Когда Гвальхмай задыхаясь вбежал в ее комнату, то не сразу разглядел ее из-за слез и из-за рыдающих женщин, собравшихся вокруг ее спального татами.
Он оттолкнул их в сторону и опустился на колени рядом с ней.
Была ли эта седая старушка его милой молодой подругой? О Боже! Это то, что время делает с человеком?!
Она улыбнулась той улыбкой, которая во всех ее воплощениях одна всегда оставалась неизменной. Казалось, всего мгновение назад они шли по шуршащему пляжу, и он поцеловал ее, когда она вот так улыбнулась. Теперь он знал, что это было в Стране снов.
Ах, Кореника, нестареющая, вечно юная, вечно любящая, неужели нам снова предстоит расстаться? Встретимся ли мы еще, и если встретимся, то когда, и в каком далеком краю?
О, жестокая судьба, которая так сурово шутит над нами – перестань! Освободи меня от моей клятвы! Она обошлась нам слишком дорого, и в ней нет никакого смысла!
Думая об этом, он почувствовал на себе ее взгляд. Она увидела его печаль и подняла слабую руку, чтобы погладить его по щеке. Ее пальцы были мягкими и морщинистыми, но он видел только нежную красоту, которую хотел видеть.
Время не разрушает такие воспоминания, напротив, только высекает их глубже в памяти, более яркими красками, взятыми из сердца.
Глядя на возлюбленную, он видел двух женщин в одной. Леди Митами Уюме, дочь дома Хидаяма, хрупкая, похожая на куколку, терпеливая и преданная, и Кореника, девушка-воин, постоянно меняющаяся, верный товарищ и возлюбленная; обе одинаково терпеливые, блистательные и смелые, принявшие его предназначение, сделавшие его своим и ожидающие его осуществления. Так тесно переплелись эти две жизни, которые он прожил, что он не знал, какая из двух любимых говорила с ним.
|
|
«Не отчаивайся, любимый. Мы расстаемся, но ненадолго, хотя что-то подсказывает мне, что мы больше не встретимся таким образом.
Ты помнишь лебедей? Какой это был чудесный день для нас! Мы договорились, что если станем такими, как они, то мы никогда не должны расставаться, и так было.
Я думаю, что мы уже получили столько, сколько заслуживаем. Ничего похожего на наши жизни не было с самого начала мира. Возможно, нам досталось больше любви, чем было отмерено, если любовь вообще может быть отмерена.
Я знаю, о чем ты думал. Убери кинжал. Когда наши мысли были секретом друг от друга? Это не место для конца. Загляни в свое кольцо, и увидишь, что ты должен завершить свое предначертание, которое и мое тоже.
Прощай, любовь моя, до скорой встречи!»
Ее рука опустилась, и он знал, что эти последние минуты прощания были возможны только благодаря ее железной воле. Ее пальцы были холодны, глаза закрыты. Он сложил ее руки на груди.
Когда он положил свою ладонь ей на лоб, на миг его взгляд упал на кольцо, как она просила. В глубине опала, он увидел быстро движущиеся размытые тени. Люди в доспехах в огне и дыму штурмовали могучую крепость. Он видел себя в этой безумной толпе, зовущим людей в атаку, но среди них не было знакомых лиц. Он не мог сказать, где или когда предстояло это сражение, но знал, что должен быть там.
Впереди он разглядел окутанного дымом знаменосца, стоящего под градом пуль и указывающего дорогу сверкающим мечом. Он не видел ни герба на знамени, ни лица знаменосца, но знал, что дни его жизни еще не сочтены, и что эта битва будет частью его судьбы.
|
|
Он отвернулся от плачущих слуг и больше ни разу не взглянул на них. В этой комнате не осталось ничего из того, что он любил. Даже если его долгая жизнь продлится до конца времен, благодаря проклятию эликсира Мерлина, такой ужасный момент никогда больше не должен повториться.
Он прошел в свою комнату и начал собирать вещи. Снова Кореника дала ему мужество жить дальше и идти к назначенной встрече, хотя мысль о долгих, унылых и одиноких годах приводила его в ужас.
Занимаясь этим печальным делом, Гвальхмай услышал шорох за дверью. Он подошел и сдвинул ее в сторону. Перед ним стоял Хансиро с искаженным от горя лицом. Он едва мог говорить, но, бросив быстрый взгляд в комнату, сразу понял, что происходит. Самурай упал на колени и коснулся лбом пола. Гвальхмай велел ему подняться.
«Что вы задумали, господин?»
«Я пойду по миру искать войны и погибну в бою!»
«Тогда вы погибнете не один, мой даймё! Не один!»
Когда траур закончился, и колокол перестал звонить, и было сделано все, что положено, и огни замка Шори погасли, Гвальхмай и Хансиро покинули замок в темноте ночи.
Началось долгое странствие. Не имея хозяина, они сражались как ронины, какой бы феодал ни нанял их. Они обрели шрамы, честь и определенный достаток. Они стали хорошо известны как «мрачные бойцы».
Они странствовали по островной цепи Нихон от одного конца до другого. Ни разу Гвальхмай не увидел сцену, показанную волшебным кольцом, и, наконец, понял, что это было в другой стране и, возможно, в другое время.
Он едва понимал, где был и чем занимался. У него не было никаких планов, кроме желания умереть. Однажды он пришел в себя, сидя на скале и глядя на море на восток. За колышущейся водной пустыней лежала Алата, и, хотя он понимал, что за столетия его жизни многое неизбежно изменилось, сердце его было полно такой тоски по земле, где он родился и вырос, что было готово разорваться.
|
|
«Что за ужасное проклятие лежит на мне или Алате, что я не могу пересечь океан и снова увидеть любимый дом?» – бормотал он.
Говорят, что рай для Адама – это любое место, где есть Ева. Так же и Гвальхмай думал о Коренице. Но теперь, когда она ушла, Нихон стал для него просто пустыней, из которой хотелось поскорее убраться. Случай представился совсем скоро.
Непреодолимая усталость от земли одолела его. Они нашли гавань и сели на каботажное судно, у которого было много портов захода – на юг вдоль японских островов, на запад через Желтое море, снова на юг к острову Тапробана[33].
Неразлучные, они встречали пиратов и сражались с ними, видели слонов и катались на них, голодали вместе или сидели бок о бок на пиру. В Индии они продали свои мечи по самой высокой цене, вышли на битву безоружными, пели во время сражения и остались живы. Им заплатили бриллиантами и рубинами, которые они разбросали людям как зерно, и ушли нищими странниками.
Это был новый и печальный период в жизни Гвальхмая. Со временем он забыл, как смеяться. Он бродил по миру с окровавленным мечом, едва сознавая, куда шел или как прошли годы. Однажды он обнаружил, что его волосы стали совсем седыми.
Они шли туда, где была война. Он бывал часто ранен; он перенес удары, которые убили бы другого, и он выздоравливал от них медленнее, чем раньше; много раз он был в смертельной опасности, но он не мог умереть.
Во многих странах его знали как певца заброшенных надежд, как безрадостного гуляку. Однажды он обнаружил, что остался один. То ли возраст, то ли война отняли у него Хансиро, но он не чувствовал себя старше, если только холодная усталость не означает возраст. У него не было желания отмечать течение времени.
Ему было достаточно знать, что однажды где-нибудь он увидит крепостную стену и встанет под развевающееся знамя, которое увидел в кольце. Этот день может ознаменовать конец, к которому он стремился. Он пришел из Азии в Европу по пути бесчисленных войн, все еще являясь ужасом для врагов. Он не пытался заводить друзей.
Наконец его одиночество и отчаяние утихли. В существовании есть неправильность. Ай-Пуч, Черный капитан, не всегда принимает тех, кто хочет умереть. Со временем проходит печаль, ибо она не более постоянна, чем другие чувства; гибнут династии; короли приходят в отчаяние; мечи ломаются в битве или ржавеют без дела; следуя за воспоминаниями, человек возвращается туда, где когда-то был счастлив.
На красивом маленьком лугу где-то во Франции сидел колдун, занятый важным делом. Была первая неделя апреля, и, хотя недавно прошел дождь, вышло теплое солнце и высушило землю, так что он чувствовал себя комфортно и весело насвистывал во время работы.
Он был блестящим человеком для своего возраста и своего времени: врач-любитель, теолог, философ, астроном и химик – все эти таланты были полезны в его профессии.
В данный момент он распинал бледно-зеленого мотылька.
Будучи полностью поглощенным складыванием крошечного костра из прутиков, он не услышал, как сзади к нему по глубокой мягкой траве приблизился человек. Колдун положил последнюю веточку, снова вонзил крошечный шип в крыло, которое страдающее насекомое разорвало, пытаясь освободиться, и собирался установить маленькое распятие в костер, когда прозвучал презрительный голос: «Может показаться, что бессмысленная боль забавляет тебя, милорд. Убей беспомощное существо милосердно и сразу, или отпусти его».
Колдун медленно и осторожно сунул руку под плащ. Но когда он попытался обернуться, острая точка пронзила его шею над спинным мозгом чуть ниже линии роста волос. Его рука вернулась в поле зрения, открытая и пустая. Он не повернулся и не попытался подняться, но встал на колени, не двигаясь, его взгляд был прикован к мотыльку.
«Вы из Арманьяка или из Бургундии? Вы за Англию или за Францию?»
Точка вошла глубже на толщину волоска, и по шее колдуна побежала теплая струйка. Человек небрежно ответил: «Мои политические предпочтения не должны касаться тебя, потому что у меня их нет. Однако то, что ты делаешь, меня очень волнует. Я услышал мольбу о помощи от существа, которое пытали. Я ответил на этот зов и нашел тебя. Теперь скажи, кого я должен помиловать – преступника или жертву?»
Несмотря на свое затруднительное положение, некромант рассмеялся.
«Я понятия не имею, кто вы, но вы, конечно, сумасшедший! Что такое жизнь насекомого против жизни человека?»
«Земля принадлежит всем, кто живет на ней, а не только человеку. Вполне может быть, что в глазах Бога мы трое здесь равны».
«Ах, Бога!» – плюнул колдун с отвращением. «Богов много! Некоторым я служил, другие служат мне, как ты скоро узнаешь, нахал! Сейчас тебе кажется, что я в твоей власти, но ты не понимаешь, какая опасность тебе угрожает! Но, учитывая твое невежество, я буду милостив и объясню важность этой работы, которую ты так глупо считаешь бессмысленной.
Знай же, дурак, что я принял английское золото от герцога Филиппа Бургундского, чтобы убить ведьму и положить Францию к его ногам.
Когда эта бабочка сгорит, ложного дофина[34] Карла сразит изнурительная лихорадка; лилия, символом которой является бабочка, исчезнет со знамени Франции, а ведьма, которая влияет на него, погибнет. Тогда его собирающаяся армия будет уничтожена до последнего человека».
«Вряд ли случится так, что все эти несчастья произойдут, если разрушение одной жизни может спасти столько людей. Скажи, колдун, тебе известно по твоим книгам или даже по слухам об этом кольце?»
Острие на шее стоящего на коленях человека не шевельнулось, но в поле его зрения появилась рука. Глаза колдуна широко раскрылись и закатились вверх, в тщетной попытке увидеть лицо человека, стоящего позади него.
«Только не ты! Не Мерлин! Геката, Одуарпа, Бельфегор! Ко мне, я приказываю! Этот человек мертв!»
«Как и ты!» – мрачно произнес Гвальхмай и воткнул кинжал до конца.
Мягко и нежно он вытянул крошечные шипы. Мотылек слабо вздрогнул, затем поднялся в воздух, беспорядочно заваливаясь и кружась вокруг головы своего спасителя.
«Лети домой, маленький эльф», – пробормотал Гвальхмай. «Я думал о тебе. Я скучал по тебе, как ты и предсказывал. Я рад, что не все из вас ушли. Не суди обо всех людях по нему. Ты нужен нам больше, чем можешь себе представить».
Он вытащил кинжал и посмотрел на него с отвращением. Кинжал был темным от крови. Гвальхмай отбросил его и потер сухие руки друг о друга.
«Он отравит меня, если я буду пользоваться им дальше!»
Он смотрел, как мотылек зигзагами пересекает луг. Когда он исчез из виду, Гвальхмай пробормотал: «Я сказал тому монстру, что меня не интересует его политика, но я имею отношение к тем, кто против него и против тех, кому он служил. Если мне придется сразиться с ними, тогда я должен вернуть мой меч. Может быть, в этом бою я найду ту крепость и то знамя».
Он стоял там, думая, вспоминая. Давным-давно он уже проходил этим путем.
«Да, отсюда храм св. Екатерины де Фьербуа в одном дне пути на запад».
Вскоре маленький луг был пуст, если не считать тела человека, которого убили, чтобы спасти жизнь мотылька.
Британские острова больше не подвергались набегам скандинавов; их уже не раздирала междоусобная война; норманны и саксы со временем соединились в одну нацию, молодую, высокомерную, дерзкую – и начались другие войны.
Многое изменилось и во Франции с тех пор, как Гвальхмай был там в последний раз. Зажатая между Англией и растущей соперничающей силой Бургундии, Франция являла собой узкий коридор, который топтали и разоряли организованные армии и враждующие банды. Тем не менее, города как таковые все еще остались после столетней войны. Каким-то образом, люди продолжали печь хлеб, пахали поля, доили коров, в общем, жизнь шла своим скромным ходом. Новые соломенные крыши пришли на смену сгоревшим; родились дети, которых убитые на войне отцы никогда не увидят. Юноши смотрели в глаза девиц и осмеливались мечтать.
Одна весна следовала за другой.
В том апреле 1429 года на ветру поднялось знамя, которого никто не видел ни до, ни после. При виде его уже отчаявшийся человек, который жаждал стать королем, почувствовал надежду, которую не чаял знать при жизни.
В том же апреле Гвальхмай пришел в храм, где оставил меч Роланда на хранение, и узнал, что меча нет.
Он с яростью взглянул на служку, который исполнял обязанности хранителя часовни. Для Гвальхмая это разочарование стало кульминацией множества неудачных дней; несчастья прилепились к нему, как репей. В бессильном гневе он схватил алтарь и сотряс его.
«Вы говорите, что за ним послали? Никто не знал, что он лежит там, кроме меня! Я доверил это святой Екатерине – давным-давно!»
«Тогда, конечно, святая Екатерина знала, что он лежит за алтарем. Разве это ничего не значит для вас, уважаемый господин, что он был в безопасности, когда бы вы его ни оставили, вплоть до прошлой недели, когда за ним пришли; что его искали и обнаружили именно там, где, по их словам, он был спрятан?
Никто из нас не знал, что за алтарем лежит меч. Мы восприняли это как чудо. Возможно, нет, непременно сама святая Екатерина рассказала главнокомандующему дофина, что меч здесь.
Это был единственный меч в храме, на котором было пять крестиков. Он был покрыт тонким слоем ржавчины. Когда мы подняли его, ржавчина отвалилась, словно по волшебству. Мы отполировали его и передали посланнику, который за ним пришел».
«Куда его увезли? Я хотел бы поговорить с этим главнокомандующим. Где его можно найти?»
«Дофин держит свой скромный двор в замке Шинон. Этот замок составляет все королевское величие, оставленное ему, и когда Орлеан падет, у него не останется и этого, потому что сдача города откроет англичанам всю долину Луары.
Крошечная армия дофина собирается в Шиноне на помощь Орлеану, но надежда на успех очень мала. Пока армия не уйдет, вы сможете найти свой меч там».
Гвальхмай повернулся на каблуках и вышел. Сделав несколько шагов, он задумался и повернул назад.
«Его имя? Как зовут этого вора?»
«У вас не будет проблем с поиском главнокомандующего! Любой направит вас. Спросите Джин Дарк».
«Похоже на имя англичанина-предателя. Неудивительно, что у вас так мало веры в свое дело!»
Гвальхмай презрительно сплюнул, сверкнул глазами на испуганного служку и в ярости покинул храм.
Он не ушел далеко, когда его гнев остыл. Возвращаясь назад, его память нашла подробности, о которых он забыл. В храме был еще кое-кто, когда он сунул меч за алтарь. Когда это было? Возможно ли? Чуть более трех веков назад?
Да, был еще кое-кто, кто видел его, кто знал и только один во всем мире мог знать сейчас!
Кореника вернулась! Она была где-то рядом с ним! Это был ее способ привести его к ней!
Тогда вперед, в Шинон на крыльях ветра!
Знамя вперед!
Немножечко странной она была.
Голоса беззвучные слышать могла.
Святые и ангелы ей являлись.
Над ее благочестием мы не смеялись.
Что делать, ей Голоса говорили,
Мы знали, что правду они твердили.
Каждый любит мать. У всех она одна.
У ней было две, вторая – Франция-родина!
Песни Хуона
Гвальхмай покинул Фьербуа после полудня и, как ни спешил, в Шинон прибыл уже в начале вечера.
Город был переполнен, поэтому в окрестных полях были разбиты палаточные лагеря, там же готовили пищу, и в этот час в воздухе витал запах еды. Гвальхмай остановился у одного из костров и представился добровольцем в армию дофина. Разговаривая, он негромко позвенел монетами в кармане.
Как он и надеялся, его пригласили присоединиться к трапезе при условии, что он что-то внесет в общий котел. Гвальхмай сходил в город и купил хлеба и бутылку вина. Когда он вернулся, котелок супа был готов, и он поужинал, сидя на траве с четырьмя солдатами, которые занимали палатку.
Они выглядели не лучше бандитов, но отнеслись с уважением к виду и манерам Гвальхмая и были сдержаны в разговоре. Время от времени он ловил на себе их быстрые взгляды, но, когда они видели, что он их заметил, сразу же направляли внимание в другое место.
Гвальхмай не сознавал, какой след последние суровые годы оставили на нем. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, было совершенно непроницаемо; таким его делала наполовину ацтекская, наполовину римская кровь. Красноватый оттенок его кожи, выжженной на жарком южном солнце при почти постоянной жизни на свежем воздухе, стал еще более медным, чем когда-либо. Из-за омолаживающих свойств эликсира Мерлина у него все еще был полный набор зубов, хотя он уже не помнил, сколько раз некоторые из них менялись. Его зрение не померкло, а взгляд был таким же диким, как у орла, в честь которого он был назван.
Шрамы на правой щеке и шее, где острие копья разорвало его, когда Дели пал перед Тамерланом[35], были бледными и выпуклыми. Он немного хромал от более ранней раны, полученной в Акко, когда город был захвачен султаном Малеком из Египта в битве, которая ознаменовала потерю Святой земли[36]. Левая рука была немного изогнута, оттого что его лошадь упала на него, закрыв его своим телом, благодаря чему он оказался единственным выжившим в резне в Адрианополе[37]; потеря этого города открыла туркам путь к завоеванию Балкан.
Но хотя он был уже совсем седой, с уклоном в белизну, его мышцы все еще были крепки, и он чувствовал себя сильным и мужественным, как всегда. Огонь молодости, питаемый эликсиром жизни, ярко горел в нем. При мысли о том, что Кореника направила его на поиск, он встал после трапезы с душой и сердцем юноши, идущего на первое свидание. Он бросил на плечо маленькую котомку с самым необходимым и, хотя его приглашали переночевать в палатке, пошел в город раскрыть тайну, которая его мучила.
По дороге он несколько раз спросил, где можно найти главнокомандующего, однако народ странно на него посматривал, а он не понимал почему. За штаб-квартирой дофина, которую вежливо называли замком, хотя в нем не было ничего впечатляющего, простиралось длинное турнирное поле. Здесь джентльмены и рыцари бились на копьях, а несколько зрителей, навалившихся на изгородь, радовались каждый раз, когда падал кто-то из дворян.
Когда подошел Гвальхмай, как раз раздался хохот и звон доспехов: упали и лошадь, и всадник.
«Мой бог! Опять без лошади!» «Д'Олон слишком стар, чтобы держать копье!» «Хой, идите-ка вы тренироваться к столбу с щитом и мишенью, интендант!»
Упавший человек в тяжелых доспехах грустно улыбнулся, поднимаясь на ноги с помощью молодого человека, который с негодованием повернулся к насмешливой толпе.
«Нет, не стыдно упасть перед этим копьем! Кто из вас осмелится выйти против него? И у меня ноги вылетели из стремян, и, если бы я не схватился за луку седла, меня бы тоже расплющило».
«Мир, герцог Д’Алансон», – сказал Д’Олон. «Я не считаю это позором. Я не ожидал, что промахнусь. В конце концов, это не турнир, а всего лишь игра. Это был умный удар, тот, которым меня сбили. Дай Бог, чтобы многим Проклятым[38] довелось испытать такое в Орлеане!»
Тем временем его противник вернулся легким галопом. Он соскочил с седла, погладил шею великолепного черного коня и поднял забрало стального шлема, на котором не было ни пера, ни какого-либо герба. Под забралом появилось смеющееся лицо.
«Клянусь, это прекрасный конь, мой дорогой герцог!» – нежный женский голос прозвенел по полю, как колокольчик.
Когда Гвальхмай услышал этот голос, сердце его подпрыгнуло. Не беспокоясь о том, что мешает, он перелез через ограждение и направился к всадникам.
Он услышал, как молодой человек сказал: «Теперь он твой. Никто, кроме тебя, не будет ездить на нем». После этого они замолчали, глядя на мрачного незнакомца, который шел в их направлении.
Гвальхмай остановился в нескольких шагах. Его взгляд был прикован к девушке в простых доспехах. Ее черные волосы были подстрижены, как у пажа, и выглядела она как стройный безбородый мальчик. В ее доспехах не угадывалась женская фигура, поэтому он решил, что она очень молода и еще не сформировалась. Откуда тогда ее умение и сила?
У нее были серые глаза, и хотя она улыбалась озадаченно, как будто пыталась узнать его, у него было ощущение, что эти глаза могут принять синий оттенок, который заставит их засиять как сталь. Еще он подумал, что не хотел бы перейти ей дорогу.
Она не была красавицей, скорее, чуть более чем симпатичной. Ее ясное, открытое лицо, которое казалось странно знакомым, было лицом умной, честной деревенской девушки. В голову невольно пришло слово «обаятельная».
В тишине, прежде чем кто-либо нарушил молчание, он понял, что черты ее лица действительно знакомы ему, хотя они не те, которые он надеялся увидеть.
Как если бы она была рождена, чтобы преследовать его грустными, давно забытыми воспоминаниями, из этого стального шлема с любопытством смотрело на него лицо валлийской девушки Никки, воплощения Кореники, с которой он пережил такие горько-сладкие 12 месяцев приключений и любви, что едва совладал с нахлынувшими образами прошлого.
Казалось, она тоже пытается вспомнить что-то давно забытое, или это было только потому, что он так настойчиво смотрел на нее, что она нерешительно сделала полшага к нему, и ее правая рука слегка поднялась в приветствии?
«Гайхун». Он нарочно приветствовал ее по-баскски, надеясь, что старое слово из Атлантиды вызовет у нее вспышку узнавания.
«Bon soir[39]», – ответила она, глядя ему прямо в глаза. Он с горечью отметил, что она никак не дала понять, что узнала его. И, наверное, даже смысл сказанного им слова как приветствия, она поняла лишь интуитивно.
«Добрый вечер, сэр Рыцарь», – добавила она, и он понял, что она дала ему титул только потому, что одним быстрым проницательным взглядом оценила его качества воина. «Вы пришли, чтобы присоединиться к армии благородного дофина и сражаться за Францию?»
«Вы та, кого зовут Джин Дарк? Это правда, что вы командуете армией?»
Она засмеялась. Снова его сердечные струны вздрогнули от этого звука, такого знакомого, так часто звучавшего, так давно, и все же не совсем того же.
«Здесь меня называют шеф войны. В моем городе меня звали Жаннеттой, по рождению я Жанна. С тех пор как я приехала во Францию[40], меня иногда называют Иоанной.
У меня много имен. Проклятые называют меня ведьмой, но мои святые, когда общаются со мной, говорят: “Дитя Божье”. Мне это нравится больше всего.
У вас очень темная кожа, сэр Рыцарь, и странного оттенка. Вы мориско[41]?»
Герцог Д'Алансон заговорил прежде, чем Гвальхмай успел ответить.
«Судя по приветствию, он баск, мой генерал. В нашей армии есть еще несколько таких. Новобранцы стекаются под ваше знамя отовсюду».
«Какое оружие у вас есть, баск? Каково ваше происхождение?»
Гвальхмай быстро подумал. От его ответа зависел его статус в этой безумной мешанине солдат, которая собиралась здесь, чтобы выступить против сил англичан и бургундцев. Должен ли он быть просто рыцарем или лучше придать себе качества, которые могли бы приблизить его к этой необычной девушке, к которой его так странно притягивает?
«Я приехал издалека, чтобы присоединиться к вам. Меня зовут Гвальхмай». Узнала? На ее лице только вежливый интерес и любопытство. О Боже! Неужели он так ошибается?
Нет! У нее на боку висит меч Дюрандаль! Именно она послала за ним. Только она знала, где и как его можно найти в часовне.
«Я служил во многих армиях. У меня большой военный опыт. Мое имя означает ястреб или орел, на ваш выбор. Мой отец был король».
Д'Алансон хмыкнул, возражая против последнего утверждения. «Каждый баск, у которого есть каменный дом и десять овец, думает, что он аристократ!»
Однако лицо Жанны осветилось, и она тепло протянула ему руки.
«Тогда я приветствую вас, сэр Баск, и говорю вам, как сказала моему милому герцогу, когда он поступил ко мне на службу против воли своей жены: “чем больше королевской крови собрано для этого предприятия, тем лучше”. Пойдемте же на бой с мужеством и в храброй компании, потому что, если мы будем храбро сражаться, Бог непременно вручит нам победу».
Теперь, когда он был принят, он вложил свои ладони между ее ладонями, тем самым любезно признав ее своим сеньором, как она считала дофина ее сеньором, но не королем, пока он не получит свое владычество через нее от ее настоящего господина – Царя небесного.
Жанна торжественно приняла дань уважения Гвальхмая, слегка покраснев от нескрываемого восхищения, которое он ей выразил, и отпустила его руки. Затем остальные собрались вокруг него и представились по очереди.
Помимо Д’Олона, оруженосца Жанны, который присматривал за ней, как курица за единственным птенцом, и молодого герцога Д’Алансона, недавно вышедшего из английской тюрьмы после выплаты огромного выкупа, разорившего его и его жену, было несколько знатных господ, которые пришли повеселиться.
Рядом с ними стоял дофин, наследник престола, неприметный человечек. Его слабый подбородок все еще дрожал от возбуждения прошедшего поединка. У него было плохое здоровье и кислая внешность. Штаны его были искусно набиты, чтобы скрыть вывернутые внутрь колени.
Он казался еще более невзрачным, потому что рядом с ним в ироническом контрасте стоял один из самых красивых и богатых людей в стране.
В предках Жиля де Ре значился Бертран Дюгеклен, который в свое время был самым популярным героем Франции, и барон де Ре собирался сравняться с ним по подвигам. В 25 лет он показал себя блестящим, лихим солдатом и стал грозой англичан. Он отличился при штурме крепости Люд, где убил английского командира Блэкберна в рукопашном бою.
Де Ре был любимцем людей, которые игнорировали его темную сторону – антипатию к женщинам, плохо скрываемые оргии, беспощадные убийства пленных, и отстранение 16-летней невесты вскоре после их неудачного медового месяца. Благодаря ей, его и без того огромное богатство увеличилось, и много других дам стремилось утешить его, но его интерес был ограничен только одной.
В момент первой встречи с Жанной, дофин решил испытать ее провидческий дар. Он попытался обмануть ее, выдав за себя другого человека, а сам смешался с толпой недоверчивых и враждебных придворных, однако она сразу же его узнала. Еще с тех пор, сеньор де Ре стал ее другом и заступником.
Несмотря на всяческий скептицизм и даже активную враждебность эгоистичных советников дофина, де Ре настаивал на вере в ее божественную миссию. Он изменил свой образ жизни и заинтересовал ее делом своих кузенов Ги и Андре де Лаваль, герцога Д'Алансона и командующего Дюнуа, известного как Бастард Орлеанский.
Де Ре дал дофину огромные суммы денег, чтобы собрать армию, и в знак благодарности Карл, пребывавший всегда глубоко в долгах, назначил его телохранителем Девы на поле битвы, по ее собственной просьбе.
Когда Гвальхмай был представлен де Ре, он увидел человека привлекательно зловещего вида, столь же сильного, как он сам, с небольшими мешками под глазами из-за излишеств. Его лицо было почти скрыто за аккуратно ухоженными блестящими иссиня-черными волосами, которые на прямом солнечном свете так ярко блестели, что де Ре дали прозвище «Синяя борода».
Он чуть не сломал руку Гвальхмаю при рукопожатии.
«Поезжайте со мной, Лэглон[42], когда мы отправимся в Тур. Я буду рад иметь вашу сильную руку рядом. Найдите меня завтра, и я прослежу, чтобы вас хорошо экипировали».
«Благодарю вас, милорд барон». Гвальхмай поклонился всему собранию и ушел, думая, что это предложение, как бы любезно оно ни звучало, было больше похоже на приказ.
Несомненно, этот новый знакомый привык, что ему подчинялись без вопросов.
В задумчивости Гвальхмай вернулся в палатку, где ужинал. Не зная, будут ли ее обитатели рады увидеть его вновь, он благоразумно купил еще вина, так как в переполненном городе не было другого жилья.
И он, и вино были встречены с энтузиазмом. Вещи сдвинули в сторону, чтобы освободить для него место, и к утру все стали хорошими друзьями.
Лучник Робер, один из тех, кто привез Жанну из Вокулёра, помог Гвальхмаю раздобыть форму рыцаря. Гвальхмай выбрал черную броню, как у его покровителя. Он отказался от эмблемы на шлеме, но захотел иметь герб на щите. Де Ре порекомендовал ему художника, который и нарисовал герб.