоже. Мой любимый дед тоже рано ос­тался сиротой, будучи старшим ребенком в семье.

Потом я стала вести поиски среди родственников мужа в эль­засских архивах и на юге Франции, среди родни свекрови (она тоже была старшим ребенком в семье, где второй ребенок умер). Я привлекла себе в помощь семейное исследование, которое про­вел «кузен кюре» из Марселя в рамках своей диссертации, а за­тем – архивный поиск, выполненный в Провансе и в Париже настоящим специалистом в области генеалогии. И все для того, чтобы вьюснить генеалогию бабушек и дедушек для моих вну­ков. Каким большим сюрпризом было обнаружить корни в Нор­мандии, возле того места, где родители мужа дочери случайно купили домик, «оказавшись там проездом». Там я нашла корни семьи моей свекрови – фамилии были сходны: сто лет назад обе семьи носилиодну фамилию, вплоть до последней буквы – со­впадение и случайность конечно же.

Другая причина такой ориентации моих исследований связана с письмом, которое я случайно получила, хотя оно мне не предназначалось. Моя свекровь писала своей лучшей подруге и «по ошибке» (по Фрейду) вложила письмо в кон­верт с моим именем и адресом. Поскольку письмо начина­лось с обращения «Моя дорогая», то я дочитала его до кон­ца, пока не поняла, что оно адресовано не мне. Моя дорогая свекровь писала, что женитьба сына на «чужой» ее удивила и что она чувствовала себя со мной как с «негритянкой с пла­то», поскольку мы очень далеки друг от друга с точки зрения культуры и среды. Меня это удивило, ведь мы обе парижан­ки, обе из семей медиков и преподавателей медицины в уни­верситете. Тогда я поняла, что такое «привнесенная деталь» в традиционной семье, предки которой участвовали в крес­товых походах.

Невестка навсегда остается «привнесенной» (чужой). Это позволило мне заглянуть в устные традиции и неписаные семей­ные правила.

Правда, я в конце концов все же стала «сыном» для моего свекра (в его семье было принято, что женщины не работают, в моей** – работают) – я пошла по его стопам, получила от него «наследство»: тоже стала заниматься психотерапией и по­любила его Эльзас. Но от моей свекрови из Прованса я «пере­няла и приняла» только оливковое масло в салате, по-настоя­щему же меня так никогда и не приняли. Моя дочь (хоть и ро­дилась в Париже) училась в университете Страсбурга, «вернув­шись туда через сто лет»1.

 

Открытие синдрома годовщины

Другая причина моего обращения в исследованиях к лич­ностному и семейному, к тому, что я как бы случайно назвала

 

1 После переезда в центр Франции и Париж эльзасских франкофилов накануне немецкой оккупации (потеря Эльзаса – Лотарингии после 1870 г.).

 

психогенеалогией[15]2 и, главным образом, синдромом годовщины[16]3 – это случай, который я констатировала лет пятнадцать тому на­зад. Тогда я только начинала работать с людьми, больными ра­ком в финальной стадии, по методу Саймонтона так, как я его понимала в 1975 г., пока не появилась его первая книга. Я с удив­лением обнаружила тяжелейший рак у счастливой, цветущей новобрачной (она не переживала очень сильных стрессов) в том же возрасте (в тридцать пять лет), когда умерла от рака ее мать. С тех пор я всегда вела систематический поиск в истории се­мьи, когда занималась больным: нет ли повторяющихся собы­тий или проявлений «неосознанной, скрытой лояльности семье», неосознанной идентификации себя с ключевым, важным чле­ном семьи... И часто находила такие случаи – рак в том же воз­расте, что и у матери, деда, тети по линии матери, крестной, ког­да те умирали от этой болезни или несчастного случая.

Идет ли речь о неудавшемся действии? Больше он не работает (или почти не рабо­тает) в этой области. Я лично с ним не знакома.

Что касается совпадений, то забавно отметить, что я использовала этот термин в те же 1980-е гг. Если мои схемы и статьи по этому поводу были опубликованы, то отпеча­танная рукопись как бы «исчезла» в машине того человека, который ее набирал, вместе с моими записями и набросками, что задержало на два года публикацию моей книги (переписанной несколько иначе – в менее академическом стиле и не со всеми ссылка­ми, но в более доходчивом виде).

