– Ну, ты очень молодой, Саша… Очень еще.
– Это со временем пройдет.
Рита не поняла иронии.
– Конечно! – воскликнула она. – И ты найдешь чудесную девушку, гораздо лучше меня.
– Это уж мое дело.
Рита украдкой скосила на него глаза. Ей и в самом деле было приятно, что Саша не представлял себе девушки лучше ее. Она погладила ему руку:
– Пусть все останется по‑прежнему. Мы ведь с тобою такие хорошие друзья, Саша… Ну, не лишай меня дружбы… Ну, не лишай. Хорошо?
– Хорошо, – выдавил из себя Саша и поднялся со скамьи. Рита по‑прежнему держала его руку. Саша осторожно высвободил ее.
– Этого разговора между нами не было, понятно? – преувеличенно строго сказал он.
Рита согласно кивнула. Они двинулись к выходу.
В институт Рита Садикова не поступила. В Медицинском провалила на испытаниях химию. В Холодильной промышленности, куда успела перенести документы, не прошла по конкурсу. На предложение Софьи Антоновны, если не поздно, пойти в Стоматологический ответила категорическим отказом. Впрочем, все это Риту не особенно огорчило.
– Поступлю на будущий год, – сказала она.
После вечера на Островах, – вечера, который хочешь не хочешь запомнился обоим, – Саша все реже и реже стал появляться в доме Садиковых. А вскоре перестал к ним ходить совсем. Ссылаясь на свою занятость, он раза два в неделю звонил по телефону и осведомлялся о Ритином самочувствии и ее делах.
Рите была обидна эта резкая перемена в его отношении, но она, как и прежде, бывала приветлива, разговаривая с Сашей по телефону. Что касается Софьи Антоновны, то та делала вид, будто не заметила Сашиного исчезновения из дома. Она догадывалась о том, что произошло между молодыми людьми, однако расспрашивать Риту о чем‑либо воздерживалась.
Еще недавно, когда Саша Ступальских забегал к ним прямо с работы и вешал на крюк в передней старую полевую сумку отца, набитую какими‑то бумагами, Софья Антоновна, поглядывая на сумку, вздыхала: «Нет, это не для Риты…»
Как‑то раз Саша позвонил по телефону и на обычный вопрос «как дела?» получил ответ:
– Хорошо. Я устроилась на работу.
– Вот как? – удивился Саша. – Куда?
– В сберкассу.
– Угу‑у, – задумчиво промычал Саша Ступальских по ту сторону провода. – Что же, поздравляю.
Да. Рита поступила работать в сберкассу. Освещенная лампой дневного света, Рита в свежей блузке сидела за столиком во второй комнате и нажимала клавиши счетной машины. Полоса бумаги, исписанная колонками цифр, выползала из машины и белой лентой устремлялась вниз. Против ожидания не только начальства сберкассы, но и самой Риты, она оказалась очень способной и быстро усвоила счетное дело.
Вскоре ее перевели в зал операций. Изменению по службе Рита чрезвычайно порадовалась. Да и как было не радоваться? Одно дело сидеть в комнате, среди женщин, молчаливо склонившихся над своими столами, совсем иное – внешний зал с посторонней публикой…
Над Ритой висел плакат. Голубоглазый молодой человек с обворожительной улыбкой за рулем «москвича» размахивал сберегательной книжкой, призывая всех следовать его примеру. Цветистый плакат и золотоголовая Рита в отглаженной блузке отражались в черном стекле за барьером, где настоящая Рита отмечала изменение цифр в сберегательных книжках. Но душа Риты была по другую сторону барьера. Там, облокотясь на его полированную поверхность, стояли те, кто ее интересовал. Иногда, мельком взглянув на склонившегося над сберегательной книжкой примечательного клиента, Рита пыталась угадать: «Кто это?.. Известный конструктор или артист? А может быть, знаменитый писатель?»
