Гвальхмай видел, как Ву и Мэймэй бежали, взявшись за руки, среди панически вопящей толпы. Он видел, как Шан Чо снял с себя мантию, чтобы никто не узнал его как мага, и исчез, оставив себе только набедренную повязку, как кули[27].
Вера Гвальхмая в колдовство была глубоко поколеблена. Он тоже очень хотел убежать, но оставался на месте. Как могло произойти такое фиаско? Все его планы рухнули. Он был горько разочарован и надеялся только, что Мерлин и Кореника, в каком бы Элизиуме они ни находились, никогда не узнают об этом дне его позора.
Затем его лицо прояснилось. При более ярком свете, он теперь хорошо видел, что четыре маленьких отметины на внешнем крае кольца были связаны с пятой крошечной царапиной, почти стертой. Это была не буква С, как он ее прочитал! Колдовство все еще было надежной наукой!
Он ушел почти веселым шагом в поисках укрытия от жары. «Точно!» – бормотал он про себя. «Определенно! В том слове, которое я неправильно произнес, была буква Q!»
Действительно, маленькая ошибка, но достаточная, чтобы отбросить развитие китайской артиллерии на 400 лет!
Гвальхмай не вернулся в свой роскошно обставленный дом. Он никогда больше не появился в своем кабинете и не потребовал какой-либо награды от своего монарха, без сомнения, с нетерпением ожидающего его. Да и самого Хубилая было бы сложно найти. Говорили, что Хан внезапно покинул город и отправился в летний дворец далеко во внешних землях, опередив большую часть своих верных, встревоженных придворных, которые спешили вперед с максимальной скоростью, чтобы подготовить все необходимое к его прибытию.
Гвальхмай не стал тратить время на поиски Ву, сына несчастного Фэнга, или Шан Чо, поскольку в самоуничижении считал их едва ли более неумелыми, чем он сам.
Город определенно не место для человека, не умеющего быстро принимать решения. К счастью, у Гвальхмая не было этого недостатка. Он моментально взвесил относительные преимущества морского путешествия и дальней поездки по суше, и принял решение в пользу моря.
Среди его не очень достойных знакомых был один капитан джонки, который, страдая от нечистой совести, всегда был готов выйти в море. Поскольку этот человек, будучи несколько безденежным, зарабатывал на жизнь контрабандной торговлей между обеими сторонами Узкого моря, он был открыт для разумно осторожных предложений.
Вскоре после начала переговоров Гвальхмай, ставший значительно беднее, уже был спрятан от совместного вредного воздействия солнечного света и любопытных глаз в одном из темных и грязных углов в трюме джонки.
Несколько дней спустя, ночью его высадили на уединенном берегу в одном из нечасто посещаемых мест на побережье Нихона и оставили там без долгих прощаний, чтобы впредь он передвигался самостоятельно.
Когда маленькая лодка отходила от берега, капитан джонки дал ему на прощание дружеский совет.
«Возможно, уважаемый, но разжалованный советник думает, что придет время, когда он сможет безопасно вернуться. Он должен понимать, что для него было бы неразумно держать голову под водой в ожидании этого момента.
В ту ночь половина города была сожжена его драконами, и если бы капитан джонки не был человеком высокой чести и чрезвычайной добродетели, то богатство наверняка пришло бы к нему в тяжело нагруженных повозках, если бы советник был доставлен к Императору в оковах».
Сначала Гвальхмай не понял. Ночью? Но огненные драконы летали повсюду, когда он уходил, и нигде он не видел огня.
Потом до него дошло. Конечно! Он должен был с самого начала знать, чем закончится этот несчастный день!
Как и любые другие крылатые существа, вечером огненные драконы спустились с неба, чтобы устроиться на ночь – раскаленные и огнедышащие – на крышах Камбалука!
Страна снов
Гвальхмай не мог знать, что его высадили на этом участке побережья не случайно. Всеми людьми управляют события и причины, находящиеся вне их власти, независимо от того, насколько твердо они убеждены, что сами руководят своей судьбой. И на протяжении своей долгой жизни Гвальхмай находился под влиянием подобных событий дольше, чем другие.
Он сталкивался с этим во многих странствиях, но в тот момент, глядя на лодку, возвращающуюся к джонке, он понятия не имел, насколько эти силы повлияли на него и кто они. Долгое время он глядел в сторону джонки, которая сразу же выбрала якорь, развернула парус и вскоре исчезла из поля зрения.