Это странное совпадение: исчезновение рукописей одновременно у него и у меня.

Доктор Жозефина Хилгард недавно скончалась. Именно в момент получения проб­ных оттисков я, наконец, нашла ее статьи, резюме которых даю в приложении.

 

Эти весьма многочисленные клинические замечания, эта интуиция были подтверждены статистическими исследовани­ями по синдрому годовщины, выполненными Жозефиной Хил-гард. Я узнала об этих исследованиях в 1991 – 1992 гг.

Жозефина Хилгард (врач и психолог), изучая карты всех боль­ных, поступавших в одну американскую клинику в течение не­скольких лет (1954 – 1957), доказала, что внезапное начало пси­хоза у больных во взрослом возрасте могло быть связано с по­вторением в семье травмирующего события, перенесенного в детстве, – потерей матери или отца по причине ее (его) смерти, помещения в психиатрическую клинику или несчастного слу­чая. При повторении контекста, когда ребенок взрослеет и ему самому исполняется столько же лет, сколько было его родителю (когда тот, например, попал в психиатрическую больницу), а его собственному ребенку исполняется столько же лет, сколько было ему самому, когда его мать, к примеру, умерла или попала в боль­ницу (двойная годовщина), – госпитализация в лечебное учреж­дение повторяется, и это «статистически значимо».

Я использовала одновременно генеалогическое древо и со­циометрические связи и то, что Морено якобы назвал геносо-циограммой в давнем разговоре, который я плохо помню[17]4 (но зато его помнила студентка медицинского факультета, беседо­вавшая об этом в Дакаре с моим коллегой и другом профессо­ром Анри Колломбом после возвращения из Америки). Неко­торые из нас вернулись к этому наследию в Ницце в 1980 г., его также можно отчасти проследить в работе другого ученика Мо­рено – Натана Аккермана, который занимается в Соединен­ных Штатах семейной терапией.

 

«Дети и домашние собаки знают все...»

Четвертая причина моего интереса – это первый очень дав­ний разговор с Франсуазой Дольто, когда после окончания моей учебы в университете в Соединенных Штатах я попросила ее

 

 

присутствовать в качестве супервизора на моих первых груп­повых занятиях психодрамой. Она спросила: «А ваша бабушка, прабабушка были раскрепощенными женщинами или же при­личными и фригидными?» На мой протест, что я этого не знаю и знать не могу, она возразила: «В семье дети и собаки всегда знают все, особенно то, о чем не говорят».

Это рассуждение Франсуазы Дольто стало моим первым вве­дением в область «трансгенерационного метода» и непредна­меренной, неосознанной семейной «передачи».

Обмены и взаимодействие

Следует также упомянуть тот факт, что до того, как я стала преподавать в университете Ниццы (в 1967 г.), у меня в Париже по четвергам регулярно собиралась группа психоаналитиков и психотерапевтов, чтобы побеседовать о своих подходах, поде­литься поисками, обсудить интересующие вопросы. Среди них иногда были Франсуа Тоскель, Ив Расин, Жорж Лапасад, Ни-коля Абрахам... Мы обсуждали проблему родовой передачи, Наследования еще до того, как появилась книга «Скорлупа и ядро».

Увлекательнейшие дискуссии с Маргарет Мид (в 1956 г.) и Грегори Бейтсоном (в 1972 г.) раскрыли мне глаза на антропо-г логический подход и метод наблюдения над естественным поведе­нием, который развивался во Франции в ходе формальных и неформальных встреч по «человеческой этологии» с Юбером Монтанером, Жаком Коснье и, главным образом, с Борисом Цирюльником. Частые обеды (когда я делала крюк через Сан-Франциско) с Юргеном Руешем (между 1957 и 1975 гг.) раскры­ли мне глаза на область «невербального», на язык тела, инте­ракцию и на то, как, наблюдая вблизи, можно почти угадать, что думают и чувствуют люди – по их невербальному поведе­нию, мимике и жестам, кинестетике, проксемии, гармонии и синхронности движений.

