(XX, 133-136)
В следующей песни Стаций объясняет паломникам значение этого землетрясения:
Дрожит она, когда из душ одна Себя познает чистой, так что встанет Иль вверх пойдет: тогда и песнь слышна.
(XXI,58-60)
Ударным событием в чистилище является взлет душ, удостоенных подняться на небо и способных туда воспарить. Дрожь и крик есть потрясение, производимое переходом души от времени к вечности.
Несомненно, Дантово чистилище является также временем страдания и испытания. Души чистилища, во всяком случае, лишены подлинного блаженства: радости блаженного лицезрения, поскольку, как печально говорит папа Адриан V:
Как там подняться ни хотел наш взгляд К высотам, устремляемый к земному, Так здесь возмездьем он к земле прижат
(XIX, 118-120).
шш К свету
Но чистилище целиком устремлено к высотам. Принять эстафету от Вергилия, чтобы проводить Данте в рай, Беатриче придет только в земном рае, только в тридцать первой песни кантики, но еще в преддверии Вергилий объявляет Данте:
Ты понял ли, не знаю: речь идет О Беатриче. Там на выси горной, Она с улыбкой, радостная, ждет
(VI, 46-48).
Схоласты задавались вопросом, демоны или ангелы занимаются душами чистилища. Данте без колебаний ответствовал: добрые ангелы, ангелы неба, ангелы Божии. Есть привратный ангел, отмечающий на лбу семь смертных грехов, а также в каждом круге по ангелу, который вводит туда души и паломников, а на выходе стирает грех, соответствующий преодоленному кругу.
Главное, несмотря на мрак, дым, ночь, - но это ночь звездная, - гора чистилища становится все яснее. Восхождение есть движение к свету. Между мраком ада и озаренностью рая чистилище выступает местом, окутанным светотенью, которая непрерывно светлеет1.
Сначала встающее на берегу моря солнце возвращает краски пейзажу и лицу Данте.
И я, поняв, к нему приблизил сам Слезами орошенные ланиты; И он вернул мне цвет, - уже навек, Могло казаться, темным адом скрытый
(I, 126-129).
Ясность исходит также от ангелов, несущих в чистилище небесный свет, разлитый на их лицах:
Я различал их русый цвет волос, Но взгляд темнел, на лицах их почия, И яркости чрезмерной я не снес
(VIII, 34-36).
В момент перехода на второй круг Вергилий видит солнце:
О милый свет, средь новых мне дорог,
Вождя мы видим лишь в тебе едином
(XIII, 16-21).
При подъеме со второго на третий круг Данте даже испытывает ослепление:
I См М Marti
Вергилий объясняет ему;
Как вдруг я ощутил, что в очи мне Ударил новый блеск, струясь продольно, И удивился этой новизне
<Не диво, что тебя еще слепит
Семья небес, - сказал он. - К нам в сиянье,
Идет посол - сказать, что путь открыт>
(XV, 28-30).
И наконец, земной рай купается уже в небесном свете; <Везде бежала тьма...> (XXVII, 112).
Происходит последнее очищение. Из одного фонтана истекают два потока: один из них, Лета, отнимает у человека память о его грехе, а другой, Эвноя (изобретение Данте), возвращает ему память о всем совершенном им добре (XXVIII, 127-132). Последнее слово Данте относится к процедуре покаяния и очищения, в которой память играет столь большую роль. Эта окончательная метаморфоза памяти тоже смывает грех. Зло забыто, сохранилась память только о том, что в человеке бессмертно, о добре. Здесь и память достигает эсхатологического порога.
Таким образом, Данте вступает в контакт с подлинной ясностью:
Поэт, завершив путешествие в чистилище, испивает воды Эвнои и с чистой душой достигает последнего стиха <Чистилища>:
О света вечного краса живая (О. splendor di viva luce etterna) (XXX/, 139).
Чист и достоин посетить светила (puro е disposto a salire alle stelle).