Но на этом берегу была и другая пара глаз, и вскоре он увидел, как к нему шагает странный, грозного вида человек.
Он был невысок, по плечо Гвальхмаю, но выглядел очень мощным. Он легко шагал по песку, и по его голым мускулистым рукам при ходьбе пробегали волны. В руках у него ничего не было, но на поясе висели два меча, один длинный, другой короткий, оба в ножнах, а пальцы он держал очень близко к рукояти.
Все его тело, кроме рук, было полностью закрыто черными пластинчатыми доспехами, которые выглядели так, будто были созданы не только чтобы защитить владельца, но и напугать врага. Причудливой формы костюм состоял из кусков толстой кожи, нескольких деталей из бронзы и стали, скрепленных тяжелыми кожаными ремешками, алыми шелковыми шнурами и толстой медной проволокой. Гвальхмаю эта одежда напомнила черную хитиновую броню, которую эльфы изготавливали из крыльев гигантских жуков.
На голове мужчины сидел четырехконечный бронзовый шлем с поднятыми козырьками, удерживаемый кожаным подбородочным ремнем. Лицо закрывала бронзовая шарнирная маска с прорезями для глаз и небольшими отверстиями для дыхания.
У Гвальхмая из оружия были только небольшой кинжал и кремневый топорик, который всегда был при нем. Он вынул его из пояса и небрежно взвесил в руке, готовый бросить.
Человек в доспехах остановился в 20 футах от него и поднял маску. У него было приятное, сильное лицо, и, хотя он явно старался выглядеть суровым, притягивая вниз уголки рта, он не мог скрыть естественное дружелюбие.
Гвальхмай с радостью обнаружил, что может понимать незнакомца, поскольку тот говорил на диалекте, не сильно отличающемся от диалекта моряков с джонки, хотя некоторые слова имели другую модуляцию.
«Я Тикара, самурай даймё[28] Хидаяма. Я должен сопроводить вас в замок Шори, где вас встретят, благородный вестник», – сказал он и поклонился, с шипением втянув воздух.
«Ты знал, что я буду здесь?» – недоумевал Гвальхмай. «Ты ожидал меня?»
«Именно, как вы сказали. Последние три дня и три ночи мы патрулируем побережье на 8 ри[29] вверх и вниз, но именно мне моя леди тайно сообщила, где вас искать, и именно я получу награду. Пожалуйста, следуйте за мной».
Гвальхмай ослабил хватку и положил топор обратно в мешочек на поясе. «Я не понимаю».
Его проводник улыбнулся. «Все прояснит барон. Сюда, пожалуйста». Не глядя, следуют ли за ним, он быстро зашагал. Гвальхмай с трудом поспевал за ним, увязая в мягком белом песке.
Пройдя около мили, они обогнули мыс, за которым простиралась небольшая бухта. Издалека Гвальхмай увидел рыбацкие лодки, вытащенные на берег, и деревню. Хижины под соломенными крышами стояли полумесяцем на противоположном конце залива. Замок Шори возвышался над заливом и деревней, прильнув к скалистому утесу, как будто вырос из него. Ноги замок опустил в воду, а зубцами пробивал низкие облака.
Тикара сложил руки воронкой. «О-эй! О-эй!» – протрубил он, и через мгновение подошла рыбацкая лодка, которая переправила их через залив. Лодка слегка ударилась в небольшую каменную набережную, руки с готовностью подхватили лодку, а смеющиеся лица приветствовали пассажиров.
Гвальхмай был озадачен как никогда.
Тикару окружила группа солдат, одетых так же, как он. Они хлопали его по плечу и поздравляли с удачей. Лысый, одетый в шелк слуга, кланяясь, с уважением спросил почетное имя Гвальхмая, осторожно подтолкнул его в ворота и посеменил вперед в соломенных сандалиях. Остальные вошли следом. Блокирующие вход ворота закрылись за ними.
Они шли вверх по извилистым коридорам, с воротами и охранниками на каждом углу; вверх по лестницам с бойницами для лучников в стенах; вверх по скатам под потолками, пронизанными отверстиями, из которых можно лить смертоносный поток кипящей воды или пылающего масла. Замок и его обитатели были готовы защищать себя до конца.
