Пейдж решила одеться на Хэллоуин «невестой по почте».
На мне сегодня черный джемпер с круглым воротом, черная джинсовая юбка и яркие лосины в черно‑оранжевую полоску. Не маскарадный костюм, конечно, но все равно весело.
Пейдж смотрит на меня, скрестив руки, с таким видом, словно я ответственна за ее любовную жизнь.
На какую‑то долю секунды мне хочется рассказать ей всю правду.
Но потом это желание проходит.
Я думаю о Брэде Томасе и о том, что он сделает с Пейдж. Думаю о предстоящем ей публичном унижении. О том, сколько горя она испытает, когда все это случится.
А потом думаю о себе.
Если быть совсем откровенной, то мне просто хочется попробовать изменить какую‑нибудь мелочь, чтобы выяснить, могу ли я изменить нечто большое.
Вот почему вместо того, чтобы сказать Пейдж Томас чистую правду – а правда заключается в том, что я никогда в жизни не разговаривала с Брэдом из математического класса, – я поворачиваюсь к девочке в мешковатом спортивном костюме и бросаю ей в лицо откровенную ложь.
– Пейдж, – с напускным сочувствием говорю я, – мне очень жаль, но мне кажется, Брэд – гей.
Глава семнадцатая
– Пока! – я с нарочитой поспешностью поворачиваюсь к маме спиной и захлопываю входную дверь, оставляя позади и ее, и нашу семейную драму. И оказываюсь на крыльце рядом с мальчиком, о котором читала весь день.
Вот оно: первое свидание!
Я целый день просматривала свои записки, хихикая, задерживая дыхание, ахая и охая до тех пор, пока не пришло время наряжаться. А нарядившись, еще целый час сбивала пафос, чтобы выглядеть небрежно.
Он опоздал, но мне все равно. Главное – он здесь.
За порогом меня встречает морозный октябрьский вечер, но холод мгновенно прогоняет тяжесть в груди, вызванную Страхом, Джейми, маминой ложью и, похоже, всем вокруг, кроме Люка.
Люк кивает мне на свой дурацкий минивэн, стоящий на дорожке (как хорошо, что я уже знаю о нем из записок, потому что выглядит он все‑таки диковато).
Люк придерживает передо мной дверцу машины, и этот галантный жест получается у него скорее естественно, чем натужно. Похоже, он прирожденный джентльмен, а может быть, просто продукт воспитания вежливых родителей.
Мы садимся на передние сиденья и пристегиваемся ремнями безопасности.
– Прости, что опоздал, – снова извиняется Люк.
– Все нормально, правда, – снова повторяю я.
– Я просто увлекся рисованием, – объясняет он, включая зажигание и подкручивая обогреватель. – Забыл о времени.
Вот теперь я раздражаюсь. Рисовал, значит? Я делаю глубокий вдох и отгоняю раздражение прочь. Главное, сейчас он здесь.
– Как дела? – спрашивает он так участливо, что мне хочется его обнять. Вся досада сразу же испарилась.
– Отлично, – улыбаюсь я. – А у тебя?
– Теперь лучше, – отвечает Люк, ловко выруливая с дорожки на тихую улицу. Он переключает передачу, и мы отправляемся в путь.
В машине тихо играет радио, а Люк кружит по улицам моего района с такой уверенностью, словно сто лет тут живет. Вскоре мы поворачиваем на север и выезжаем на одну из двух магистралей, ведущих в наш город и из него.
– Что случилось с пиццей? – спрашиваю я, вспомнив повестку нашего сегодняшнего свидания, с которой он вкратце ознакомил мою маму. Но на самом деле мне все равно, куда мы поедем. В обществе Люка я готова даже поголодать.
– Не волнуйся, я не соврал твоей маме, – загадочно отвечает он.
– Я не волнуюсь, а если соврал, так и ладно, – говорю я, глядя в ясную холодную ночь. Я вспоминаю свое утреннее пробуждение, и на какое‑то время горечь возвращается. Моя мать предала меня. Мой отец скоро умрет, а я его даже не знаю – и все по ее вине! Теперь мне нужно найти его, но я не знаю как. И просто хочу…
Люк негромко кашляет, и я возвращаюсь в настоящее время. Отбрасываю мысли о матери и говорю себе, что родители врут детям только по очень серьезным причинам. Просто нужно узнать, какая причина была у моей матери.
На этом я успокаиваюсь и даю себе слово до конца дня думать только о Люке.
Люк везет меня все дальше и дальше на север от города, и на какой‑то миг я представляю себя девушкой из фильма ужасов, которая доверчиво идет навстречу монстру, вместо того чтобы дать деру. Вот и я легко и беззаботно позволила парню, которого совершенно не знаю, увезти меня в темную чащу.
Но я отгоняю эту мысль быстрее, чем она успевает обосноваться у меня в мозгу. В Лукасе Генри нет ничего монструозного.
В этом парне, которого я знаю по записям, нет ничего пугающего. С ним я чувствую себя в полной безопасности.
По дороге я поглядываю на небо и замечаю, что чем дальше мы отъезжаем от города, тем больше появляется звезд.
– Ты вообще знаешь, куда мы едем? – спрашиваю я, хотя мне все равно, даже если мы заблудимся. – Ты не просто так пилишь по дороге?
– Не волнуйся. Я точно определил место, где мы, проведем этот вечер, – говорит он, улыбаясь мне убийственной улыбкой.
– Я не волнуюсь, – повторяю я, поудобнее устраиваясь в своем кресле и полностью расслабляясь. Я совершенно спокойно наблюдаю, как Люк сворачивает с магистрали на боковую дорогу, как съезжает с нее на узкую грунтовку, взбегающую по склону холма в темноту. Я годами не чувствовала себя в большей безопасности, чем теперь, когда Люк осторожно выруливает с посыпанной гравием дорожки и едет через заросли к краю невысокого холма.
Он паркуется прямо перед табличкой «Проход запрещен», висящей на ограде из колючей проволоки, которая не позволяет нам скатиться вниз по склону. Выключает двигатель и фары. Я с улыбкой смотрю на лежащий внизу мерцающий, беспорядочный город, беспечно раскинувшийся миль на двадцать, не меньше.
– Здорово, – тихо говорю я.
– Ага, я тоже так подумал, – отвечает Люк, глядя перед собой. Мне нравится, что ему нравится это место. Оно не для всех, но отныне всегда будет частицей меня. – Значит, ты никогда не бывала тут раньше?
Хороший вопрос.
– Хм… нет, – говорю я. – Честно говоря, я вообще не представляю, где мы.
Люк впервые отрывает взгляд от пейзажа и смотрит на меня. Его руки все еще лежат на руле.
– Знаешь, ты очень доверчивая. Ведь я мог бы оказаться маньяком.
– Мог бы, наверное, но мне в это не верится, – отвечаю я, завороженно глядя в его светлые глаза. – С тобой я чувствую себя в безопасности.
– Так оно и есть, – мягко говорит он. – Ладно, – добавляет он уже громче, шлепнув ладонями по рулю. – Давай начнем наш вечер! Ты проголодалась?
– Да, но боюсь, нам вряд ли согласятся доставить сюда пиццу, – замечаю я, обводя глазами пустынный пейзаж вокруг.
– Ничего не бойся, я ее как следует запаковал. Подожди‑ка, – Люк нажимает на кнопку блокировки багажника, вылезает наружу и скрывается за машиной. Я поворачиваюсь назад, чтобы посмотреть, что он там делает, и только теперь замечаю, что средний ряд кресел отсутствует. Зато на заднем ряду лежат две декоративные подушки, явно позаимствованные с домашнего дивана, а рядом аккуратно сложен мягкий вязаный плед, на котором стоит небольшой переносной холодильник.
Заметив, что я подглядываю, Люк ловит мой взгляд и улыбается невинной улыбкой. У меня сладко ноет в животе при виде маленькой ямочки на его правой щеке, которую я не успела заметить раньше.
Люк с негромким стуком закрывает багажник. Вместо того чтобы снова вернуться на водительское место, он открывает с пульта отъезжающую боковую дверь и забирается внутрь. В правой руке у него нечто вроде термочехла, которым пользуются разносчики пиццы, а в левой зажат большой пластиковый пакет.
– Перебирайся назад, – командует Люк.
Отказавшись от попытки грациозно перелезть через передние кресла, я выхожу из машины и забираюсь через открытую дверь со своей стороны. Согнувшись пополам, прохожу в заднюю часть и сажусь рядом с Люком, который уже снял с кресел плед и холодильник и заботливо подложил мне под спину подушку. Усадив меня, он выуживает из какого‑то потайного отделения пульт.
– Опа! – восклицает Люк и, согнувшись, перебирается в переднюю часть машины. Дотянувшись до приборной доски, он включает двигатель, колдует над обогревателем и какими‑то другими настройками, а потом возвращается обратно. У меня перед носом вдруг вспыхивает экран, и я с запозданием замечаю выезжающий DVD‑плеер. Предупреждение о защите авторских прав служит нам ночником, пока Люк вынимает чудом не остывшую пиццу из термочехла (который он, скорое всего, позаимствовал в пиццерии), вытаскивает из пакета бумажные тарелки и салфетки, выгружает банки с газировкой из холодильника.
Когда на маленьком экранчике появляются вступительные титры в стиле семидесятых, я придвигаюсь поближе к Лукасу Генри на нашем импровизированном диванчике у черта на рогах и чувствую себя невероятно счастливой. Сейчас мне кажется, что я никогда в жизни не была так счастлива, но я не могу знать этого наверняка.
– Мне нравится этот фильм, – шепчу я.
– Да, – улыбается Люк, не сводя глаз с экрана.
– Что – да? – переспрашиваю я.
– Я так и думал, что тебе понравится.
Он смотрит на меня так, словно заглядывает в душу, и я вдруг чувствую себя голой. Чтобы разрядить обстановку, я нагибаюсь за лежащей у ног пиццей и принимаюсь за еду. Люк следует моему примеру, и пицца очень быстро заканчивается.
Сытые и довольные, мы в молчании смотрим кино. Где‑то на середине фильма я натягиваю на ноги покрывало. Люк обнимает меня за плечи, и мы прижимаемся друг к другу, словно знакомы целую вечность.
Когда кино заканчивается, Люк снова ненадолго перелезает вперед и выключает двигатель, пояснив, что нужно беречь бензин.
– Я не хочу, чтобы мы с тобой застряли тут, – говорит он.
– Я бы не возражала, – признаюсь я.
– Я бы тоже, – улыбается он. – Но мне кажется, твоя мама будет против.
Вместо того чтобы вернуться ко мне, Люк с пульта открывает люк в потолке и просит дать ему подушки. Он бросает их под спинки пассажирского и водительского сидений и растягивается на полу, подложив одну подушку под голову.
– Иди сюда? – говорит он, и это больше похоже на просьбу, чем на приказ. Внутри машины быстро становится холодно, поэтому я беру с собой плед и устраиваюсь рядом с Люком. Мы расстилаем плед сверху и подворачиваем его под себя, чтобы сохранить тепло.
Мы лежим и смотрим в большое окно на холодное небо, усыпанное звездами разной степени яркости. Вскоре я начинаю дрожать и лязгать зубами, но не от холода. Люк придвигается ближе и обнимает меня поверх пледа.
– Ты закончила мою анкету? – спрашивает он, глядя, в небо.
– Кажется, да, – говорю я, с трудом припоминая, о чем он говорит.
– Скажи ответы, – просит он.
– Задавай вопросы, а я скажу, что я написала.
Мы играем в вопросы и ответы, словно на телевикторине, где часы отсчитывают время. Люк с легкостью припоминает все свои вопросы, а я помню большую часть ответов, тщательно воспроизведенных в моем досье, лежащем на ночном столике. Пробелы приходится заполнять на ходу.
По крайней мере один из моих ответов, по поводу самого дорогого детского воспоминания, является чистой воды враньем.
Закончив, мы какое‑то время лежим в тишине. Потом Люк говорит:
– Здорово.
Он по‑прежнему смотрит в небо, но я знаю, что он улыбается.
– Да, – шепчу я, чувствуя себя на седьмом небе.
– Кажется, что мы уже давно знаем друг друга, да? – спрашивает он.
– Ага, – бормочу я, крепче прижимаясь к его теплому плечу.
– Хочешь выслушать мою версию? – спрашивает Люк, осторожно поворачиваясь на бок, чтобы посмотреть мне в лицо. Глаза у него хитрые, словно он собирается сообщить мне какую‑то страшную тайну.
– Да, – отвечаю. Я все еще лежу на спине, но теперь смотрю не на небо, а на Люка.
– Реинкарнация!
– Реинкарнация?
–Да. Ты ведь знаешь, что это такое?
– Конечно, знаю. Я не дура. Просто не понимаю, какое это имеет отношение к нам.
– Согласно моей теории, мы с тобой были женаты в прошлой жизни. Возможно, я был великим королем, а ты моей королевой, а потом нас растерзала озверевшая толпа.
– Чем же мы так насолили этой толпе, что она озверела и решила нас растерзать? – подкалываю я.
Люк смеется и продолжает:
– Ладно, забудь. Может быть, мы были простыми скромными людьми, которые когда‑то жили где‑то. Неважно где, главное – в ином месте.
– И в иновременье.
– Такого слова нет! – смеется он, слегка смутившись.
– Я знаю. Только что придумала. Мы были женаты в иновременье. Давай дальше.
– Ладно, как скажешь. Мы были женаты в иновременье. В любом случае мы умерли – неважно от чего, скажем, от каких‑то естественных причин. Но поскольку мы жили в любви, наши души, переселившись в другие тела, продолжили искать друг друга.
– Ты индуист или типа того? – спрашиваю я, стараясь не обращать внимания на холодок под ложечкой. Ничего не скажешь, красивая теория.
– Нет, я из католической семьи. Но в прошлой школе я ходил на уроки религии, и там нас знакомили с разными учениями. Идея реинкарнации мне очень понравилась.
– Но если ты католик, разве тебе не положено верить в ад, рай и тому подобное?
– Я имел в виду, что был католиком.
– Значит, никакого рая? – не унимаюсь я.
– Как можно судить об этом, пока не испытаешь на себе? – вопросом на вопрос отвечает он. – И рай, и реинкарнация – это лишь различные способы успокоить себя насчет того, что будет с нашими душами после смерти. Я надеюсь, что хотя бы одна из этих теорий верна. Не хотелось бы банально превратиться в пищу для червей.
– Знаешь, я вообще не люблю думать о смерти, – честно отвечаю я. На миг перед глазами у меня снова встает Страшное воспоминание.
Несколько минут мы оба молчим, а потом Люк говорит:
–Я так понял, ты решила отложить разговор о смерти по крайней мере до третьего свидания?
Мы весело смеемся, и Люк снова перекатывается на спину.
Я хочу слегка разрядить обстановку, поэтому спрашиваю:
– А как нас звали?
– Звали? – растерянно переспрашивает Люк.
– Ну да. В иновременье. Когда мы были без ума друг от друга, женаты и все такое?
– «И все такое»! Когда ты так говоришь, все это кажется ужасной пошлостью. – Люк отворачивается, и мне кажется, что он покраснел до ушей.
– Нет, что ты! – поспешно возражаю я. – Мне это нравится! Не стесняйся. – Он снова смотрит на меня, и несколько секунд мы не отводим глаз. Потом я начинаю тараторить без умолку: – Возможно, меня звали Элоиз. Или Элизабет. Нет, придумала! Я была Кэролайн.
– Хорошее имя, – отвечает он, включаясь в игру. – А я был Бэнджамином!
– Или Уильямом, – предлагаю я.
– Точно, здорово. Я был Уильямом. И работал каменщиком.
– Ну конечно! А я сидела дома, вела хозяйство и воспитывала наших троих детей: Эльзу, Матильду и…
– И малыша Рэкса, которого мы назвали в честь нашего домашнего тираннозаврика.
Я закатываюсь хохотом и никак не могу остановиться. Я просто с ума схожу. Люк тоже не отстает от меня, но потом успокаивается и с некоторым испугом смотрит, как я складываюсь пополам и давлюсь смехом, рискуя довести себя до гипервентиляции легких. Когда я наконец затихаю, у меня страшно ноют мышцы живота и все лицо мокрое от слез.
– Смешно, да?
Все еще продолжая хихикать, я разгибаюсь и снова натягиваю на ноги скомканный плед.
– Еще как! А может быть, меня просто очень легко рассмешить.
– Простушка, – дразнится Люк. Я наклоняюсь и шутливо щиплю его левой рукой, а он перехватывает ее и задерживает в своей руке.
– Замерзла?
– Нет. Мне чудесно, – отвечаю я.
– Ты чудесная, – шепчет Люк в небеса, держа мою руку в своих ладонях. Я готова расплакаться от избытка чувств, но поспешно смаргиваю слезы, чтобы Люк не увидел.
– Ты необычный, – говорю я, тоже глядя в небо.
– Почему? – спрашивает он.
– Большинство парней не выдумывают таких историй, – тихо отвечаю я, думая о мальчиках и мужчинах, с которыми мне предстоит встречаться в обозримом будущем. – Особенно парни с твоей внешностью.
– Ну, девушки с твоей внешностью обычно бывают королевами школьных балов, – отвечает Люк мне в тон. – А ты, похоже, прячешься от софитов. У тебя одна подруга, ты живешь своей жизнью. Мне нравится это в тебе. – Он целует костяшки моих пальцев, и меня пронзает током.
Меня пугает то, к чему может привести этот разговор и целование пальцев, поэтому я спешу снова вернуться к теме иновременья.
– Слушай, а где мы жили? – тихо спрашиваю я, осторожно высвобождая руку, чтобы лечь поудобнее. При этом я еще теснее прижимаюсь к боку Люка, хотя, казалось бы, куда уж теснее? – Давай подумаем… Мне кажется, мы жили… в Ирландии! – отвечаю я на собственный вопрос.
– Ладно, – соглашается Люк, с готовностью переключаясь на тему альтернативной реальности. – И выращивали картошку.
– Да уж, дел у нас было по горло, – устало шепчу я, разморенная всеми этими чувствами, смехом и теплом.
– Да уж, мы постоянно были заняты. Трудились не покладая рук.
– У меня были рыжие волосы, – продолжаю я, чувствуя себя уютно, как в собственной постели. Даже еще лучше – ведь там со мной не было бы Люка.
– У тебя и сейчас рыжие волосы, – тихо говорит он,
– Я знаю. Мне кажется, я всегда была рыжей.
– Хотелось бы. Потому что это мне больше всего в тебе нравится.
Слова Люка доносятся до меня словно издалека, меня убаюкивает звук его голоса и бескрайняя чернота вселенной у нас над головами.
– Спасибо, – совсем тихо шепчу я.
Дыхание Люка выравнивается, теперь мы дышим в такт. Меня переполняет благодарность за этот день, за парня, лежащего рядом со мной, и за плед, который нас согревает.
И вдруг странный вопрос вдруг всплывает из глубин моего сознания.
Какое сейчас время?
Но этот мимолетный, легкомысленный вопрос без труда вытесняется гораздо более важной и поразительной мыслью: кажется, я влюбилась.
Нет, не кажется.
Я точно знаю.
Я люблю Люка.
Я закрываю глаза, чтобы хотя бы на мгновение отвлечься от подавляющей огромности всего происходящего.
Всего на несколько мгновений.
Совсем ненадолго.
И вот я в Ирландии.
По крайней мере, в той Ирландии, которую видела в кино. Стою посреди необычайно зеленого поля, огороженного вдалеке по периметру невысокими каменными стенами, и знаю, что это наша собственная земля – моя и Люка. И небольшой каменный домик с вьющимся из трубы дымком у меня за спиной тоже наш. Рядом со мной стоит Люк в толстом шерстяном свитере цвета слоновой кости и клетчатом шарфе и покуривает трубочку.
С каких это пор Люк стал курить трубку?
Нет, важнее другое – что мы делаем в Ирландии?
И последнее. Самое важное. Откуда тут взялся настоящий тираннозавр, Tyrannosaurus rex, голодный и зубастый, который несется к нам со стороны горизонта, с легкостью перескакивая через невысокую каменную стенку?
О, нет, О, НЕТ!
Нет, нет, нет, нет, неееет!!!!
Этого не может быть.
И тут меня охватывает ужас, но не потому, что Люк заработает рак легких, пока мы стоим тут и болтаем, и не потому, что он выглядит по‑идиотски в этом нелепом свитере.
Не потому, что я не знаю, как мы вернемся из этой фальшивой Ирландии, и не потому, что нас вот‑вот сожрет вымерший доисторический ящер. Нет, совсем не поэтому.
Честно говоря, каким‑то уголком сознания я понимаю, что сплю и вижу сон.
Я опускаю руку в карман моего приснившегося фартука в поисках записки, которую я себе не оставляла. Ее нет в моем сне – а значит, не будет и тогда, когда я проснусь.
Нет никакой записки.
Этот Люк – одетый в свитер, курящий, ирландский Люк – будет последним, которого я увижу. Я еще знаю, что это не настоящий Люк, но уже не могу вспомнить настоящего. Мысль о нем пока где‑то рядом, но стремительно уплывет прочь. Так бывает, когда хочешь что‑то сказать, но забываешь, что именно, и никак не можешь поймать ускользнувшую мысль. Эта веселенькая сценка, в которой счастливая семья обречена на съедение динозавром посреди фальшивой ирландской природы, оказывается лишь прелюдией к настоящему кошмару.
Настоящий Люк исчезает!
Но в моем сне я готова скорее быть съеденной динозавром, чем проснуться без воспоминаний о Люке. Поэтому я бросаюсь навстречу ящеру в безумной надежде на то, что это самопожертвование не только спасет чудесную семью из чудесного сна, но каким‑то образом сотворит чудо, и, предав себя мученической кончине в воображаемом мире, я смогу обойтись без напоминалок в мире реальном.
Глава восемнадцатая
– Где я? – в ужасе ору я.
Я сажусь и сбрасываю с груди одеяло. Чье это одеяло?
Мой взгляд, как птица, порхает туда‑сюда, оглядывая обстановку.
Я в минивэне.
Я в минивэне с незнакомым парнем.
Я вытягиваю шею, чтобы выглянуть из окна, и понимаю, что нахожусь неизвестно где. В минивэне! Всем известно, что на минивэнах ездят насильники!
Чтобы выяснить, не подверглась ли я насилию, прислушиваюсь к ощущениям в своих интимных местах, выискивая малейшие признаки неполадок. Кажется, места остались интимными, но кто их знает.
По венам расползается истерика, и я снова ору, на этот раз громче:
– ГДЕ Я?
Незнакомец вздрагивает и просыпается.
– Что случилось… – начинает он, но вдруг садится и смотрит в окно. – Нет! – ахает он. – О, нет! Уууууужас. Уже светает!
«Ясное дело!» – думаю я про себя, но молчу. Не хочу дразнить медведя.
– Сколько времени? – цедит незнакомец. Он яростно пытается выпутаться из своей части одеяла, за которую я продолжаю цепляться, поэтому я разжимаю руки. Он вскакивает и нажимает кнопку, чтобы открыть отъезжающую дверь со своей стороны. Выскакивает из машины, захлопывает дверь и бросается на место водителя. В следующее мгновение с ревом включается двигатель.
– Надо ехать, – говорит он, поправляя зеркало заднего вида. – Ты хочешь остаться сзади?
Я прикидываю, что с пассажирского места будет легче выпрыгнуть в случае опасности, поэтому перебираюсь в переднюю часть машины. При этом я крепко держусь за ручку двери все время, пока таинственный парень отъезжает назад от ограды из колючей проволоки и выруливает на грунтовку.
– Лондон, ты в порядке? – спрашивает он, когда мы выезжаем на мощеную улицу. Так, уже проще. По крайней мере, он знает, как меня зовут. И с виду мой ровесник. Возможно, я добровольно угодила в эту ситуацию, а потом забыла написать себе записку?
Хотя насильники всякие бывают.
Этот парень просто прекрасен. Я бы непременно запомнила его, будь он настолько важен для меня, что я согласилась бы провести с ним ночь неизвестно где. Да еще в минивэне.
– Лондон? – снова спрашивает он, глядя на меня такими глазами, которые я до сих пор видела только у кинозвезд. В его голосе слышатся молящие нотки, кажется, он искренне обеспокоен. Это немного успокаивает меня, что само по себе неплохо, поскольку я, кажется, уже на полпути в город Панической атаки.
– Все нормально, – выдавливаю я, отворачиваясь от него к окошку.
– Я страшно виноват, – говорит он и, не дождавшись моего ответа, добавляет: – У тебя очень строгая мама, да? Надеюсь, у. тебя не будет серьезных неприятностей из‑за меня?
Мы уже съезжаем с трассы в мой район, и я начинаю потихоньку расслабляться, поскольку вижу, что незнакомец везет меня домой. Страх немного стихает, и я решаю про себя, что, наверное, знаю этого парня. Значит, мне нужно только добраться домой, а там спросить у мамы или заглянуть в свои записи, чтобы узнать, кто он такой.
И тут меня охватывает новый приступ паники – я с ужасом понимаю, что моя мама вряд ли могла одобрить ночевку у черта на рогах, в минивэне, вдвоем с каким‑то парнем. И возвращение домой – во сколько, кстати? – в 7:14 утра. Когда парень сворачивает за угол к моему дому, мне кажется, что его стены вздымаются от материнского гнева.
Мы едва успеваем въехать на подъездную дорожку, как дверь дома широко распахивается, и мама бросается ко мне. Машина еще не остановилась, когда она начинает дергать ручку двери.
– Ох ты, – шепчет парень, пытаясь переключиться на режим парковки, чтобы разблокировать двери. – Мне так жаль, Лондон, – повторяет он, и на этот раз мне становится его жалко.
– Марш в дом – оба! – рявкает моя мама на нас обоих. Незнакомый парень робко выключает двигатель и отстегивает свой ремень безопасности. Я делаю то же самое и плетусь следом за ним и мамой в дом. Моя мама вихрем проносится через прихожую в гостиную и занимает боевую позицию в центре комнаты.
– Садитесь! – орет она на нас, когда мы появляемся на пороге. Я опускаюсь на краешек кожаного дивана шоколадной расцветки, а парень устраивается посередине. Я замечаю, что хотя он и держится на приличном отдалении от меня, но при этом не празднует труса, заняв место поближе к выходу. Похоже, у него есть характер. Это плюс.
– Для начала позвольте сообщить вам очевидное, – с трудом сдерживаясь, начинает мама. – Вы оба под домашним арестом. – Я едва успеваю подумать о том, каким образом моя мама собирается арестовать незнакомого парня, но она все объясняет: – Я всю ночь была на связи с твоими родителями, Люк.
Люк? Красивое имя.
Но мама продолжает:
– Крайне неприятно, что мне пришлось познакомиться с новыми жителями нашего района при таких скверных обстоятельствах. Но мне кажется, что твой отец, Люк, удручен еще сильнее, и ты очень скоро в этом убедишься. Он всю ночь искал вас повсюду. Как ты догадываешься, он вне себя.
Люк испускает сдавленный стон и хватается руками за голову.
Но выволочка еще не окончена.
– Я позвоню твоим родителям, когда ты поедешь домой, и скажу, что с тобой все в порядке. Но сначала пусть кто‑нибудь из вас объяснит мне, где вы, черт вас возьми, были всю ночь?
Мама складывает руки на груди, и в комнате воцаряется тишина. Я смотрю на Люка и молчу. Он вопросительно приподнимает бровь, словно ожидает, что я сама объясню все своей маме. Как будто я могу объяснить все моей маме! Он ничего про меня не знает.
– Серьезно? – горячо шепчет он мне. Я отвечаю ему умоляющим взглядом, и тогда Люк поворачивается к моей маме и начинает рассказ: – Мы были на Олд‑Фокс‑Роуд, к северу от города, – говорит он. – Я придумал поужинать там и посмотреть кино. В моем минивэне есть DVD‑плеер, мы ели пиццу и смотрели на звезды. Все было нормально… а потом мы, кажется, уснули. Честное слово, мне очень жаль, миссис Лэйн.
– Что? – шипит Люк, оборачиваясь ко мне и видя мою упавшую челюсть.
Неужели я могла пропустить такое тщательно спланированное свидание?
Я с полуоткрытым ртом поворачиваюсь к маме – и лед тает. В ее глазах мелькает догадка. Теперь мама понимает, что я не помню прошлого вечера. Но ради Люка она продолжает игру и спрашивает:
– Это правда, Лондон?
При этом взглядом она просит у меня подтверждения.
– Да, – бормочу я, и мне вдруг страшно хочется остаться с Люком наедине и заставить его пересказать мне каждую минуту прошлой ночи. Но стоит мне взглянуть на его кислое лицо, как меня охватывает смущение, и я начинаю сомневаться в том, что ему сейчас хочется вспоминать о приятном. И еще я сомневаюсь, что я поставила его в известность о коротком замыкании у меня в мозгах. Сомневаюсь, но не уверена.
Тут моя мама снова берет слово.
– Ладно. Поскольку я доверяю своей дочери и поскольку, как мне кажется, ты, Люк, мальчик из очень хорошей семьи, я поверю в то, что это была невинная ошибка, и поставим на этом точку. Мне очень не нравится то, что вы находились одни так далеко от города, однако, к сожалению, я не могу похвастаться тем, что не устраивала такие вылазки в вашем возрасте.
Мама улыбается, и кислое выражение на лице Люка сменяется растерянностью. Он не понимает, почему эта незнакомая женщина вдруг сменила гнев на милость. Но тут моя мама снова надевает шляпку Строгой Мамочки и сурово добавляет:
– Но все равно вы оба под арестом. А сейчас, Люк, тебе лучше поскорее отправляться домой. Твои родители с ума сходят.
С этими словами она выходит из комнаты и направляется на кухню. Я понимаю, что тем самым она дает мне попрощаться с Люком наедине.
Я провожаю его до дверей. Перед тем как уйти, он поворачивается и недоверчиво смотрит на меня.
– Что произошло с тобой? – спрашивает он.
– Мне страшно неудобно, – говорю я, потому что так оно и есть. – Я просто замерзла. И я никогда раньше такого не выкидывала, – добавляю я, искренне надеясь, что это правда.
– Думаешь, я выкидывал? Я не трудный подросток и не сумасшедший. Родители меня убьют.
– Мне очень жаль, – говорю я и подхожу к нему ближе, поскольку мне кажется, что у меня есть на это право. Люк подтверждает мою догадку, сжимая мне руку. Потом он улыбается, глядя на меня из‑под густых ресниц, – и у меня тает сердце.
– Но это того стоило? – спрашивает он, улыбаюсь одними глазами.
– Да, – искренне отвечаю я. Конечно, стоило – хотя бы ради этих мгновений, когда я стою возле двери и держусь за руки с этим сказочным принцем. – А ты тоже так думаешь? – спрашиваю я в свою очередь.
– Несомненно, – отвечает он и убирает прядку волос с моего лица. Потом наклоняется, легко касается губами моих губ и шепчет мне на ухо: – До встречи, королева бала.