Случалось так, что миловидная девушка за барьером привлекала внимание посетителя. В таких случаях, когда взгляды Риты и клиента встречались, она чуть краснела и, опустив голову, еще более старательно трудилась над документами.
Сберкасса, где работала Рита, находилась в центре города, против большой гостиницы.
Софья Антоновна, однажды посетив дочь на работе, осталась очень довольна нынешним положением Риты. Дома она сказала мужу:
– Там бывают люди. Рита на виду. Она должна быть хорошо одета.
Валерий Романович ничего не ответил, – жена лучше его знала, как следует жить.
Перед Новым годом в сберкассе случилась неприятность: обнаружился просчет на один рубль тридцать семь копеек. Это неожиданное обстоятельство не на шутку взволновало заведующую отделением Марию Львовну.
Для проверки расчетов после работы задержались несколько опытных сотрудниц сберкассы. Предложила свои услуги и Рита. Она взяла у Марии Львовны пачку бумаг и уселась за машину, где полгода назад начала свою работу. Сберкассу давно закрыли, но по‑прежнему постреливали машины и трещали косточки на счетах. Люди молча трудились, ища ошибку.
На какой‑то миг Рита оторвалась от цифр, посмотрела на склонившуюся над своим столом, вооруженную пенсне, очень серьезную Марию Львовну, на других, сосредоточенно углубившихся в работу своих сотрудниц, и отчего‑то ей стало радостно, что и она участвует в этом общем, наверное, все‑таки очень важном деле, если все с таким старанием ищут затерявшиеся один рубль тридцать семь копеек.
Ошибку обнаружила Рита. В одном из дневных донесений она отыскала просчет на ту самую сумму, которой недоставало. Проверили еще раз, и все сошлось как нужно. Риту поздравляли, на нее смотрели с благодарностью. Протерев платочком вспотевшее пенсне, Мария Львовна сказала:
– Рита, у вас способности. Вам бы следовало учиться, и из вас выйдет бухгалтер.
Вероятно, Мария Львовна это считала большим комплиментом. Рита улыбнулась и поблагодарила, но про себя вспомнила, как вечера напролет сидел над счетами ее отец, и подумала, что никаким бухгалтером она никогда не будет.
Но счастье в виде удачного знакомства, о котором мечтала Софья Антоновна, все не приходило. Те молодые люди, которые обращали на Риту внимание и с которыми Рита порой куда‑нибудь ходила, редко удостаивались этого больше одного или двух раз. Рита стала скучать. Саша Ступальских, о котором она иногда вспоминала с улыбкой, уже давно не звонил по телефону.
Но чем больше скучала в одиночестве Рита, тем больше и упорнее она верила в то хорошее, что ее ждало впереди.
Иногда забегала к ней на работу по пути из университета Лида Дрожкина. Перегнувшись через барьер, она торопливо рассказывала про университетских профессоров, каждый из которых, по ее мнению, был чем‑то особым примечателен, про иностранных студентов, что учились с нею на одном факультете и поражали всех успехами в русском языке, про литературные вечера с выступлением молодых поэтов, шумные дискуссии о любви и дружбе и еще о многом.
Как‑то раз Лида смущенно поведала Рите, что за нею ухаживает студент предпоследнего курса, востоковед, по ее мнению очень умный, но немного какой‑то «зачарованный».
– Я не знаю, что и делать… Требует, чтобы я вышла за него замуж… Прямо настаивает, – тихо сказала Лида, вздохнув и покраснев до ушей.
Рита посмотрела на Дрожкину. Было на ней то же демисезонное пальтецо, что она носила еще в школе, и варежки, кажется, те же.
– Он кончит, кем же будет? – спросила Рита.
– Не знаю. Наверное, его в аспирантуре оставят. Он ведь очень способный, – сказала Лида и торопливо добавила: – Ты не думай, это не я… Это все говорят.
– Значит, у него положение будет?
– Нет, что ты… – Лида махнула снятой варежкой. – Пока, конечно, пустяки.