Наконец, они добрались до большого зала приемов, размером в 10 циновок татами[30], где Гвальхмая уже ждали. Барон Хидаяма сидел, скрестив ноги, на низком возвышении и осторожно обмахивался веером. Передняя часть комнаты была открыта в сторону моря. На бароне было черное кимоно, затянутое малиновым поясом, из-под которого торчал изогнутый кинжал, наполовину скрытый плащом, обозначающим его звание – жестким хаори из тяжелого шелка, на котором был вышит один аккуратный белый пион.
У барона было изящное, аристократическое лицо с тонкими губами и длинными, узкими усами; волосы были скручены в тугой узел.
На все это Гвальхмай взглянул мельком и сразу же забыл о бароне. Он слышал, как барон произнес какие-то вежливые слова приветствия, но в ушах у него шумело, а сердце стучало, сотрясая все тело. Гвальхмай задыхался. Он оттянул свободный воротник еще дальше от пульсирующего горла.
Рядом с бароном на шелковой подушке он увидел ту, кого искал! Здесь, свернувшись котенком, сидела маленькая принцесса с золотистой кожей, которую он видел и ласкал так кратко, которая с любовью обняла его и прижала к сердцу, и она была по эту сторону волшебной двери Шан Чо!
«Узнаешь меня по золоту!» – были последние слова Кореники. И действительно – волосы Тиры были золотыми; золотом было вышито платье, которое носила русалка, чтобы привлечь его восхищенный взгляд; гривна, обвитая вокруг тонкой обнаженной талии Никки, тоже была золотой. По этим намекам он узнавал ее в разных воплощениях. Но никогда прежде она не казалась ему такой красивой, как сейчас.
Гвальхмай увидел возрожденную, словно отлитую в той же самой форме Коренику, ту, которую он впервые узнал и полюбил, потому что то выражение, которое временно изменило Тиру и Никки в соответствии с жившей внутри них душой, воплотилось в этой прекрасной дочери Нихона так, как если бы Кореника родилась во второй раз.
Без сомнения, это была она!
У него было мало времени, чтобы рассмотреть это чудо. Его проводник уже опустился на колени и низко поклонился.
«Достопочтенный Горомэ-сан, посланник императора Монголии», – объявил он.
Барон склонил голову в вежливом приветствии. Затем, поскольку Гвальхмай остался стоять, он тоже встал.
«Я приветствую вас, уважаемый сэр, и предлагаю вам гостеприимство моего дома. Я барон Куроки Хидаяма, а это моя дочь леди Митами Уюме. Именно она сообщила мне о вашем приезде. Как только вы примете ванну, мы пообедаем. Несомненно, вы голодны и устали. Пожалуйста, все, что вы видите, находится в вашем распоряжении. Это ваш дом». Он дважды хлопнул в ладоши.
Гвальхмай мог только смотреть, как будто проглотил язык. Были забыты все красивые слова, изящные приветствия, приличествующие фразы, изысканно переплетенная речь, которая сглаживала его путь в Камбалуке, и на освоение которой он затратил немало усилий. Исчезли его придворные манеры, улетучились и забылись, как будто их никогда не было.
Леди Митами Уюме! Дочь даймё! Это и были те самые люди, которых придворные хана называли «собачьими дьяволами»? Эти люди были тем самым народом, против которого могущественная нация готовила вторжение и снаряжала огромный флот? Против этих маленьких, утонченных людей?
Он, Гвальхмай, направлял все свои усилия на их уничтожение, преследуя эгоистичные, корыстные цели! Чтобы получить несколько кораблей, он был готов обрушить огонь, смерть и рабство на свою Коренику, на их Страну снов?!
В воротах, через которые он проходил, входя в замок Шори, он узнал те массивные ворота из видения Шан Чо. Он даже помнил те самые следы от тесла на дереве. Это удивительно! Все оказалось правдой! И все это падет как бумага перед мощью хана Хубилая!
Тогда он скорее умрет, чем позволит этому случиться!
Чуть позже он оказался в ванной в сопровождении горничной, едва понимая, как туда попал. Он смутно помнил, как ответил что-то подходящее хозяевам, но не мог вспомнить, что.
Пока он отмокал в обжигающей ванне, пока его терли так, что он едва не потерял кожу, пока задыхался под ведром холодной воды прямо из глубокого колодца, пока его мутузили так, что он должен был остаться весь в синяках, хотя его красивая мучительница называла это нежным массажем, он пытался вспомнить прекрасное лицо Митами Уюме – Кореники.