Смысл чистилища
История чистилища в христианском обществе не закончилась в начале XIV века. Его внедрение в основы христианского, в дальнейшем католического благочестия, его наиболее горячие, наиболее <славные> моменты датируются XV-XIX веками. К традиционным формам гласности (проповедь, письменный текст, где книга примет эстафету у манускрипта) добавился образ. Фреска, миниатюра, гравюра, художественные ансамбли капелл и особых алтарей дали наконец воображаемому чистилища возможность воплощения. Лишенные возможностей литературного бреда, терзающего некоторые видения потустороннего мира, архитектура, скульптура и живопись, обеспечивая чистилищу соблазны непосредственного видения, завершили триумф его локализации, его материальности, его содержания.
Не менее важным было развитие в плане верований и практик. Чистилище совершило ограниченное появление в завещаниях. Начиная с XIV века с большей или 'меньшей скоростью, большей или меньшей, в зависимости от региона, интенсивностью шло проникновение, граничившее порой с вторжением. Иной раз, чтобы восполнить упущения завещаний или подкрепить их обращением к щедрости верующих, вводились особые порядки. В южных регионах Франции, например, там, где продолжало существовать сомнение, если не сопротивление по отношению к индивидуальному осуждению и третьему месту, получила распространение <кружка для душ чистилища>, которую пускали по церкви во время мессы для сбора <денег верующих>, пополнявших особую кассу <помощи чистилищу>. Это явление замечательно исследовала Мишель Бастар-Фурнье1. Его можно рассматривать как частный случай общения святых. Зримые воплощения и новые практики раскрывали видоизменения, распространение связанных с чистилищем верований. Благочестие, которое выражалось через алтари и приношения по обету (ex-voto) душам чистилища, показывало, что впредь души не только обретают заслуги, но могут предавать их живым, возвращать, оказывать им свою помощь. Так была обеспечена переводимость заслуг, в чем сомневались и что чаще всего отрицали в XII и XIII веках. Система солидарности между живыми мертвыми посредством чистилища стала бесконечной циркулярной цепью, потоком совершенной взаимности. Круг замкнулся. С другой стороны, учреждение <кружки для душ чистилища> доказывало, что заступничества, помимо Дня Поминовения (2 ноября), идут на пользу всем усопшим, даже если верующий думал, что его пожертвование послужит прежде всего сокращению испытания <своих> покойников. Общение святых полностью проявило себя. Его применение генерализовалось.
В XIII столетии чистилище давало место лишь ограниченным формам духовности - если исключить великую поэму Данте. Святая Лютгарда была, пылкой заступницей душ чистилища, но, по-видимому, не связывала четко подобное благочестие с более глубоким потоком духовности, одной из зачинателей которого она являлась, в частности с поклонением Христову Сердцу> Исходившее из среды бегинок, это поклонение, 1 которое развивали Хаде-вийк и Мехтильда Магдебургская, а затем бенедиктинские монахини Мехтильда и Гертруда Хакеборнская, в конце XIII века вдохновляло главным образом монахинь Хельф-та в Саксонии. С Гертрудой Великой, умершей в 1301 или 1302 году, чистилище вступило в сферу самой возвышенной мистики и особых вершин (или глубин) мистицизма достигло со святой Екатериной Генуэзской (1447-1510), автором <Трактата о чистилище>.
1 M. Bastard-Fo ur nie in Annates du Midi, 1980, p. 5-7.
В догматической и теологической области также Между серединой XV и началом XVIII века чистилище окончательно утвердилось в доктрине католической Церкви, и снова в противовес грекам на Флорентийском соборе (1439) и протестантам на Тридентском соборе (1562). Тридент, как деяние больше теологов и правителей, нежели пастырей, бесповоротно включив чистилище в догму, сохранил существовавшую в XIII веке дистанцию от воображаемого о третьем месте. Не много места уделялось ему и в двух великих трудах, которые укоренили чистилище в теологии поеттридентского катехизиса - в трудах иезуитов Беллармина и Суареса.
