Снова прозвучал восходящий серебристый звук, и вместе с ним поднялся рой, все выше, до верхушек деревьев и еще выше. Вихревое облако взлетело, превратилось в шар серебристых мошек, в блестящую точку, все еще различимую напряженным глазом, и наконец, исчезло навсегда на длинной небесной дороге к более приветливой звезде.
Но не все! Один бледно-зеленый мотылек все еще сидел на накидке Гвальхмая, явно считая это место безопасным. Он открывал и закрывал изуродованные, рваные крылья, хитро поглядывая на него глазами, похожими на драгоценные камушки. У этого отбившегося парня был какой-то беспечный, нахальный вид, от алых усиков до крошечных тонких ножек. Гвальхмай нисколько не сомневался в том, кто это.
«Мой верный, веселый менестрель, храбрый друг! Помоги мне защитить моего дорогого, мужественного командира, кем бы она ни была».
Мотылек согнул ноги и прыгнул вверх. Он пронесся перед глазами Гвальхмая и устремился к знамени, опустился на позолоченное острие древка и так и поехал.
Отряд зашагал веселее. Увиденное было для них признаком победы. На Париж!
У каждого зенита есть надир. С вершины холма есть только один путь – вниз. Надолго отложенное наступление на Париж было началом спуска, а его конец был предречен.
«Я ничего не боюсь, кроме предательства!» Под стенами Парижа Гвальхмай узнал, насколько верны были эти слова. Тоскливая осада затянулась: ни припасов, ни подкреплений. Долгими ночами люди дезертировали, прекрасно понимая, что лизоблюды при дворе вертели королем в своих интересах, а надежда гибла. Наконец, Жанна решилась больше не откладывать штурма.
Обнаружив, что никто не потрудился промерить ров у ворот Сен-Дени, она, как хороший командир, пошла сама. Она взяла с собой только Робера, который должен был нести знамя. Они пересекли внешнюю сухую канаву и сразу же попали под огонь. Она воскликнула: «Предайтесь Иисусу!» и опустила копье в ров с водой.
В этот момент, английский лучник, такой же хладнокровный и целеустремленный, как она, вытащил свой лук. Первая стрела прибила ногу Робера к земле. Крича от боли, он поднял забрало, чтобы взглянуть на рану, и умер, сраженный стрелой в глаз. Знамя упало.
Третья, точно нацеленная стрела пронзила бедро Жанны. Она бросилась назад, в сомнительное убежище канавы и скатилась на дно.
Гвальхмай услышал рядом с собой задушенный крик боли. «Мой ангел!» – Жиль де Ре оттолкнул его в сторону, пробежал через линию огня, бросился в канаву и прикрыл боевую подругу и командира своим телом.
Сразу же на них сосредоточился убийственный огонь. Гвальхмай слышал, как пули стучат по крепкой броне де Ре и с визгом рикошетят во все стороны. Было невозможно пошевелиться. Яростная битва продолжалась, и со стен города сыпался такой град огня, что никто не смог бы добраться до них и выжить.
Они зарылись в берег канавы, дюйм за мучительным дюймом. Весь день и весь вечер отчаявшиеся друзья Жанны слышали ее доблестный, наполненный болью голос, которым она ободряла их, призывая: «Вперед! Пусть вера ведет вас! Город будет вашим!»
На закате чистый голос стал слабеть, но слова оставались прежними. После наступления темноты Гвальхмай, Д’Олон и де Гокур, почти ослепшие от слез, пробились через тела убитых и помогли де Ре, у которого были только незначительные раны, принести ее в лагерь.
Де Ре ушел, опираясь на плечо де Гокура, чтобы перевязать раны. Д’Олон поспешил за лекарем. Гвальхмай вынул стрелу, как делал это раньше в Жаржо. Де Ре не посмел сделать это, чтобы Жанна не истекла кровью. Гвальхмай оглянулся. Никого рядом не было.
