Почему к жемчужинам восточного духа нельзя применить критерий объективного? Я думаю, что проблема в значительной мере коренится в соотнесенности субъективной и объективно-текстуальной смыслометафоры, т. е. в метафорической установке понимания субъекта и объективной метафорической интенциональности текста.
Чтобы проиллюстрировать это положение, приведу такую известную строку: "Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось...". В наше время Коржавин написал такие строки: "А там, в Москве, в пучине мрака...".
Между этими строками — больше ста лет, а такое впечатление, что между ними пролегли тысячелетия. Подумаем теперь, легко ли соотнести эти очень короткие тексты в едином акте понимания? И в первом, и во втором примере "Москва" — понимающая метафора, причем в первом случае эта метафора многозначно положительная, а во втором — однозначно отрицательная. Обе метафоры говорят с нами, они суть одно, но говорят они совершенно разное.
===
===
Возьмем в качестве другого примера известное тютчевское четверостишие:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать,
В Россию можно только верить.
Один человек скажет: да, замечательные стихи, Россия удивительная страна. При этом он будет иметь в виду положительный кон нотам России. Другой человек может сказать то же самое и при этом отрицательно относиться к России. Можно затеять диспут между этими людьми по поводу истолкования данного текста, ввести этот диспут в научные рамки, проследить аргументацию той и другой стороны, отметив при этом возможность различной интерпретации данного текста, выявить логику расхождения взглядов, т. е. создать научный текст, который не сможет вместе с тем выйти за рамки смыслометафорического поля.
|
|
На этом примере мы в огрубленном виде можем проследить исток проблемы востокоцентризма и европоцентризма, своего рода "детской болезни" востоковедения, когда дискуссии шли не по поводу событий и текстов, а по поводу того, кто прав или не прав с субъективно-метафорической точки зрения.
Как же нам выйти из-под власти смыслометафор, определяющих предпонимание текста?
Прежде всего надо помнить, что метафора имеет как бы двойной "закреп" удержания смысла и с субъективной, и с объективной стороны. В первом примере у нас метафоры "говорят" разное в силу объективной смыслометафорической интенциональности текста. Во втором один и тот же текст "говорит" разное в силу различий в субъективных смыслометафорических установках сознания.
Необходимо также иметь в виду то, что мы высказали раньше. Понимать культуру означает субъективно соответствовать ее метафорической достоверности, почувствовать этот конкретный способ организации мира в разумное и духовное целое душой. Мысленно идя по этому пути, мы даже в процессе научного поиска начинаем незаметно "втягиваться" в интерсубъективное поле метафоры. Соответственно в нашем дискурсе о культура мы начинаем приближаться к герменевтическому
===
===
полюсу, решающему проблему истолкования культуры негативно. Грубо говоря, чем лучше мы понимаем "Гиту", тем больше в нас традиционно индийского. Вот эта "индийскость" в какой-то момент может заслонить универсальные смыслы данного текста, т. е. свести наше философское истолкование к минимуму, усилив, наоборот, историко-филологическое или лингвистическое истолкование текста.
|
|
Что же нам делать? Метафизика отвечает просто: нужно знать. Нужно знать, что мы в состоянии понимать культуру, нужно знать, что культура может быть странной, абсурдной, неуместной и тем не менее великой и подлинной, нужно знать, что мы можем выйти за рамки смыслометафоры на простор метафизического опыта. Но и находясь на этом "просторе", необходимо знать, что в культуре и соответственно в тексте культуры всегда остается место загадке, неожиданности, в том, конечно, случае, если мы имеем дело с чем-то подлинным, настоящим.
Если мы все это проделаем и направим наш ум в область идеально-действительного, то увидим, что Тютчев символическим языком выразил очень правильное метафизическое наблюдение: объект веры не может постигаться рационально. В свое время Тертуллиан выразил сходную мысль, но как бы с другой стороны: "Верую потому, что абсурдно", т. е., добавим, неразумно, неуместно, неожиданно.
Дискурс текста "быть" и "должен"
Теперь, подкрепив наш ум метафизической уверенностью в том, что мы можем в принципе постичь общечеловеческие начала культуры, и внимательно присмотревшись к современному обществу, мы неожиданно обнаружим, что и в нем существуют "неуместные" тексты, удерживающие культуру "в месте" культуры, которые могут рассматриваться как аналоги традиционных текстов.
В начале нашего разговора я говорил о том, что в телесность современной культуры встроены метатехнические центры, которые помимо прочего отвечают за то, чтобы тексты не смешивались друг с другом, чтобы политические тексты существовали в парламенте, индустриальные — в промышленности и т. д.
|
|
===
===
Эти центры аналитики и принятия решений, кодирующие формализацию текстов, разобщают также и текст целостного знания, создавая строго диверсифицированные тексты знания — знание ученого, знание политика, знание врача, знание простого человека, знание "развлекающегося" человека и множество других подотделов знания, записанных в текстах.
Цивилизованный человек в своей жизни подчиняется этим кодам и считает неприличным или ненужным, нерациональным говорить о работе дома или на отдыхе или, наоборот, на работе — о домашних делах. Уже Лев Толстой замечал эту особенность рационального человека, сравнивая салон Шерер с механизмом: "Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину"6.
Пустопорожность светской речи, умение любезно говорить обо всем и ни о чем и у современного человека не просто признак глупости или бездушия, а результат воспитания, осуществляемого метатехническими центрами, в том числе, кстати, современным высшим образованием.
Но люди, конечно же, не механические существа, не роботы, поэтому они часто говорят о самых неожиданных вещах в самых непригодных для этого местах. Известен феномен дорожных разговоров, когда незнакомые люди в купе поезда, в машине, в самолете откровенничают друг с другом, открывают душу, просят совета.
Если вы посмотрите на это не как на разрозненную речь, а как на текст, то вы увидите, что люди в тексте массового сознания выступают в зеркальной оппозиции спрашивающего и отвечающего, что этот диалог строится как общение ради блага и очень часто это общение ради блага и должного.
По существу такое общение служит для прояснения все тех же фундаментальных вопросов: что делать? где благо? где правильный путь к нему? где правильное знание, чтобы быть и долженствовать? и т. д.
Если мы расширим ракурс и перейдем к форматным текстам массового сознания, например к текстам СМИ, эстрадным, сценарным, песенным и другим такого рода текстам, то мы увидим, что несмотря на формализацию, на технические и коммерческие ограничения, несмотря на нелепость, а порой грубость
===
===
и пошлость, все это архетипический, изначальный для культуры дискурс о бытии блага и должного. Человек всегда занят этим вопросом, пока он есть не что иное, как человек, даже тогда, когда о благе он думает неизмеримо больше, чем о должном.
Техногенное общество также не может избавить человека от ответа на этот вопрос и предлагает ему свои тексты, аналогичные традиционному тексту как формально, так и функционально. Самый важный из этих текстов — газета.
Газета — это конкретный и идеальный текст, т. е. это и конкретная газета, и одновременно форма, модель, по которой конкретная газета делается. Газета-модель создается как текст знания обо всем и для всех, максимально полного знания о мире. В то же время газета-модель отчасти эзотерична. Она обращается к своим читателям, любит загадки, сенсации, тайны. Газеты печатают слухи, разоблачения, признания, создают мифометафорическую ауру событий, накапливают различную информацию, хотят проникнуть во все тайны, все выведать, сотрудничают со спецслужбами и т. д. Внешне это объясняется коммерческими интересами, законами газетного жанра, престижем, требованиями свободного распространения информации и пр. Внутренне же это отвечает требованию традиционного текста или его аналога быть и знанием более тайным, чем сама тайна, и одновременно таким знанием, от которого "даже ужаснейший грешник... достигнет умиротворенья", если вспомнить нашу "Гиту".
С функциональной точки зрения, с точки зрения места и времени своего прочтения газета также имеет черты сходства с традиционным текстом. Газета — это текст, объединяющий различные области современной культуры. Ее читают все или почти все. Субъекты культуры, представляющие различные ее сферы, общаются между собой при помощи различных средств массовой информации, в том числе газеты как базовой модели всех средств массовой информации. Понятно, что при всех технических, эстетических и содержательных отличиях все средства массовой информации — газеты, журналы, радио, телевидение, компьютерные сети — имеют единую конструктивную матрицу, т. е. газету.
Общение субъектов культуры посредством этого текста, как правило, неуместно. Люди читают газеты за завтраком, за чаш-
===
===
кой кофе, в дороге, на остановке и т. д. Очень редко мы идем в какое-то специальное место, например в библиотеку, чтобы там почитать газету. Но и в этом редком случае мы не читаем газету, а используем газетный текст для получения какой-то специальной информации. Мы привыкли читать газету за завтраком или в дороге, в такой же обстановке мы слушаем радио, смотрим телевизор, говорим по телефону. Говоря нашим языком, мы совмещаем в обычной, привычной для нас культурной процессуальности противоречащие друг другу "блага", например "благо спокойно поесть" и "благо спокойно послушать радио". Мы не видим в этом ничего неуместного, ничего особенного, это входит в наши привычки.
Ф. Искандер когда-то смешно описал, как москвичи просто помешаны на прогнозах погоды, они бросают все дела, прекращают все разговоры и слушают прогноз погоды, как будто они все время проводят на свежем воздухе. Эта одна из многих забавных деталей нашего быта, такая же как наши увлечения модой или футболом, чтение газеты, просмотр телесериалов, болтовня по телефону и прочее, показывает, насколько фундаментально человек укоренен в тексте целостного метафорического знания, который удерживает культуру "в месте", в данном случае в месте техногенного общества.