– А‑а, – как‑то неопределенно протянула Рита, а про себя подумала: «Мать права, – какое счастье в замужестве, когда у обоих ничего нет?»
Лида ушла. Сквозь окно Рита видела, как, кутая подбородок в воротник своего холодного пальто, Лида перебегает улицу. Была оттепель, и тяжелые хлопья серого снега, чуть коснувшись асфальта, превращались в воду. А в помещении сберкассы было тепло и сухо, уютно горел свет под зеленым колпаком, и, садясь за столик, Рита пожалела школьную подругу.
Прошел год, и начался следующий.
Ни Рита, ни ее мать летом и не вспомнили об институте. Рита оплачивала чужие выигрыши по займам и ждала своего счастья.
И счастье пришло. Пришло именно так, как его давно в своих мечтах видела Рита.
Как‑то раз она задержалась дома. Чтобы не опоздать на службу, пришлось пересесть из трамвая в автобус. Она тревожно поглядывала в окно на стрелки уличных часов, а стоя с ней рядом, пристально и бесцеремонно ее рассматривал рослый молодой человек в свободном пальто модного покроя и светлой шляпе. Рукой в коричневой мягкой перчатке, из‑под которой выглядывало увеличительное стекло золотых часов, он держался за никелированный поручень и не отрывал взгляда от Риты. Когда она вышла из автобуса, он вышел вслед за нею. Рита бежала не оборачиваясь, но чувствовала – молодой человек неотступно следует за нею. Она, казалось, слышала сзади его торопливые шаги. Но когда Рита, постучав в двери еще запертой сберкассы, обернулась, она не без разочарования увидела, что молодого человека уже не было.
Он появился внезапно в середине дня после обеденного перерыва. У Риты запылали уши, когда она узнала его. Он, кажется, заметил это, но продолжал как ни в чем не бывало рассматривать образцы заполнения бланков под стеклом. Время от времени он посматривал на Риту. Она не отрывала взгляда от стола, но когда он ушел, поправила прическу и проверила рукой, как лежит воротник платья.
Два дня Рита, убеждая себя, что опаздывает, пересаживалась на автобус. Но молодого человека в свободном сером пальто больше не встречала. А в следующий раз, когда она вечером после работы выходила из сберкассы, Рита ясно услышала за собой замедленные шаги. Она нарочно шла то быстрей, то тише, но кто‑то настойчиво следовал за ней. Испытывая странное и прежде ей незнакомое волнение. Рита дошла до остановки трамвая и остановилась на краю панели. Молодой человек – теперь Рита отлично видела, тот самый – решительно приблизился к ней и, коснувшись рукой полей шляпы, мягко спросил:
– Нам, кажется, по пути?
Голос у него был низкий и приятный. Темные глаза смотрели смело и ласково. Любая девушка была бы не против познакомиться с таким. Но Рита резко отвернулась и, будто ничего не слышала, продолжала смотреть, не идет ли трамвай. Однако молодой человек оказался настойчив и, обходя ее и заглядывая ей в лицо, продолжал:
– Прошу прощения. Я только хотел установить факт соседства.
– Отстаньте, – сказала Рита так негромко, чтобы рядом никто не услышал.
Он рассмеялся.
– Вот вы и сказали одно слово. Скажите что‑нибудь еще.
Рита молчала, закусив губу. Он долго смотрел на нее, потом вдруг сорвал шляпу и раскланялся:
– Игорь Радин. Композитор.
– Я не знакомлюсь на улице, – сказала Рита.
– Ну, это поправимо! – воскликнул он со смехом. – Зайдемте в магазин, познакомимся, а потом опять выйдем – и уже будем знакомы.
Рита не знала, следует ли ей оставаться на месте. Но он смешно сложил руки и сказал умоляюще:
– Скромный монах просит назвать ваше имя, принцесса.
И тут Рита не выдержала и улыбнулась. Он воспользовался этим и настойчиво повторил:
– Радин Игорь.
– Рита, – смущенно выдавила Рита и протянула руку, которую он очень бережно пожал.
