Воспоминания о будущем. Воспоминания о будущем




Кэт Патрик

Воспоминания о будущем

 

 

Кэт Патрик

Воспоминания о будущем

 

* * *

 

Но если я вижу в будущем, что иду по дороге один,

И если там, где светило солнце, идет бесконечный дождь,

Тогда я достану их из коробки, и запру коробку на замок,

И больше уже никогда не сниму свои волшебные очки.

Джонни Кэш

 

Осень

Записка от вторника:

 

10/14 (Втор.): Слишком короткие черные джинсы… тем более с дико натирающими красными балетками (приобрела в «Гудвилле»). Черная водолазка. С утра забыла про дезодорант, возм., поэтому Райан Грини весь урок отодвигал от меня свой стул. К тому времени, как прозвенел звонок, он почти уселся на колени к своему напарнику по лабораторной.

 

Карли назвала меня «монашкой».

 

Никогда больше не надевать водолазку.

 

Избегала Пейдж на физре и весь остаток дня. Мутило при одной мысли о следующей неделе (Джейми). Принести учебник англ.; завтра тест по испанск. (его нет в расписании) – простые глагольные спряжения. Три шарика мороженого после обеда… Может быть, меня от этого мутило? Сделай домашку, а то влипнешь.

 

Глава первая

 

Разве пятница не должна быть хорошим днем? Или только эта выдалась такая неудачная?

Все не заладилось с самого утра. Записка на ночном столике не порадовала ничем интересным. Веки не открываются, любимые джинсы оказались в корзине для грязного белья, а в холодильнике закончилось молоко.

Но самое ужасное, что у меня умер сотовый телефон – блестящий, леденцово‑красный телефончик, верой и правдой служивший мне до рокового падения в водосточную канаву; чудный телефон с календарем и звуковыми напоминалками, мой надежный, мобильный и социально приемлемый фетиш, дающий ощущение безопасности!

– Все будет хорошо, – говорит мама, подвозя меня утром в школу.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я. – Может быть, у меня сегодня какая‑нибудь важная контрольная? Или школьное собрание, о котором я знать не знаю!

– Это всего один день, Лондон. Ты прекрасно сможешь один день обойтись без своего телефона.

– Легко тебе говорить, – бурчу я, глядя в окно, за которым проносится холодная мертвая земля.

Сейчас – в данный момент, стоя посреди раздевалки, – я запросто могу доказать, что мама ошиблась. Нет, я не смогла даже один день «прекрасно обойтись» без своего телефона.

Почему? Потому что именно сегодня мне оказалась нужна футболка для урока физкультуры. Мой телефон, который мы с мамой в начале года напичкали бесчисленными напоминалками такого рода (я это знаю, потому что в будущем году мы с мамой сделаем то же самое), своим привычным мелким рубленым шрифтом напомнил бы мне принести футболку, если бы не был безнадежно мертв к утру.

И вот теперь я стою посреди раздевалки, в физкультурных шортах и теплом свитере, и соображаю, что же делать дальше.

Почти все девочки уже переоделись и вышли в зал, готовые к началу занятия.

Но у меня нет футболки, поэтому я никуда не вышла.

Поскольку в теплом черном свитере не слишком удобно играть в баскетбол (а если верить объявлению, висящему на доске возле раздевалки, сегодня мы будем заниматься именно этим), я спрашиваю соседку, нет ли у нее лишней футболки. Она с подозрительной готовностью отвечает:

– Конечно, Лондон, о чем речь! Опять забыла чистую футболку, да?

Опять?

После урока надо не забыть записать себе в напоминалку: принести в понедельник свежую футболку для физры. Вот только непонятно, почему об этом не было сказано в моей сегодняшней напоминалке?

Но соседка не дает мне времени всесторонне обдумать эту проблему. Она с улыбкой протягивает мне огромную ядовито‑желтую футболку с изображением улыбающейся кошки и надписью: «Пусть день будет муррным!».

– Спасибо, Пейдж, – говорю я, забирая у нее футболку. Потом быстро переодеваюсь. Футболка почти полностью закрывает шорты, – шорты! – которые я уже успела натянуть раньше. Понятия не имею, почему в моем шкафчике лежат шорты, а не пара каких‑нибудь более теплых и более симпатичных спортивных штанов, прикрывающих, по крайней мере, большую часть нижней половины тела!

Непременно дописать в напоминалку: принести тренировочные брюки.

