– Что? – рявкает парень, внезапно поворачиваясь ко мне. Несколько учеников, тоже нетерпеливо поглядывающих на часы, оборачиваются в нашу сторону.
– Ничего, – шепчу я, отворачиваясь к огромным настенным часам, которые сообщают, что уже через 20… 19… 18 секунд я смогу спастись бегством из этой неловкой ситуации.
Я слышу, как парень вырывает из тетради исписанные страницы, и это кажется мне странным, поскольку логично было бы оставить их, хотя бы до урока, для которого предназначалась вся эта писанина.
Но вот звенит звонок, и я вскакиваю так быстро, что чуть не роняю стул.
– Постой, – говорит парень чуть мягче, чем раньше. Вместо того чтобы броситься бежать, я почему‑то поворачиваюсь к нему.
–Прочти это, пожалуйста, – говорит он, протягивая мне листки, которые, как я теперь понимаю, оказались письмом. Они сложены пополам, и сверху надписано мое имя.
– Хорошо, – шепчу я, но парень уже проходит мимо, оставляя меня в растерянности и одиночестве посреди опустевшей библиотеки, где еще не растаял его странно‑знакомый запах.
Я решаю не ходить к шкафчику перед математикой, а прийти на урок пораньше, прочитать письмо и выяснить, из‑за чего на меня так злится этот незнакомый парень.
Через несколько минут я понимаю, что это было единственно правильное решение.
Дорогая Лондон,
прежде всего, позволь мне просто сказать, что я тебя люблю. Не забывай об этом, когда будешь читать… Меня зовут Люк Генри, и я был твоим парнем с октября, когда поступил в вашу школу. Сейчас ты по какой‑то причине меня не помнишь но я был бы рад узнать, почему это произошло.
Сейчас ты очень сильно злишься на меня, и поделом. Я говорил тебе, что мы никогда раньше не встречались, но это не так. В детстве мы с тобой ездили в один летний лагерь. Я уже тогда был без ума от тебя и от того, что ты каждый день была готова снова со мной подружиться, хотя не помнила и не узнавала меня. Ты была моей первой настоящей любовью.
|
|
После субботнего Зимнего бала я нашел твои записки, по которым ты восстанавливаешь свою память, и рассказал тебе правду. Ты была права, когда сказала, что я все это время врал тебе. Я очень виноват перед тобой, Лондон, и хочу во что бы то ни стало искупить свою вину. Я до сих пор не знаю, почему я так поступал. Возможно, я боялся, что ты подумаешь, будто я тебя преследую. А может быть, просто надеялся, что ты вдруг очнешься и узнаешь меня. Но ты не очнулась.
И все‑таки нам с тобой было хорошо вместе, Лондон. Я не хочу тебя потерять. Я совершил огромную ошибку, но надеюсь, что ты сможешь меня простить. Потому что, как я уже сказал в самом начале, я люблю тебя, Лондон Лэйн. Твой навеки,
Люк
* * *
Уроки закончились, я сижу дома перед шляпной картонкой. Крышка снята, все содержимое вывернуто наружу. Я сжимаю в одной руке покаянное письмо Люка, а в другой фотографию счастливой парочки и чувствую себя такой же коробкой.
Мама нисколько не удивилась, когда я спросила ее о нем. Она просто отвела меня к этой коробке и улыбнулась почти снисходительной улыбкой.
– Быстро же ты передумала, – говорит она.
– Ничего еще не закончилось! – огрызаюсь я, хватая коробку и решительно направляясь в свою комнату.
И теперь я, как уже говорилось, вывернута наизнанку.
Я начала с самого начала и, когда прочитала записи о двух‑трех первых свиданиях, была уже готова набрать номер Люка, принять его извинения и поставить на этом точку.
|
|
Но потом я стала читать по‑другому – постоянно держа в уме его предательство. Каждое якобы приятное мгновение я безжалостно пропускала сквозь фильтр лжи, и оно становилось гораздо хуже… и грязнее. Все это время у Люка были от меня секреты, он никогда не позволял мне увидеть себя настоящего!