Эта работа по невербальной коммуникации углубила то, что я начала делать с 1950 г. в психодраме с Дж. Л. Морено и особен­но с Джимом Эннейсом, наблюдая, имитируя и используя язык тела при отзеркаливании, а главным образом – метод дублиро­вания протагониста, его «второго «Я», alter ego. Работа продол­жалась в течение десяти лет путем поисков и наблюдений, изуче­ния видеозаписей. Она стала темой моей докторской диссерта­ции в Сорбонне по невербальной коммуникации (197S).

 

Мой стиль работы

Для меня геносоциограмма, трансгенерационная контексту­альная психогенеалогия – это клиническая работа по наблюде­нию и синтезу, которая проходит в тесном сотрудничестве между «клиентом» (в том смысле, в котором этот термин употребляет Роджерс) и доктором «пси» (психотерапевтом, психоаналити­ком, психиатром и т. д.). Предполагается, что клиницист очень уважительно относится к прошлому своего клиента, имеет ос­трое «слух – зрение» и способен одновременно сконцентри­ровать свой интерес на клиенте, его истории, его речи и других способах самовыражения (например, на невербальной комму­никации). Он слушает то, что говорит клиент, и наблюдает то, что клиент «транслирует» через чувства и эмоции, и в то же вре­мя держит в центре внимания его мыслительные ассоциации, используя свой контрперенос и пережитое. Доктор должен од­новременно держать в центре внимания другого (клиента) и слу­шать свой «персональный радар» – быстро размышлять, схва­тывать на лету свои собственные ассоциации, использовать знания в области социологии, экономики, истории, искусства, для того чтобы при необходимости выстроить гипотезы и за­дать вопросы и таким образом «раскрыть» и «разговорить» кли­ента. И все это для того, чтобы «ухватить и потянуть крарную нить», структуру, конфигурацию, паттерн семейной жизни клиента и его личной жизни в том контексте и на том языке, который является характерным и отличительным для прошло­го его семьи и для его мифов именно в данной семье в широ­ком смысле слова.

Я использую для этого свою клиническую практику психо­аналитика (классическую, в духе Фрейда), групп-аналитика и психодрама-терапевта, мой «полевой» опыт психолога-социолога, клинициста и антрополога, работавшего на четырех кон­тинентах, свою привычку слушать, наблюдать, свой опыт в об­ласти вербальной и невербальной коммуникации – косвенно­го выражения чувств с помощью языка тела, позы, мимики и жестов, микросжатия мышц, ритма, остановки и возобновле­ния дыхания, способа двигаться, садиться и вставать, предпоч­тений в цвете, одежде, украшениях, прическе, стрижке, юве­лирных изделиях, синхронности жестов, открытия либо закры­тия тела (когда руки скрещены или перед собой кладут порт­фель). И все это для того, чтобы как-то выявить то, что представляется мне значимым.

И уже на основе этого значимого я пытаюсь «разговорить» клиента и побудить его к ассоциациям в процессе работы с со­бой и членами его семьи (в особом психотерапевтическом про­странстве).

На первом этапе я слушаю клиента, который рассказывает о себе и о своей семье, рисуя свое генеалогическое древо с ком­ментариями на доске (при групповой работе) или на листе бу­маги (при индивидуальной беседе и составлении анамнеза).

Таким образом, я использую методику, основанную на со­ставлении генеалогического древа, дополненного важными жизнен­ными событиями: брак, вдовство, развод, рождение ребенка, уход детей, переезд, смерть, разрыв, отрыв от своих (переезд, уход помощницы по дому/кормилицы/няни). Я использую опросник Холмса и Райх по основным жизненным событиям (life events) уже лет пятнадцать. За это время я дополнила его. С помощью опросника я устанавливаю «потерю объекта любви» и совпаде­ния возрастов и дат, синхронию и диахронию (синдром годов­щины либо двойной годовщины, например, возраст матери и возраст дочери в момент траура либо разрыва отношений), а так­же повторение этой конфигурации в следующем поколении или через одно поколение (работа ведется по трем – пяти поколени­ям), чтобы выявить болезнь или несчастный случай, особенно при хирургическом вмешательстве. Я использую методику пси­хогенеалогии или геносоциограммы при подготовке к операции или для борьбы с тяжелой болезнью, а также для того, чтобы пре­дупредить либо преодолеть отставание в школе.

К слушанию я добавляю свой интерес к истории и истори­ческим, художественным, социально-экономическим фактам, политическим, культурным, военным, даже спортивным со­бытиям, важным для субъекта, событиям, которые помогают окрасить контекст и часто придают ему дополнительный смысл.