Жанна не показывала признаков боли, она была без сознания от потери крови и шока. Гвальхмай коснулся раны кольцом Мерлина. Поток крови сразу иссяк до нескольких медленных капель. Он перевязал рану. Даже в неуверенном свете единственного мерцающего факела была заметна ее восковая бледность.
Он убрал густые темные волосы с холодного влажного лба. Его сердце разрывалось. Какое мучительное сходство!
Он поднял тяжелую прядь ее волос. Они проскользнули сквозь его дрожащие пальцы, когда он поднес их к губам, вспоминая тот восторг, который испытывал, видя, как эти волосы вызывающе развеваются на ветру.
Свет факела поблескивал на ее тоненьких золотых колечках. Они были ее единственными украшениями. Ее главными сокровищами. Как часто он видел, как она смотрит на них, целует их, перед тем, как идти на бой. Гвальхмаю как-то говорили, что эти кольца были подарками от матери и брата, и что на них были выгравированы имена святых.
Он вспомнил, как Кореника говорила ему, что через века по золоту он узнает ее.
Он вздохнул. «Моя драгоценная, любимая, потерянная! Я смотрю на эту странную, смелую девушку и вижу тебя!»
От его нежного прикосновения Жанна тихонько застонала. Ее глаза остались закрытыми, однако ее лицо повернулось к нему, и губы пошевелились.
«О, дорогой мой! Разве для этого мы говорили о любви на лебедином озере?»
Гвальхмай не мог поверить своим ушам. «Кореника! Ты ли это?»
«Ненадолго, мой дорогой! Только пока она спит. У нашей внучки такая сильная воля! Я никогда не могла ею управлять, могла только дать ей немного утешения и совета. Есть другие, которые направляют ее; они делают это лучше, чем могла бы я».
«Ты все еще любишь меня? Я думал, что твоя любовь умерла. Разве ты не забыла надолго обо мне?»
«Я присматривала за тобой глазами твоего товарища, самурая Хансиро! Тебе не казалось странным, что он прошел за тобой полмира, охраняя тебя во всем этом безумии убийства в стольких войнах?
Это было то, что разделяло нас. Ты не узнал бы меня, пока ты пытался умереть. Ты ни о чем не подозревал, мой единственный?
Не отчаивайся. Конец твоего странствия близок. Мой путь закончится с твоим, и тогда мы будем вместе. Разве ты не понял, что это я привела тебя сюда?»
«Ах, Кореника! Я был так уверен вначале, что она – это ты. С тех пор я увидел в ней так много мелочей, которые запомнил о тебе. Как она может быть настолько похожа на тебя, когда ты была Никки, и не быть снова тобой? Я не смогу этого вынести, если вы двое не будете единой!»
Глаза Жанны были по-прежнему закрыты, а губы улыбались. Знакомая, долгожданная улыбка!
«Неужели ты не догадался, мой дорогой, мой единственный муж? Отсчитай время назад на много поколений. Мать матери ее матери и многих других матерей до этого была дочерью твоего сына!
Я никогда не рассказывала тебе о том, что увидела в кристалле провидицы. Она знала, что произошло с момента нашей встречи, и показала мне, что нам предстояло. В конце видения, она показала мне девушку на коне, одетую в чистую яркую сталь, без герба и эмблемы. У нее было мое лицо, но я знала, что это не я.
Я видела, как она приближается к своей судьбе и вечной славе, и я видела в ней осознание этого и многое другое. Я увидела в ней что-то от себя и что-то от тебя. Тогда я поняла, что мы встретились не случайно.
Ах, Гвальхмай, ты видел мою богиню и любишь ее. Я никогда не видела твоего Бога, но теперь я знаю, что он живет, и я тоже люблю его.
Не может быть, чтобы мир вращался бесцельно, без направляющего плана. Все наши разлуки, боль и долгое ожидание стоили того, чтобы стать предками такой девушки!»
«Да! О да, Кореника! Я гляжу на нее с таким восхищением, с такой гордостью! И она такая, как ты. Неудивительно, что я решил, будто это ты вернулась!»
«Мне сказали, что скоро мы будем вместе, и больше никогда не расстанемся. Мы были лишь частичками чрезвычайно сложного замысла. Я знаю это сейчас, и ты тоже должен знать.
Я видела небольшую часть этого плана в кристалле. Он был настолько далеко идущим и божественным, что это потрясло меня, и я не могла рассказать тебе о нем, чтобы знание плана каким-либо образом не привело к его провалу.
Тогда я узнала, почему мы оба родились для этой любви, и ощутила радость и гордость оттого, что мы были избраны. Но и горе было смешано с этой радостью, потому что мне показали, какой будет из-за нас ее судьба.
Сюда идут, мой дорогой. Я должна прощаться. Ахуни-и сказала мне, что нам надо вернуться туда, откуда началось наше долгое странствие, к тому месту льда и огня. Мы поедем туда вместе, когда здесь все закончится, я обещаю. Это будет скоро. Будь терпелив и держи меня, всегда держи меня в своем сердце!»
Жанна–Кореника замолчала. Подошли Д’Олон и де Гокур с обеспокоенными лицами, за ними последовал запыхавшийся лекарь с тяжелой сумкой, который вопросительно посмотрел на Гвальхмая при виде перевязанной раны.
Гвальхмай приложил палец к губам. Он улыбался. «Тсс! Несите ее осторожно. Все уже сделано, она спит».
Его слова звучали легко и беззаботно, но душа его плакала, потому что теперь он точно знал, что Кореника ушла.
Категорические приказы короля, пребывавшего в безопасности его двора в Санлисе, сняли осаду Парижа. Голодная армия была только рада разойтись по домам, не задумываясь о следующих бесцельных месяцах.
Де Ре, возведенный в звание маршала Франции, покинул удушливую атмосферу двора в глубоком негодовании. Увольняя Гвальхмая из своего отряда, он спросил: «Примете ли вы теперь постоянное место в гвардии Девы, пока я не призову вас снова?»
«Конечно, с удовольствием!» Так Д’Олон и Гвальхмай стали близкими спутниками Жанны, пока она следовала за компанией короля из замка в замок, как домашняя собачка, в праздности и отчаянии.
И знамя лежало без дела, собирая пыль.
От Ги де Лаваля его уважаемой бабушке, вдове Дюгеклен:
«Дорогая бабушка!
Целую вашу руку. Многое произошло с тех пор, как мы вернулись в Санлис. Деве было приятно, что вам понравилось золотое колечко, которое она вам послала. Она просила меня передать, что была бы счастливее, если бы кольцо было получше.
Думаю, вы бы выше оценили эту драгоценность, если знали, что кольцо подарил ей брат. Оно с ее собственной руки. У нее есть еще одно, но это ее единственные драгоценности.
Когда я рассказал ей, что вы написали, что до нее во Франции было 9 героев, а теперь их стало 10, она была очень тронута. Она сняла кольцо, не имея ничего более ценного, и велела: “Отправь его”. Она такая импульсивная.
Вы помните, я писал вам, как Компьен был возвращен королю и как с тех пор он находится под пушками бургундцев? Герцог Филипп очень рассержен сопротивлением своего потерянного города. Говорят, он поклялся, что, если город не сдастся немедленно, никто в нем старше 7 лет не останется в живых, как только город будет взят.
Дева была глубоко обеспокоена. Король отказался предоставить ей деньги и солдат для помощи городу. Он надеется на бескровный мир с Бургундией. Увы, это был бы мир, которым наслаждается мышь после того, как кошка ею пообедала.
Во всяком случае, Дева покинула двор без согласия и поддержки короля, с какой целью, мы можем только догадываться. Она взяла с собой только гвардию. Старый верный Д’Олон, ее духовник Паскерель, двое ее братьев и тот странный седовласый человек, о котором я вам говорил, с таким мрачным и молодым лицом.
О последнем я мог бы догадаться. Он следует за ней как тень. Многие из нас боятся его. Некоторые говорят, что он, должно быть, влюблен в нее.