Напрасно массажистка использовала самые тонкие приемы, он едва слышал ее вздохи и комплименты по поводу его молодого лица и сильного тела, несмотря на его седину. Напрасно ее ласковые пальцы осторожно пытались возбудить его удовольствие, напрасно ее глаза говорили то, чего не осмеливались сказать ее губы; он едва ее замечал.
Была только одна улыбка, которую он хотел видеть, только одна женщина, которой хотел коснуться, и только одна любовь, которой надеялся насладиться.
Его одели в шелк и обули в толстые белые чулки и мягкие тапочки, после чего отвели в столовую, где хозяин с дочерью уже ждали его. Его напряжение схлынуло, и он, наконец, почувствовал спокойную, безмятежную атмосферу этого дома.
Еда была простой. Сначала была морская рыба с приправленными горчицей грибами. За черепаховым бульоном с черепаховыми яйцами и капелькой имбирного сока последовало основное блюдо из тонко нарезанной курицы, притушенной в соевом соусе с мелко нарезанными зелеными верхушками белой редьки.
За хвостами омаров, выложенными в виде пионов на отварном белом рисе, принесли особое сакэ, а потом на низкий столик поставили поднос с фруктами.
Под деликатный, ненавязчивый звон сямисэнов за расписной полупрозрачной ширмой, которую протянули через весь зал, чтобы создать обедающим интимную обстановку, начался разговор.
Гвальхмай не мог знать, что само присутствие дочери барона было здесь очень необычным. В других культурах, с которыми он был знаком, от Ацтлана и Ходеносауни в Алате до Британии, Европы и континентальной Азии, женский голос имел такой же вес, как и мужской, хотя и был иногда более пронзительным.
Не зная всего этого, он не удивился, когда обнаружил, что барон Хидаяма, похоже, находился под властью этой молодой женщины. Если то, о чем он подозревал, было правдой, было бы более странно, если бы это не было так.
Однако ему показалось необычным, что она начала разговор.
«Как вам сообщили», – произнесла она приятным тихим голосом, – «мы с нетерпением ожидали вашего приезда. Сообщение, которое вы привезли, оно о войне или о мире?»
Гвальхмай был озадачен. Либо это удивительное сходство было не более чем разбивающим сердце совпадением, либо она играла, потому что не могла признать перед отцом, что мистическим образом у них имеется общее прошлое.
«Боюсь, что произошла ошибка. Возможно, я принял гостеприимство, предназначенное кому-то другому. У меня нет никаких сообщений, никаких писем, и я не являюсь послом высокого или низкого ранга. Может быть, будет лучше, если я принесу извинения и уйду».
Барон успокаивающе поднял руку. «Пожалуйста, не беспокойтесь. Если произошла ошибка, то, безусловно, не по вашей, а по нашей вине. Мы знали, что вы придете, потому что видели вас в пути. И конечно, в Нихоне не может быть двух человек с такой красной кожей, как у вас. А если бы их действительно было двое, было бы еще более замечательно, если бы оба носили одинаковые кольца. Я предположил, что у вас имеется послание регенту Ходзё Токимунэ, поскольку перед вами было еще пять посланников. Каждое из их сообщений содержало больше оскорбительных слов, чем предыдущее.
Мы презираем хана, но не тех, кто доставляет его письма. Все посланники безопасно добрались до Камакуры[31].
Тем не менее, вас видели, и я знаю, кто вы, и кем можете быть».
«Я тоже знаю, кто ты», – пробормотала леди Митами, но так тихо, что Гвальхмай прочел слова на ее губах более четко, чем услышал их.
Барон позволил себе слабую улыбку. «Моей дочери были предоставлены привилегии сына, которого у меня никогда не было, и она достойна их. Некоторые женщины обладают лучшими способностями и проницательностью, чем мужчины, и когда боги дарят такие таланты, хорошо, если женщин поощряют, а не подавляют. Когда Митами стала взрослой, она должна была выйти замуж за сына даймё Акагава, которому была обещана, но она отказалась. Она плакала, томилась и говорила, что видела во сне единственного мужчину, за которого выйдет замуж.
Она отказалась есть и тосковала по этому человеку, который, как она сказала, однажды придет из-за моря. Ее любимым сокровищем было зеркало, в котором, по ее словам, она иногда видела его, когда не спала. С помощью зеркала она следовала за ним по всему миру на его пути к ней. Еще она говорит, что у нее есть подруга, которая смотрит на нее из зеркала.