Когда вошли в трамвай, Игорь делал такой вид, будто они старые знакомые. Он заплатил за Риту и, поддерживая ее под руку, все время что‑то негромко говорил.
Проводив Риту, он записал ее телефон и просил разрешения звонить ей в свободное время.
Они стали встречаться.
Игорь приходил к Рите в сберкассу и вполголоса беседовал с нею через барьер. Рита чувствовала – на них посматривают сослуживцы. Ей было приятно. За нею ухаживал человек видный и заметный, каких Софья Антоновна называла «самостоятельными». Игорь объяснил Рите, что он композитор легкого жанра и его вещи исполняются повсюду. Когда они пошли в кино, билетов Игорь не брал. Они сидели в ложе дирекции. До начала сеанса поздороваться с Игорем являлись люди из оркестра, который играл в фойе. Ей Игорь никого не представлял. Но она видела одобрительные взгляды, которыми оценивали ее знакомые Игоря, и замечала, как он был доволен впечатлением, произведенным ее внешностью.
Когда они с Игорем шли по городу, на них оборачивались, такая это была заметная пара. Он держался солидно. Рита незаметно поглаживала мягкий рукав его ворсистого пальто. Она вспоминала: когда они ходили по улицам с Сашей Ступальских, они держались за руки и громко смеялись. Все видели: мальчишка с девчонкой – вот и все. Другое дело было теперь.
Как‑то в субботу Игорь пригласил Риту в ресторан. В тот вечер он впервые зашел за ней домой. Войдя в комнату, он снял шляпу и молча стоял в ожидании, пока Рита торопливо надевала пальто и несколько раз примеряла косынку. Софья Антоновна предлагала гостю сесть и все время почему‑то разглаживала ладонью бархатную скатерть на столе. Валерий Романович поднялся из‑за стола и пожал Игорю руку. Было трудно так сразу найти общую тему для разговора, и говорили, как всегда, о плохой погоде в Ленинграде. Но пока Рита с ее новым знакомым не вышли в прихожую, отец не уселся за свои сметы. Рита вспомнила: когда приходил Саша Ступальских, на него, кажется, никто не обращал внимания. О, Игорь – это было совсем иное!..
Через час Рита в лучшем своем платье сидела в ресторане за столиком вблизи оркестра. Рядом сидел Игорь. И здесь ему были знакомы все, даже официанты. Когда оркестр делал перерыв, с эстрады к ним спускался приземистый человек, который играл на саксофоне. Игорь наливал ему рюмку коньяку и называл его Колей. Выпив рюмку и поблагодарив, Коля снова брался за свой саксофон. После одного перерыва Игорь сказал:
– Сейчас они будут играть мою вещь…
– Очень хорошая вещь.
Игорь наливал Рите портвейн, а сам понемногу пил коньяк, закусывая его лимоном. Столик был накрыт на четверых, но Игорь наклонил стулья к столу и отказывал всем, кто подходил справиться, не свободны ли места.
Сидя напротив Риты, Игорь, приподнимая рюмку, чуть склонял голову и иногда гладил ее руку и улыбался. Рита смотрела на него, такого подтянутого и строгого, на его хороший костюм и твердый воротничок, на стол, уставленный пирамидами накрахмаленных салфеток, на цветной перелив хрусталя в ярко зажженных люстрах, слушала песню о журавлях, которые все куда‑то летели, и думала в тот вечер, что она – одна из самых счастливых девушек на свете.
Он отвез ее домой. И проводил до той самой парадной, где они так часто прощались с Сашей. Игорь дал дворничихе три рубля и так посмотрел на нее, что та, открыв двери, предпочла отойти подальше.
Он стоял и, глядя Рите в лицо, поглаживал ее руку. Потом вдруг глаза его сузились, и он спросил:
– Рита, скажите, вы девушка?
Рита вздрогнула и хотела вырвать руку, но он задержал ее.
– Неужели вы подумали?! – выпалила она.
