Пошли всей толпой, шумно обмениваясь впечатлениями.
Тоня была ближе других. Она все время поднимала голову и смотрела в глаза Петру Васильевичу.
– А почему, – вдруг спросила Тоня, – лягушка, когда испугалась, прыгала, прыгала, а потом взяла и пошла, как все люди?
Петр Васильевич рассмеялся.
– Так ведь это уже за сценой. Там артисты всегда так.
– Значит, они все по‑нарочному? – обидчиво протянула одна из девочек. – А мы думали, она и правда боится Тараканищу.
Свернули на улицу, где находился детский дом. Стало совсем пасмурно, начался мелкий дождь.
– Побежали, девчонки! – предложила Тоня.
Петр Васильевич решил, что и ему придется бежать вместе с ними, но Тоня хитрила. Только девочки бросились наперегонки к дому, она сжала ему руку.
– А мы пойдем тихо.
Это уже было похоже на маленький заговор. Вдруг она спросила:
– А почему вы за мной не приходили? Не было детских спектаклей, да?
– Я был очень занят, Тоня, – не очень‑то находчиво ответил Петр Васильевич.
«Почему не приходили?» Значит, она ждала его. Нет, не простой была его затея. Вот и теперь… С той минуты, когда он увидел ее сегодня в вахтерской, его опять упрямо потянуло к ней.
Подошли к дверям, за которыми уже скрылись Тонины подруги. Следовало прощаться, но Тоня, кажется, не спешила. Не торопился и Петр Васильевич.
– Вы теперь домой? – спросила она.
– Теперь домой. Пора.
– А что будете делать? У вас есть дети?
– Нет.
– А почему? У других есть.
Он не знал, что ответить, а Тоня продолжала допрашивать:
– Вы живете один?
– Нет, вдвоем.
– С мамой?
– Что ты, я уже старый.
Тоня о чем‑то задумалась, и тогда он спросил:
– А ты бы хотела жить с мамой?
– Да, когда она приедет и заберет меня к себе. – Она помолчала и добавила: – И папа, наверно, приедет.
Дождь пошел сильнее, но они не обращали на него внимания, как влюбленные, которым трудно расстаться, хотя уже пришло время.
– Тоня, – спросил Рябиков, – а тебе нравится со мной?
Она кивнула.
– Ты бы хотела бывать со мной часто?
Девочка подняла голову и в свою очередь вопросительно посмотрела в лицо Рябикову.
– Я пойду. – Тоня внезапно сорвалась с места и, вбежав по ступенькам, приоткрыла дверь. Потом она крикнула: – А больше детских спектаклей нет! Я знаю, – и исчезла за дверью.
Дождь пошел ровно и длинно, как идут осенью в Ленинграде. Не было никакой надежды на то, что он приостановится хотя бы на несколько минут. Рябиков поднял воротник и двинулся к дому.
Об ногу его бил апельсин, который он забыл отдать Тоне.
Глава 8
ЕЩЕ ОДНО ОБЪЯСНЕНИЕ
– Ой, до чего же вымок! – воскликнула Аня, когда он вошел в комнату. – И куда спешил, обождал бы.
– Да разве переждешь! Льет без остановки.
Петр Васильевич снял промокшие пальто и кепку и повесил их на крючок.
Стол был накрыт по‑праздничному. В вазе лежали яблоки. Аня его ждала.
Рябиков скинул пиджак, повесил его на спинку стула и отправился в ванную. Он мылся с удовольствием. Весело насвистывал мотивчик польки из «Тараканища».
Аня сходила на кухню и принесла кастрюлю с супом. Суп перегрелся. Петр Васильевич опоздал к обеду. Аня посмотрела на мокрое ссутулившееся на вешалке пальто и решила растянуть его на двух крючках. Так пальто скорее высохнет. При этом что‑то в кармане его мягко ударилось о стену. Аня сунула руку в пальто и вынула большой бугристый апельсин. «Зачем он принес его? Есть яблоки». Аня положила апельсин на стол и снова пошла на кухню.