Мне кажется важным слушать и смотреть, по выражению Фрейда, с «плывущим вниманием» и быть, как говорил Карл Роджерс, сконцентрированным на субъекте так, чтобы войти в его личный мир и видеть его, как говорил Морено, «его же гла­зами», а слышать «третьим ухом».

Так можно услышать то, что говорит клиент, и помочь ему придать этому форму: прояснить его цели, жизненный путь, его трудности, идентичность или скорее идентификацию и контри­дентификацию, предпочтения и неприятия, его модель мира.

Клиент оформляет это на доске или на листе бумаги, а мы ему помогаем, иногда расспрашивая в нужный момент и/или побуждая высказывать ассоциации, следуя за «красной нитью» его (наших) ассоциаций или связей (так мы используем со-бес-сознателъное того, кому помогают, и того, кто помогает, а так­же группы).

Геносоциограмма более сложна, чем генограмма. Она вы­являет социометрические связи, контекст, важные события, задействуя помимо всего прошлый опыт и бессознательное те­рапевта и клиента (его сны, оговорки, ошибочные действия, свободные ассоциации).

Я мыслю интегративным образом, поэтому использую од­новременно несколько концептуальных моделей.

1. Психоаналитический концепт скрытой лояльности семье Ивана Бузормени-Надя. В частности, выявление этой лояль­ности или неосознанной идентификации с членом семьи, час­то трагически погибшим или пропавшим. Я следую также его идеям о «долгах и заслугах», о «книге семейных счетов» и «спра­ведливости – несправедливости».

Это подводит меня к выявлению у клиентов затаенной зло­бы, обиды, связанных с тем, что кто-то из членов семьи или соседей отнял у них что-то (вспомните последние фильмы с Ивом Монтаном: «Жан де Флорет» и его продолжение «Ма-нон из источника»), возможному восстановлению утраченно­го, особенно если речь идет о попытках вернуть себе статус, потерянный кем-то из родных (часть классового невроза) – родственником, дедом, прадедом. Это может быть образова­ние, дом, ферма, завод и даже возвращение в тот или иной район, город или деревню.

Это важно даже через годы или века, как искупление гено­цида армян или желание арабов-мусульман вернуть себе боль­шую территорию: ведь спустя восемь веков об этом все еще го­ворят.

2. Концепции Абрахама и Терек, связанные со «склепом» и «призраком», который «внедряется» в потомка вследствие трав­мы, часто обусловленной несправедливыми событиями (род­ственник, умерший под Верденом в войне 1914-1918 гг., или погибший от газов в окопах, или же оставшийся без погребе­ния). «Склеп» и «призрак» часто связаны с семейными тайна­ми, которые рассматриваются как постыдные (убийство, инцест, тюрьма, помещение в психиатрическую клинику, разорение, внебрачные дети, туберкулез, рак или СПИД, проигрыш в кар­ты, потеря семейного состояния).

3. Семейные союзы с исключением некоторых членов {три­ангуляции Мюррея Боуэна).

4. «Замещающие дети», т. е. дети, которые были зачаты, что­бы заменить умершего (обычно ребенка, умершего в раннем детстве, но иногда и близкого родственника). Я устанавливаю соответствие и отмечаю на(геносоциограмме связи по дате, а также по возрасту, интересуюсь теми рождениями, которые связаны с трауром (обычно по отцу или по матери мамы). Иногда речь может идти о «несовершенном трауре» (Андре Грин привел пример «мертвой матери», т. е. матери, пребывав­шей в депрессии, либо трауре в момент рождения ребенка, а значит, для него она как бы отсутствовала, была как «мерт­вая»).

«Замещающие дети» (несовершенный траур) отличаются от «детей-восстановителей», которых принимают очень хорошо и в семье им отводится почетное место.

 

5. Школьные неудачи у способных детей, связанные с клас­совым неврозом, т. е. страхом или двойственным отношением – превзойти обоих родителей и/или оторваться от них в социаль­ном, а затем и в профессиональном плане. Эти неудачи часто бывают обусловлены трудностями, которые испытывают дети при достижении того культурного уровня, которого не достиг­ли родители (например, не сдавшие экзамен на степень бака­лавра), и неосознанным двойственным отношением родителей к их социальному продвижению, которое воспринимается как «предательство» своего класса или среды происхождения.