Но он продолжал мягко:
– Я бы не хотел быть обманутым.
– Да кто же вас!.. – Рита не договорила. Слезы показались на ее глазах. Она вырвала руку и побежала вверх, не прощаясь, а он стоял в дверях парадной и смотрел ей вслед. Мать не спала, и Рита ей сказала, что в ресторане все было хорошо и Игорь был удивительно к ней внимателен. Софья Антоновна счастливо улыбнулась и посоветовала дочери не быть легкомысленной. Рита не выдержала и рассказала матери о том, что произошло в парадной. Софья Антоновна задумалась. Потом погладила Риту по волосам и сказала, вздохнув:
– Что же, девочка. Бывают требовательные люди… Он хорошо воспитан и… в конце концов это говорит только о том, что он порядочный человек.
Раздеваясь, Рита подумала: «Может быть, мать и права. Я ведь еще совсем не знаю жизни».
На следующий день Игорь пришел в сберкассу, когда она уже закрывалась, и принес Рите апельсины, которые в это время в городе были редкостью. Рита молча приняла пакет. Она не знала, следует ли ей продолжать сердиться.
Вышли вместе. На улице Игорь сказал:
– Мы должны заехать ко мне. Это ненадолго.
– Зачем? – спросила Рита.
– Там все станет ясно. Можете не сомневаться. Ваша неприкосновенность гарантируется.
Рита не протестовала. Они сели в машину. Игорь вел ее молча. Можно было подумать, что в их размолвке была виновата Рита, а не он.
В тихом переулке, неподалеку от Большого проспекта, поднялись на пятый этаж, Игорь открыл квартиру своим ключом, и они вошли в тускло освещенную переднюю. Где‑то звучало радио, слышался приглушенный говор.
Не зажигая света, Игорь повел Риту коридором и вскоре отворил дверь.
– Моя обитель, – сказал он и повернул выключатель.
Рита увидела большую, очень большую комнату. На натертом до блеска полу лежал мягкий ковер. Мебель – стулья красного дерева и кресла – была ровно расставлена. Стол покрывала очень чистая, лоснящаяся от крахмала скатерть. На окнах – портьеры, за портьерами – прозрачные сетки. В углу стоял большой закрытый рояль. Пыли на нем не было видно, впрочем так же, как и на приемнике и на полированных выступах буфета. Казалось, из комнаты только что вышла придирчивая хозяйка.
Игорь ходил по комнате и касался руками вещей. Видно, он очень любил их, потому что было такое впечатление, что он их ласкал, как живые существа.
– Телефункен‑супер, – сказал он, погладив лакированную поверхность приемника. Потом открыл рояль и показал Рите золотую марку фирмы на обратной стороне крышки. – Бехштейн. Концертный. Такой еще только в Филармонии… Вот так и живу, – продолжал Игорь, водя Риту по комнате, как по музею. Он отворил буфет. Там оказалось множество посуды. Игорь указал на стопки тарелок и вынул одну из них. – Баварский. На двенадцать персон. Изящный. Правда?
– Очень красивый рисунок, – согласилась Рита, любуясь цветами на тарелках. Игорь щелкнул пальцами по хрустальной сухарнице. Стекло приятно запело.
Затем он повернулся к Рите, которой так до сих пор и не предложил раздеться, и взял ее руку.
– Рита, – начал он, глядя ей в глаза. – Все, что вы тут видите, все эти вещи ваши, ваши… Может быть, я поступаю не так, как теперь принято, но я такой человек и хочу, чтобы все было красиво. Я люблю красивое, и вы мне потому и понравились… Я для вас буду делать все… Хотите стать моей… моей женой?
Сердце Риты, казалось, перестало биться. Рука ее дрогнула и замерла в его руке. Ей сделалось жарко.
– Ну, красавица моя… Отвечайте, – продолжал Игорь.
– Я не знаю, – тихо сказала Рита. – Я не знаю… – Она осторожно отстранилась от Игоря, повернулась к окну и упрятала в портьеру пылающее лицо.