Теперь мне кажется, что Пейдж с любопытством наблюдает за мной. Я смотрю на нее – точно, так и есть. Я улыбаюсь – и она улыбается мне в ответ. Тогда я быстренько забрасываю одежду в шкафчик, с грохотом захлопываю дверцу и выхожу из раздевалки.

По дороге в зал в голове у меня крутятся две мысли. Во‑первых: разрешит ли мне миссис Мартинес сходить в медпункт за пластырем, чтобы заклеить неожиданно взбухший на пятке волдырь, с каждым шагом болезненно трущийся о кроссовку. И, во‑вторых, я думаю о том, что мне все‑таки здорово повезло: как ни крути, а всего двенадцать зевак, явившихся на первый урок физкультуры, увидят меня в этом чудовищном спортивном костюме.

К сожалению, миссис Мартинес оказалась бессердечной женщиной.

– Нет, – отвечает она через минуту, когда я скромно прошу разрешения сходить к медсестре до начала игры.

– Нет? – недоверчиво переспрашиваю я.

– Нет, – повторяет она и с вызовом смотрит на меня своими черными глазами. В одной руке она уже держит наготове свисток

– Я не кретинка, поэтому не пытаюсь настаивать. Просто молча хромаю обратно к скамейке, где сидят мои партнеры по команде, и даю себе слово играть через «не могу».

Примерно на середине того, что справедливости ради следует признать самым низкорезультативным баскетбольным матчем в спортивной истории средней школы, гулкий спортзал рикошетом облетает звук, от которого у меня встают дыбом волоски на руках, вдавливаются барабанные перепонки и дробно стучат зубы.

На какое‑то мгновение я перестаю понимать, что происходит. Затем миссис Мартинес начинает энергично махать руками в сторону выхода, и мои одноклассники строем маршируют туда, как зомби, увидевшие свежую плоть.

И тогда до меня наконец доходит, в чем дело.

Это сработала пожарная сигнализация.

Мы, ученики средней школы Меридан, выходим на улицу. Все 956 человек.

И в их числе я, Лондон Лэйн, одетая в ярко‑желтую футболку с кошечкой, с голыми ногами, выставленными на обозрение всей школе.

Нечего сказать, замечательная пятница.

 

Глава вторая

 

Физкультурный зал расположен очень близко к выходу, поэтому мы одними из первых оказываемся в безопасности на преподавательской парковке. Стоя среди причудливого скопления автомобилей, где обычный универсал соседствует с вишневым «порше», я смотрю на поток скучающих учеников, которые с такой неохотой выползают из бетонного здания нашей средней школы, словно заранее уверены в своей огнеупорности.

Вообще‑то я и сама не верю, что в школе пожар.

Я думаю, что какой‑то придурок для прикола включил сигнализацию, но при этом ему – или ей – не хватило ума сообразить, что в результате нам всем придется час стоять на холоде, ожидая, пока прибудут пожарные машины, пожарники осмотрят все здание и – наконец‑то! – отключат визжащую сирену.

Как назло, день оказался ветреным, кажется, я даже вижу редкие снежинки. Волоски на моей шее встают дыбом от холода, и с каждым порывом ветра я пытаюсь потуже сжаться в комок.

Все равно не помогает.

Тогда я высвобождаю волосы из порядком растрепавшегося узла на затылке и пробую укутаться ими, как шарфом. В следующую секунду ветер подхватывает мои ярко‑рыжие пряди и швыряет их мне в лицо, больно хлеща по щекам.

Тем временем народ прибывает, и до меня начинают доноситься смешки и шепот – по‑видимому, по поводу моего наряда. Готова поклясться, что слышала щелчки камер мобильных телефонов, но к тому моменту, когда мне удается наконец выглянуть из‑под своей вздыбленной гривы, фотограф успевает спрятать улики. И все‑таки злорадное хихиканье, то и дело доносящееся из глубины тесного кружка чирлидерш, реально действует мне на нервы.

Я сверлю глазами их спины до тех пор, пока Алекс Морган не поворачивает в мою сторону копну своих блестящих черных волос и не ловит мой взгляд. Она выглядит так, словно перед эвакуацией из здания успела нанести дополнительный слой экстрачерной подводки для глаз.

Эвакуация‑шмавакуация.

Алекс окидывает меня ледяным взглядом и отворачивается к своей компании, откуда тут же раздаются новые смешки.