Я настоял, чтобы она вышла за человека, которому я ее обещал. Мы – слабый клан, и я боялся, что Акагава станет нашим врагом. Но казалось, что она умрет, но не подчинится мне, настолько сильна была ее воля противостоять моему решению.
И когда она лежала, такая бледная и слабая, я понял, что люблю ее больше, чем мое обещание или мою гордость. В тот момент я помолился богине-лисе Инари, которая любит наш дом, чтобы она вернула Митами, потому что мы думали, что она умерла – на зеркале не было тумана, когда мы поднесли его к ее губам.
Я наклонился и прошептал ей на ухо, что она выйдет замуж за того, кого выберет, и тогда, когда захочет. Она открыла глаза, улыбнулась, попросила еды и заснула. Я понял, что Инари отправила ее обратно, и мое сердце переполнилось счастьем. Мне дорого стоило выкупить мое обещание у Акагавы, и теперь они мои враги, но в ней мое сокровище, и мы с ней оба ждали краснокожего незнакомца из-за моря, который, как она предсказала, придет во время крайней нужды. Я рад, что вы тот самый человек, а не посол, которого я ожидал. Но не могли бы вы рассказать нам что-нибудь о Хубилае и его планах?»
Гвальхмай колебался. Если правда, что половина Камбалука сгорела, то вторжение, назначенное на середину лета, могли на время отложить. Он не хотел порождать ложные надежды или притворяться, что что-то знает, или раскрывать свою роль в срыве планов хана.
Даже через море он чувствовал мощный взгляд семи тысяч нарисованных глаз, злобно уставившихся на Нихон и на него самого.
Если он станет утверждать, что чинил препятствия этой силе, причем таким странным образом, то барон решит, что он занимается самовосхвалением. Если же он расскажет постыдную правду, то может оказаться неуклюжим союзником. А он уже решил, что будет союзником этих людей.
Барон, видя его нерешительность, понял его неправильно. «Если это вопрос чести, никто не станет требовать от вас сведений, которые вы не желаете предоставить».
Он мрачно поднялся и собрался хлопнуть в ладоши, показывая, что разговор окончен, когда леди Митами деликатно коснулась рукава его кимоно.
«Уважаемый отец, я уверена, что колебание нашего гостя связано только с тем, чтобы тщательно подобрать слова. Сэр, вы за нас или против нас?»
Гвальхмай сложил руки и поклонился. Он пристально посмотрел ей в глаза и сказал: «За вас, сейчас и всегда. Никогда не сомневайтесь в этом».
Она поклонилась в ответ, и когда она поднимала голову, их глаза снова встретились. Ее губы сладко изогнулись, и он понял, что небольшое подчеркивание, которое он сделал в ответе, не осталось незамеченным.
«Садись, отец, и спрашивай, что бы ты хотел узнать. Я уверена, что честь в этом вопросе ни при чем».
Умелые вопросы дали ответы, которые требовались даймё. Гвальхмай ничего не скрыл, и, пока он говорил, все важные детали были записаны писцом на рисовой бумаге изящным почерком кистью и чернилами. Корабли были исчислены тысячами, их вероятное вооружение и оснащение зафиксированы; кавалерийские тумены установлены по именам и эмблемам; орды пехотинцев, механики описаны вместе со снаряжением и запасами. Все, что он рассказал, было упомянуто в этом отчете, даже такие неосязаемые качества, как отвага, дисциплина и тому подобное.
Когда все закончилось, перед писцом лежала толстая пачка листов. Гвальхмай был измотан, голова казалась совершенно пустой.
Куроки поднялся и на этот раз хлопнул в ладоши. Он протянул отчет слуге, который пришел на вызов.
«Немедленно сделайте 20 копий. Одну отправить микадо в Киото как можно скорее. Одну – сёгуну в Камакуру, а другие – главам всех кланов, далеких и близких. Укажите, что это крайне срочно, и настаивайте на том, чтобы все личные разногласия были отложены в сторону и чтобы берега охранялись так строго, чтобы ни один краб не выполз на берег и ни одна птица не могла вернуться в гнездо незамеченной. Когда копии будут готовы, принесите их мне, даже если будет поздно, я подпишу их. К этому времени подготовьте 20 гонцов».
К часу лошади (полночь по западным часам), свитки были подписаны и опечатаны. Задолго до того, как еще один колокол отметил час овцы, зажженные факелы, которые несли гонцы, были далеко вне поля зрения в двадцати разных направлениях. Повезло тем бегунам, которым было поручено бежать к близким большим домам.
Киото был в шести днях от замка Шори, Камакура еще на 300 миль дальше, а это четыре дня пути для гонцов, которые бежали посменно со скоростью, способной разбить сердце сильного, преданного человека. Они часто падали в обморок в момент передачи сообщения, когда узнавали, что дальше бежать не нужно.
Пока сообщения были в пути, люди на этом маленьком участке побережья готовились. В одной из самых прекрасных стран на земле человек должен готовиться к войне, чтобы эта страна и дальше оставалась прекрасной. На мысах стояли сигнальные вышки, вооруженные люди патрулировали берег, а рыбацкие лодки обследовали моря, одновременно бросая сети.
В замке были сделаны запасы еды, укреплены стены, зубцы на них были подняты выше, а амбразуры расширены, чтобы лучникам было легче целиться. Оружейники работали посменно днем и ночью, чинили доспехи, точили мечи, делали наконечники стрел в форме репы, которые в полете так ужасно выли, что кровь стыла в жилах врагов.
Каждый домовладелец знал, что, когда придет время, все должны войти в замок; каждый положил запал, чтобы сжечь дом после ухода; все еще раз дали клятву верности господину, которую будут хранить до самой смерти.
Река Итари бурно течет мимо острых скал в залив Хага. Сегодня это незначительный водный путь, но тогда он был глубже, течение было очень сильным; поток огибал скалу, образуя естественный ров. Реку пересекали два деревянных моста на сваях. Выше лежало небольшое озеро, запруженное плотиной из бревен и земли, его водосброс был укреплен камнем. Этот водоем служил местом гнездования водоплавающих птиц и нерестилищем для пресноводных рыб. Мосты и плотина хорошо простреливались из длинных луков с крепостной стены. На стене также размещались катапульты, с помощью которых контролировалась большая часть гавани.
Когда-то давно замок Шори собирал налог со всех, кто проходил по суше или по морю. Это была сильная крепость. Ее башня высотой в пять этажей опиралась на крутой утес, который был укреплен и увенчан маяком. Башня смотрела вниз на систему укреплений, состоявших из трех высоких земляных валов, шириной по 10 футов, облицованных со всех сторон камнем и пронизанных туннелями, на каждом конце которых стояли тяжелые ворота.
Со стороны моря эти тройные стены были защищены упомянутым выше естественным рвом, который был расширен и укреплен гладким камнем, ставшим мшистым и скользким. Если бы враги смогли пройти эти стены и ров, им пришлось бы пересечь широкий двор под градом стрел из замка или башни на скале. В башню можно было попасть только через замок, поскольку сам утес сделали гладким, срезав все тропинки, по которым когда-то можно было подняться к вершине. Это был монолит, и его обращенная к суше сторона была такой же гладкой, как и другие. Туннели внутри замка представляли собой последний край обороны.
Над валами были устроены два ряда заграждений из фашин – связок заточенных и обугленных кольев. Пространство между рядами было заполнено землей и галькой. Связки кольев были побелены снаружи, а для лучников в них были прорублены амбразуры. Над ними возвышался замок, с его стенами, бойницами и зубцами.
Заходящее солнце красило крутые крыши, крытые красной черепицей. Крыши замка были хорошо видны с моря и служили отличным ориентиром для моряков. Оценив эту восхитительную картину, передовые суда могучего флота хана Хубилая решили именно там высадиться на берег Нихона.
На флагманском корабле адмирал Чепе Кетоян Бе сквозь трубку из кожи рассматривал этот естественный путь в плодородные глубины страны. Дым, поднимающийся столбом от сигнальной вышки и горящей соломы в рыбацкой деревне, подсказал ему, что флот уже замечен и гарнизон замка предупрежден.
Его рот скривился в усмешке. Поднялись и затрепетали сигнальные флаги, и идущие следом эскадры джонок рассыпались вверх и вниз по побережью в поисках других бухт и мест для высадки. Адмиральское судно шло прямиком в бухту Хага.
Как всегда, замок Шори был готов. Ответа от гонцов барона Куроки еще не последовало, но барон знал, что кланы собираются. Он возблагодарил Инари, что у них было время для подготовки. Им повезло, что прибыл этот незнакомец Горомэ. Он оказался знающим человеком. По его планам были построены метатели камней, и сейчас их поднятые «руки» смотрели ввысь вдоль зубчатых стен. Барон никогда раньше не видел устройств такой силы, однако оценил их значение.