Вот оно и пришло, ее счастье.
Так она стала Ритой Радиной.
Свадьбу отпраздновали в комнате Игоря. Было много цветов и шампанского. Игорь сказал:
– Хочу всем показать, как мы будем жить.
Но показывать, собственно, было некому. Друзья Игоря отлично знали, как он живет, а со стороны Риты, кроме родителей, была приглашена только Лида Дрожкина с ее востоковедом. Он оказался высоким, нескладным, в очках, которые поминутно поправлял, ударяя по ним с размаху растопыренной рукой. И в самом деле он был словно «зачарованный». Рите в подарок принес какой‑то странный эстонский кувшин; пока готовились к ужину, разговаривал только с Лидой.
Было очень весело. Подняли крышку рояля и устроили импровизированный джаз. Потом кто‑то танцевал с бутылкой на голове и при этом снимал и надевал пиджак.
Позже, когда уже все порядком выпили, пришел известный эстрадный актер, имя которого писалось на афишах большими буквами. С ним явился очень худой человек с досиня выбритыми щеками и едкой улыбкой на губах. Про синелицего сказали, что это автор. Он поцеловал Рите руку, чуть покачнулся и сказал:
– Деточка, вы прелесть!
Актер – его все здесь попросту звали Валя, – еще молодой, но не по годам раздобревший и облысевший человек, произнес длинную речь, которую, впрочем, слушали плохо. Ему налили большую рюмку – «штрафную», он залпом выпил ее, едва закусил и, совершенно завладев всеобщим вниманием, принялся рассказывать одну за другой забавные истории, изображая их в лицах. Синелицый автор, который, видно, очень завидовал его успеху, громко требовал, чтобы тот замолчал. Тогда актер махнул рукой и приналег на телятину.
Автор сел за рояль и запел куплеты собственного сочинения. Куплеты были остроумные, и все смеялись, даже Лидин востоковед. Только актер Валя после каждого четверостишия показывал автору длинную воображаемую бороду.
Софья Антоновна, кажется, была счастлива не меньше Риты. Ей нравилось все – и обстановка в комнате Игоря, и его друзья. Она словно помолодела в этот вечер, но Игоря и Риту называла только «дети». Валерий Романович пил немного, всех слушал очень внимательно, но когда Рита кидала взгляд в сторону отца, то читала в его глазах какое‑то беспокойство. Когда родители уходили, Валерий Романович поцеловал Риту и сказал на прощание:
– Ну, живи.
Рита обиделась: право, он будто не был рад ее счастью.
После их ухода продолжали веселиться. Потом почему‑то эстрадный актер заспорил с автором куплетов. Они кричали все громче и громче. Автор уничтожал актера разными едкими словечками. Рита думала, что они рассорились на всю жизнь, и радовалась, что ни Лиды, ни ее друга к этому времени уже не было. Но когда последние гости стали покидать дом, уже в передней эстрадный актер и автор куплетов вдруг поцеловались и заявили, что только они понимают друг друга. Они ушли обнявшись и шумели на лестнице, пока внизу не хлопнула дверь.
Рита, возбужденная, чуточку пьяная, осталась вдвоем с Игорем. Он стоял у столика, где были сложены подарки, и осматривал чашки, переворачивал их, разглядывая марку фарфора.
– Есть же люди, – сказал он, аккуратно складывая оберточную бумагу. – Валька принес бутылку портвейна, да еще притащил этого типа.
Рите не хотелось думать о подарках. Что ждало ее впереди?
Какое‑то смешанное чувство радости пришедшей к ней самостоятельной жизни и легкая грусть ко всему оставленному дома наполняли ее. Она присела к столу. Голова несколько кружилась.
Муж подошел, похлопал Риту по плечу и, наклонившись, поцеловал в шею.
– Завтра все приберешь. Пойдем, – сказал он.
Раздевался он медленно. Аккуратно расправлял пиджак на металлических растяжках, потом повесил костюм в шкаф.