6. Я уделяю особое внимание синдрому годовщины: рожде­ние, свадьба, болезнь или смерть могут произойти в период (по возрасту и дате) годовщины события, важного для семьи или человека, – потери вследствие смерти, помещения в клинику или отдаления дорогого человека – члена семьи или друга, или любого другого «объекта любви». Это может быть и годовщина счастливого события (свадьба, рождение детей, получение при­зов, наград, праздник).

Я вмешиваюсь в процесс и часто перехожу к действиям, ис­пользуя четыре этапа:

а) наблюдать, смотреть, очень внимательно слушать; давать слово клиенту, который по памяти строит свое генеало­гическое древо, свою геносоциограмму;

б) выявить важный признак – вербальный или невербаль­ный, часто сублиминальный;

в) придать смысл этому признаку, который рассматривает­ся как значимый, важный (это работа со многими и раз­ными референтами), затем задать ряд наводящих вопро­сов работающему субъекту;

г) установить динамическую связь между значением и зна­ком, использовать эту связь для продвижения субъекта к его целям, желаниям, его модели мира. Для этого я пере­хожу от внимательного выслушивания к активному диало­гу, чтобы «подключиться» к тому, что кажется действен­ным для субъекта и его окружения, использую различные «сетки» интерпретации. Другими словами, мы имеем дело с интегративной психотерапией и интеракцией.

 

Материальные детали построения геносоциограммы

Требуется определенное время, чтобы по памяти выстроить свою геносоциограмму на основе генеалогического древа.

При нашем способе работы уделяют два-три часа на челове­ка, чтобы «разобрать» ситуацию и представить ее графически (с момощью геносоциограммы), найти путеводную нить -«нить Ариадны», за которую можно потянуть.

Во время первого индивидуального разговора с человеком, имеющим проблему, которую нужно решить, или с тяжелоболь­ным я принимаю его в конце первой половины дня или ближе к вечеру, чтобы предусмотренное время можно было превысить. Врачи, работавшие с нами, рассчитывают на час-полтора для первой беседы, например, с больным раком, и на возможность занять часть времени от своего обеденного перерыва.

 

Синдром годовщины

У бессознательного хорошая память, и, как нам кажется, оно любит семейные связи и помечает важные события жизненного цикла повтором даты или возраста: это синдром годовщины.

Мы нередко наблюдали, что рождение часто происходит тог­да, когда как будто надо напомнить о важном событии в семье, грустном или веселом.

Очень многие дети рождаются как бы для того, чтобы отме­тить годовщину (дня рождения или смерти) матери мамы[18]5, как бы напоминая о связи матери с ее собственной матерью (или отцом), о том же самом месте рождения, – как будто существо­вала договоренность между бессознательным матери и предсознанием ее будущего ребенка о том, чтобы эти даты рождения стали значимыми.

Таким образом, часто можно расшифровать смысл преждев­ременного или запоздалого рождения по отношению к важно­му члену семьи – мертвому либо живому.

Многие замещающие дети рождаются день в день в годов­щину рождения, смерти или похорон предыдущего маленького ребенка, мать которого не совершила траур, не оплака­ла его. Напомним, что психоаналитик Андре Грин нашел очень много случаев шизофрении у замещающих детей, рож­денных от «мертвой матери», т. е. грустной, подавленной либо находящейся в трауре (А. Грин, «Мертвая мать»). Ее присут­ствие мало ощущается (она как бы умерла). Достаточно час­то встречаются люди, которые в конце жизни «ждут, чтобы проститься со всеми», своего дня рождения (скажем, 60, 80, 95 лет) и предусмотренного в связи с этим семейного празд­ника, или свадьбы внучки, или возвращения сына из путе­шествия.

После события критического, печального, трудного или дра­матического, такого, как внезапная смерть молодых родителей в результате несчастного случая или помещение матери в кли­нику, часто спустя несколько лет происходит несчастный слу­чай, возникает серьезная физическая болезнь (например, рак), психотический приступ (дочь или сын заболевает, попадает в аварию, в психиатрическую клинику в том же возрасте, в кото­ром был умерший родитель). Это может произойти в день го­довщины (в том же возрасте) либо через десять или пятьдесят лет. Так часто и бывает в случае двойной годовщины: ребенок, ставший родителем и достигший того возраста, что и его умер­ший родитель, и в то же время его собственному ребенку ис­полняется столько же лет, сколько было ему самому в момент потери.