Сейчас мне страшно не хватает моей лучшей подруги Джейми. У нее, конечно, свои тараканы в голове, но она никогда не пасует перед Гадинами.

А я торчу посреди парковки, одна‑одинешенька, с голыми ногами, в майке про муррный день, и испытываю настоящее облегчение, когда маленькой группке наконец надоедает потешаться надо мной.

До меня долетают обрывки разговоров о грядущих выходных, «контрольной, которую мы сейчас пропускаем» и отдельные предложения, вроде: «Давайте сорвемся и поедем позавтракать к "Регги", раз уж все равно торчим здесь».

– Симпатичная футболка, – с едва заметной усмешкой произносит приятный мужской голос. Приготовившись к новым издевкам, я сгребаю все волосы, которые могу поймать, в кулак левой руки и оборачиваюсь.

И тут время останавливается.

Сначала я вижу ухмылку. Но сквозь насмешку проглядывает доброта. Моя броня начинает крошиться еще до того, как я поднимаю взгляд к его глазам – а при виде их остатки настороженности тают, как лед на солнце. Глаза. Сверкающие, бледно‑васильковые, со светлыми искорками, в окружении ресниц, которым позавидовала бы любая девушка.

Эти глаза смотрят на меня.

Прямо на меня.

И улыбаются еще заметнее, чем губы.

Окажись в этот момент рядом со мной что‑нибудь твердое – скажем, какая‑нибудь мебель или хотя бы невраждебно настроенный человек, – я бы, наверное, поспешила опереться, потому что у меня вдруг подкосились ноги. В хорошем смысле.

Вот это да!

Внезапно все исчезло. Футболка, телефон, баскетбол, Гадины.

Остался только парень, стоящий передо мной.

Он выглядит так, словно ему место в раю или в Голливуде, и я готова смотреть на него целый, день. Не отрываясь.

– Спасибо, – выдавливаю я спустя не знаю сколько времени. Потом заставляю себя моргнуть. Его усмешка превращается в открытую, сердечную улыбку, которая кажется мне знакомой, но только потому, что мне этого хочется.

Оправившись от первого потрясения и восторга, вызванного появлением столь прекрасного создания, я делаю мысленный шажок назад.

Помню я его или нет?

Пожалуйста, ну пожалуйста‑препожалуйста, пусть я его помню!

Я торопливо пролистываю долгие годы никчемных и важных эпизодов, словно роюсь в старой школьной картотеке которой, для удобства, обзаведусь в будущем. Этого лица точно нигде нет.

Я не помню парня, стоящего передо мной.

На какую‑то долю секунды меня это огорчает. Но потом мне на помощь приходит умение во всем видеть светлую сторону. Возможно, я ошиблась. Возможно, он все‑таки где‑то там.

Стоп, где это мы? Ой, моя форма…

– Пытаюсь положить начало новой моде, – говорю я, улыбаясь и выпуская волосы на свободу. Так лучше.

При этом я слегка поворачиваюсь, чтобы ветер сдул волосы у меня с лица, и заставляю себя обратить внимание хоть на что‑нибудь, кроме глаз моего собеседника.

– Классные кеды, – делаю я первую попытку.

– Ага, спасибо, – смущенно отвечает он, опуская взгляд на свои шоколадные «Конверсы». Исчерпав тему обуви, он расстегивает и снимает свою коричневую толстовку с капюшоном.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он накидывает толстовку мне на плечи, так что я чувствую себя подружкой капитана футбольной команды из далеких пятидесятых, и почему‑то мне это очень нравится. Мягкая флиска внутри хранит тепло его тела и слабо пахнет стиральным порошком, смягчителем для ткани и еще… мужчиной. Причем первоклассным.

Мне нравится, что от толстовки не пахнет одеколоном. Туалетная вода – это игрушки для мальчиков, которые пытаются казаться мужчинами…

Во‑первых, он стоит ко мне слишком близко для незнакомца, а во‑вторых, теперь он остался в одной футболке: сильно поношенной, с изображением группы, о которой я никогда не слышала.

– Спасибо, – повторяю я. Можно подумать, что это одно из десятка слов, которые я знаю по‑английски. – А ты не замерзнешь?

Он смеется так, словно я задала ему самый дурацкий в мире вопрос, а потом просто отвечает:

– Нет.

Может быть, парни не мерзнут?

– Ладно. Ну, спасибо, – говорю я в стотысячный раз за последние две секунды.

Понятия не имею, что сегодня творится со мной и с этим словом.

– Да ерунда, честное слово, – говорит он. – Я подумал, тебе это не помешает. А то ты уже посинела вся, – добавляет он, кивая на мои ноги. – Кстати, меня зовут Люк.

– Лондон.

Это все, что мне удается из себя выжать.

– Классное имя, – отвечает он, еле заметно улыбаясь. Я вижу, как на одной щеке у него появляется неглубокая ямочка. – Запоминающееся.

Очень смешно, думаю я про себя.

И тут громкий визгливый голос выводит меня из Люко‑транса.

– ЧТО это ты нацепила? – орет Джейми Коннор так пронзительно, что по меньшей мере пять человек прекращают болтать и оборачиваются к нам. Джейми приближается ко мне – короткая, не по погоде, юбка и загорелые, не по сезону, ноги, смело выставленные на обозрение всему миру.

Я поспешно беру назад свое недавнее желание очутиться с ней рядом. Пусть уходит, откуда пришла!

– О, БОЖЕ, Лондон, нет, ну в самом деле! ГДЕ ты взяла эту футболку? И скажи мне на милость, где твои штаны?

– Тише, Джейми, на нас смотрят, – лепечу я, притягивая ее поближе к себе, как будто это может заставить мою лучшую подругу замолчать. Меня обдает запахом духов, которые Джейми будет носить всю свою жизнь. В тот же миг мне становится немного грустно и стыдно за то, что я хотела ее прогнать.

Но тут Джейми снова начинает орать.

– Еще бы они не смотрели! Ты же ходячая модная катастрофа!

Теперь она хохочет, и толпа понимает, что ей тут нечем поживиться. Оказывается, здесь всего лишь одна подружка весело подтрунивает над другой, а вовсе не разыгрывается акт социального унижения вражеского стиля одежды (что, разумеется, было бы намного интереснее), поэтому все зрители (спасибо им огромное) возвращаются к обсуждению планов прогулять уроки.

– Толстовочка мне нравится, хотя она тебе великовата. Но неужели нельзя было хотя бы застегнуть ее, чтобы спрятать эту кошмарную футболку? – продолжала Джейми, не сводя с меня глаз. – И потом, сколько можно… Ого! Ну, приветик!

Вот дерьмо. Она его заметила.

Джейми еще теснее прижимается ко мне – теперь мы держимся за руки – и игриво спрашивает:

– Значит, это ты спас мою Лондон от переохлаждения?

– Да, это моя толстовка, если ты об этом, – отвечает Люк, и блеск в его глазах заметно тускнеет. Он отворачивается и скользит взглядом по толпе, словно ему наскучило находиться там, где он находится.

Джейми не привыкла к отворачивающимся мальчикам, и, принимая во внимание ее обтягивающий топ, я тоже искренне удивлена равнодушием Люка. Джейми слегка меняет позу, выставляет вперед бедро и продолжает беседу.

– Как мило с твоей стороны. А теперь скажи‑ка, кто ты такой? Я тебя никогда раньше не видела, а я здесь всех знаю.

– Не сомневаюсь, – спокойно отвечает Люк, и я едва сдерживаю смешок. Джейми, похоже, ничего не замечает. – Я сегодня первый день в школе, – продолжает Люк чуть громче, но по‑прежнему глядя в сторону. Наконец, он на пару секунд встречается взглядом с Джейми, затем снова смотрит на меня – и что‑то щелкает.

Он снова здесь.

– И ты решил начать учиться с пятницы? Почему бы не подождать до понедельника? – Джейми снова слегка изменяет позу, на этот раз выставив вперед правое бедро.

– Мне сегодня все равно нечем было заняться, – небрежно бросает Люк. – Мы еще даже вещи не распаковали. Так почему бы не сходить в школу?

– Ну да, ну да… И откуда ты?

Пусть она замолчит!

– Я только что переехал сюда из Бостона.

– У тебя совсем нет акцента, – мурлычет Джейми.

Ты заткнешься когда‑нибудь, Джейми?

– Я прожил там всего три года, – отвечает Люк, по‑прежнему глядя на меня.

– И как тебя зовут, бостонский мальчик? – воркует Джейми.

Кажется, меня сейчас вырвет.

– Люк, – отвечает он, не сводя с меня глаз.

– Люк Как‑Дальше?

Боже, этот допрос когда‑нибудь закончится?

– Люк Генри, – равнодушно отвечает он и, предвидя следующий вопрос, добавляет: – Лукас Джеймс Генри. Лукас – потому что моим родителям понравилось это имя, а Джеймс в честь дедушки.

– Секси, – мурлычет Джейми.

Секси? Как можно сказать «секси» человеку, с которым познакомилась всего минуту назад? Но смешнее всего то, что Джейми, вполне возможно, нисколько не нравится Люк – она просто хочет понравиться ему. Такая вот она, Джейми Коннор.

Но с меня хватит. Плевать, что она моя лучшая подруга, – я выпустила когти. Он мой. Я так решила.

Такое впечатление, что Джейми внезапно научилась читать мои мысли, – во всяком случае, она впервые замечает, что мы с Люком пожираем друг друга взглядом. Моя лучшая подруга слегка отстраняется, чтобы заглянуть мне в лицо, затем переводит взгляд на Люка – и снова смотрит на меня.

– Хммм, – тянет она, и я заранее холодею от страха перед тем, что сейчас будет произнесено очевидное, однако Джейми продолжает допрос с пристрастием: – Итак, где ты был до того…

Ее перебивает внезапная, оглушительная тишина.

Я уже настолько привыкла к шуму, что у меня и сейчас продолжает звенеть в ушах. Тишина кажется мне слишком громкой

Сигнализация отключена. Директор Флауэрс начинает загонять нас обратно в школу, причем делает это таким голосом, что сразу становится понятно, насколько ему отвратительны эта работа и каждая минута, проведенная в нашем обществе.

Мы с Джейми переглядываемся и прыскаем со смеху – настолько не вяжется этот зычный металлический голос с нашим коротышкой директором Флауэрсом.

По крайней мере, я смеюсь именно над этим.

Мы с Джейми продолжаем держаться под руки с небрежностью подруг, знающих друг друга целую вечность. Мой безудержный хохот подстегивает ее веселье, и наоборот. Какое‑то время мы просто стоим и смеемся – я и Джейми.

Когда мы обе приходим в себя, когда стихают последние смешки и те, что следуют за ними, я снова оборачиваюсь к Люку.

По крайней мере, хочу обернуться к Люку.

Но его уже нет.

Я лихорадочно обшариваю взглядом толпу, но вижу лишь красно‑бело‑черные свитера чирлидеров и море других оттенков, модных среди молодежи этой осенью, согласно мнению «Аберкромби энд Фитч»[1].

И тогда я начинаю паниковать, как человек, потерявший нечто, что он по‑настоящему любит, например часы, ручку или джинсы.

Оказывается, теперь мы с Джейми уже идем, она держит меня под руку. Честно говоря, мне кажется, что я двигаюсь только поэтому – потому что Джейми тащит меня вперед.

Наконец я замечаю его.

У меня все переворачивается внутри, когда я замечаю впереди футболку Люка, медленно, но целеустремленно продвигающуюся к зданию школы.

Я ликую, но тут же впадаю в уныние.

Как он может идти как ни в чем не бывало?

Ведь между нами что‑то было, правда же?

Между нами что‑то было, но я засмеялась, и он ушел. И вот теперь он идет себе в класс, словно ничего не было. Словно он никогда не встречал симпатичную, хоть и немного низкорослую, рыжую девушку с уникальным чувством стиля.

Между нами что‑то было, и вот теперь Лукас Джеймс Генри из Бостона повернулся ко мне спиной и уходит прочь, а я гляжу ему вслед и с такой силой впиваюсь в руку моей подруги, что вышеупомянутая подруга бросает на меня косой взгляд и сердито вырывает руку.

И тут моя пятница вновь окрашивается черным, и я чувствую себя еще хуже, чем утром, когда закончилось молоко. Просто невероятно, насколько обещание чего‑то чудесного может поднять дух; и просто невероятно, насколько осознание несбыточности этого обещания может подрезать крылья.

Наверное, именно поэтому я не могу вспомнить его. Все очень просто.

С расстояния в двадцать футов я смотрю в спину Люка, идущего по коридору мимо физкультурного зала, мимо шкафчиков, классов вождения и кабинетов добровольной военной подготовки в сторону медиатеки.

Словно ничего не было. Вообще ничего.

Впрочем, кто знает? Может быть, ничего и не было.

Но в тот момент, когда Лукас Джеймс Генри заворачивает за угол и скрывается из виду, я твердо знаю одну вещь. Одну‑единственную вещь, которая дает мне слабый отсвет кванта надежды на то, что мы с ним еще увидимся.

Хотите знать, что это за вещь?

Люк, возможно, ушел, однако его толстовка по‑прежнему осталась на мне.

 

Глава третья

 

Выждав, пока глаза привыкнут к пасмурному октябрьскому утру, я пытаюсь прочесть записку, не зажигая лампу. Не получается.

Я слышу, как мама ходит внизу, и знаю, что должна вставать.

Перекатываюсь на бок, вытаскиваю руку из нагретого кокона одеяла, зажигаю старинную лампу, которая, наверное, когда‑то была для кого‑то особенной.

Возможно, я даже знала бы ее историю, если бы помнила, что было вчера.

Перекатываюсь обратно на спину, подношу записку к самому носу и читаю.

 

10/19 (воскр.): В выходные совсем ничего не делала. Джейми в отъезде, мама работала как проклятая.

Протупила два дня.

Из пятничной записки: Темно‑синие джинсы и черпая кофточка с круглым вырезом; пожарная тревога во время физры (была одета в футболку с кошкой… одолжила ее у Пейдж, так как у меня в шкафчике не оказалось).

Просьба Пейдж (на этой неделе). Попробуй поговорить с Джейми (это бесполезно, но постарайся).

С утра – визит к д‑ру. Авария по дороге (не с нами).

Не смотри.

Принеси в школу: пластыри для почти зажившей мозоли, штаны для йоги, футболку. МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН (у мамы в машине)

 

Эта записка ничем не отличается от тех, что будут оставляться – мною или для меня – на моем ночном столике или где‑то поблизости каждое утро, до конца моих дней. По крайней мере, тех дней, которые я могу вспомнить.

Я сажусь на кровати, убираю записку и откидываю с лица вздыбленные после сна морковно‑рыжие волосы, чтобы посмотреть на часы.

6:44.

Пора шевелиться.

Откидываю тяжелое одеяло. Машинально нашариваю ногами пушистые тапочки, не помню, кем и когда оставленные перед кроватью.

В глубине живота притаилось беспокойство, которое останется со мной надолго, Возможно, навсегда.

Я бываю спокойна лишь краткую долю секунды между тем, как открываю глаза, и тем, как на меня обрушиваются первые воспоминания.

А потом я вспоминаю.

Я вспоминаю все мелочи, которые проходят мимо внимания всех нормальных людей.

Но только не мимо меня.

Я все еще стою посреди комнаты. Моей комнаты. Я вижу ее впервые, но помню по завтрашнему дню.

Пустая кружка с использованным чайным пакетиком, намотанным на ручку, стоит на столе, на подставке. Корзина для грязного белья возле шкафа, черный свитер свешивается через край, словно боится выпасть или, наоборот, пытается выбраться наружу. Плакаты и фотографии, иллюстрирующие жизнь обычного подростка.

Забавно.

Изо всех сил вытягиваю руки над головой в надежде, что это простое движение успокоит мои напряженные нервы, и одновременно разглядываю дурацкий коллаж из фотографий, на которых я запечатлена вместе с девочкой, известной мне как моя лучшая подруга Джейми Коннор. Джейми присутствует не только в моем завтра, но еще во множестве будущих дней и лет, поэтому я узнаю ее сегодня. Коллаж выглядит очень по‑детски, но я знаю, что он погибнет наутро после прощального бала этого школьного года, так что пусть пока повисит.

Чем бы еще себя отвлечь?

Мой взгляд падает на четыре фотографии, где я изображена с женщиной, в которой узнаю свою мать. Фотографий с мамой на три или даже на четыре штуки больше, чем может позволить себе держать в комнате среднестатистический ученик средней школы.

Я снова смотрю на часы, и у меня холодеет в желудке при мысли о том, что прошло целых десять минут, а я все еще стою посреди комнаты, как потерянная.

«Шевелись!» – приказываю я себе.

Я бросаюсь в ванную, расположенную между моей комнатой и спальней матери, и наскоро принимаю душ без мытья головы. Встав перед зеркалом, я улыбаюсь своему юному отражению, потом выуживаю заколку из забитого барахлом ящичка и убираю с глаз отросшие патлы. В другом выдвижном ящике нахожу косметику: размазываю немного жидких румян по скулам, пробегаю тушью по ресницам и возвращаюсь в свою комнату, чтобы натянуть на себя что‑нибудь из того, что я не надевала в пятницу.

Сбегаю по скрипучим ступеням в бледно‑желтую кухню, где меня ждет завтрак, состоящий из блинчиков и яиц, но от волнения ничего не могу проглотить. Кое‑как запихиваю в себя пару кусков, запиваю глотком апельсинового сока, одеваюсь потеплее, хватаю свои вещи из коробки с надписью «Не забудь» и выбегаю к машине, где меня уже ждет мама.

– Ты чуть не забыла вот это, – говорит она, когда я усаживаюсь. В протянутой руке она держит блестящий красный телефон.

– Нет, не забыла, – тихо шепчу я в окно, вспоминая записку.

Когда мы выезжаем из гаража в сумрачное октябрьское утро, я думаю о том, что ждет меня сегодня.

 

Глава четвертая

 

После того как мы сворачиваем из своего квартала направо, чтобы выехать на магистраль, я включаю радио. Я стараюсь не думать о том, когда мы увидим аварию. Я бы вообще с удовольствием не сообщала себе об этом.

Радио настроено на произвольный выбор станции.

– Ты слушаешь музыку в машине? – спрашиваю я маму.

– Нет, детка, почти не слушаю. Выбирай, что хочешь, – отвечает она и улыбается мне через плечо, прежде чем перестроиться.

Я подкручиваю звук, чтобы лучше слышать песню, заезженную до тошноты.

Но я все равно буду всегда ее любить.

Песня заканчивается слишком быстро, следом вступает гладкий голос диджея, который надеется, что мы узнали первый сингл с дебютного альбома «The Masters».

Кажется, я впервые слышу не только саму песню, но и название группы.

Мама на ходу протягивает руку и приглаживает сзади мои растрепанные волосы, и этот простой жест ненадолго успокаивает меня.

– Ты сегодня чудесно выглядишь, милая, – говорит она тем самым голосом, который заставит меня обливаться слезами всякий раз, когда я буду слышать его в трубке, учась в колледже.

Я опускаю глаза на свой красно‑белый полосатый свитер и серые джинсы и мысленно соглашаюсь с мамой. Мне нравится моя одежда. Верх и низ сидят практически идеально, подчеркивая все мои изгибы и округлости, но при этом не обтягивая слишком тесно, а ботинки на каблуках добавляют несколько повышающих самооценку пунктов к моим пяти футам четырем дюймам роста.

Я начинаю притопывать черным кожаным мыском в такт другой знакомой песне, но вскоре снова напрягаюсь, потому что какой‑то полуприцеп подрезает нас справа, причем так резво, что камни летят из‑под колес.

Мама цокает языком на водителя, а после того как тот проносится вперед, показывая поворотником, что хочет съехать с магистрали, она снова осторожно занимает правую полосу. Я тихонько выдыхаю, радуясь, что этот эпизод не произошел на трассе.

– Если это надолго, мне, наверное, придется выйти и сделать несколько звонков, – говорит мама, когда мы пристраиваемся в хвост медленно продвигающейся очереди на съезд.

– Без проблем, мам.

Какое‑то время я сижу молча, пытаясь наслаждаться музыкой и созерцанием мира, проносящегося мимо нас по дороге к больнице, где практикует доктор Зомбойа. Мы проезжаем маленький пустующий аэропорт, трехъярусный небоскреб и пункт проката фильмов, в котором, судя по окошку выдачи, когда‑то находилось заведение быстрого питания.

Маленький городок, весь как на ладони.

Дождавшись зеленой стрелки, мама поворачивает налево, на Гудзон авеню, – и почти сразу же резко останавливается. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть впереди то, о чем я уже знаю. Вереница машин пятится задним ходом, пытаясь уйти из пробки. Несколько не привыкших к здешнему движению водителей в отчаянии сигналят.

Я хочу, чтобы они прекратили.

Полицейская машина с включенной сиреной с воем проезжает мимо моего окна. Я посылаю поток позитивных мыслей человеку или людям, попавшим в аварию в конце дороги.

Мама громко вздыхает.

– Мы опоздаем, – шепчет она себе под нос.

– Наверное, – соглашаюсь я, но на самом деле мне все равно. В конце концов, мы едем не куда‑нибудь, а к врачу.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-12-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: