– Ничего, – отвечаю я, бросая быстрый взгляд на туго набитый манильский конверт, прежде чем застегнуть рюкзак и повесить его на плечо.
Джейми молча смотрит на меня. Она не купилась на мое «ничего».
– Ладно, – бурчу я, оттаскивая ее от своего шкафчика и подталкивая к кабинету испанского. – Я тебе все расскажу, но, вообще, это пустяки.
– Звучит заманчиво, – урчит она, продевая руку мне под локоть. Мы с Джейми всегда будем так ходить: под руку. Это наша привычка, и мне она нравится, особенно сейчас, когда мне понадобится поддержка Джейми, чтобы пройти через то, что ждет меня впереди.
Но потом я вспоминаю утреннюю напоминалку и понимаю, что Джейми сегодня тоже понадобится моя поддержка.
Она выжидающе смотрит на меня.
– Это просто старые фотографии и все такое, – тихо, словно по секрету, говорю я.
– Чьи? – спрашивает Джейми.
– Моего отца, – поморщившись, отвечаю я.
– А. – Джейми смотрит вперед и ловко ведет нас через столпотворение в школьном коридоре. На какое‑то время она притихает.
– Да, я нашла их в коробке в мамином комоде, вместе с отцовскими старыми галстуками и прочим барахлом.
– Ты рылась в комоде у своей матери? – спрашивает Джейми, полностью игнорируя смысл моих слов.
– Да, – бросаю я, не пускаясь в дальнейшие объяснения. С какой стати мать скрыла от меня, что встречалась с ипотечным оператором по имени Джек? Она же знала, что я все равно узнаю!
Наверное, в отместку я вторглась в ее личную жизнь. Следовательно, этим утром после пробуждения меня ждали не только новости о мальчике, которого я не помнила, и о Страхе, о котором хотела бы забыть, но и целая пачка лжи, с которой мне предстояло разобраться.
– В любом случае это еще не самое худшее, – говорю я, возвращаясь к главному.
– И что же худшее? – спрашивает Джейми, поднимая на меня свои красивые глазки.
– Когда я была маленькой, он посылал мне открытки на день рождения, – говорю я, чувствуя подступающую тошноту. Ровно три открытки. Ровно три открытки с поздравлениями на день рождения, которые моя мать, похоже, скрыла от меня.
– И что там написано? – с любопытством спрашивает Джейми.
– Ничего особенного, – вру я. На самом деле это жутко депрессивные открытки. Немногословные и виноватые.
И тем не менее.
Остаток пути до кабинета испанского мы проходим в молчании. Я думаю о своем отце, а Джейми крепко сжимает мою руку, потому что ей кажется, что мне сейчас это нужно.
А может быть, она тоже ненадолго вспомнила о своем отце.
Глава двенадцатая
– Это он? – шепотом спрашивает Джейми, наклоняясь ко мне. Наши парты сдвинуты вместе, и мы сидим лицом к лицу. Предполагается, что мы работаем над переводом газетной статьи с испанского на английский.
На самом деле Джейми напропалую флиртует с Энтони, а я рассматриваю выцветшие фотографии, умело спрятанные между страницами испанского словаря.
– Кажется, да, – шепчу я в ответ.
– Что значит – кажется? – шипит Джейми. Я не знаю, почему мы перешептываемся, ведь во время самостоятельной работы в паре нам разрешается говорить вслух.
– Извини, – поправляюсь я, осознав свою ошибку. Мой отец ушел, когда мне было пять лет. Я должна помнить, как он выглядел. – Да, это он. Я просто задумалась. До сих пор не могу поверить в то, что мать прятала все это от меня.
– Матери все такие, – шепотом сообщает Джейми и приступает к переводу заголовка статьи.
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В МЕХИКО
– El terremoto… – нараспев читает Джейми по‑испански, записывая фразу в тетрадь, при этом она так потешно акцентирует произношение, что я не выдерживаю и хихикаю. Я знаю, что она пытается меня развеселить.
Я слышу, как сидящая сзади Эмбер Валентайн пытается произнести слово «hambre», то есть «голодный». Отчаявшись добиться результата, она решает посмешить своего соседа и сообщает: «Tengo hamburger»[4].
Эта глупая шутка вызывает у ее соседа приступ истерического хохота, который можно объяснить только тем, что Эмбер Валентайн выглядит именно так, как должна выглядеть девушка с роскошным именем Эмбер Валентайн.
– Покажи еще одну, – требует Джейми, закончив предложение. Я пододвигаю к ней словарь.
Она листает страницы, а я смотрю сбоку на перевернутые вверх ногами фотографии и думаю о том, что мой отец выглядит в точности так, как я его себе представляла.
У него добрые глаза и широкая белозубая улыбка. Несомненно, цветом волос я пошла в него, однако кожа у отца прозрачная и веснушчатая, а у меня более густого сливочного оттенка, как у матери. Намазавшись солнцезащитным кремом в 90 единиц, я могу добиться легчайшего оттенка загара, тогда как, судя по фотографиям, для моего отца возможны лишь два состояния – либо смертельная бледность, либо солнечный ожог.
Мне кажется, что я слышу беспечный, раскатистый хохот, доносящийся со старых фотографий. В одежде отец, похоже, предпочитал вылинявшие джинсы и рубашки навыпуск, и в этом наряде он выглядит большим и сильным, готовым расправиться с любыми чудовищами – как реальными, так и воображаемыми.
Джейми долго разглядывает фотографию, на которой мой отец учит меня, совсем еще маленькую, плавать. На этом снимке он смотрит на юную и растрепанную меня с такой смесью восторга, любопытства и обожания, что мне хочется плакать.
Джейми косится на меня и переворачивает страницу.
– Это твоя бабушка? – тихо спрашивает она.
– Где? – я наклоняюсь к ней. Джейми разворачивает ко мне словарь и показывает на фотографию, где я изображена на руках у отца.
Там, на заднем плане, прямо за спиной у отца, я вижу то, на что не обратила внимания раньше.
Кого‑то, кого я не знаю, но узнаю.
Кого‑то, кого я пока не встречала, но встречу.
С бешено колотящимся сердцем я хватаю словарь и рывком пододвигаю его к себе. Наклоняюсь над ним все ниже и ниже, жалея о том, что у меня нет чудесной маленькой лупы, вроде тех, которыми пользуются торговцы бриллиантами.
И тут, посреди урока испанского, под взглядом Джейми, которая смотрит на меня так, словно стыдится нашего знакомства, в голове у меня что‑то щелкает.
Я продолжаю смотреть на фотографию, потому что хочу скрыть свои мысли от Джейми. Я не хочу, чтобы она спрашивала, в чем дело. Сейчас я все равно не смогу сочинить никакой правдоподобной отговорки.
Половина правды заключается в том, что женщина на заднем плане фотографии, скорее всего, действительно моя бабушка. Она смотрит на меня‑младенца с такой любовью и нежностью, что сердце разрывается.
Но не столько взгляд, сколько внешность выдает ее с головой. Волосы у нее того же цвета, что у меня и моего отца, да и многие другие черты этой женщины в точности повторились в моем отце и мозаикой рассыпались во мне.
– Осталось двадцать минут, – объявляет классу миссис Гарсия, прерывая мои размышления.
Джейми цедит под нос что‑то непечатное, хватает со стола наши листы и начинает лихорадочно переводить.
– Помочь? – спрашиваю я.
– Нет, продолжай сходить с ума, – отвечает она, не поднимая головы.
– Спасибо.
– На здоровье.
Через двадцать минут Джейми сдает нашу контрольную, которая на следующей неделе вернется к нам с красной отметкой «Б с плюсом» сверху, и мы молча собираем вещи. Я осторожно укладываю словарь в рюкзак, стараясь не рассыпать фотографии.
– Чем займемся в обед? – спрашивает Джейми, перекидывая сумку через плечо. И тут я вдруг вспоминаю, чем собираюсь заняться. Выпрямляюсь и смотрю на подругу.
– Люк пригласил меня пообедать с ним сегодня.
– А, вот как, – говорит Джейми, не скрывая разочарования. Мне кажется, будто в глазах ее промелькнуло какое‑то странное выражение. Раздражение? Досада? Ревность? – Ладно, понятно. Схожу с Энтони.
– Извини, Джей, – Энтони поспешно выбегает из аудитории, и я уже не знаю, с кем Джейми проведет этот несчастный час.
Как только мы выходим из класса, Джейми вырывает у меня свою руку, говорит, что ей срочно нужно в туалет и, помахав мне, убегает, прежде чем и успеваю сказать хоть слово. Исчезает – и все тут.
По дороге к тому месту, где мы договорились встретиться с Люком, я думаю о фотографиях. Вернее, об одной фотографии. Еще точнее, об одном человеке.
Вторая половина правды заключается в том, что у меня есть бабушка, которая (предположительно) меня любит и, возможно, хочет печь для меня печенье и расчесывать мне волосы. Ладно, пусть только печенье.
Это инь правды. Но есть и ян. И этот ян – та часть, которую я упорно пытаюсь выбросить из головы, шагая сквозь безликую толпу школьников, – состоит в том, что, хотя я только что впервые увидела лицо бабушки, я помню ее в будущем.
Женщина на фотографии – это пожилая женщина на похоронах, та самая, с изящным платочком, чудесной брошкой в виде жука и совершенно мертвым лицом.
Я заворачиваю за угол, и мысль, которую я всеми силами пытаюсь отогнать, решительно проталкивается в первый ряд.
На ходу мы с Люком встречаемся взглядами – он стоит, небрежно прислонившись к стене, рюкзак брошен у ног. Увидев меня, он отрывается от стены и подхватывает рюкзак с пола.
Мы неумолимо сближаемся, и, когда всего несколько шагов отделяют нас друг от друга, на меня всей тяжестью обрушивается вторая половина правды.
Я смотрю на Люка, но вижу тьму.
Моя мама рыдает.
Моя бабушка убита горем.
Я не могу заставить себя посмотреть вниз.
Через десять шагов я улыбаюсь в ответ на улыбку Люка. Кажется, он рад видеть меня. Я стараюсь заглушить свои чувства и напоминаю себе, что тоже рада ему.
За два шага до того, как Люк неловко, но нежно обнимет меня сбоку, я разрешаю себе додумать все до конца.
Этому может быть только одно объяснение.
Это похороны моего отца.
Мой отец должен умереть.
Вот.
Все.
Люк небрежно берет меня за руку, и это здорово, несмотря на то, что фактически мы с ним познакомились только сегодня утром. И мы неторопливо идем в толпе таких же парочек навстречу пронзительному ветру, разгуливающему по ученической парковке.
– Хороший день? – спрашивает Люк по дороге.
– Хороший, – отвечаю я, потому что твердо решила во что бы то ни стало сделать его таким.
Глава тринадцатая
Люку почти удалось отвлечь меня, по крайней мере до тех пор, пока мы не прошли между рядами машин и не остановились возле его…
Минивэна.
Люк громко хохочет, заметив, с каким остолбенением я разглядываю эту типичную машину американской мамочки. Очевидно, это и в самом деле когда‑то была машина его американской мамочки, по крайней мере до тех пор, пока она не сменила это чудо на «потрясающе экономичный» внедорожник.
Люк говорит, что так оно и было, и заводит двигатель, а я продолжаю беспечно радоваться тому, что мы едем обедать к нему домой вместо традиционного похода в пиццерию или еще куда‑нибудь. Оказывается, мать Люка сегодня взяла его младших сестренок и поехала с ними в город покупать одежду.
Оказывается, у него есть младшие сестренки.
– А твой отец – он твой настоящий отец? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем с парковки.
– Да, а что? А, ты это к тому, что у нас с сестрами большая разница в возрасте?
– Ну да. Огромная разница. Вот я и решила, что, возможно, у твоей мамы это второй брак.
– Ты почти угадала. Она была замужем два раза, но оба раза за моим отцом, – отвечает Люк таким тоном, словно ему очень не хочется об этом говорить. Тем не менее он продолжает: – Когда я родился, мы жили в Чикаго. Ты не поверишь, но мои родители любили друг друга со школы. Они поженились совсем юными, сразу после окончания школы. Представляешь? – спрашивает он, вовсе не ожидая моего ответа. – В общем, когда я родился, им было около двадцати одного. Мои родители любят говорить, что в период первого брака они были бедны деньгами, но богаты любовью. Это звучит так старомодно, – фыркает он, но я отлично вижу, что он вовсе не считает это старомодным. – Короче говоря, они жили в подвальном этаже у моих дедушки с бабушкой, пытались устроить моего отца в юридическую школу, что в конце концов им удалось. Потом мой отец закончил эту школу, и его пригласили в крупную юридическую фирму в Нью‑Йорке. Мы переехали туда, когда мне было лет пять или около того. Мама любила таскать меня по всему городу. Это было здорово. Вскоре мой отец стал партнером владельца фирмы, и родители начали ссориться, потому что папа стал много времени проводить на работе. Точнее сказать, он там просто пропадал. На протяжении нескольких лет я его вообще не помню дома.
«По крайней мере, ты его хоть как‑то помнишь!» – думаю я про себя.
Люк сворачивает с магистрали и едет к новенькому кварталу, виднеющемуся на другой стороне шоссе с моей стороны. Оказывается, мы с ним почти соседи!
– Когда мне было десять, они развелись, – продолжает Люк. – Два года я вообще не видел отца. Он только посылал мне открытки и подарки на день рождения…
Я вздрагиваю.
–…и, разумеется, выплачивал пособие на мое содержание. Мы переехали в Бостон. Мама начала работать в мебельном магазине. Она вкалывала, как проклятая, поэтому на лето меня отправляли к дяде с тетей.
Люк замолкает и как‑то странно косится на меня, словно ждет, что я что‑то скажу. Я смущенно смотрю на него до тех пор, пока он снова не отворачивается к дороге. Не знаю, что он про меня думает, но все‑таки продолжает рассказывать.
– А в один прекрасный день папа приехал с цветами и уговорил маму принять его обратно. Она согласилась, и тогда он нашел себе работу в Бостоне, в совсем маленькой фирме, зато каждый вечер в половине шестого он был уже дома, словно никакого Нью‑Йорка и в помине не было. Я понимаю, это все звучит странно, но такие уж у меня родители. Ну а потом настал прекрасный день, когда они огорошили меня сообщением, что ждут двойняшек.
– Похоже на кино, – замечаю я.
Люк смеется и говорит:
– Да ладно, я уверен, что жизнь каждого из нас – это готовый сюжет для фильма!
Он говорит это так, словно заглянул мне в душу.
Вскоре мы выруливаем на подъездную дорожку к зданию, которое вполне может сойти за небольшой особняк.
– Круто, – ахаю я. – Красивый дом.
– Да, нам нравится, – отвечает Люк. Затем, очевидно почувствовав необходимость объяснить, откуда у его семьи такой огромный дом, он добавляет: – Здесь жилье дешевле, чем в Бостоне. Или в Нью‑Йорке. Или в Чикаго, – смеется он.
– Наверное, – отвечаю я, еле заметно улыбаясь воспоминанию о своей первой покупке дома. – В любом случае очень красивый дом. Тебе нечего стыдиться.
– А я и не стыжусь, – отвечает он. – Просто не хочу, чтобы ты считала меня избалованным богатым мальчиком.
– Возможно, я бы так и подумала, если бы ты водил что‑нибудь поприличнее старого маминого минивэна, – шучу я.
– По крайней мере, у меня хоть какая‑то машина есть, – отшучивается Люк. По дороге он спросил меня, не хочу ли я сесть за руль. Сказать, что у меня нет машины, всегда проще, чем признаться, что у меня нет прав.
– Тоже верно, – смеюсь я, отстегивая ремень. Потом иду в дом следом за Люком.
Пока он готовит на кухне сэндвичи, я изучаю каминную полку в библиотеке, сплошь заставленную вставленными в рамки фотографиями Люка и его сестричек.
Я чувствую укол ревности при виде этого счастливого семейства.
Одна фотография, на которой запечатлен Люк в возрасте лет одиннадцати или двенадцати, привлекает мое внимание, я стараюсь отвести взгляд, но она притягивает меня, словно магнит. Судя по всему, в этот период Люк отдавал дань образу крутого парня. Это похоже на эффект крушения поезда: я понимаю, что не надо смотреть, но не могу перестать это делать.
Наконец я заставляю себя переключиться на фотографии близняшек.
– Они просто чудо, – говорю я, когда Люк приносит обед.
– Да, они такие. Ты бы видела их в реальной жизни! Они все время болтают такой уморительный вздор! – Он весь сияет, и мне приятно думать о нем как о старшем брате двух очаровательных маленьких дам. – Как‑нибудь ты их непременно увидишь, – добавляет он. – Угощайся, – он пододвигает ко мне тарелку.
– Я не знала, что ты занимался спортом, – говорю я, перед тем как откусить кусок лучшего в мире сэндвича с индюшкой.
Люк мрачнеет, и я с ужасом понимаю, что он мог рассказывать мне об этом раньше. Однако он отвечает:
– Нужно держать тебя подальше от этих фотографий!
– Почему? Они очень милые, – шамкаю я с набитым ртом, любуясь фотографией Люка в окружении членов его команды. Он выглядит странно неуместно в стайке будущих звезд «Лиги плюща», но при этом на удивление непринужденно.
– Ха‑ха‑ха, – сухо отвечает Люк, но потом улыбается и говорит: – Вообще‑то я не большой фанат командных видов спорта, но мне нравилось быть членом команды. Ты никогда не узнаешь, что такое холод, если тебя не окунут в реку Чарльз в шесть утра!
Мы смеемся и заканчиваем обед, а потом Люк проводит для меня краткую экскурсию по дому. Что и говорить, дом роскошный, и в каждой новой комнате я ищу следы Люка.
Здесь он делает уроки. Вот тут смотрит телевизор. Здесь играет в видеоигры. Тут ужинает.
Наверху расположены четыре спальни, объединенные общей подковообразной галереей над главной лестницей. В одном углу спальня родителей, рядом с ней комната близняшек. Дальше гостевая спальня.
И, наконец, комната Люка.
У меня слегка сжимается сердце, когда я вижу темное дерево и темно‑синие стены, резко контрастирующие со светлыми тонами всего остального дома. Вижу потрепанную гитару, прислоненную к низкому креслу в углу. На одной стене висит огромная картина маслом – ухо девушки. Это очень необычно и очень красиво, но мне не дает покоя один вопрос – чье это ухо? И второй вопрос: не хочет ли Люк нарисовать мое?
Наброшенное сверху одеяло демонстрирует весьма жалкую попытку застелить постель, и мне неудержимо хочется подбежать поближе и понюхать подушки.
Но я все‑таки пересиливаю себя.
У нас мало времени, поэтому я не захожу в комнату дальше порога, а Люк слишком быстро уводит меня прочь от единственного места, в котором мне хочется находиться.
– Пора ехать, – мягко напомнил он. – Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
Я нехотя соглашаюсь, но, когда мы спускаемся по широкой лестнице и выходим к минивэну, меня мучительно тянет к нему в спальню.
В этой комнате слишком много Люка. Я хочу побыть в ней подольше.
Мы возвращаемся в школу в уютном молчании, а потом, держась за руки, заходим внутрь.
Посреди коридора, перед тем как разойтись в разные стороны, Люк поворачивается ко мне.
– Давай погуляем в субботу вечером?
– Давай, – отвечаю я, кажется, даже раньше, чем он успел закончить свой вопрос. Я робко улыбаюсь, а Люк смеется мне в ответ, и, прежде чем я успеваю сообразить, что происходит, он быстро, но крепко целует меня в губы.
И тогда я улыбаюсь по‑настоящему.
– До встречи, – говорит Люк и уходит в ту сторону, где у него будет следующий урок.
– Пока, – еле слышно шепчу я.
Я не трогаюсь с места, смакуя это мгновение. А потом, как раз в тот момент, когда я собираюсь повернуться, чтобы идти на историю, мне на глаза попадается знакомая фигура. На другом конце коридора, возле автомата с газировкой, стоит Джейми и в упор смотрит на меня.
И в ее взгляде я безошибочно читаю одно чувство.
Ревность.
Я машу Джейми рукой, и она машет мне в ответ, но в ее простом жесте чего‑то недостает. Я хочу подойти к ней и поговорить, но не успеваю сделать шаг, как Джейми поворачивается ко мне спиной и уходит.
Тут я вспоминаю, что вот‑вот прозвенит звонок, поэтому разворачиваюсь и иду на историю, но с каждым шагом на меня все сильнее давит груз перемен, произошедших в моей жизни сегодня.
Глава четырнадцатая
– Привет?
– Привет! Почему ты так отвечаешь?
– Я просто удивилась, что ты позвонила, – признаюсь я.
– Почему? – Джейми включает дурочку.
– Мне показалось, ты сегодня была чем‑то расстроена, – осторожно говорю я.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь!
Я представляю ее виноватое лицо. По голосу слышу, что ей неловко, и для меня этого вполне достаточно. Поэтому спрашиваю:
– Как дела?
– Да так, ничего особенного, – говорит Джейми. – Поужинала, телевизор посмотрела.
– Я тоже.
– Ты сказала своей матери о том, что нашла?
– Что? Нет! – вскрикиваю я. – Я не могу говорить с ней об этом! – добавляю я уже потише.
– Я понимаю, – отвечает Джейми таким тоном, который меня бесит. Ее мама никогда не врала ей, как моя. Она бы во всем поддержала Джейми!
Порой меня так и подмывает рассказать Джейми о ее будущем, но я понимаю, что это вряд ли что‑нибудь изменит… Тут до меня вдруг доходит, что все это время Джейми продолжает говорить, и я рывком возвращаюсь к разговору.
– Короче, я сделала это, – говорит она.
– Что сделала? – тупо переспрашиваю я.
– Ты вообще слушаешь, что я говорю? – раздражается Джейми. Я не хочу второй раз за день подвергать испытанию нашу дружбу, поэтому стараюсь быть честной.
– Прости, Джей, я честно не понимаю. В чем дело?
Джейми тяжело вздыхает в трубку, но быстро успокаивается и с еще большим воодушевлением отмечает:
– Я встретилась с Тэдом после школы!
И тут я все вспоминаю.
Я вспоминаю эту интрижку, которая оставит после себя разрушенный брак, погубленную карьеру и разбитое сердце Джейми. Внезапно на меня накатывает тошнота. Я вспоминаю свои записки о необходимости отговорить Джейми и другие записки, призывающие попытаться закрыть на все глаза. Я помню, чем все это кончится.
Джейми упряма, но я не должна опускать руки. Мне вдруг становится ужасно стыдно за то, что я настолько увлеклась собственными переживаниями, что махнула рукой на Джейми и перестала пытаться удержать ее.
И вот теперь уже поздно. Это произошло.
– Ох, Джейми. Ты в порядке?
– В порядке? Шутишь, что ли? Я не просто в порядке, я на седьмом небе! Он чудо!
Может быть, это все произошло только потому, что Джейми увидела меня с Люком? Я не могу отделаться от мысли, что сама каким‑то образом подлила масла в огонь.
И хочу попробовать погасить этот огонь.
– Джейми, мне кажется, ты должна как следует подумать о том, что делаешь. Это ведь не пустяки. – Я стараюсь говорить как обеспокоенная подруга, а не мамочка, но у меня ничего не получается
– Я думала, ты порадуешься за меня!
– Джей, я хочу, чтобы ты была счастлива. Просто мне не кажется, что это правильно и я очень беспокоюсь за тебя.
– Не надо за меня беспокоиться – Орет Джейми, и я понимаю, что мои воспоминания не солгали. После этого звонка мы с Джейми надолго перестанем разговаривать друг с другом. Ну, вот это и случилось. – Я в полном Порядке! – говорит она. – Можешь успокоиться, я больше никогда не буду обсуждать это с тобой! Просто закрой рот и помалкивай, поняла?
– Джейми! Ты отлично знаешь, что я никому ничего не скажу.
– Даже Люку, – резко приказывает она.
– Почему ты так настроена против него – очень спокойно спрашиваю я. – Он хороший парень.
– О, я не сомневаюсь, что он просто чудо! – По ее голосу я понимаю, что все бесполезно. Сейчас мне никакими силами не удастся достучаться до нее. Она для себя уже все решила с сделает так, как задумала.
– Джейми, я…
– Забудь, ясно? Давай просто пойдем каждая своей дорожкой, и вот увидишь – нам обеим от этого будет только лучше!
– Но я хочу знать, что происходит в твоей жизни, и потом…
– Меня сейчас вырвет! – орет Джейми в трубку.
– Что?
– Ты иногда такая… правильная. Меня просто трясет от этого!
– Что? Джейми, откуда все это?
– Честное слово, ты иногда говоришь прямо как моя мамочка!
Ну вот, приехали. Последний комментарий. Контрольный выстрел. Конец.
– Мне пора идти. Просто помалкивай насчет меня и Тэда, и когда‑нибудь увидимся.
– В школе? Увидимся в школе?
– Где‑нибудь. Когда‑нибудь. Какая разница, Лондон? Пока.
Отбой. Несколько секунд я сижу, тупо глядя на мертвый телефон. А потом, прекрасно зная, что Джейми меня не услышит, а если услышала бы, то только еще больше разозлилась бы, я все равно шепчу своей лучшей подруге в молчащую трубку:
– Будь осторожна.
Глава пятнадцатая
10/29 (сред.): утром ходила к д‑ру 3. (мама сказала, что это наш первый визит, но я хорошо знаю этого врача. От нее пахнет масала‑чаем). Д‑р 3. задала маме несколько вопросов о том, когда это началось, была ли какая‑то травма. Мама сказала, что ничего не было, но я точно знаю: она что‑то скрывает. У нее в глазах появилось такое же выражение, как во время моего дня рождения‑сюрприза. Она совсем не умеет врать. Мне кажется, что Страшное воспоминание (см. компьютерный файл и распечатку) – это похороны моего отца. Это несправедливо! Я его даже не знаю. Кажется, я хочу найти его. Нет, точно хочу. Мне страшно, но это нужно сделать. Я должна узнать его до того, как он умрет. Мама ни за что не скажет мне, где он. Может быть, попробовать разыскать бабушку, чтобы она мне все рассказала? Может, Джейми что‑нибудь придумает. Джейми злится на меня… сегодня на испанском и двух слов не сказала.
В субботу свидание с Люком (читай предыдущие записи). Сегодня мало разговаривали, потому что он все самостоятельное занятие рисовал огромное ухо (?), а потом ему нужно было ехать домой, чтобы помочь маме приготовить ужин.
Поцеловались перед выходом из класса между двумя библиотечными шкафами (слева от стола Мэйсон, около компьютеров). Довольно невинно. Темно‑синий кардиган, желтый топ и вытертые «ливайс».
Я… очень нервничаю
Глава шестнадцатая
– Я когда‑нибудь что‑нибудь меняла? – спрашиваю я маму, когда мы паркуемся перед школой. Сейчас всего 7:24 утра, и я плохо соображаю.
– Что именно? – вопросом на вопрос отвечает мама.
– Будущее, – уточняю я, и на какой‑то миг мне хочется, чтобы мама умела читать мои мысли и мне не приходилось бы ничего ей объяснять. – Мои воспоминания. Я когда‑нибудь изменяла свои воспоминания?
– Хмм, дай‑ка подумать, – говорит мама, и я отмечаю про себя, что она раздумывает слишком долго. Наконец она что‑то вспоминает. – Ты пропустила десятый день рождения Джейми.
– Почему? – спрашиваю я. – Ты вспомнила, что сломаешь там нос, – смеется мама. Я не вижу в этом ничего смешного, но помалкиваю и жду продолжения. – Это была вечеринка в бассейне, в центре отдыха, на деревянном помосте. Там были раздвигающиеся стеклянные двери, и ты вспомнила, как изо всех сил врезаешься в них на бегу. Поэтому ты просто не пошла на этот день рождения.
– И что произошло? – интересуюсь я.
– Ты пропустила праздник и сломала нос в том же году, но позднее, когда споткнулась о бродячую собаку, которую притащила домой, – с улыбкой говорит мама.
Это нас никуда не приведет, мы напрасно теряем время, и мне пора идти. Мама улыбается и дотрагивается пальцем до моего носа, который еще сегодня утром казался мне в зеркале абсолютно нормальным.
– Он до сих пор немного искривлен, – мягко говорит она.
– Значит, на самом деле я ничего не изменяла? – спрашиваю я, чувствуя досаду и раздражение в равных долях. Честно говоря, мне стоит немалых усилий удержаться и не спросить ее о том, зачем она лжет мне всю жизнь, о чем с утра проинформировали вчерашние записи.
– Кажется, нет, – говорит мама. Я шумно вздыхаю, и тогда она добавляет: – Но это не значит, что это невозможно. Может быть, у тебя просто не получилось это сделать в данной ситуации. А в чем дело, Лондон?
– Просто меня все достало, – отвечаю я, потому что так оно и есть.
Какой‑то родитель негромко сигналит нам, вежливо прося проехать вперед. Мама бросает взгляд в зеркало заднего вида, потом серьезно смотрит на меня.
– Знаешь, Лондон, в чем дело. Ты знаешь о своем прошлом только то, что рассказала мне или записала, но если ты по каким‑то причинам этого не сделала, то уже никогда не узнаешь, меняла ты когда‑нибудь свою жизнь или нет. Это понятно?
Мне требуется какое‑то время, чтобы обдумать ее слова. Допустим, прямо сейчас я вспоминаю, что завтра утром меня собьет автобус. Я не говорю об этом маме и не делаю запись сегодня вечером, следовательно, завтра утром знание о катастрофе будет полностью утрачено. Но завтра я иду в школу другой дорогой и бессознательно избегаю встречи с автобусом. Таким образом, я изменяю свое будущее, даже не догадываясь об этом.
Впервые за это утро я от души улыбаюсь.
– Еще как понятно! – говорю я, отстегивая ремень и открывая дверцу машины. Я машу маме на прощание, вбегаю в школу и спешу на первый урок.
Но в раздевалке меня уже поджидает Пейдж.
– Ты еще не говорила с ним? – спрашивает она, смущенно переминаясь в своем мешковатом спортивном костюме. Я вижу в глубине ее тесного физкультурного шкафчика подвенечное платье, обклеенное марками и почтовыми ярлыками.