Уходя, она сказала, что хотела бы покататься в свое удовольствие. Я не знаю, правда ли это, но она не вернулась.
Написано в Санлисе, в третий день апреля, в год Господа нашего 1430».
«Слушайте меня! Довольно! Я собираюсь помочь моим хорошим друзьям в Компьене. Кто любит меня, следуйте за мной!»
Так ее знамя взметнулось в последний раз. Оно взлетело над ее палаткой в Ланьи, где к ней присоединились многие, кто ее любил. Прибыли шотландцы, каталонцы, итальянцы и французы. Они не просили ничего, кроме того, чтобы их повел в бой человек, которому они могут доверять.
Знамя затрепетало над движущейся колонной, марширующей на Компьен, и, как добрый знак, Гвальхмай заметил то, что уже видел, когда большая армия шла из Реймса на Париж. Зеленый мотылек опустился на флагшток, чтобы немножко прокатиться, покружить вокруг его головы, а затем исчезнуть.
«Ты все еще со мной, маленький эльф? Принеси удачу тому, кого я люблю, и ты сделаешь меня счастливым».
Он погладил рукоять меча. Утром Жанна вызвала его в качестве дежурного офицера, чтобы принять порядок дня. Она выглядела задумчивой и серьезной. Взяв со стола любимый меч, она сказала: «Баск, возьмите этот меч из Фьербуа и идите в бой с ним. Взамен я возьму ваш. С вами он будет в большей безопасности, когда я попаду в руки англичан».
Гвальхмай был в ужасе. «Бог не потерпит, Дева, чтобы такое случилось!»
«Это случится, в этом нет сомнений. Мои голоса объявили, что меня возьмут в плен в день святого Иоанна. Они никогда не лгут».
«Тогда отложите кампанию, прошу вас, пока этот день не пройдет!»
Она слабо улыбнулась. «Это не поможет. Я должна выполнить свой долг, в этом моя судьба. Они говорят, хотя и не объясняют, что это необходимо для того, чтобы впоследствии была одержана великая победа. То, что случится со мной, не имеет значения. Это то, для чего я родилась».
«Вы не просили своих святых заступиться за вас, чтобы вас пощадили?»
Жанна помедлила, затем медленно ответила: «Все, что я просила, это умереть быстро и не страдать долго. Мне обещали, что так и будет. А потом я буду с ними в раю».
Когда колонна вышла, меч Дюрандаль висел у Гвальхмая на боку. Легенда гласила, что Карл Мартелл сражался этим мечом против сарацин в Пуатье задолго до того, как он попал к Роланду. Гвальхмай не знал, правда ли это. Но он был уверен, что два героя согрели его рукоять, и один из них ехал сейчас перед ним по дороге в Компьен.
Он благоговейно поднял клинок и поцеловал крест рукояти. Его взгляд упал на кольцо Мерлина. Оно было холодным. Это означало, что в предстоящем сражении сам он не был в опасности. В один миг, он принял решение.
Двинув лошадь вперед, он протолкался меж двух братьев Жанны и протянул кольцо Пьеру.
«Я заметил, что у вашей сестры осталось только одно кольцо. Если бы я предложил ей другое, на память или в знак любви, которую, как вы знаете, я к ней испытываю, она бы его не приняла. Она боится колдовства и – я должен быть честен с вами – у этого кольца есть определенные магические свойства, которые были бы ей очень полезны, если она попадет в беду. В случае опасности, кольцо на пальце становится горячим. Еще оно открывает двери и снимает цепи. Если этот подарок придет от вас, может быть, она примет его».
«А почему вы не оставите его себе?»
Пока Гвальхмай искал ответ в своей душе, он тоже услышал Голос. Он звучал как золотой колокольчик. Чувство глубокого покоя охватило его. «Мне оно больше не нужно. Оно никогда мне больше не понадобится».
Утром 22 мая, когда Дева привела свою небольшую армию в Компьен, прорвав бургундские линии в самом слабом месте, Гвальхмай, который ехал рядом с ней, чтобы защитить ее, увидел, что у нее было по кольцу на каждой руке.
Судьба постигла их, как и было предсказано, в день св. Иоанна. Когда 500 человек, которых Жанна вывела из города с целью уничтожить вражеский склад, возвращались обратно, они внезапно столкнулись с огромными силами противника, брошенными на перехват.
Яростно преследуемые со всех сторон, смешавшись с врагом, ее воины бились почти до самых городских ворот. Гвальхмай отбил множество копий, нацеленных на Жанну, действуя в качестве арьергарда.
«Делай дело, и мы их побьем! Повернись! Отбивай! Мы победим!»
Алый с золотом плащ и развевающееся знамя делали ее главной целью атаки. Вдруг Гвальхмай с ужасом увидел, как поднимается мост Компьена. Одновременно опустившаяся решетка спасла город, но не оставила арьергарду никаких шансов на спасение.
Дева сражалась за свою жизнь. Сверкающий меч поднимался и падал, бил шлемы, шеи и поднятые руки.
«Я никогда никого не убью!» – поклялась она и держала эту клятву. Гвальхмай видел, что даже сейчас, в отчаянном положении, она била не лезвием, а плоской стороной клинка. Несмотря на это, ее сильная молодая рука все еще была способна выбить человека из седла. Он видел бегущих лошадей и их всадников, без сознания лежащих на земле.
Он сражался, пытаясь пробиться к ней. Д’Олон был сбит с коня и схвачен в плен, оставшись верным до конца; ее брат Жан без сознания, а Пьер завяз в извивающемся клубке людей. Гвальхмай мечом почти прорубил себе дорогу до нее. Слишком поздно он заметил всадника, размахивающего одним из тех тяжелых свинцовых молотов, которые использовали главным образом воины-монахи, потому что их правила запрещали проливать кровь.
Он вскинул Дюрандаль, чтобы отбить удар. Меч отлетел, как перышко, и огромный вес обрушился на его правый бок. Ребра треснули, раскололись, и Гвальхмай упал.
Угасающим взглядом он увидел, как пикардийский лучник ухватил ее накидку и сдернул Деву с коня. Знамя заполнило небо над ним. На мгновение вся его ткань засияла во славе, его созвездие королевских лилий превратилось в блестящие метеоры, которые мчались на него, ослепляя светом. Край знамени коснулся земли, и шелковое чудо погасло. Это была уже не орифламма, а просто кусок ткани, который махнул его по лицу.
Последним усилием он попытался схватить и удержать его край. Он успел только прижать его к губам, а затем темнота ночи опустилась на него, а знамя и тот, кто нес его с такой гордостью, исчезли с его горизонта.
На помощь Деве!
Дофин уж коронован,
Одержаны победы.
Что Голоса велели –
Все ею свершено.
Что ж смолкли барабаны и трубы онемели,
И армии спасительной поступь не слышна?
Чтоб Франция свободной была на самом деле,
Ужели Гефсимания новая нужна?
Песни Хуона
В августе того же ужасного года Жиль де Ре, маршал Франции, посетил в Компьене Гвальхмая, комиссованного из армии по болезни. Город все еще был осажден, однако под покровом темноты в него можно было проникнуть.
Он сидел в комнате Гвальхмая и угрюмо смотрел на бывшего сподвижника.
«Я пришел сюда, чтобы убить этого негодяя Флави за то, что он закрыл ворота, но сначала я хотел увидеть вас. Когда командир гарнизона отдал приказ, какие слова он произнес? Вам это показалось предательством?»
Ребра Гвальхмая хорошо срослись, но ему все еще было больно дышать и говорить. Он задавался вопросом, будет ли он снова таким, как раньше. Он ответил медленно и осторожно.
«Я не слышал приказа, милорд маршал. Я был за стенами, рядом с Девой, когда ворота закрылись».
«Вы видели, как ее схватили? Вы были там? Вы были с ней, и вы все еще живы?»