Забираясь под одеяло, Игорь сказал:
– Ну, вот что, на днях ты подашь заявление и уйдешь из сберкассы. Работать тебе нечего. У тебя и так будет все, что тебе нужно.
Рита просыпалась в одиннадцатом часу.
Синеватый свет дня, пробившись сквозь щель меж портьерами, веером расплывчатых лучей упирался в ковер над тахтой и расползался по комнате. Рита вставала первой. Она подходила к окну и с сухим треском сдвигала кольца портьер. Напротив, в переулке, строили дом. Сверху он казался огромным разграфленным на клетки кирпичным колодцем. Гигантским журавлем над колодцем высилась подъемная стрела. На стенках колодца стояли люди – мужчины и женщины; они будто молились, поднимали руки вверх и задирали головы, следя за тем, что им опускала стрела.
Минуты две Рита смотрела вниз, в переулок, потом шла к зеркалу и делала прическу. Она любила, чтобы Игорь, проснувшись, видел ее опрятной.
Он поднимался на полчаса позже. До тех пор Рита успевала сбегать за свежими слойками за угол, в булочную, – Игорь очень любил слойки. Возвратившись, она жарила яичницу и приготовляла какао.
За завтраком говорили мало. Игорь все время сверял какие‑то записи, что‑то искал в своей маленькой телефонной книжке. Потом он целовал Риту, говорил, когда вернется домой, и, захватив мандаринового цвета портфельчик с молнией, надолго покидал квартиру.
Когда Рита выходила замуж, она представляла себе жизнь так: Игорь будет сидеть за роялем и писать музыку, а она Рита, еле слышно ходить по комнате и делать все так, чтобы Игорю было хорошо. Вышло иначе. Игорь почти не подходил к роялю. Он, хотя и называл себя композитором, на самом деле устраивал концерты и вечера. Часто на вечерах он сам вел программу и порой аккомпанировал актерам на рояле. Но и это было не главным. Главным было умение Игоря отыскать какую‑нибудь знаменитость. Он доставал их из‑под земли и возил туда, где знаменитости бывали редко. Даже очень популярные актеры разговаривали с Игорем так, словно от него многое зависело; что же касается тех, кого Игорь брал с собой в качестве, как он называл, «антуража», то они ему за это бывали очень благодарны и даже льстили. Кто‑то из них, вероятно желая сделать Рите приятное, сказал однажды:
– Ваш муж гениальный администратор.
Рите хотелось, чтобы об Игоре сказали, что он талантливый композитор, но этого никто не говорил. Как‑то Рита спросила Игоря, почему он так редко пишет музыку. Он засмеялся и ответил:
– Надо сперва создать базу. Я не гений, чтобы творить на чердаке… На песни машины не купишь…
Он уходил по делам, а Рита принималась за хозяйство. Она ценила минуты, когда чувствовала себя полновластной распорядительницей. Старые тяжелые стулья и шкаф с колонками, о котором Игорь говорил: «Это Александр…», – внушали ей уважение.
В цветистом и очень идущем к ней халатике, который подарил ей муж, Рита старательно перетирала вещи и до блеска намывала чашки и блюдца.
Потом она брала сумку и шла на базар. Подражая придирчивым хозяйкам, перекладывала с места на место куски мяса, немедленно сбрасывала с чаши весов помидор или яблоко, которое ей не нравилось.
Квартира, где они жили, была очень большой. Рита долго не могла понять, сколько здесь проживает семейств. Она слышала: утром хлопали двери, люди уходили на работу. Вечером просторная кухня наполнялась женским гомоном и шипением сковородок.
Двери на лестницу, как стенки гармони, облипали кнопки звонков.
У них был свой в металлической решеточке, чтобы не свинтили. И почтовый ящик был собственный, с наклейкой: «Только И. Радину». Впрочем, в ящике не бывало ничего, кроме квитанции на оплату квартиры. Газет Игорь не выписывал, а письма ниоткуда не приходили.