Но ведь у меня тоже были секреты от него.
И я не позволяла ему увидеть настоящую себя.
Получается, мы оба виноваты?
Нет, его ложь все равно хуже.
Ведь правда?
Рядом со мной звонит сотовый телефон, и я знаю, что это Люк, хотя стерла его номер из памяти. Я принимаю решение проигнорировать звонок, но моя рука оспаривает вердикт мозга и поспешно откидывает крышку телефона. Ну что ж, придется поговорить.
– Да? – тихо произношу я.
– Привет, – выдыхает в трубку ласковый голос, от которого у меня мурашки бегут по спине. Зачем он врал? Если бы я не разозлилась на него, то сейчас смотрела бы в его васильковые глаза… – Привет, – отвечаю я.
– Я помню, ты сказала, что тебе нужно время, но я не смог не позвонить, – начинает Люк.
– Ты не оставляешь меня в покое! – шиплю я, решив не позволить ему так легко растопить мое сердце. Пусть он шикарный и замечательный, но он меня обидел. Я до сих пор чувствую это в строчках, которые написала себе в субботу ночью.
– Я знаю, – тихо и беспомощно говорит он. – Что мне сделать, чтобы все исправить?
В такие моменты очень полезно иметь воспоминания о будущих романах. Сейчас мне, шестнадцатилетней, хочется забыть обиду. Уступить. Столкнувшись с мольбой и раскаянием мальчика с внешностью будущей звезды Голливуда, я готова закрыть глаза на некоторые… скажем так, ошибки. Всем своим существом я готова его простить.
|
|
Но я помню пусть не такую же точно, но похожую ситуацию в будущем, когда кажущийся вполне надежным служебный роман вдруг закончится крахом, поэтому в глубине души твердо знаю – порой очень полезно пожить с чувством вины, потомиться наедине с тем, что ты натворил. Иногда с примирением стоит подождать.
А иногда, после такого томления и кипения, любовная горячка проходит, словно и не бывало.
Я не знаю, как сложится у нас в будущем, зато знаю, что пока не могу закрыть глаза на ложь Люка. А значит, сегодня прошения не будет.
– Люк, ты ничего можешь сделать, – твердо говорю я. – Я сказала, что мне нужно время, чтобы все обдумать, и если ты действительно меня любишь, то отнесешься к этому с уважением.
Я морщусь, говоря все это, и мне кажется, что Люк делает то же самое, слушая. Он молчит несколько секунд.
– Хорошо, Лондон, – говорит он наконец с такой грустью, от которой у меня слегка разбивается сердце. – Я оставлю тебя в покое.
Мне отчаянно хочется крикнуть: «Нет, не надо!» – но я говорю:
– Спасибо, Люк. – И отключаю телефон прежде, чем успеваю дать ему обещание, которое, возможно, не смогу сдержать.
Я сижу возле кровати, перед пустой шляпной коробкой, среди разбросанных по полу хроник нашего романа, и заливаюсь слезами. Не хочу быть такой ранимой. Не хочу думать обо всем этом. Не хочу, чтобы мне хотелось его простить.
Но сильнее всего я не хочу, чтобы он лгал мне.
Я высвобождаю ноги из‑под бумажных завалов, забираюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку и сотрясаюсь в рыданиях. Я не слышу, как входит мама, она просто вдруг оказывается рядом, гладит меня по волосам, похлопывает по спине и говорит, что все будет хорошо.
«Нет, не будет!» – думаю я про себя.
Ничего никогда не будет хорошо.
Глава двадцать девятая
Вот что я знаю: сейчас почти семь утра, среда, и я уже устала от этого дня. Целый час я читаю роман из собственной жизни, ахая, кусая ногти, улыбаясь и содрогаясь – без конца, то одновременно, то попеременно.
Как все это могло произойти?