Лицо де Ре побагровело. Его голос клокотал от гнева. Он навис над Гвальхмаем, который беспомощно сидел в кресле. Кулаки маршала сжались, он дрожал от бессильной ярости. Постепенно он заставил себя успокоиться и сел, сжав зубы и тяжело дыша.
Гвальхмай ждал. «Милорд, я тоже ее люблю». По законам рыцарства, теперь, когда Дева оказалась в плену, барон снова стал его сеньором. Де Ре обладал над ним правами высшего и низшего суда и даже в Компьене мог казнить его. Феодализм, хотя и отмирал, еще не умер.
Гвальхмая удивило, что этот человек, печально известный беспощадностью, может умерить темперамент, если захочет.
«Извините, Лэглон. Я знаю, вы ее любите. Простите за опрометчивые слова. Я был слеп от гнева. Если бы вы могли что-то сделать, конечно, вы бы сделали все, что надо. Кстати, глядя на ваши впалые щеки, огромные глаза и узкий длинный клюв... Вы сейчас похожи на орла больше, чем когда-либо. Тот, кто вас так назвал, был прав».
«Это римский нос, милорд, и он может отличить предательство. Здесь предательства не было. Если бы Флави не приказал закрыть ворота, город был бы захвачен, и вся самоотверженность Девы оказалась бы напрасной. Она никогда не согласилась бы на это. Она любит город, она освободила его однажды. Компьен не сдастся сейчас, город помнит ее».
«Вы слышали, что Дева дважды пыталась прийти на помощь Компьену?»
Гвальхмай покачал головой. Он растеряно глядел на маршала. «Но она в плену… Она сбежала?» – его лицо озарилось надеждой.
Де Ре покачал головой. «Ее отвезли в замок Болье, где она сделала первую попытку. Мои шпионы узнали, что ей каким-то образом удалось открыть дверь или, возможно, она не была заперта».
Гвальхмай вздрогнул. Он весь превратился в слух.
«Она выскользнула, и ей удалось запереть охранников в их комнате, но ее схватил привратник. После этого ее держали в более суровом месте, пока не отправили в замок Боревуар. Именно там она услышала об угрозе Филиппа.
Она сказала потом, что, для того чтобы помешать ему выполнить угрозу, она умрет там или умрет по дороге в Компьен, если так и должно быть. Ее вывели на стену подышать. Она вырвалась, протиснулась между зубцами и прыгнула. Боже мой, Лэглон, там было 70 футов!»
«Значит, она мертва. Когда я увидел вас, барон, я понял, что у вас печальные новости».
«Нет, не умерла, но она ужасно ушиблась, бедняжка. Можете представить, охранники не могли поверить собственным глазам. Они поспешили вниз и нашли ее живой, и ни одна кость не была сломана. Она не могла стоять, но она ползла, протащила себя вперед на несколько жалких футов в направлении Компьена. Ее подняли и отнесли обратно. С тех пор она в тюрьме. Прошло три дня, прежде чем она приняла пищу».
Одна мысль беспокоила Гвальхмая. «Милорд маршал, вы не знаете, у Девы все еще есть кольца?»
«Я слышал, их забрали у нее бургундцы, которые оставили себе одно на память. Второе отослали епископу Бове, который ведет переговоры о покупке ее англичанами. Должно быть, король ждет, чтобы увидеть, сколько будет предложено, чтобы предложить больше. Пока он еще не пытался выкупить ее».
Его улыбка была мимолетной и горькой. «Ну, Лэглон, мне пора уходить, скоро рассветет. Я буду молиться за ваше здоровье, и я не трону капитана Флави. Он сделал разумный военный ход, но эта девушка стоит многих городов».
С этими словами он ушел, чтобы в темноте выбраться в безопасное место. Гвальхмай откинулся на подушки. Вытеснив все остальные новости, одна жестокая мысль крутилась в его голове. У Жанны больше не было кольца Мерлина. Он не сомневался, что это оно помогло ей. Оно открыло двери и, вероятно, оно же спасло ее от смерти в ее отчаянном прыжке к свободе. С потерей кольца исчезла и единственная надежда на побег из тюрьмы, оставалась только надежда на выкуп или помощь французской армии.
Осада Компьена была снята в конце октября. Де Ре во главе отряда партизан вместе с войском старого волка Ла Гира атаковал большими силами. Бургундцы потерпели кровавое поражение и бежали, преследуемые страшной бандой Ла Гира. Это была бойня, закончившаяся массовой резней.
Де Ре и Гвальхмай прогуливались по крепостной стене, глядя вниз на реку Уаз. Гвальхмай заметил, что эти месяцы сделали мрачного человека еще более угрюмым.
Был мутный серый день, шел холодный дождь. «Плачь, небо! Вой, ветер!» – де Ре мрачно воззвал к природе. «У меня для вас горькие новости, Лэглон, подходящие к погоде».
«Что-то худшее случилось с Девой?»
«Худшее», – он тяжело кивнул. «Вы знали, что она в тюрьме в Руане? Продана за деньги англичанам, как лань мясникам. Да, конечно, вы слышали.
Суд начался. Что за издевательство! У нее даже нет защитника. Результат ясен с самого начала. Они хотят дискредитировать короля, объявив ее ведьмой. Если они смогут доказать, что его трон завоеван колдовством, окажется, что он вовсе не король, а она умрет».
«Я благодарю вас, милорд барон, за то, что нашли время, чтобы сообщить мне. Вы не должны оставаться здесь из-за меня. Вы пропустите сражение».
«Какое сражение?»
«Атаку, милорд! Боже, если бы я мог поехать! Уверен, каждый мужчина и каждый мальчик Франции должны сейчас идти на Руан! Даже король не может отставать сейчас».
Де Ре рассмеялся, но смех прозвучал скорее как рычание. «Не будет атаки на Руан. Король распустил армию. Расходы на ее содержание слишком велики. Он не может позволить себе содержать и королеву, и любовниц с их прелестными тряпками».
«Милорд!» Сердце Гвальхмая готово было выпрыгнуть из груди. «Вы богаты. Вы можете заплатить за нее выкуп? Я готов отдать вам всю оставшуюся жизнь!»
«Слишком поздно. Они не обменяли бы ее на всю Францию. Если они смогут доказать, что она колдунья – а они смогут, ведь против нее 60 судей – она сгорит. Это так просто, Лэглон. Я знаю одно и говорю вам сейчас: если эта девушка сгорит, Бога нет!»
Гвальхмай в ужасе уставился на своего сеньора. Без сомнений, де Ре был совершенно серьезен. У него было лицо человека, который так мучительно страдает, что больше не в силах кричать.
«Тогда остается только одно. Мы должны освободить ее!»
«Вот почему я провел это время с вами. Я готов штурмовать стены ада ради нее! У меня есть еще одна лошадь, с пустым седлом. Вы едете со мной?»
«Если я не поеду, пусть я никогда больше не смогу ездить или ходить!»
Никакая армия не пошла на Руан. Ни слова сочувствия, ни предложения выкупа, ни даже угрозы мести от ее «лучшего принца в христианском мире».
Переодетые де Ре и Гвальхмай в качестве меры предосторожности укрылись в нескольких милях от Руана. Они обнаружили, что сельское население равнодушно к процессу.
Они смогли пройти через ворота города вместе с обычным потоком крестьян и торговцев, пока колеса судебного процесса медленно крутились.
Секретарь суда Маншон, тайно сочувствующий страданиям Жанны, охотно позволил себя подкупить. Он стал снабжать маршала ежедневными отчетами. Поэтому, когда она бросила последний звонкий ультиматум своим мучителям, его текст вскоре оказался в руках двух ее друзей.
«Хорошо подумайте, вы, кто судит меня! Говорю вам воистину, что я послана Богом. Вы подвергаете себя большой опасности. Я знаю, что англичане приговорят меня к смерти, надеясь, когда я умру, получить королевство Франции.
Даже если бы их было на 100 тысяч больше, чем сейчас, им не достанется королевство. Я точно знаю, что все англичане будут изгнаны из Франции, то есть все, кроме тех, кто умрет здесь.
Я пришла, потому что послана Богом. У меня нет здесь своего интереса. Я молю вас, чтобы вы отправили меня обратно к Богу, от которого я пришла ».
Де Ре прикрыл глаза рукавом. Он смог справиться с чувствами и положил пергамент на стол. Через мгновение он бросил:
«Все кончено, Лэглон. Ее последняя битва закончилась. Она просит смерти.
Этот заводчик вшей Кошон! Тот жалкий прокурор, который называет себя епископом! Cochon – свинья[43] – вот кто он такой! Клянусь, собаки будут пить его кровь, как кровь Иезавели!»
«С ней так плохо обращаются?»
«Маншон говорит, что она не может слушать мессу или принимать причастие. Дверь часовни, когда ее проводят из тюремной камеры в зал суда, всегда закрыта, поэтому она не может даже взглянуть на алтарь. Вы знаете, что она делает? Она смотрит на дверь, преклоняет колени и шепчет: “Я знаю, что мой Господь все еще внутри!”
Хотел бы и я верить, что Господь здесь. Скажите мне, Лэглон, Богу есть дело до нее? Есть ли рай, способный принять эту благородную душу?» Его голос сорвался в вой.
Он метался по комнате. «Есть ли Бог?» Его багровое лицо было искажено яростью. Он сбил кулаки в кровь, молотя ими по стенам. Вдруг он остановился и обернулся.
«Баск, летите в Орлеан, так быстро, как будто вы на самом деле орел. Приведите мне стрелка мастера Жана. Если она должна умереть, то не на костре, клянусь адским огнем! Пусть другие умрут вместе с ней, но она не умрет на костре!»
Пока Гвальхмай был на пути в Орлеан, прошла пасха. Д'Алансон с радостью разрешил взять на время стрелка, которого принял на службу в своем герцогстве, но только в качестве одолжения де Ре. Он не верил в возможность спасения.
Когда Гвальхмай c лотарингцем прибыли, они нашли де Ре в мрачном настроении. Он устало смотрел на последний пергаментный свиток. Был вечер 24 мая. Процесс подходил к концу.
Гвальхмай был потрясен, увидев, как сильно изменился его друг за время его отсутствия. Де Ре так глубоко ушел в свои мысли, сидя у камина, что не замечал, как дымятся подошвы его сапог. Вскоре после отъезда Гвальхмая он сбрил свою знаменитую синюю бороду. Кожа под ней была пепельно-серая, щеки впалые, под глазами были мешки, как будто он провел несколько бессонных ночей. Он выглядел намного старше своих 27 лет.
«Что случилось?» – Гвальхмай боялся услышать ответ.
«Что? Спросите! Я отвечу тремя словами: страдания – трагедия – смерть. Она отреклась. В этом мире нет веры никому, Лэглон. Не то чтобы я виню ее, бедную усталую любовь». Он поспешно добавил: «Горе ее мучителям! Агония ее королю! Ее королю, который ничего не сделал. Клянусь, Карл дорого заплатит за это. Я уберу его с трона!
Но кто посмел бы ее сжечь, если крест, поставленный на клочке пергамента, мог бы это предотвратить? Но, наконец, сдаться! Это невероятно!»
«Крест? Дайте мне посмотреть сообщение!» Гвальхмай поспешно пробежался глазами по отчету Маншона. «Так, три дня назад. Взгляните», – он улыбнулся и вернул пергамент обратно. «Внимательно изучите крестик. Посмотрите, где он поставлен. Маншон, должно быть, сделал точную копию стенограммы.
Она не сдалась. Она выиграла еще одну битву. Ее святые обещали ей избавление через великую победу. Она все еще ждет, когда это обещание сбудется. Она выиграла немного времени для нас, чтобы мы помогли ей.