Горомэ стоял рядом с ним, глядя на море. Был поздний вечер, но еще стояло лето – август 1281 года по западному летоисчислению, 1941 год по календарю барона. Звезды были огромными и яркими, и, хотя было новолуние и луна сузилась до крошечного серпа, она давала столько света, что можно было легко рассмотреть темные очертания огромного флота, лежащего на якоре у входа в гавань. Они заметили небольшие лодки, которые отделились от корпусов больших кораблей и двинулись к двум мысам, ограничивающим залив.
Барон знал, что, хотя на передовых укреплениях наблюдатели уже уничтожены, некоторые остались под землей в хорошо скрытых ямах, ожидая полной темноты.
Монголы со вспомогательными китайскими и корейскими силами не встретили сопротивления при занятии этих стратегических точек. Гавань теперь принадлежала захватчикам.
Барон повернулся к Гвальхмаю. «Это час тигра, а тигр является символом нашей силы, как дракон – их символ. Если мы ударим сейчас, мы обретем лицо, а они потеряют. Но все же я бы дождался полной темноты».
Гвальхмай улыбнулся. «Если мне будет позволено уточнить, благородный господин, монголы не уважают понятие “лица”. Небольшое преимущество, которое мы могли бы получить в результате этой вылазки, для них ничего не значит. Это жестокие люди, они уважают только силу, которой у нас мало.
Тем не менее, все, что мы сделаем сегодня ночью, несомненно, придаст нашим людям мужества. Если мы сможем продержаться до прибытия армии сёгуна, мы не можем просить о большем. Надо использовать все средства, и выбор момента атаки очень важен. Если нам удастся выиграть немного времени, то, возможно, они не продвинутся дальше этого прохода в течение нескольких дней. Если армии встретятся на равнине за перевалом, шансы будут более равными.
Подождите еще немного. Ударьте в час курицы (три часа ночи), в самый холодный час, когда они будут сонными. В этот час они меньше всего будут ожидать нападения, их боевой дух будет слабым. Курица не отличается храбростью».
Ночь заканчивалась, и костры монголов на обоих мысах почти потухли. Стояночные фонари неподвижного флота бросали длинные полосы света через тихую бухту. Ни на кораблях, ни на берегу не было слышно ни звука. Спали все, кроме часовых с каждой стороны. Шел час курицы.
Вдруг на стене замка Шори трижды мигнул огонек; через мгновение он мигнул еще три раза, но под другим углом. Сначала он посветил в сторону левого мыса, а потом в сторону правого.
Бесшумно, на смазанных маслом петлях открылись потайные люки, покрытые цементированным гравием, которые скрывали глубокие ямы. Из них выбрались обнаженные люди, которые с мечами и кинжалами молча побежали к монгольскому лагерю.
Часовые захлебнулись собственной кровью и умерли без крика. Нападавшие забрали копья часовых и прошли мимо постов убитых. Другие соскользнули в воду и поплыли к кораблям, поднимая ряби не больше, чем рыбы. Все произошло тихо и молниеносно.
Прошло какое-то время. Гонг отметил очередной час ночи, но перед сменой караула на безмятежном море стали происходить странные вещи.
Некоторые из дальних джонок беспорядочно качались во время прилива. Они дрейфовали к берегу, все глубже забираясь в тесное скопление неподвижных кораблей, пока не столкнулись с ними. Испуганные сонные моряки бросились к лестницам и обнаружили задраенные люки, дым повсюду и мертвых часовых под ногами.
Трюмы все еще находились в руках монголов, но палубы принадлежали Нихону!
Потом загорелись спущенные паруса, поскольку снаружи подходили всё новые захваченные суда, уже пылающие. Со срезанными канатами они врезались в суда, стоящие на якоре, безнадежно запутывая такелаж. Огонь распространялся.
Обнаженные мужчины из замка Шори, узнаваемые только по белой повязке на голове, символу их готовности умереть в бою, прыгали из горящих джонок в возбужденную толпу сбитых с толку врагов. Они били ножами и мечами во все стороны, а монголы отбивались вслепую, не отличая в темноте друга от врага. Повсюду бушевали кровопролитные сражения, пока не были перебиты все, кто пришел из-за моря.