Но чистилище обрело еще более масштабную жизнь в великих католических стилях XV-XIX веков. Существует-чистилище пламенеющей готики и чистилище devotio modernay разумеется, существует чистилище Контрреформации, но главное, быть может, чистилище классицизма, чистилище барокко и, наконец, романтическое чистилище и чистилище сульпи-цианское. Крупные исследователи отношения к смерти в XVI-XX веках, историки Филипп Арьес, Пьер Шоню, Франсуа Лебрен, Альберто Тененти и Мишель Вовель, не обошли вниманием чистилище в своих трудах. Но не всегда столь отчетливо, как хотелось бы. Это верно, что чистилище, великое неизвестное истории, является частью потустороннего мира, даже если речь идет о преходящем потустороннем, а не (по крайней мере, внешне) основной составляющей мысли о смерти, которая определяла основной горизонт их исследований. Тем не менее с XIII века, как я показал выше, чистилище меняло отношение христиан к последним моментам жизни. Чистилище драматизировало эту последнюю фазу земного существования, нагружая ее напряженностью, смешанной со страхом и надеждой. Главное, выбор между адом или раем, поскольку чистилище было гарантированным преддверием рая, мог определиться в последнюю минуту. Последние мгновения становились мгновениями последнего шанса. Вот почему я считаю что освещение отношений между чистилищем и? смертью в XIV-XX веках еще предстоит.
В момент завершения этой книги, в которой я попытался показать и объяснить формирование системы христианского потустороннего мира между ГУ и XIV веком, системы идеологической и воображаемой, меня охватило беспокойство. Я собирался подвести к мысли, что в этой системе самое главное место досталось элементу промежуточному, эфемерному, хрупкому и, тем не менее, основному: чистилищу, занявшему место между раем и адом.
Но является ли это истиной системы?
Может быть, стоит задаться вопросом: а что, если моторным, организующим элементом был как раз рай, так мало интересовавший историков и, когда я заглядываю в свое досье, представляющийся мне не столь пресным и монотонным, как о нем говорят. Эта равнина, орошаемая могучими реками, пронизанная светом, озвученная пением совершенной гармонии, окутанная изысканными благовониями, наполненная несказанным божественным присутствием, открывающаяся в квинтэссенции и бесконечном расширении эмпирея, остается миром, который еще предстоит исследоваты. Что, если, помимо чистилища, надежды и уверенности в спасении, потребности в более вариативной и более точной справедливости, более тщательной подготовки к совершенной чистоте, необходимой для последнего этапа <возвращения>, систему одухотворило обещание распятого Христа благоразумному разбойнику: <Ныне же будешь со Мною в раю> (Лук. 23:43)? I
Чистилище, несмотря на весь инфернальный образный ряд, сместилось бы к раю настолько, что двигателем христианского католического верования в потустороннее стала бы эта жажда неба, которая устремляла бы к нему души чистилища в непрерывной череде возвращений к Богу, отмеченной радостными ударами грома <Божественной комедии>.
В этой перспективе проблема блаженного лицезрения, лишение которого становилось бы скорее не нуле-
1 См. R.R. Gri, Paradisus CoeJestis, Paradisus Terrestris. Zttr Auslcgungsge-schichte des Paradisus im Abendland bis um 1200, Munich, 1977.*
Аджорнамснто (итал. <обновление>)- термин, означающий приспосабливание католической церкви к актуальным условиям.
вым пунктом чистилища, но последним берегом перед вечностью, выглядела бы недостаточно мною раскрытой за почти полным молчанием текстов. Не в <сверхдлительности> (Пьер Шоню), не в <биографическом приложении> (Филипп Арьес) надо было бы искать после земной жизни пространственно-временной ключ от чистилища, но в неизбежной пустоте перед блаженным лицезрением, перед вечностью. Был ли прав Иоанн XXII? Что, если чистилище было скорее предвечностыо, чем постсуществованием?
Но мое беспокойство проистекает от другого. Что, если в течение всей этой истории главной заботой Церкви было сохранение вечного ада? Не был ли преходящий очистительный огонь отблеском огня неугасимого? Не было ли второе царство защитным ходом царства инфернального? Не было ли чистилище ценой, оплаченной Церковью, ради сохранения абсолютного оружия -проклятия? Это было бы скандальным освещением одного из периодов католицизма, соответствующим концепции христианства страха по Жану Делюмо.'
Быть может, стала бы понятнее сегодняшняя позиция большинства католиков и Церкви по отношению к чистилищу.
Позиция, которая имеет в виду систему потустороннего, целиком, но особо - чистилище. Для Церкви, еще раз в ее истории, речь идет о реализации aggiornamento*, которое каждый, согласно своей вере, может либо считать медленным, но неуклонным движением к утверждению <идеального> христианства, одновременно возвращением к истокам и завершением пути, либо сводить к простому стремлению отсталого института к выравниванию ухабистого хода истории. Во всяком случае, воображаемое потустороннего лишний раз падает жертвой позиции под знаком очищения отвергающей <примитивные> формы верований. В лучшем случае умы, знающие прошлое, уважающие другого, озабоченные равновесием, говорят как отец Конгар: <На сей раз снова надо
будет очистить наши представления и избавиться если не от образов, ибо без них мыслить невозможно, среди них есть вполне пригодные и даже прекрасные, то, по крайней мере, от некоторых выдумок>1. Кто не подписался бы под стремлением отогнать видение пыток, чисто инфернальных или предполагаемых чистилищных, где копирование земных- увы! далеких от исчезновения - приемов чересчур очевидно? В намеченной великим доминиканским теологом программе следует особо выделить волю к соединению двух тенденций> которые история слишком часто противопоставляла: адаптировать верования к эволюции обществ и мснтальиостей, не лишая человека основной части его памяти и его существа- воображаемого. Разум питается образами. Вот что открывает глубокая история.
В сущности, я боюсь, как бы в стремлении к очищению именно чистилище не оказалось проигравшим, ибо, думаю, я доказал, что его рождение, развитие, распространение настолько связаны с воображаемым, что отцу Конгару следует вновь отыскать едва ли не оригеновские акценты, чтобы спасти его среди нынешних концепций католическойиерархии.
Мне кажется, что со стороны верующих охлаждение к чистилищу объясняется иначе и, быть может, даже противоположными соображениями. Со стороны духовенства имеет место дезинфернализация и дематериализация чистилища. Со стороны верующих и людей* чутких к эволюции религиозных верований, налицо усиление безразличия в отношении промежуточного времени в потустороннем. Наша эпоха снова, особенно в так называемых развитых обществах, концентрирует свои запросы, надежды и свои тревоги на двух полюсах. Прежде всего, на этом свете, и еще, если абстрагироваться от бесконечного числа подлинно <беззаботных>, взгляд обращается к горизонту смерти, где старые модели умирания
1 Y. Cougar, Vaste monde, та paroissc. Vcritc" et dimensions du salut, Paris, 1966, гл. 7: <Что мы знаем о чистилище? (р. 76). См. также: Y. Cortgar in Le Mystcrc de la mort at sa ЫШтгйоп, Lex orandi, 12. Paris, 1956, p.?79-336.
Напоминаю этимологический смысл понятия <апокалипсис> блаченнс, откровение.
- разотрещат по всем швам. Как ум ирать? Для католиков, людей всех верований и тех, кому просто приходится думать о своей смерти, выбор, кажется, снова сузился между раем и адом, проекцией посюсторонних мечтаний и страхом, который обрел новую воображаемую реальность. Ядерный апокалипсис сегодня - это апокалипсис, ужасающий опыт которого был проведен на этом свете'.
Тем не менее, надеюсь, всегда? будет место в мечтах человеческих для нюанса, для справедливости - праведности, меры во всех смыслах слова, разумности (о благоразумное чистилище!) и надежды. Хочу, чтобы не скоро пришлось сказать, что воистину чистилище - это только на время.
НАЗАД
Обращений: Загрузок: