Крест! Вы забыли, де Ре! Крестик был нашим знаком того, что любое послание, помеченное таким образом, должно считаться ложным, если она когда-нибудь попадет в плен».
Де Ре просиял. На его лице появилось почти одухотворенное выражение. «Я знал, что она неколебима. Когда придет время, она откажется от признания. Тогда они отведут ее на костер, но мы будем там. Если нет другого пути, всегда есть милость ножа».
Он перевернул страницу. Его рука непроизвольно дернулась. Он застыл, лист выпал из его руки. Гвальхмай подхватил листок и прочитал вслух последние несколько строк, которые добавил Маншон:
«Что они собираются сделать, я не знаю, но, если вы хотите чем-то помочь ей, милорд барон, надо действовать быстро. Вязанки хвороста свозят на старую рыночную площадь, и, насколько я знаю, другой казни огнем не предвидится».
Де Ре разорвал письмо в клочья. «Кажется, время пришло. В дорогу! Мы тоже отвезем хворост в Руан».
Рыночная площадь Руана
О, нет, не была бы столь жгучей боль,
Когда б кое-кто был горд.
Один лишь есть христианский король,
Что пугается звона шпор.
…Бубенчики медные и золотые,
Рыдайте, звеня,
Память храня,
Как предали ту, кого мы любили.
Песни Хуона
За время отсутствия Гвальхмая, де Ре сделал некоторые приготовления. Себе он достал форму и оружие английского пикинёра. Для двух подельников он купил одежду лесорубов, осла, маленькую тележку и достаточно дров, чтобы наполнить ее.
Мастер Жан разобрал свою кулеврину, плотно засунул ствол в одну вязанку дров, а длинную ложу спрятал в другой. Порох, пули, шомпола он завернул в тряпье и спрятал в третьей вязанке.
Замаскировавшись, трое мужчин без труда вошли в Руан как раз перед тем, как ворота закрылись накануне 25 мая.
Город был возбужден. Они нашли гостиницу с конюшней для осла, и сняли комнату наверху, окна которой выходили на Старый рынок. Когда они выглянули из окна, их худшие опасения подтвердились.
Хозяин с удивлением взирал на них. «Где вы были, что ничего не слышали? Должно быть, ваш лес очень далеко. Ведьма взялась за старое. Завтра вы продадите свои дрова».
Когда он ушел, они быстро разворошили связки дров, завернули части мушкета в старую мешковину и переправили все в свою комнату. Де Ре заранее заплатил владельцу гостиницы за недельное проживание дровосеков, объяснив, что был должен им денег и что он рассчитается с ними таким образом. Чтобы было правдоподобнее, он торговался, получил скидку и согласие на частичное возмещение расходов в случае, если казнь случится раньше; в этом случае он настаивал на том, что они должны съехать до истечения недели.
Де Ре надеялся, что все это развеет возможные подозрения хозяина при виде английского пикинера в такой компании. Позже, после того как он якобы доложился в своем подразделении, де Ре вернулся, купил бутылку вина в общей комнате и прошел наверх к своим друзьям. Он думал, что никто не заметит, что он не ушел.
Его надежда была тщетной. Пытаясь не ошибиться и не привлечь внимания, трое заговорщиков сделали и то, и другое, просто оставаясь в своей комнате большую часть дня.
Время летело быстро. На площади была суматоха, прямо напротив гостиницы возводились трибуны. Зная, что это обычное место для тех, кто приезжает поглазеть на казни, де Ре настоял на том, чтобы комната была с хорошим видом как на публику, так и на костер.
Они изучили обстановку из-за закрытых ставней. Мастер Жан положил опору кулеврины на грубый дощатый пол комнаты, установил на ней ложу и закрепил ствол. Направив его на помост, на котором стоял столб с цепями, свисающими сверху и по бокам, он вынул гвоздь из нижней части одной из планок в ставне. Отодвинув планку в сторону, он получал идеальный обзор, оставаясь незаметен с улицы.
Стал понятен секрет феноменальной точности мастера Жана. Другие стрелки приклад своей переносной пушки прижимали рукой к боку или упирали его в грудь. Они направляли орудие приблизительно в направлении противника, закрывали глаза от вспышки на полке, когда загорался запал, и молились об удаче.
У мастера Жана на конце шестифутового ствола торчала маленькая выпуклая точка. Заднего прицела не было, но, поскольку ствол был без раструба, Жан мог целиться, глядя вдоль него. Ствол он крепко прижимал к плечу, а от отдачи его защищала тяжелая шерстяная подушечка.
Стрелок перемещал маленькую точку вдоль рядов сидений, пока она не оказалась на уровне груди того, кто будет стоять на помосте. Он подвигал ее влево-вправо и задумался. Затем выложил отмеренный заряд пороха и 6 небольших свинцовых шариков. Приготовил шомпол, винт для снятия заряда, запальный порох для полки и фитиль для его поджига.
Взяв самый тяжелый свинцовый шарик, Мастер Жан задумчиво взвесил его в руке, рассеянно подбросил и снова поймал; при этом он то и дело посматривал на площадь. Оценивая расстояние, он хмурился.
Де Ре смотрел на него с нетерпением. Стрелок покачал головой и что-то пробормотал себе под нос.
«В чем дело? Слишком далеко для вашей пушки?»
«Боюсь, да, милорд барон, – буркнул лотарингец. – Слишком далеко для точного выстрела. На добрых 50 футов больше обычной дальности».
«Так положите больше пороха!»
«Это не решение. Свинец-то долетит, но разброс будет большим, я могу попасть в толпу».
Де Ре презрительно фыркнул. «Да будет так, если мы выбьем черные души из лорда Бедфорда и свиньи-епископа, этих двух змей! Меня не волнует, кто может пострадать. У нас нет друзей на трибунах».
«Вы не понимаете. Одним выстрелом я могу выпустить несколько пуль. Но из-за разброса эти двое могут и не пострадать, если пули пройдут мимо них, слева или справа. Одной пулей я могу убить любого из них по вашему выбору и навести ужас, чтобы вы попытались спасти ее. Нельзя гарантированно убить сразу двоих, а времени перезарядить не будет. Мы должны будем бежать из гостиницы, как только будет сделан выстрел».
Де Ре растеряно чесал свой бритый подбородок. Гвальхмай поинтересовался: «Мастер Жан, вы сами готовите порох?»
«Конечно! Кому еще я могу это доверить? У меня лучший порох во Франции, лично смешанный из лучших ингредиентов, смоченный чистейшей водой, просушенный, раскатанный, просеянный и отмеренный со скрупулезной точностью. Нет другого такого же аккуратного стрелка, как я».
«Я знаю. Я верю вам. И мне известно, что нет другого такого меткого стрелка. Скажите, если порох будет мощнее, то пули будут вылетать с большей силой и скоростью, и, возможно, у них не будет разброса?»
«Это хорошо известный всем нам факт». Мастер Жан опустил голову. «Несмотря на то, что у меня есть отличный липовый уголь, чистейшая сера и трижды кристаллизованная селитра, я не достигаю большой силы».
Де Ре с интересом следил за беседой. Он перебил. «Стрелок, вы говорили о селитре. Правда ли, что ее получают из человеческой мочи? Неудивительно, что ее называют подлой!»
Лотарингец кивнул: «Селитру можно найти в пещерах или под кучами навоза в виде желтых кристаллов, но, безусловно, лучше всего – это дистилляция из экскрементов, о которых вы говорите. Моча любителя пива хороша, у пьющего вино лучше, согласно его аппетитам. Самая замечательная моча у кардинала или епископа, потому что они пьют лучшие вина».
Де Ре был в ужасе. «Слюнявые клыки Цербера! Никогда бы не поверил, что епископ Кошон для чего-то может быть хорош!»
Гвальхмай обнаружил, что этот разговор напоминает ему беседу с несчастным Ву из Катая. Он не собирался снова вмешиваться, ни с компонентами, ни с составом, однако спросил: «Если ваш лучший порох вы используете для запала, и если у вас его достаточно, может быть, стоит попробовать смесь из половины того и другого, чтобы получить и требуемую силу, и дальность?»
Суровое выражение лица мастера Жана прояснилось. Он просиял. «Это может сработать. Это стоит попробовать!» Он приступил к смешиванию и приготовил два заряда.
«Если будет время, я использую оба. Первый, как вы сказали, а второй – через эту дверь, потому что коридор будет полон английских солдат».
«Просто убейте епископа и лорда Бедфорда», – прорычал де Ре. «Я спасу Деву от огня, так или иначе».
День прошел. Когда стемнело, после ужина в общей комнате они вышли из гостиницы и промерили расстояние шагами, делая вид, что просто гуляют по улице. Как и боялся мастер Жан, оказалось, что требуемая дальность составляет добрых 250 футов, что сильно усложняло его задачу.
Погруженные в мрачные мысли, они вернулись в гостиницу, не заметив, что их сопровождал хозяин таверны, который следил за ними с безопасного расстояния.
Ему эти дровосеки и их друг английский солдат показались весьма странными людьми: они не интересовались событиями в городе, не были в церкви и весь день просидели в своей жаркой комнате. Это было подозрительно. Он осторожно прошел за ними и проследил, как они шли обратно.
Той ночью трое слышали скрип половиц в коридоре, но, поскольку они не разговаривали друг с другом, тот, кто подслушивал, вскоре ушел. Потом они заснули.
Проснулись они от шума и одевались в спешке. Толпа, сдерживаемая пикинерами, уже переполняла площадь, хотя еще не было 7 часов. Сквозь свою тайную щель в ставне они видели, что во всех окнах были лица зрителей; люди сидели на крышах, держась за желоба, коньки и фронтоны.
Де Ре выругался, но не оставил надежды. Он принял командование и раздал четкие приказы.
«Может быть, это невозможно, – закончил он, – но я постараюсь спасти ее. Если я смогу добраться до нее в момент, когда ее снимают с повозки, я сделаю вид, что держу ее крепко, чтобы палач связал ее цепями.
Я ударю палача кинжалом, и когда ты увидишь, что он падает, стреляй в судей, если не сумеешь выстрелить одновременно в лорда Бедфорда и его шакала. Убей, сколько сможешь. В общей суматохе, я забегу с ней в церковь св. Спасителя и буду кричать: “Убежище! Дайте убежища!”
Они не посмеют не пустить меня в церковь. Прежде чем Англия сможет вывести ее легально, ее святые могут совершить чудо. Если эти дьяволы попытаются вытащить ее без суда, жители Руана разорвут их на части в ярости от кощунства. Они все еще французы!»
Гвальхмай осознал, что де Ре цепляется за самую слабую надежду. Его идея была безумной.
«Ваш план означает верную смерть для вас, милорд барон! Вы ожидаете, что англичане будут соблюдать законы убежища? Они устарели 200 лет назад. Разве Томаса Беккета не убили в его собственном соборе?»
«Он был англичанин. Убийцы были англичанами. Здесь – Франция, а я знаю моих французов».
Шум с улицы снова привлек их к окну. Скорбная процессия уже выходила на рыночную площадь. Повозку с Жанной едва можно было разглядеть, так близко к ней стояли стражники, которые раздавали направо и налево удары концами пик, расчищая проход от тюрьмы.
Из толпы донесся глухой шум, но он не был направлен на девушку в длинном платье. Сердце Гвальхмая подпрыгнуло. Он понял, что двинуть настроение толпы в едином направлении, не слишком трудно. Может быть, есть шанс, что все пойдет так, как задумал де Ре?
Она молилась, пока ее тележку везли к помосту. Те, кто слышал ее слова, замолкали. Некоторые опустились на колени и тоже начали молиться.
Это был момент, которого ждал де Ре. Он бросил грозный взгляд на своих компаньонов, выскочил за дверь, и через мгновение уже пробивался через толпу, чтобы встать среди марширующих людей. Увидев его форму, они раздвинулись и освободили для него место, как будто посчитали его опоздавшим. Первая часть плана прошла успешно!
Мастер Жан спокойно готовился, разговаривая сам с собой, наводя кулеврину на помост. «Ах, моя радость, терпение, моя красавица! Скоро ты будешь проповедовать этим гордым святошам огненными устами! Итак, немного пороха на полке, закрываем крышечку; она ждет. Фитиль, друг!»
Гвальхмай протянул ему горящий фитиль, и стрелок умелым движением сунул его в трубку отведенного назад змеевидного спускового крючка.
«Вот и все, осталось щелкнуть крючком, порох на полке вспыхнет, и несколько душ быстренько отлетят прямо в ад! Интересно, а есть ли у них души? Насколько же черными они должны быть!»
Дрова уже были сложены. Было видно, что они хорошо просушены. Поэтому Жанне предстояло претерпеть мучения от пылающего огня, а не задохнуться быстро и милосердно от густого дыма, если бы дрова были сырыми.
Де Ре нигде не было видно. Гвальхмай заволновался, что же пошло не так? Тележку подвезли к столбу. С Жанны, которая продолжала молиться, сняли шляпу, скрывавшую лицо. Ее голова была выбрита. Служка епископа надел ей на голову бумажную митру с издевательскими словами: ЕРЕТИЧКА, ГРЕШНИЦА, ВЕРООТСТУПНИЦА, ИДОЛОПОКЛОННИЦА.
Она не могла прочесть клеветнические слова, но поняла, что они означают. Она заплакала – и многие в толпе заплакали вместе с ней.
Некоторые судьи, закрыв лица, спустились с помоста и убежали, сопровождаемые проклятьями. Даже епископ Кошон выжал слезу. Жанна пристально посмотрела на него и сказала: «Епископ, я умираю из-за вас». Он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. Это было ее единственное слово упрека.
Палач мягко коснулся ее плеча. Два доминиканских монаха встали рядом с ним, чтобы отвести ее к столбу.
«Что, пора? Прошу прощения, преподобные отцы, и вы тоже, сэр. Я не хотела заставлять вас ждать».
Она поднялась. Поддерживаемая палачом она сошла с повозки, но, прежде чем подняться по лестнице, остановилась и крикнула: «Крест! Разве мне не дадут креста?»
По скоплению пикинеров пронесся вихрь, один из них выскочил из строя. Офицер попытался схватить его, но тот уже бежал к столбу. Это был де Ре.
Он подхватил с мостовой пару прутьев, вытащил нож, связал скрещенные прутья и подошел к ней – в одной руке нож, а в другой маленький крест.
Жанна узнала его, даже на таком расстоянии Гвальхмай увидел, как ее глаза распахнулись. Она улыбнулась, взяла крест и поцеловала его.
Де Ре резко шагнул вперед и повернулся к палачу. Нож сверкнул в его руке. Он замахнулся, но офицер с двумя крупными сержантами схватили его железной хваткой и оттащили, отбивавшегося, ругавшегося, обратно в свои ряды.
Жанна спрятала под платье последний подарок, который мог подарить ей друг, и, не оглядываясь поднялась по лестнице. Ее привязали к столбу.
Один из двух монахов, тем временем, быстро сбегал в церковь и вернулся с распятием с алтаря. Он поднял его, чтобы Жанна могла обнять его. Она пылко поцеловала распятие.
«Прошу вас, отец, держите его так, чтобы я могла его видеть, пока все не закончится». Монах не мог говорить, его лицо скривилось от горя и жалости, и просто кивнул.
Пока все это происходило, Гвальхмай принял решение. Он был далеко не фаталистом, но ему вдруг вспомнились слова Кореники о том, что все, что происходило, шло по грандиозному плану, ничтожно малой частью которого были они сами. Возможно ли, что происходящее тоже было частью этого плана?
Однажды Жанна сказала ему: «Я должна исполнить свой долг. Именно для этого я родилась».
Было ли случайностью то, что де Ре потерпел неудачу? Что у него самого нет никакой возможности помочь Жанне силой оружия или магией?
Без кольца Мерлина он лишился помощи, основанной на колдовстве. Было ли так задумано, что он оказался совершенно безоружен? Но ее мучения, разве они необходимы?!
Он сам столкнулся с тем же ужасным выбором, который когда-то был вынужден сделать Хуон.
«Мастер Жан, единственное, чего боялась эта девушка, это огонь! Добьете ли вы до столба своей кулевриной?»
«Не с шестью пулями. Может быть, одной. Но я никогда не смогу этого сделать, я не смогу нажать на курок!»
«Тогда, во имя Бога, приготовьтесь! Заложите заряд! Направьте свою пушку ей на сердце, а выстрел сделаю я. Она не должна гореть!»
Стрелок быстро снял кулеврину со стойки. Повернув винт, он вытащил пыж, который удерживал пули, и, постукивая, выбил их наружу. Дрожащими пальцами опустил в ствол одну большую пулю и задвинул ее шомполом до конца.
Гвальхмай выглянул в окно. Как будто в подтверждение мыслей о мистическом вмешательстве в планы людей, он увидел человека, которого сразу узнал. Это был хозяин гостиницы, в которой они остановились.
Этот человек вышел из толпы и посмотрел в лицо де Ре, который все еще стоял в строю, удерживаемый солдатами. Он сказал что-то офицеру и показал на окно, откуда за ними наблюдал Гвальхмай. Поднялись и другие лица и тоже посмотрели вверх. Гвальхмай понял, что они попали под подозрение.
Он повернулся к стрелку. «Торопитесь. Мы обнаружены».
«Почти готово», – выдохнул Жан. Он протолкнул шомполом пропитанный жиром кусочек льна, бросил кулеврину обратно на стойку и нацелил ее на ровную фигурку, прислонившуюся к столбу. Палач уже держал в руке пылающий факел.
Лотарингец отошел в сторону и жестом дал сигнал Гвальхмаю взять оружие. По коридору уже гремели сапоги. Тяжелое тело врезалось в дверь комнаты. Жан навалился на нее с этой стороны.
«Стреляй! Стреляй!» – кричал он. Гвальхмай колебался. – «Это все, что ты можешь сделать для нее сейчас!»
Мысль о мужестве Хуона дала ему силу. Он нажал на спусковой крючок, и шептало опустилось на полку. Но выстрела не последовало! В спешке мастер Жан забыл насыпать на полку запальный порох. Когда он ставил орудие на торец, чтобы выбить заряд, запальный порох высыпался.
В следующее мгновение комната заполнилась орущими людьми. Их схватили. Он ничего не видел из окна, когда его выволакивали. Это было хорошо, потому что он не смог бы перенести зрелище того, что, как он знал, происходило.
Раздался крик. И все же этот единственный долгий крик не был ни воплем страха, ни криком агонии. Ликующий голос пел хвалу и веру. Это была молитва человека, которому была дарована великая истина, просветление, которое само по себе было подтверждением жизни, наполненной благочестием – высшим доказательством возвышенной веры.
Это было всего лишь одно слово, слово, которое содержало сущность всех надежд человека: «Иисус!» Только это, а затем – рев и треск вздымающегося пламени.
Но вслед за ним, в ужасной тишине, обрушившейся на огромную толпу, раздался еще один крик, удаляющийся с площади, как будто человек бежал со всех ног в слепом безумии.
Как и первый, этот голос Гвальхмай тоже узнал. Жиль Синяя Борода, лорд Машкуль, барон де Ре, маршал Франции, владелец многих поместий и замков – в этот трагический момент человек, чье сердце было разбито, чувствовал, что его душа умирает. Он увидел конец веры, надежды и мечты. Это был крик, от которого замерзала кровь:
«Будьте вы все прокляты! Вы сожгли святую!»