В огромной, тускло освещенной передней с обоями, исцарапанными кошками, катали лошадку о трех ногах и кормили ее печеньем большеголовый малыш Витя и девочка лет пяти, так выросшая из своего платья, что оно и наполовину не прикрывало розовых фланелевых штанишек.
По соседству с Радиными занимала две комнаты семья инженера Зарецкого, молчаливого лысого человека. Рита его почти никогда не встречала, так как он уходил на работу раньше всех и возвращался поздно. Зато с его женой, Лией Петровной, Рита подружилась с первых дней жизни в квартире. Лия Петровна служила в каком‑то техническом издательстве. Девочка в розовых штанишках – ее звали Виолетта – была дочкой Лии Петровны. Еще рос у них мальчик Кирилл. Он носил множество значков на школьной форме и все время что‑то пилил на кухне. Днем с детьми воевала мать Зарецкого, пожилая женщина, страдающая сердечным недугом. Днем в семье Зарецких было шумно и бестолково: кричала бабушка, хныкала Виолетта, хлопал дверьми Кирилл. В восьмом часу с работы с сумкой, набитой продуктами, прибегала Лия Петровна. Что‑то быстро готовила на кухне. Очень по‑взрослому разговаривала с Кириллом, который приносил ей похвастаться свои тетради с отметками. Девочка, весело притоптывая, бегала взад и вперед, таща матери то перец, то спички. Бабушка отдыхала. В комнатах Зарецких водворялся порядок.
По вечерам, когда Игоря не бывало дома, Рита ходила к Зарецким. Поджав ноги, она забиралась на оттоманку, играла с Виолеттой. Рассказывала Лии Петровне про свой дом и семью. Было у Зарецких что‑то уютное, хорошее, хотя – Рита догадывалась – Лии Петровне приходилось нелегко.
Так продолжалось недолго. Игорь узнал, что Рита посещает соседей, и остался этим очень недоволен.
– Тебе там совершенно нечего делать, – сказал он.
Рита удивилась:
– Почему?
– Нечего встречаться с людьми, с которыми не имеешь ничего общего, – резко ответил Игорь. – Очень тебя прошу держаться тут в квартире ото всех подальше. У тебя должен быть свой круг… А здесь все нам завидуют.
С тех пор Рита старалась все сделать по хозяйству днем, когда кухня пустовала. С жильцами она, так же как Игорь, стала только здороваться. Если случалось кому‑нибудь постучать к ним в комнату, Игорь подходил к двери и, приоткрыв ее, разговаривал с соседом, не приглашая его войти в комнату. Вскоре так стала поступать и Рита.
В шестом часу Игорь возвращался домой, и они обедали. Наевшись, он говорил Рите:
– Ты у меня молодец, хоть и девчонка.
Поцеловав Риту, он в пижаме устраивался на тахте, собрав под голову все подушки. Он не спал, а лежал с прикрытыми глазами и, казалось, все о чем‑то думал.
Каждое утро он выдавал ей деньги на хозяйство, а вечером Рита должна была отчитываться в расходах, и Игорь подсчитывал, как он шутил, «убытки». Риту сперва это удивляло. Она выросла в семье бухгалтера, но отец никогда не считал денег. Он лишь приносил их домой и отдавал Софье Антоновне. В дальнейшем все было в руках матери. Однажды Игорь, вероятно заметив недоумение на лице Риты, сказал:
– Ты не думай, что мне жалко. Просто должен быть порядок, иначе ничего не приобретешь.
Все, кажется, шло хорошо, одно обстоятельство несколько огорчало Риту. Убирая комнату, она нет‑нет да находила где‑нибудь в шкафу то запыленный флакон из‑под духов, то пустой медный футлярчик из‑под помады, то вдруг наткнулась на лакированный женский поясок без пряжки. Этот поясок Рита показала матери. Софья Антоновна оценивающе осмотрела его и посоветовала Рите выбросить.