На берегу горели палатки, подожженные людьми, сидевшими в засаде. Они пошвыряли свои факелы и бросились в воду. Около десяти из них достигли замка и получили похвалу своих товарищей. Никто из тех, кто сражался на судах, не вернулся.
С начала атаки прошло меньше 40 минут, час собаки еще не начался. Защитники отдыхали, как могли, а захватчикам в ту ночь было не до сна.
В утреннем тумане стало видно, насколько огромен был нанесенный ущерб. Тлеющие корпуса лежали на скалах там, где их оставил отлив. Рассеянный ночью флот теперь отбивался от ветра, дувшего с берега. Берег был усеян телами лошадей. В воде, наполовину погруженные плавали изрезанные трупы, слишком далеко от замка, чтобы их можно было опознать.
Тем не менее, для монголов все это было не более чем небольшим беспокойством. Насколько мог видеть глаз, дым поднимался вверх и вниз по побережью, показывая, где врагу удалось успешно высадиться и где горели деревни или укрепления. Сигнальные вышки были уже не нужны.
На фоне превосходящего числа монгольских войск, высадившихся на берега Нихона, такое событие, как ночной инцидент в бухте Хага, было лишь укусом блохи для слона. И слон готовился отомстить!
Дивизии солдат уже строились боевым порядком. Готовились штурмовые лестницы. Сотни плотников и механиков собирали осадные машины, строили щиты для их защиты, складывали каменные шары, огненные бомбы и разрывные гранаты.
В 10 часов утра Чепе Кетоян Бе дал сигнал к первой атаке, так как время было благоприятное – час дракона. Чешуйчатый, многоногий монстр пошел против крепостных валов, ревя от ярости. Обратно он откатился стоная и хромая – на меньшее число ног.
Две колонны атакующих в доспехах побежали по двум мостам, высоко поднимая щиты, на которые обрушился поток стрел. Стрелы находили дыры и собирали горькую дань. Когда колонны попали в зону обстрела из щелей между фашинами на первом крепостном валу, многие полегли, так как должны были опустить щиты для защиты. С высоты замка продолжали лететь стрелы, которым гравитация придавала дополнительный импульс.
Грубая сила чисел двигала армию вверх по земляному валу. Цепляясь пальцами ног за щели между каменными блоками, выстраивая пирамиды из людей, взбираясь по лестницам, чтобы быть сброшенными падающими трупами, они, наконец, взобрались на вершину стены и прыгнули вперед – на острые колья, установленные поприветствовать их. Те, кто выжил, оказались в узком коридоре между первой и второй стенами, с зарешеченными воротами по обе стороны и… без противника.
Неукротимые защитники Шори молниеносно отступили на вторую линию.
Теперь нападавшие оказались в опасном положении. Те, кто находился в коридоре, без лестниц не могли выбраться. Подходы к воротам на обоих концах коридора были забиты телами. Кучи мертвецов росли за счет тех, кто все еще шел в атаку на вал. В обе массы атакующих лучники Шори со второй и третьей стен стреляли со смертоносной скоростью и точностью. С зубчатых стен замка снайперы целились не спеша, выбирая офицеров.
Многие монголы так и не продвинулись дальше кольев фашин. Пронзенные, неспособные двигаться, они кричали, дергались или безвольно висели в ожидании смерти.
В конце концов, мешающие тела перед первыми двумя воротами были убраны. Когда ворота были, наконец, открыты теми немногими, кто еще оставался в живых между стенами, коридор был забит трупами. Потери нападающей стороны были серьезными, а успех сомнительным.
Колонны подкрепления монголов уже грохотали по мостам. Когда узкая полоса земли между рвом и мостами была полна людей, первый коридор заблокирован, а все головы смотрели на стену, на которой кипело сражение, воздух наполнил пронзительный свист. Во все глаза люди смотрели, как массивный валун обрушился в середину первого моста, разбивая, разламывая его, продираясь сквозь плотную толпу людей, вгоняя свое крепкое тело в быстрый поток.
Мгновение спустя долетел звук глухого удара руки катапульты, которая метнула его, но никто внизу его не услышал. Крики раздавленных и тонущих людей заглушили все. Почти мгновенно второй мост рухнул под ударом другой катапульты на скале. Теперь монголы у крепостных валов оказались отрезаны от основного лагеря стремительным течением Итари, вода которой на некоторое время стала ярко-розовой.
К полудню в коридоре не осталось монголов. Несколько человек собрались на узкой полосе между рекой и первым валом, не осмеливаясь поднять головы, ожидая, когда придут другие, чтобы снова обеспечить превосходство в силе.
Именно это захватчики и собирались сделать. Начали строительство передвижных мостов, а метательные машины подогнали к границе дальности стрельбы из лука. Эти движения прикрывались щедрым градом стрел монгольских лучников, которые постепенно приближались к краю рва, надежно защищенные дощатыми щитами.
Тем временем, скалолазы начали прорубать ступени в скале и забивать штыри, чтобы взобраться на нее и атаковать защитников сверху. Они надеялись захватить вершину утеса, но их продвижению сильно мешали рыбаки, которые сбрасывали на них камни, которые им подносили женщины и дети. Тем не менее, линия воинов неуклонно приближалась к вершине, так как число людей, карабкающихся вверх, казалось бесконечным, хотя многие срывались вниз.
В это же время вспыхнул артиллерийский поединок. Катапульты на стене замка попали под огонь более мощных монгольских машин, установленных на берегу. Много защитников было ранено разрывными бомбами, достаточно мощными, чтобы нанести страшный урон, хотя они и не были наполнены тем порохом, что разработал Гвальхмай. Теперь он благодарил Бога за то, что не достиг успеха.
Под прикрытием этой бомбардировки войска перекинули построенные мосты и снова пошли через ров боевым порядком. Облака дыма от черного пороха и горящих фашин затмевали солнце и отбрасывали мрачное красное сияние на их искаженные ревущие лица.
Глядя вниз, защитники могли видеть только глаза и открытые рты. Это был день ужаса.
Когда скалолазы, несмотря на героическое сопротивление, наконец, достигли вершины утеса, защитники Шори были вынуждены отступить. Мужчины сражались отчаянно, защищая каждый дюйм верхушки скалы, в то время как их семьи побежали к отверстиям, которые вели в проходы и комнаты в скале, на которой был построен замок.
В качестве последнего жеста катапульта, все еще находившаяся в руках защитников замка, выбросила последний огромный валун. Этот тщательно выверенный удар был направлен не на один из мостов, а на плотину, построенную через перевал.
Огромная каменная глыба тяжело поднялась из ложа, нехотя взобралась вверх, достигла вершины и ринулась вниз. С оглушительным грохотом валун влетел прямо в центр плотины, разметал ее каменную облицовку и вонзился в глиняную перемычку.
Из глубокой ямы паутиной разбежались трещины; вода хлынула в яму, заполнила ее, выплеснулась наружу, разрушая плотину, как влажный сахар, и расширяя пробоину. Река Итари набросилась на свои берега. Она металась, ревела и кувыркала катапульты и щиты. Вся масса воды из озера выбросилась на берег одной огромной падающей волной, вышвырнув людей, снаряжение и разбитую артиллерию в море.
Последним актом арьергард на вершине скалы поджег вторую сигнальную вышку и последовал за женщинами в туннели. Дым поднимался по спирали – последний крик о помощи, но помощи не было видно ни с суши, ни с моря.
Когда монголы последовали за ними, защитники в туннелях зажгли пропитанные нефтью факелы и снова изгнали нападавших жаром, парами серы и канонадой потрескавшегося и рассыпающегося камня. Ярость пламени обрушилась на стены туннеля; камень стен стал обрушиваться целыми пластами и завалил верхние стволы раскаленными фрагментами.
Хотя бойня продолжалась, и атаки шли безостановочно, к ночи обе стороны согласились на временный перерыв.
Высоты теперь были в руках монголов, и проход вглубь страны был открыт, но его нельзя было использовать без серьезных потерь, пока замок все еще контролировал вход в него. Берег, развороченный и опустошенный, был занят врагом, чья сила, постоянно пополняемая с кораблей, казалась неиссякающей и подавляющей.
С точки зрения защитников, ситуация была мрачной, но не безнадежной. Первый вал был сначала потерян, но после потопа его захватили и восстановили ущерб. Ров исчез, но нового моста монголы еще не построили, а новое русло руки стало еще одним барьером для врага.
Время от времени катапульты бросали камни, которые падали среди палаток на берегу, но монголы не отвечали, хотя на берегу еще осталось нескольких катапульт. Защитники не столько надеялись случайно попасть во что-то важное в темноте, сколько показать, что неустрашимый замок Шори по-прежнему готов продолжать борьбу.
На исходе ночи послышался стук молотков. При свете дня они снова увидели батарею катапульт и обнаружили еще одну угрозу. В темноте широкую, толстую, крепко сбитую мортирную лодку подтянули к берегу, насколько позволяла осадка. Черное жерло мортиры нацелили на зубчатые стены, и дымящийся пальник показал, что пушка готова к стрельбе.
Механики стояли у своих катапульт, пехота была построена точно выровненными рядами позади офицеров, заполняя весь берег, а с барж на берег спускали лошадей, чтобы двинуть кавалерию вглубь страны, как только будет проложен путь.
Против этого войска гарнизон замка Шори, насчитывал менее 400 человек, считая мужчин, женщин, детей и грудных младенцев. А обученных солдат, как лучников, так и самураев – в пять раз меньше! Но все посты были заняты и готовы к бою, и над замком гордо развевался флаг дома Хидаяма с пионом. Дух еще был высок, а исход битвы все еще был под вопросом.
В тот момент, когда все, казалось, затаили дыхание, высокий богато одетый человек вышел из рядов монголов и приветствовал замок.
«Я говорю от имени могущественного Хуан-ди Кублая. Повсюду наши победоносные войска идут на короля Нихона. Ваша ситуация безнадежна. Вы окружены. Никто не придет вам на помощь. Только здесь идет сражение, и вы умрете через несколько часов, если не сдадитесь. Я адмирал флота и я могу предоставить вам безопасность. Подчинитесь хану и спасите свои жизни. Я даю вам четверть часа на раздумья, не больше. Атака будет до полного уничтожения!»
Он повернулся на каблуках, чтобы вернуться к своим людям, но ответ барона Куроки был мгновенным.
«Я вызываю вас, адмирал, на личный бой. Если я выиграю, ваша армия отступит, а флот уйдет искать другой берег. Если я проиграю, замок сдастся при условии, что будут спасены все жизни, кроме моей. Я отдаю свою жизнь в ваши руки».
Гвальхмай был в ужасе. «Даймё, это безумная мысль! Нельзя доверять монголам до такой степени. Если вы выйдете из этих стен, вы покойник!»
Митами, согласная с ним, обхватила отца руками. Он осторожно отодвинул ее в сторону и обнял за талию.
Адмирал раздумывал недолго. «Чтобы избежать ненужного кровопролития, я согласен. Давайте встретимся на вашей стороне рва».
Он повернулся к ближайшему помощнику, сказал несколько слов и взял у него меч.
Затем он подошел к краю рва в окружении группы телохранителей. Они перешли ров по торопливо брошенной доске и встали в ожидании у ворот в крепостном валу.
Ворота открылись, из них вышел барон Куроки, также окруженный группой самураев. Адмирал Чепе встретил его обезоруживающей улыбкой. Его меч был в ножнах, а в руке он держал свиток.
«Храбрый сэр, может быть, нам нет нужды сражаться. Условия, предлагаемые Ханом, чрезвычайно великодушны. Я умоляю вас прочитать их и больше не рисковать жизнью ваших людей. Ваша личная храбрость не подлежит сомнению. Должна ли гордость одного человека приносить горе многим? Ваша отвага хорошо проявилась во вчерашней битве. Настало время подумать и извлечь выгоду из вашей мудрости и великодушия хана».
Говоря мягким музыкальным голосом, который мог бы выманить птицу с ветки, он протянул свиток. Барон Куроки сделал шаг навстречу. Его меч также был в ножнах. Когда он протянул руку, адмирал вздрогнул, словно от боли, и посмотрел вниз. Он был обут в мягкие тонкие туфли.
Видимо, он стоял на остром камешке. Он сделал шаг назад, а затем еще один, все еще глядя вниз, высматривая более гладкое место, чтобы поставить ноги.
Все еще протягивая руку к свитку, барон последовал за ним, сделав два шага. Мгновенно монгольские стражники, сомкнулись за его спиной, выхватывая клинки и отбрасывая в сторону сбитых с толку телохранителей барона. В то время как одни монголы занялись самураями, другие разрубили барона на части.
«О-а-о-онг!» Из горла умирающего барона вырвался звонкий крик опасности. «Измена! Измена! Бейте, братья! Убей! Убей!»
Адмирал нырнул в ров. Через то место, где он стоял, полетели монгольские стрелы. Они без разбора сражали всех, кто еще стоял и бился перед полуоткрытыми воротами, но безуспешно. Прежде чем следующая группа атакующих бросилась в ров и смогла взобраться по его скользкой мшистой стене, ворота снова захлопнулись. Грянул ответный залп защитников.
С зубчатых стен вниз полетели камни; вверх понеслись взрывчатые бомбы, которые разрывали красные черепичные крыши, оставляя огонь, пыль и клубы дыма.
Пошли вперед штурмовые отряды с переносными мостами и лестницами; засвистели и загудели стрелы; битва возобновилась.
Взгляните в последний раз на замок Шори! Его очертания как бы выгравированы в скале. Крыш нет, снесены амбразуры и зубцы крепостных стен; сами стены превратились в бесформенные кучи щебня. Но судно с мортирой, стоящее вне досягаемости в бухте Хага, продолжает не спеша бомбардировать замок, превращая крепкую каменную кладку в руины.
Нет больше катапульт, которые могли бы дать ответный залп с зубчатых стен, однако время от времени из-под обломков поднимается голова в шлеме, и стрела летит вниз на берег.
Все еще небезопасно идти через перевал, хотя прошло уже три дня после убийства барона Куроки.
Посмотрите на эти крепостные валы, которые так хорошо защищают люди чести! Двойные ворота во внешних двух валах исчезли; одни ворота в третьей стене оторваны пороховым зарядом рано утром в этот последний день; последние ворота висят на одной петле в конце десятифутового туннеля, но за ним ждут защитники.
Здесь сидят или стоят оставшиеся самураи. Они смазывают волосы маслом, моются, точат свои пятифутовые мечи. Их сейчас не 100, и даже не 50, их осталось всего 18, и среди них нет ни одного не раненного. Позади них несколько рыбаков с топорами и копьями, которые они бросят, прежде чем закрыть ворота, и 6 лучников. Все вместе они до сих пор удерживали ворота и, возможно, сделают это еще раз.
Если после этой мрачной схватки кто-нибудь выживет, он отдаст свою жизнь в извилистых коридорах внутренней части здания, потому что над ним все еще развевается флаг с пионом, и каждый из них теперь называет себя Хидаяма.
У всех на лбу белые повязки. Даже женщины и дети поклялись носить их до самой смерти. Когда последний коридор будет захвачен, а лестницы будут приставлены к последней, самой высокой комнате в скале, они будут ждать, пока эти лестницы не заполнятся ненавистными монголами. Тогда оставшиеся в живых женщины будут швырять своих детей, чтобы сбить воинов со ступеней, а в конце спрыгнут на них сами, используя собственное тело как последнее орудие.
Уже сейчас из оружия мало что осталось: стрелы почти все израсходованы, пики сломаны, мечи зазубрены. Однако в глубине замка Шори есть красивая тихая комната, нетронутая огнем или дымом, и здесь, как будто перед ними простирается вечность, элегантно одетая пара вступает в брак.
Оба одеты в белое, потому что это также день расставания. Это также и день счастья, потому что эта пара просто возобновляет давно данные обеты, и никто из двоих не верит в постоянство смерти.
Гвальхмай пригубил последнее, девятое блюдце с сакэ и передал его леди Митами Уюме. Она прикоснулась к нему губами и опустила. Их глаза встретились. Он улыбнулся. Глядя на нее сейчас, в ее самом пленительном образе, он видел только Коренику, какой он впервые узнал ее.
«Ахуни-и обещала мне, что она будет здесь, когда наступит конец, но она не пришла», – в золотом звуке ее голоса прозвучала нотка сожаления.
Он услышал, как много раз прежде, тихий звон крошечных колокольчиков, который всегда был особенно отчетлив в минуты глубокого душевного волнения.
«Возможно, она чувствует, что больше не нужна тебе, теперь, когда я твой господин и повелитель», – прошептал он так, что никто из немногих присутствующих не мог услышать.
«Ты даймё замка Шори, Хидаяма по браку, но всегда мой господин – всегда моя любовь».
Их губы встретились впервые в этом кратком воссоединении, но ненадолго.
В комнату ввалился Тикара, его сломанная левая рука была крепко примотана к телу, а правой он протягивал обнаженный меч.
«Возьмите оружие, мой господин Горомэ! Началась последняя атака!» Он развернулся и с грохотом побежал вниз по лестнице, чтобы занять свое место у ворот.
Монголы под развевающимися знаменами из хвостов яка больше не бросались очертя голову на эти длинные двуручные мечи. Они многому научились за четыре дня. Горделивость и высокомерие сменились уважением.
Благодаря этому у Гвальхмая было время надеть доспехи. Он был рад, что барон имел такое же телосложение, поэтому чужое снаряжение подошло. Хотя ему не сказали, что только пяти самым уважаемым семьям в стране разрешалось носить этот металл, он твердо был настроен почтить, а не опозорить человека, который ранее носил эти доспехи.
Он стоял со своими людьми у ворот и ждал, сжимая меч в руке. Кольцо на пальце пылало жаром, символизируя отчаяние момента. Митами с сухими глазами поцеловала его на прощание и заняла свое место среди других женщин в руинах. Монголы медленно пошли вперед.
Лучники натянули луки. Ни одна стрела не дрожала. 18 самураев скинули футляры своих мечей.
Внезапная мысль пришла Гвальхмаю, и он поблагодарил Бога за то, что не смог отправить монголов в Алату. Не потому ли, подумал он, Мерлин прямо требовал, чтобы только христианскому правителю он рассказал об этом новом мире и никакому другому?
Вокруг него люди молились, но не от страха. Он услышал, как Тикара бормочет небольшое стихотворение:
Молю тебя, Исэ, о Божественном ветре,
Пусть он уничтожит монгольский флот.
Пион посмеется над их пораженьем,
Исолнце над нами снова взойдет!
Гвальхмай в отчаянии хлопнул себя по лбу. Как он мог забыть! Мерлин! Божественный ветер[32]! Кольцо Мерлина! Возможно, еще не все потеряно.
Он поспешно снял кольцо, прочитал заклинание и направил длинный конец созвездия прямо на флот, стоящий в бухте. Появился легкий ветерок. Небо обрело медный оттенок. Собрались облака. Но тогда он не успел увидеть больше – монголы атаковали ворота.
Лучники успели дважды выстрелить в их гущу. После этого осаждающие и осажденные оказались слишком тесно переплетены, потому что ворота практически не представляли препятствия для той силы, что обрушилась на них. Ворота рухнули, и разъяренная орда влетела во двор, где ее встретили измотанные защитники. Звон стали был похож на визг ледяного ветра со снегом, который вечно воет над тонким, как бритва, мостом, ведущим к семи кругам ада.
Их обошли с флангов, но они быстро отступили, сохранив боевой порядок. Огромные, неповрежденные ворота замка за ними были распахнуты. Перед воротами стояли женщины с обнаженными кинжалами, полные решимости удерживать их, пока не подошли их мужчины.
Мужчины подходили шаг за шагом, не оглядываясь, зная, что ворота открыты. Они отступали через двор, пятясь, оставляя широкий кровавый ковер из мертвых монголов, который покрыл серые каменные плиты и испачкал воду в бассейне с золотыми рыбками.
Топором и мечом они отбросили врага последним диким отчаянным броском. Затем те, что остались живы, вбежали внутрь, и бронзовый барьер захлопнулся.
Осталось 10 человек, кроме Гвальхмая – лучников, самураев и топорников. Одним из них был Тикара, который не отходил от него.
Величественная, изящная и гордая леди Митами пришла поприветствовать мужа. Он был весь в крови, но не получил ни одной серьезной раны. Другим повезло меньше, и вокруг них собрались другие женщины, ухаживая за ними, утешая, бинтуя раны.
В этот момент загудел большой колокол замка, но это не был призыв к молитве. Дети наверху, цепляясь за длинные веревки, раскачивали подвесную балку, но звук не был похож ни на сигнал тревоги, ни на сигнал панихиды.
Дин-дон! Дин-дон! Дин-дон! Размеренные удары продолжалась, и те, кто услышал 108 ударов, могли рассчитывать на отпущение 108 грехов.
Дин-дон! Дин-дон! Звуку колокола и сотрясению ослабевшего материала оставшихся стен замка, вторил звонкий грохот бревна, которым нападавшие били в бронзовые ворота, а над всем этим шумом поднималось далекое, пока никем не замечаемое бормотание надвигающейся бури.
Гвальхмай услышал сверху крик ребенка: «Цунами! Цунами!», но он не знал, что означает это слово. Расшатанная дверь вогнулась внутрь. Мужчины схватили скользкое, окровавленное оружие, женщины снова вытащили драгоценные кинжалы из своих оби и приготовились к бою.
Опять раздался громкий радостный крик, потому что ребенок увидел могучую гору воды, выпирающую из вод залива Хага как огромный купол. Купол вознёсся в небо, утаскивая вместе с собой и джонки, и маленькие лодки, и длинные гирлянды водорослей, и тонущих людей. Потом гигантская гора воды рухнула, и огромная круговая приливная волна пронеслась по заливу, взорвалась на берегу, а внутри нее беспомощно катились, размахивая руками и ногами, Чепе Кетоян Бе и вся его надменная свита.
Волна ударила по двум мысам, и корабли, стоявшие на якоре рядом с этими клыками суши, были буквально разорваны вместе со всей командой. То, что осталось от них – балки, мачты, опалубка – возвращающейся волной швырнуло в дальнюю от берега массу флота. Деревянные обломки пробивали, словно копья, складские помещения и трюмы, колотили в борта, вырывая в них огромные дыры, в которые врывалось море.
Звук катаклизма донесся издалека до тех, кто находился в глубине замка. Внутрь просочилось лишь несколько почти незаметных ручейков.
Защитники стояли плечом к плечу почти на вершине первого ската. За их спинами начинались туннели, уходящие вглубь утеса.
Когда монголы ворвались в ворота и никого не увидели, они ненадолго остановились и начали подниматься по скату. Густой удушливый дым вырвался из дыр в потолке, и как только защитники отступили к самому краю ската, он превратился в реку горящего масла.
Вдруг снаружи раздался страшный боевой клич. Монголы повернули назад к воротам, но сразу же столкнулись с толпой своих товарищей. За их спинами замелькали бумажные знамена Акагава, Тайра и Мацуяма. Подошли объединенные кланы!
Отступающие монголы атаковали скат. Попав в ловушку между двумя силами, в свои последние мгновения они сражались жестоко. Тикара упал на колени, пораженный страшным ударом.
Гвальхмай перешагнул через него и безумным стальным вихрем ударил мечом по голове его обидчика.
Меч сломался. Гвальхмай вытащил кремневый топор, расколол один череп и швырнул оружие в другого нападавшего, но промахнулся.
Монгол увидел топор, загремевший у его ног, и Гвальхмая без оружия. Он поднял топор и неумело бросил его назад.
Гвальхмай видел, что тот летит ему прямо в голову, но был так плотно зажат людьми, что не мог увернуться. Его чувства сверхъестественно обострились. Томагавк плыл к нему, лениво кружась в воздухе. Он двигался медленно, но рефлексы Гвальхмая не были достаточно быстры, чтобы избежать столкновения.
Топор ударил его в висок, словно тяжелый молот, к счастью, не острым краем. Гвальхмай ощутил, как кость подалась, но ему не показалось, что он потерял сознание. Были вспышки света, но без боли. Во всем, что он видел, когда беспрепятственно вышел из здания, ощущалась небольшая перемена.
Травинки стали окутаны светом. Лепестки вишни звенели, падая с увенчанных нимбами деревьев, которые вдруг выросли во внутреннем дворе, на котором исчезли все признаки битвы. Галька на блестящих дорожках казалась драгоценными камнями.
Он не видел, как отвратительное лицо Одуарпы ненадолго показалось и исчезло в извивающихся облаках тайфуна, который вызвал Гвальхмай. Он не слышал рева ветров, которые обрушились на западное побережье и вдребезги разбили об эти скалистые берега объединенную армаду хана Хубилая со всеми его плавучими ордами свирепых солдат.
Он не знал, что между островами Пяти драконов море уже выбросило на берег тела утонувших в таких количествах, что они образовали мосты, по которым объединенные кланы смогли пройти посуху в поисках живых. Он не знал и того, что те монголы, кто выжил, отныне будут рабами, и немногие когда-либо вернутся, чтобы донести весть о страшной катастрофе своему униженному господину.
Для него не было облаков в небе. На чудесном пляже, по которому он прогуливался, не было ни разрушительных волн, ни мусора. Он не узнавал его как залив Хага. Он сидел один и смотрел на воду, и там, где поднялся водяной купол, он увидел, как из воды показалась изящная фигура Ахуни-и.
Она подняла перепончатую руку, приветствуя его, и снова погрузилась в воду. Ласковая богиня Кореники, Дух волны, возвращалась в свой глубокий и далекий дом.
В небе было не солнце, которое он знал, а существо высшей славы. Оно уже не было круглым и желтым, оно было обрамлено извивающимися фонтанами пламени, которые извергались и в радостном великолепии выбрасывались в космос. Весь воздух был наполнен гармонией; он узнавал ее как музыку, которую издают сферы небес, когда катятся по назначенному пути.
Здесь была красота, здесь было волшебство; здесь не было ни врага, ни беспокойства, ни гнетущего горя. Это была Страна снов – гладкие холмы, мягкий ветер, наполненный ароматами; здесь было место, где исполняются все желания; дом ангелов, край, где всегда можно найти потерянную любовь.
Он поднялся с мягкой земли и в мечтательной задумчивости отправился искать Коренику.
Как если бы его желание вызвало ее, он сразу ее увидел. Он знал, что их не скоро снова разлучат, поскольку это было не место расставаний, а волшебная страна, где они могли жить заколдованной жизнью.
Каким-то образом, в одном этом месте на земле совершенство из другого измерения коснулось земли и морей, которые мы знаем; каким-то образом эти двое прошли туда, где лежал во всей непревзойденной красоте земной рай, потерянный Эдем, Блаженные острова, восхитительная страна, где были все запретные прелести, к которым мечтательно стремится человек.
Они питались нектаром, амброзией и ароматом цветов. Они спали, когда уставали, и усталость была благословением, а просыпаться вместе было счастьем. Они блуждали по берегам, омываемым пенным прибоем, где чайки не плачут, а сладко поют, и где маленькие лодки с радужными парусами усеивают воду как плавающие цветы.
Туда и обратно, поперек и кругом бродили они по Стране снов, и радость их была бесконечна.
Солдат удачи
Гвальхмай проснулся.
Он стоял на берегу и смотрел на неповрежденные очертания замка Шори, четко вырисовывающегося на фоне скалы. Нигде не было ни следа войны или признаков, что она когда-либо была.
В рыбацкой деревне не было видно следов пожара. Итари плавно скользила в своем обычном русле, пересеченная двумя мостами, и, как прежде, ее воды питали ров, защищавший двойные ворота, а сами ворота стояли крепкие и неповрежденные, какими он впервые увидел их.
Он быстро перевел взгляд на море. За его спиной лежала вытащенная на песок лодка. Очевидно, он сам только что вышел из нее, потому что держал в руке рыбацкий гарпун, а на его древке висела влажная сетка.
У него внезапно закружилась голова. Мерцающее колесо света закрутилось перед его глазами, он покачнулся. В ушах бил гонг.
Сильная рука схватила его за руку, и он впервые заметил двух человек рядом с собой. Одна из них, женщина, рыдала на коленях перед ним. Она подняла мокрое от слез лицо.
«Пойдемте, мой господин Горомэ! Ах, скорее, она зовет вас! Осталось не так много времени!»
Сначала Гвальхмай не понял. Он стряхнул сильную руку человека, который поддерживал его. «Спасибо, Тикара. Я пришел в себя».
Беспокойство на лице человека усилилось. Он пристально посмотрел на Гвальхмая.
«Вы уверены, господин? Вы меня не узнаете? Я – Хансиро. Тикара был моим отцом. Он умер 30 лет назад».
Затуманенный взгляд Гвальхмая прояснился. Разрозненные воспоминания соединились. Прошлое разом накрыло его, и он осознал правду. В то время как они с Кореницей оставались молодыми, живыми и любящими обитателями той совершенной страны, где их глаза были тронуты магией, а их души слились воедино, жестокое время наложило свою иссушающую руку на тела, в которых находились эти души.
В один переполненный, отрезвляющий миг он вспомнил восстановление замка, почести, которые достались ему и другим выжившим после смертельной осады, подтверждение императором его статуса даймё, долгую и счастливую жизнь с леди Митами, последней из Хидаяма, его женой.
Проходя через ворота, он вспомнил, что она захотела съесть кусочек палтуса, и что он вышел в море, чтобы добыть рыбу, и снова подумал, что ее болезнь усиливается.
Накануне она отказалась от еды.
Неужели она отослала его, чтобы он не увидел, как она умирает? Он взбежал по скату. В это время большой колокол, кажется, это был гонг, издал еще один медленный и приглушенный удар.
Неужели все кончено? Все, чем они делились? Их двойная жизнь тела и души? Большую часть столетия он прожил две жизни в одной. С ее кончиной одна из них заканчивалась, но какая была реальной, а какая иллюзией, он не знал.