Жозефина Хилгард использовала термин годовщина для обо­значения этих специфических случаев психотических присту­пов, отмечающих возраст потери родителя и двойной годовщи­ны при наличии ребенка того же возраста.

Я намного шире понимаю термин синдром годовщины, так как часто наблюдала повторения несчастных случаев, браков, выкидышей, смертей, болезней, беременности... в том же воз­расте в двух, трех, пяти, восьми поколениях (т. е. «углубляясь» в семейную историю примерно на двести лет).

Легко перейти через два века, когда ребенок знает свою пра­бабушку и та рассказывает ему о своем детстве и о собствен­ной прабабушке. Так рождаются живые рассказы о революции или походах Наполеона – по рассказам пожилых род­ственников, портрету, медальону, картине, мебели, письмам, Библии...

Я широко иллюстрирую свои рассуждения клиническими случаями и рассказами о жизни (см. ниже «Рассказы о жизни»).

Участие в событии даже через свою смерть6 можно бессоз­нательно проигрывать по-разному. Некоторые отцы и матери ждут возвращения сына или свадьбы дочери, чтобы разрешить себе умереть.

Американские историки заметили, что второй и третий пре­зиденты США Томас Джефферсон (1743-1826) и Джон Адаме (1735-1826) умерли в один и тот же день (4 июля 1826 года), это пятидесятая годовщина подписания Декларации Независимо­сти (4 июля 1776 года). Как будто они ждали этой даты, чтобы поучаствовать в событии празднования пятидесятилетия и за­тем уйти через «смерть».

Некоторые семейные или исторические совпадения можно лучше понять как реакции на годовщины, как синдром годовщины и, я бы сказала, как выражение семейного и социального транс­генерационного бессознательного.

Некоторые люди каждый год в одно и то же время испыты­вают чувство тревоги и подавленности – отчего, и сами не зна­ют. Они не помнят, что это период годовщины смерти близко­го человека – родственника или друга, и не могут установить сознательное соотношение между этими повторяющимися фак­тами.

Многие люди перенесли операцию именно в день годовщи­ны смерти или несчастного случая с отцом, братом, родствен­ником. Это как бы случайное совпадение обнаруживается, на­пример, после постоперационных осложнений.

Вот почему я всегда считала важным рассказать о синдроме годовщины семейным врачам, хирургам, онкологам, психоте­рапевтам, социальным работникам, чтобы помочь в работе с их

 

6 Марлен Дитрих угасла б мая 1992 г. накануне открытия кинофестиваля в Каннах, который был ей посвящен, когда по всему городу развешивались плакаты с ее изображе­нием. Это, конечно, случайность, но некоторые поговаривали о совпадении. Сообще­ния о ее смерти были на первых полосах газет, и в знак почтения повсюду вне програм­мы шли фильмы с ее участием, включая все каналы телевидения.

 

пациентами, поскольку очень часты случаи, физической и психи­ческой уязвимости в периоды годовщины при мало понятных сим­птомах, неясных до тех пор, пока не выясняется их связь с го­довщиной.

Американский врач Джордж Энгель изучал это явление на себе (1975). Он описал, например, свой сердечный приступ в годовщину внезапной смерти его брата (сорока девяти лет) из-за остановки сердца. И в первую годовщину смерти у него са­мого был серьезный сердечный приступ. Можно высказать гипотезу о бессознательной идентификации с братом, вызвав­шей ту же физическую реакцию на стресс годовщины (страх смерти). Он реагировал таким же образом, правда, в меньшей степени. Джордж Энгель выжил и рассказал нам об этом. Он опубликовал статью, где описал свою тревогу в тот период (ему тоже было сорок девять лет). Оц пережил еще один тревож­ный период, связанный с синдромом годовщины, со страхом умереть в том же возрасте, что и отец (в пятьдесят восемь лет); бессознательно он «предпочел забыть» этот возраст, что­бы выжить.

Именно этот тяжелый временной отрезок – тот же возраст, в котором умерли отец, брат, мать и другой близкий человек, я называю периодом уязвимости, связанным со стрессом годовщи­ны (см. пример двух братьев, Бернара и Люсьена, выжившего и погибшего).

Часто внезапная смерть в разных поколениях впоследствии дает о себе знать в семейной истории через несчастные слу­чаи. Их серьезность убывает на протяжении ста – ста пятиде­сяти лет, как, например, в истории с несчастным случаем во время Севастопольской битвы (с. 173), или в истории с маль­чиком Роже и началом учебного года (с. 142), или с рождени­ем детей в тот же день в последующих поколениях (например, внуков у тех, кто бы ранен под Верденом [21.02.1916]). Они родились 21 февраля 1996 или 11 ноября. Это форма невиди­мой лояльности.

Таким образом, мы имеем дело с напоминанием о постра­давшем дедушке или двоюродном дедушке, раненом или уби­том на войне. А муки и травмы войны и прекращения боев после перемирия 11 ноября 1918 г. дают о себе знать через рожде­ние или непроизвольные выкидыши[19]".

 

«Невидимые лояльности» и «фракталы»

Как я уже уточняла, синдром годовщины может являться как случаем повторения того или иного семейного события в одну и ту же дату или в одном и том же возрасте, так и беско­нечного повторения одного и того же в нескольких поколени­ях (а иногда на протяжении жизни одного человека). Иногда речь идет о счастливом событии, а порой – о травматизирующем и тяжелом для семьи. Иногда нам (мне самой и кое-кому еще) удавалось прерывать цепочку событий (см. представлен­ные клинические случаи). Однако остается проблема поиска ответов на вопросы почему? и как? Какое можно предложить объяснение?

С 1950 г. я внимательно следила за работами Бенуа Мандель-брота, и мне пришла в голову мысль о связи этих повторений с «фракталами». Более того, в 1999 г. ко мне обратились несколь­ко специалистов по «теории хаоса» и «фракталам». Они пола­гали, что моя работа с носителями тяжелых заболеваний и син­дромом годовщины являлась или могла являться умелым при­менением теории «фракталов» для решения проблем, связан­ных со здоровьем. Иван Геррини (профессор из штата Бразилия, специалист по теории хаоса) утверждает, что бесконечное по­вторение одного и того же является «фракталом» точно так же, как и извилистые очертания берегов Бретани, конфигурация снежинки, головка цветной капусты, биения нашего сердца (исследования Бенуа Мандельброта, 1975,1959 —1997). Конеч­но же, хорошо и естественно, когда происходят нескончаемые повторения биения сердца (это признак жизни) или воспроиз­водства клеток, но что же происходит, когда нечто вдруг разла­живается и начинается нескончаемое повторение раковых кле­ток (и это ведет к смерти)? Что изменилось? Хотя можно ска­зать, что ничего не изменилось.

Именно теории хаоса и фракталов могут подсказать, что самое незначительное событие может «все» изменить (класси­ческий пример, приведенный в 1970 г. Эдвардом Лоренцем, изу­чавшим прогнозирование погоды, о взмахах крыльев бабочки (butterfly effect). Так вот, сам факт взмаха крыльев бабочки в Амазонии может привести к торнадо в Техасе, что подтвержда­лось на примерах явлений, имеющих как естественно-научную, так и комплексную природу: состояние биржи, движение на автомагистралях, динамика ионов и воды в почве, кровообра­щение человека, экономические кризисы и депрессии (в эко­номике), футбольные состязания и т. д. Мне бы хотелось при­вести ясный и очень простой пример.

Я писала, что не верю в случайность (никакой психоанали­тик в это не верит), и тем не менее... Однажды я сидела у себя дома перед экраном компьютера и выводила на принтер этот текст в одном экземпляре. Когда в приемнике кончилась бума­га, компьютер выдал соответствующий сигнал. Не отворачива­ясь от экрана, я протянула левую руку, заправила бумагу и... к моему великому удивлению, страницы начали переворачивать­ся, падая в корзину. Почему? Я не двигалась в своем кресле, вроде бы «ничего» не изменилось. И тем не менее что-то про­изошло, «остановив» одну последовательность и запустив дру­гую. Но почему? «Ничего не изменилось», что могло бы мною осознаваться.