Петр Васильевич вернулся в комнату с полотенцем в руках. Посредине стола, рядом с яблоками, рыжел апельсин, Пальто висело, старательно распятое на двух крючках вешалки. Сомнений не было – это тот апельсин, который он купил для Тони.
Вернулась Аня. Петр Васильевич, избегая ее взгляда, надел домашнюю куртку и сел к столу.
– Хорошо прошел утренник? – спросила Аня.
– Нормально. Как всегда.
Съели суп. Апельсин лежал на столе, и Рябиков будто не обращал на него внимания. Конечно, ничего не стоило сказать: «В театре были хорошие апельсины. Вот и взял тебе один». Но нет, он не мог лгать. Это было бы подло по отношению к Ане. Он молчал. Аня заметила внезапную перемену в настроении мужа. Она ни о чем его не расспрашивала, но Рябиков почувствовал – чего‑то от него ждала.
И вдруг он даже обрадовался этому нелепому случаю. Когда бы еще он решился признаться? Так бы все и тянулось. А тут… Сейчас он ей все расскажет. А она… Она его жена. Ей думать, как быть.
– Аня, – произнес он, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия. – Я давно хотел с тобой поговорить.
Она невольно вздрогнула.
– Ты не бойся, – деланно рассмеялся Петр Васильевич. – Ничего такого… Пустяки. – И тут же поправился: – Не совсем пустяки, конечно.
Аня молчала, наклонив голову. Она понимала, что сейчас услышит что‑то очень серьезное, от чего будет зависеть многое в их жизни.
– Я давно тебе хотел рассказать, Аня…
– Я ждала… – тихо проговорила она.
И тут он неожиданно рассмеялся. Рассмеялся весело и непринужденно, как редко ему доводилось смеяться, но уж если случалось, то от чистой души. И Аня знала это.
Она подняла голову и с надеждой в глазах взглянула на мужа.
– Слушай, – начал он, коснувшись ее руки и сразу оборвав смех. – Помнишь, когда меня облила машина на площади?.. Тогда я тебе не все рассказал.
Там, на кухне, наверное, давно вскипел чайник, а они все сидели за столом. Аня слушала опустив голову, а он негромко и не очень‑то складно рассказывал обо всем, чем жил последние дни.
– Ну, вот и все. И апельсин был ей. Забыл отдать сегодня… Теперь суди.
Аня по‑прежнему еще не проронила ни звука. Может быть, в душе ее и шевельнулась скрытая обида. Если бы не случай, когда бы еще сказал… Но ведь это он, ее Петя. Она всегда хотела, чтобы ему было хорошо.
Рябиков ждал.
Как раз в этот момент раздался стук в дверь.
– Аня, я чайник твой выключила. Как есть весь выкипел! – кричала Мария Гавриловна.
– Ой, что же это я? Спасибо!
Аня вскочила. Рябикову показалось, что она обрадовалась тому, что ее окликнули. Так ничего и не сказав, она кинулась на кухню. Но уже в дверях обернулась и улыбнулась знакомой доброй улыбкой.
Будто тяжелое обвинение свалилось с Петра Васильевича. Поспешно закурив, он взволнованно заходил по комнате.
Аня вернулась. Она деловито отыскала подставку и опустила на нее еще булькающий чайник.
– Вот что, Петя, – сказала она, переставляя на столе чашки. – Возьмем ее, раз ты решил. Неужели мы вдвоем‑то одну не прокормим не хуже других? Тесно, правда, у нас, – она как бы впервые окинула взглядом комнату. – Да хватит и на троих места.
Он был сражен внезапным согласием.
– Да как же так, сразу… – растерянно проговорил Петр Васильевич. – Ты же и не видела ее.
– Так тебе же нравится… Смешная, говоришь…
– Но все‑таки, а ты?
– И мне понравится, раз уж так по‑твоему, – она вздохнула и снова ему улыбнулась.
Рябиков понял. Теперь она сделает так, как захочет он. Так бывало всегда. Порой даже если ей и не очень хотелось. И ему будет никогда не дознаться – произошло это по зову сердца или против Аниной воли. И все же в этой покорной ее готовности, в быстрых согласных словах он не увидел, а скорее почувствовал плохо скрытую ревность.
– Нет, – уже совсем спокойно сказал Рябиков. – Решать мы будем вместе. И решать не так, что мне в голову взбрело… И ты поглядишь, подумаешь… Пораскинем, как быть, и вообще все… Назад потом некуда.
Глава 9
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Нет, не из тех была Аня, кто забывает однажды доверенное близким человеком. С того вечера у Ани на выходило из головы признание Петра Васильевича, и она все время поторапливала мужа.
И началось.
Читал раньше Рябиков в газетах – там‑то нашла родителей девушка, обездоленная войной, кто‑то вырастил и воспитал четверых чужих детей, другие забрали ребенка у недостойной матери, – и думалось ему: все просто. Захотели люди, сказали, что согласны взять ребенка, – и новый член семьи в доме.
Никогда не мог он себе представить, что дело, такое доброе и человечное, вдруг окажется столь хлопотливым.
Петр Васильевич ходил к Тоне. Однажды принес ей подарок. Подарок был скромный, но добротный – вышивальный набор. Выбирала его Аня. Тоня за подарок поблагодарила, а потом сказала, что вышивальный набор хороший, но еще больше ей нравится набор для выпиливания.
Ходили они с женой в детский дом на праздник. Аня сидела отдельно от Рябикова. Жульетта Антонова читала на празднике стихи, а потом танцевала обезьянку в паре с другой девочкой. Аня смотрела на нее, и ей казалось – все видят, как она краснеет.
После праздника, как только остались вдвоем, Рябиков не без волнения спросил жену, понравилась ли ей девочка.
– Маленькая очень. Меньше своих лет, – сказала Аня.
– Ничего. Подрастет. Она крепкая, – заторопился Петр Васильевич.
Но по тому, как Аня произнесла эти слова – задумчиво и чуть‑чуть беспокойно, он понял, что Тоня ей понравилась.
Потом уже Аня узнавала, что следует делать дальше. Вместе ходили по детским учреждениям и различным исполкомовским комиссиям. Формальностей было так много и казались они такими ненужными, что порой даже спокойный Петр Васильевич выходил из себя.
Брали справки из поликлиники о здоровье его и жены. Брали справку в домовом хозяйстве. В театре, конечно, уже все знали о его затее и все поздравляли. Кто искренне радуясь, а кто и с некоторым сочувствием, как бы подбодряя перед рискованным делом.
Потом к ним приходила Нина Анисимовна. Пили втроем чай. Рябиков при Нине Анисимовне не курил и пепельницы все спрятал. Разговор был отвлеченный, но Петр Васильевич все больше молчал и только изредка поддакивал женщинам.
И вдруг Аня сказала:
– Кроватку вот сюда поставим. Я уже приглядела. Есть такие аккуратные – до четырнадцати лет считаются. Как раз встанет, а шкафчик уберем в коридор.
Показывала она все это с какой‑то опаской, словно боялась, что Нина Анисимовна не согласится. Но та только кивнула головой и рассказала о том, как одну девочку взяли к себе какой‑то генерал с женой и была для девочки отдельная комната и все будто куда как хорошо, а генеральша потом приходила и жаловалась, что девочка потихоньку плачет и скучает по детскому дому. Генеральша тоже расстраивалась и спрашивала, что тут делать, и Нина Анисимовна не могла им дать никакого совета.
Она умолкла. Молчала и Аня. Петр Васильевич решил, что директорша рассказала эту историю неспроста. Он с опаской посмотрел на Аню, и она сказала:
– Не поняли, значит, они друг друга.
Подумав, Нина Анисимовна кивнула.
– Наверное. Но так бывает не часто. Дети тянутся к семье.
И от этих слов всем сделалось легче.
Кажется, все было решено. Оставалось главное: согласие Тони.
И вот настал день.
Петр Васильевич и Аня пришли в детский дом и, притихшие, уселись рядышком на старом клеенчатом диване в знакомом ему кабинете.
Позвали Тоню. Она вошла настороженная, немного испуганная. Увидев на диване Рябикова, Тоня улыбнулась ему и сразу же почему‑то застеснялась.
– Садись, – сказала Нина Анисимовна и показала девочке на кресло.
Та не без труда забралась в него, свесив ноги в чулках резиночкой.
Немного помолчали, и первой заговорила Нина Анисимовна.
– Тоня, – произнесла она, – знаешь ли ты, что это твои папа и мама?
Нет, это был не вопрос, скорее утверждение. И Тоня, наверное, поняла. Она внезапно вспыхнула. Быстрый взгляд скользнул с директорши на Аню и остановился на Рябикове.
– Не знаю, – тихо сказала девочка.
– Да, – кивнула Нина Анисимовна. – И они этого раньше не знали. Ты потерялась, а теперь тебя нашли. И фамилия твоя, оказывается, не Антонова, а Рябикова.
– А зовут Жульетта? – быстро спросила Тоня.
– Зовут, правильно, Жульеттой.
Тоня молчала. Ее маленькие ладони, выдавая волнение, ерзали по краю сиденья.
– А почему меня нашли только сейчас?
– Так случилось. Ты потерялась крошкой, и никто не знал, где ты. А Петр Васильевич тебя узнал.
– А почему сразу не сказал?
– Он не знал, ты ли это, а потом все стало известно.
– Мне не говорили, что я потерялась.
– Знали, что тебя найдут. Теперь ты будешь жить с папой и мамой, как все дети. Ты пойдешь к ним.
– Сейчас? Сразу?
– Да.
– Ну, Тоня, милая, пойдем домой, – Анна Андреевна поднялась с дивана и погладила девочку по волосам.
– А вы правда моя мама? – спросила Тоня.
– Ну конечно же, – кивнула Анна Андреевна.
Девочка задумалась.
– Значит, я здесь больше не буду жить?
– Да.
Тоня соскользнула с высокого кресла.
– Можно, я побегу расскажу девочкам, что я нашлась?!
Глава 10
ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я ЖУЛЬЕТТА!
Ее привели во второй половине дня. То, что она тут появится, знали уже все обитатели семьдесят седьмой квартиры, и каждый к этому относился по‑своему.
– Абсолютно правильный поступок, – сказала Августа Яковлевна. – Я всю жизнь прожила одна, а посмотришь – глупая, никому не нужная жизнь.
Мария Гавриловна повздыхала, заметила, что с ребенком хлопот хватает, но все же сделала философский вывод:
– А она, жизнь, – вся в заботах. Без них‑то что и делать?
Рита сказала просто:
– Вот и хорошо, пошумней будет, а то скука в квартире.
Ольга Эрастовна расспросила Аню, что за девочка, и обещала принести книгу «Питание детей», которая продавалась у них в институте в киоске.
Наливайко тоже отнесся положительно, сказал Петру Васильевичу, что он и сам давно подумывал, но дело в том, что Ольга Эрастовна и он – люди не очень здоровые, и пойти на такой шаг рискованно.
Что касается Олега Оскаровича, то он не сказал ничего. Отношение Кукса к надвигающемуся событию осталось загадкой.
Первой, с кем познакомилась Тоня, была Августа Яковлевна. Ее догнали на площадке возле дверей квартиры. Августа Яковлевна неторопливо поднималась домой.
– Здра‑а‑вствуй, девочка, – чуть нараспев приветствовала она Тоню. – Как тебя зовут?
– Жульетта, – сказала Тоня.
– Ка‑а‑к? – Августа Яковлевна вынула из сумки очки и, приложив их к глазам, дружелюбно, с любопытством осмотрела новую соседку.
– Жульетта – это по‑взрослому, – поторопилась объяснить Анна Андреевна. – Пока Тоней зовут.
– Прелестное имя Жульетта. И тебе идет. А меня зовут Августа Яковлевна. Будем знакомы.
Аня отлично знала, как не любила старуха, когда ее называли бабушкой. Однажды она даже остановила упорно нажимавшего на «бабушку» водопроводчика. «Друг мой, – сказала она, – у меня еще нет внуков».
Петр Васильевич ожидал, отворив двери.
– За границей есть такой обычай: молодожен вносит жену в свою квартиру на руках. Ну, а дочка, я думаю, должна входить сама, – сказала Августа.
Тоню пропустили вперед. Последним вошел Петр Васильевич. Он внес чемодан и захлопнул дверь.
Прошли коридором и, отворив нехитрый замок, очутились в комнате. Тоне показали столик перед окном.
– Здесь ты будешь готовить уроки, а спать – вот тут.
Тихая и послушная, она сейчас ничем не напоминала ту озорницу, с которой познакомился Рябиков. Ему показалось: девочка робеет, оставшись с ними наедине.
– Ничего не бойся, – сказал Петр Васильевич. – Ты дома. Это твой дом, как и наш, – всех троих.
Не очень умело Анна Андреевна переодела ее в домашнее платье. Рябиков дал Тоне книгу, которая была специально для нее приготовлена, и та уселась с нею к окну.
Из коридора слышалось, как хлопали двери, до Тони доносились негромкие голоса, приглушенно брякала посуда. Квартира по‑вечернему оживала.
Пообедали, и Петр Васильевич отправился в театр. На прощание он погладил Тоню по голове.
– Ну, не скучай, дочка.
Они остались вдвоем. Хлопоча по своим делам, Аня украдкой посматривала в Тонину сторону. А Тоня – тоже нет‑нет да и взглянет на нее. Похоже было – обе они чего‑то ждали друг от друга. Стемнело, и Аня зажгла свет.
– Почитай мне вслух. Можешь?
Тоня кивнула. Она раскрыла книгу и стала бойко читать про храброго Чиполлино.
Аня села и, сложив руки, стала слушать.
– Ты быстро читаешь, молодец, – сказала она.
– Могу еще скорей, – Тоня принялась так быстро бегать глазами по строчкам и такой скороговоркой выпаливать целые фразы, что Аня догадалась – девочка хитрит: книгу она знает наизусть.
– Подожди‑ка. А вот почитай мне тут, – Аня взяла газету и ткнула пальцем в заголовок статьи на первой странице.
– На уро‑ве‑нь но‑вых задач, – торопясь и от этого спотыкаясь больше обычного, прочла Тоня.
– Это неинтересное, – сказала она.
Аня засмеялась:
– Верю, что ты хорошо читаешь.
Вдруг она вспомнила, что сегодня кое‑чего не успела купить. Она спросила Тоню, не боится ли та посидеть одна. Но Тоня и не думала бояться. Тогда Анна Андреевна быстро накинула пальто, взяла сумку. Потом сказала:
– Ты ведь знаешь, где у нас что, если будет надо?
– Знаю, – кивнула Тоня.
Она осталась одна. Читать про Чиполлино надоело. В квартире снова все стихло. Тоня взяла куклу Люсю и стала устраивать ей комнату.
– Ничего не бойся. Это наш дом, твой дом, – сказала она, – а я теперь твоя мама. Ты нашлась.
Откуда‑то из коридора послышалось негромкое «чик, чик, чик…» Потом один раз – «чик!». И вдруг быстро‑быстро – «чики, чики, чики, чики…» Словно чирикали маленькие птички. Почирикают, подумают и опять свое – «чик, чик, чик».
Тоня оставила Люсю и вышла в коридор. Там было темно. Из‑под двери наискосок пробивался слабый свет. Чикало за дверью. Тоне так хотелось узнать, кто это там чикает… Нащупав в темноте ручку двери, она тихонько приоткрыла ее и заглянула в комнату. За столом сидел лысый в клетчатой кофточке человек и что‑то выстукивал на маленькой машинке. Оказалось, чикала машинка.
Дверь скрипнула, и лысый повернул голову.
Делать было нечего, и Тоня вошла в комнату.
– Что вы делаете? – спросила она.
Лысый, видно, не сразу понял:
– Я печатаю.
– А что?
– Печатаю стихотворение.
– Какое?
Он немного подумал:
– Это стихи про тунеядцев.
– Про кого?
– Про плохих людей.
– А зачем про плохих стихи писать? Чтобы они стали хорошими?
– Называется сатира, – пояснил лысый. – А ты откуда?
– Я Тоня. Так меня зовут, а правильно Жульетта. Я буду тут жить. Это теперь мой дом. Я нашлась.
– Значит, ты и есть та самая девочка… – Он не договорил. – Закрой, пожалуйста, дверь.
Тоня затворила за собой дверь и приблизилась к лысому. Ей очень хотелось посмотреть машинку, на которой печатают стихи.
– А вас как зовут?
– Меня – Олег Оскарович.
– Вы можете еще постучать?
Кукс посмотрел на бумагу, которая лежала рядом с машинкой, и несколько раз ударил по клавишам одним пальцем. Машинка весело зачикала.
– Так печатают книжки? – спросила Тоня.
– Книги печатают на больших машинах в типографии.
– Хм, – пожала плечами Тоня, – а я думала, у вас птички.
Кукс задумался.
– Птички! Это хорошо, – сказал он про себя и что‑то записал в маленькую книжечку.
– Я пойду, – вздохнула Тоня.
Он поднялся из‑за стола и, выпустив Тоню, зачем‑то запер за нею двери на ключ.
В коридоре над столиком, где стоял телефон, горела лампочка. Наверное, кто‑то забыл ее погасить. Тоня подошла к телефону и, не снимая трубки, покрутила колесико. Вдруг телефон весь задрожал и зазвонил. Тоня вздрогнула и отскочила. Открылась дверь напротив, и оттуда вышел толстенький человек в очках. Он подошел к телефону и в свою очередь удивился, увидев Тоню.
Толстенький поднял трубку и сказал:
– Да, Наливайко!
Тоня не поняла, кому он это сказал. А Евгений Павлович, поговорив еще немного и обещав завтра где‑то обязательно быть, положил трубку. Телефон динькнул и умолк.
– Ты кто такая, девочка? Как тебя зовут? – спросил он так, как спрашивают маленьких детей. При этом Наливайко снял очки и внимательно осмотрел Тоню.
– Я Жульетта, – сказала она.
– Жульетта!.. Скажи пожалуйста!..
– Ну тогда – Тоня.
– Вот как! Понятно. Ты оттуда… Там твои папа и мама?
Тоня кивнула.
– Знаешь что?.. Зайдем‑ка к нам, – он отворил двери и пропустил ее в комнату. Тут было очень красиво. Над диваном с подушками горела лампа из трех разноцветных колпачков на тоненькой золотой ножке. И еще длинной светящейся трубочкой голубела лампа над столом, где лежали книги. На стенах зачем‑то висели тарелки, а в шкафу за стеклом были расставлены всякие блестящие жирафчики и собачки, деревянные пузанчики и матрешки.
– Олюшка! – окликнул кого‑то толстячок. – Посмотри‑ка, к нам пришли познакомиться!
Из соседней комнаты вышла высокая женщина в черном с цветами халате. Яркие желтые ромашки величиной с Тонину голову будто рассыпались по нему от плечей до полу, где халат кончался.
– Это Тоня‑Жульетта, Олюша.
– А‑а! Очень рада… Хочешь, девочка, печенья?
Ольга Эрастовна подошла к шкафу, отодвинула в сторону большое стекло и вынула вазочку с печеньем. Потом протянула ее Тоне. Печенье было обсыпано сахаром и искрилось, как снег.
– Я не хочу, – сказала Тоня.
– Бери, бери, детка.
– Не стесняйся, – настаивал толстяк, – мы свои, соседи.
Тоня вздохнула и взяла одно печенье. Но есть его не стала, а держала в руке. Она опять огляделась и спросила:
– А у вас есть дети?
– Нет, – помотал головой Евгений Павлович.
– А чьи это игрушки?
– Это?.. А‑а… – он рассмеялся. – Это игрушки Ольги Эрастовны. Она их собирает.
– А зачем?
– Для красоты, деточка, чтобы в комнате было красиво, – пояснила Ольга Эрастовна.
Больше говорить было не о чем. Вазочку с сахарным печеньем поставили назад за стекло.
– А печенье тоже для красоты? – спросила Тоня.
– Нет, печенье чтобы есть, к чаю.
– Очень милая девочка, – сказала Ольга Эрастовна и пошла, шурша шелковым халатом.
– До свидания, – сказала Тоня.
– До ближайшего свидания, – кивнул ей толстенький.
Тоня дошла до двери и вдруг спросила:
– А кому вы велели по телефону: «наливай‑ка»?!
Толстенький весело рассмеялся:
– Это я никому не велел. Это у меня такая фамилия – Наливайко. Евгений Павлович Наливайко. Смешная, да?
Тоня деликатно пожала плечами.
– Ничего, все привыкают. Привыкнешь и ты, – он выпустил девочку и притворил за ней дверь. Потом крикнул:
– Забавная, правда, Олюша?
– Ребенок как ребенок, – отозвалась та из соседней комнаты. – Слава богу, кажется, тихая.
Тоня опять оказалась в пустом коридоре. Телефон молчал. В углу, сложенная, стояла большая кровать с медными завитушками. Тоня положила печенье в кармашек платья и потрогала кровать. Ничего не случилось. Сделалось скучно. Тоня подумала, что в детском доме сейчас играла бы с девочками в школу. А одной играть неинтересно. Она не знала, что еще придумать. Вдруг где‑то рядом мяукнуло. Это мяукнуло за еще незнакомой дверью. Потом мяукнуло еще раз. Двери немного растворились, и из комнаты, косо щурясь на лампочку, вышел полосатый, как тигр, рыжий с серым кот. Его пушистый хвост поднимался вверх и расходился, как дым из трубы. Кот лениво приблизился к Тоне и понюхал ее ботинки.
Она наклонилась и осторожно погладила его вдоль упругой и теплой спины.
– Как тебя зовут, кот? – Но так как кот ничего не отвечал, решила представиться сама: – А меня – Тоня.
– Ах вот, значит, ты и есть Тоня!
Это сказал не кот. Тоня увидела чьи‑то ноги в сапожках с остренькими носиками. Она подняла голову. На нее, улыбаясь, смотрела совсем молоденькая тетенька. На голове, прикрывая высокую прическу, у нее был повязан желтый платочек.
– Это не кот, это кошка Васька, – сказала тетенька.
– А почему Васька не кот?
– Она Василиса, но все зовут Васькой, чтобы скорей. А я Рита.
– Тетя Рита?
– Нет. Просто Рита, и все. А ты Тоня. Я знаю.
Василисе, видно, надоело их слушать, она мурлыкнула что‑то свое и пошла на кухню.
– Сколько тебе лет, Рита? – спросила Тоня.
– Двадцать три. Много.
– Да, – согласилась Тоня. – Ты уже старая. А мне уже восемь с половиной. А детей здесь нет.
– Ничего. Дети во дворе. А мы с тобой будем дружить. Ладно?
Тоня кивнула. Можно было дружить и с Ритой, раз в квартире больше никого не было.
– Мне нужно идти, – сказала Рита. – Мы еще с тобой поговорим. А теперь пойдем к нам.
Она взяла Тоню за руку и повела в свою комнату.
– Тетя Маня! – крикнула Рита. – Тут наша соседка, Тоня.
В комнате было почти темно. Горела лампочка над кроватью, абажур ее был прикрыт плотной материей. На стуле сидела старушка в домашних тапочках и смотрела в телевизор, который стоял на высоком столике.
– Здравствуй, Антонина, – сказала она. – Садись‑ка рядом. Посидим с тобой, послушаем, что говорят.
– Я не Антонина, я Жульетта, – сказала Тоня. – Тоня это меня зовут, чтобы скорей.
– Все едино. Садись, Жульетта, гостьей будешь, – она подвинула Тоне стул рядом с собой.
– Пойду, опаздываю, – взглянув на свои часики, заторопилась Рита. И каблучки ее сапожек, отстучав в коридоре, стихли.
Тоня уселась на стул рядом с тетей Маней. В телевизоре все что‑то говорили и говорили. Тоня посмотрела, посмотрела и заскучала. Глаза привыкли к темноте, и она стала оглядывать комнату. Тут не стояли за стеклом ни игрушки, ни печенье, но Тоне здесь понравилось. И старушка была чем‑то похожа на Анну Поликарповну.
– У вас только Василиса? – спросила Тоня.
– А кого еще?
– А у нас в уголке природы были снегири и длиннохвостка. А еще черепаха, твердая как камень.
– Черепах у нас нет.
– А птичек весной мы выпускали в небо.
– Вот и хорошо.
– А зимой ведь им лучше в тепле? И мы их кормили.
– Зимой кому на холоде хорошо?
– А синичка и зимой любит лес.
– Синица – зимняя птица.
Поговорили еще о понятном для обеих. В дверь постучали, и она отворилась.
– Вот ты где! Она у вас, а я ищу.
– Телевизор глядим, Аня. Все про Африку говорят, а мы свое.
– Идем, Тоня, кушать и спать. Тебе пора.
Через полчаса, закрывая глаза, она подумала о том, что завтра увидит Риту, с которой есть о чем поговорить, и сразу же уснула. Впервые в своей жизни уснула в домашней постели, в квартире, где жило так немного людей и кошка Василиса. Уснула в комнате, где стала третьей в семье. Рот Тони был полуоткрыт. Она дышала неслышно и ровно, и ничего ей не снилось.
Глава 11
ТАКОГО ЕЩЕ НЕ СЛУЧАЛОСЬ
Это был просто неслыханный звон. Так в семьдесят седьмой квартире не звонили, даже когда приносили телеграмму‑молнию. Трезвонили все звонки. Сперва каждый по очереди на свои тон. Потом сразу по два, затем опять один за другим. Настойчиво гудел зуммер в комнатах Наливайко. Надрываясь, хрипел старый квартирный звонок. Отрывисто сигналил экономически выгодный звонок Кукса.
Неизвестно, сколько бы времени продолжалась звонковая вакханалия, если бы с черного входа в квартиру не вошел Олег Оскарович. Положив на шкафчик переполненную покупками пластикатовую папку – с утра Куксу пришел долгожданный перевод, – он направился отворять двери.
На площадке Олег Оскарович увидел Тоню. Она стояла ногами на своем портфельчике и старательно давила на все кнопки.
– Здравствуйте! Я пятерку по‑русскому получила!
– Хорошо, – сказал Кукс. – Но зачем так ненормально звонить?
Он шагнул за дверь и нажал кнопку своего индивидуального звонка. Звонок действовал. Олег Оскарович вернулся в квартиру.
Тоня еще была в коридоре и разыскивала в условном месте ключи от комнаты.
– Ты разве не знаешь, какой звонок ваш? – спросил Кукс.
– Знаю, с красненькой кнопочкой, и написано «Рябиковым».
– Почему же звонила во все другие?
– А я свои ключи дома забыла.
– Не следует забывать ключей, – сказал Кукс.
– Верно, – согласилась Тоня.
– Испортишь чужой звонок. Кто будет чинить?
– Кто? Петр Васильевич. Он умеет. Я попрошу его, и он починит… Он мой папа…
Тоня отворила двери и вошла в комнату, а Кукс пошел на кухню. Там принялся разгружать папку. Он вынимал из нее коробки, банки и заряжал запасами свой шкафчик. Так он добрался до кулечка с конфетами. Сперва Олег Оскарович подумал, не угостить ли девочку, но, рассудив, решил, что угощать нашалившего ребенка непедагогично, унес конфеты к себе.
В комнате Тоня положила портфельчик и увидела на нем высохшие следы ног. А портфельчик был новый, только что подаренный папой. Да, ее папой!.. А почему Олег Оскарович так посмотрел на нее, когда она сказала: «Он мой папа»? Петр Васильевич велел, чтобы она звала его папой. И тетю Аню чтобы звала мамой. А у Тони не выходило… Почему? Ну, просто потому, что раньше у нее их не было.