Если бы мои записки попались на глаза какому‑нибудь стороннему наблюдателю – представим на секундочку, что случайный прохожий забрался сегодня утром в мою спальню и решил убить время за чтением, – то кого он увидел бы на этих страницах? Одинокую девушку, обиженную своим парнем, переживающую из‑за противозаконного романа подруги, живущую с лгуньей‑матерью и без смывшегося отца, умирающую от страха перед грядущим горем, грозящим принять образ мертвого ребенка.
Спрашиваю еще раз: как все это могло со мной произойти?
И единственный отсвет солнечного лучика в этой безысходной тьме – осознание того, что я все‑ таки кое‑что изменила. Пусть это было микроскопическое, но все‑таки изменение.
Одним простым решением, принятым несколько месяцев назад, я спасла Пейдж Томас от жесточайшего разочарования в ее жизни.
Волшебное мерцание мельчайшего кванта света дает мне надежду на то, что я смогу найти силы изменить что‑то и в своей судьбе.
Стараясь не забывать об этом, я нашариваю пушистые тапочки, которые не помню, как оставила возле кровати, и бегу в ванную, чтобы приготовиться к тому, что может принести мне очередной школьный день.
Я держу металлическую дверцу таким образом, чтобы наблюдать за расположенным напротив шкафчиком Джейми Коннор и при этом оставаться незамеченной. Я смотрю в зеркало на двери и жду. Между прочим, сегодня я выгляжу так, что сама собой любуюсь, но никто все равно не обращает на меня внимания.
Поскольку теперь мне видно все, что происходит у меня за спиной, я знаю, что мальчик с утренних фотографий недавно прошел мимо – медленно, неуверенно, словно хотел, чтобы его остановили.
Но никто его не остановил.
А он все‑таки ждет – и это хорошо.
Наконец я узнаю в толпе пышную светлую прическу и оборачиваюсь, желая убедиться, что это действительно Джейми. Она сегодня в слишком узких выцветших джинсах и ярко‑розовом топике, который выглядит вполне невинно со спины, но я‑то знаю, насколько глубокий у него вырез спереди.
Я с такой силой шарахаю дверцей, что замок защелкивается сам собой, и начинаю проталкиваться между двумя рядами учеников, не сводя глаз с Джейми. Когда я добираюсь до нее, мне приходится несколько раз кашлянуть, чтобы Джейми заметила мое присутствие.
– Привет, Джей! – весело говорю я.
– Привет, – цедит она, поворачиваясь спиной к своему шкафчику.
– Как дела?
– А тебе не все равно? – спрашивает она, глядя прямо перед собой.
– Конечно же, нет, Джейми, ведь ты моя лучшая подруга! – с нажимом заявляю я. На этот раз она переводит взгляд на меня, но тут же отворачивается к шкафчику.
– Неужели? – переспрашивает она, захлопывает шкафчик и, бросив на меня последний взгляд, удаляется на свой первый урок.
Взвесив свои возможности, я решаю отправиться в класс, вместо того чтобы броситься догонять Джейми и предпринять еще одну попытку договорить с ней, рискуя заработать штрафные часы после уроков. Честно говоря, я не уверена, что смогу находиться в одной аудитории с мистером Райсом.
Джейми продолжает демонстрировать мне свою неприязнь, но у меня все‑таки появляется надежда. Где‑то в глубине души я чувствую, что смогу изменить будущее к лучшему. Пускай эти изменения не помогут мне спасти Джейми прямо сейчас. Но все равно что‑то изменится. Мне нужно хотя бы одно маленькое изменение, которое даст мне силы, необходимые для попытки изменить что‑нибудь большее.
Например, выяснить, что со мной произошло на самом деле.
Узнать своего отца.
Вспомнить Люка.
Помочь Джейми.
Спасти ребенка.
Звонок, оповещающий о начале урока, выводит меня из оцепенения, и вскоре я уже влетаю в библиотеку и спешу к партам для самостоятельной работы. Миссис Мэйсон поднимает глаза от своей работы, чтобы безмолвно сообщить мне, как она огорчена моим опозданием. Я кротко улыбаюсь и поспешно семеню к единственному пустующему месту – наискосок от этого парня.
Люка Генри.
– Привет, – улыбаясь, здороваюсь я, и его унылое лицо мгновенно светлеет.
– Привет, – шепчет он в ответ и улыбается, демонстрируя ямочку на правой щеке. Он вопросительно смотрит на меня, ожидая, что будет дальше. Но я разочаровываю его, вынимая из сумки учебник испанского.
– Домашка, – сообщаю я, кивая на книгу.
– Хорошо, – отвечает Люк Генри. Он уныло втягивает голову в плечи и вновь впадает в уныние, в котором я его только что застала.
Мне становится стыдно, но я напоминаю себе об утренних записках. Этот милый мальчик врал мне целых четыре месяца. Он заслужил немного потомиться в неизвестности. Пускай помучается.
Через полтора часа я сижу на испанском и смотрю на дверь. Звенит звонок, но парта Джейми пуста.
Проходит еще десять минут, но ее все еще нет.
Тогда я понимаю, что она или прогуляла урок, или заболела, или удрала на свидание, и меня охватывает тоска.
Понимаете, я всю жизнь буду делиться своими мыслями и чувствами с Джейми. Всю жизнь – за исключением нынешнего периода.
Джейми должна сейчас быть здесь, чтобы я могла обменяться с ней записками и обсудить, что же мне делать с Люком. Она должна быть здесь, чтобы шептаться о моем отце. Она должна утешить меня – одним своим присутствием, – должна успокоить мои страхи перед событиями, слишком чудовищными для того, чтобы человек мог знать о них заранее. Перед смертью детей, например.
Но мне нужно браться за отработку произношения в паре, поэтому я с надеждой смотрю на пустующую парту Джейми, как будто она может вдруг материализоваться из разреженного воздуха, сесть и повернуться ко мне.
Но ее нет, и я чувствую себя брошенной – не только на парном занятии, но вообще в жизни.
Я понимаю, что она переживает. Знаю, что ревнует. И даже понимаю, что она срывается на мне только потому, что злится на себя.
Да, я все понимаю, но мне все равно больно.
И каждое следующее утро, когда я буду заново узнавать об этом, рана будет открываться вновь, пока не наступит день, когда Джейми решит меня простить за вину, которой я не помню.
И тогда у нас снова все будет замечательно.
Потому что я так помню.
Глава тридцатая
Городской телефон успевает прозвонить дважды, прежде чем мама снимает трубку. Я слышу ее приглушенный голос, доносящийся снизу из кухни, а примерно через минуту раздается негромкий стук в дверь моей спальни.
– Лондон, ты встала? – шепчет мама в щелку двери.
– Да, мам, я проснулась. Заходи, – отвечаю я из‑за стола. Странно, что она не слышала, как я топаю у себя наверху. Я давным‑давно проснулась.
– Какая‑то женщина просит тебя к телефону, – говорит мама.
– Странно, – бормочу я, но все‑таки встаю с рабочего кресла и иду к телефонному столику в коридоре. Здесь я беру телефон и, прикрыв ладонью микрофон, дожидаюсь, пока мама спустится на кухню и положит вторую трубку.
– Алло?
– Лондон?
– Да, это Лондон. Кто это? – спрашиваю я, наматывая телефонный провод на указательный палец.
– Это Эбби Бреннан. Помните, мы встречались несколько месяцев назад?
Ничего не помню. Поэтому молчу.
– Вы приходили ко мне домой, вспомнили? Вы искали свою бабушку, Джо Лэйн.
–Ах, да, – вру я в трубку. На самом деле я понятия не имею, о чем она говорит. В моих записках ничего об этом не сказано. – Как поживаете?
– Замечательно, спасибо, – любезно отвечает незнакомая женщина. Я слышу на заднем плане детский голосок, распевающий песенку про змеек на параде. – Челси, детка, мама разговаривает.
Я слышу, как девочка что‑то говорит в ответ, однако змеиная песня смолкает.
– Извините, Лондон.
– Пустяки!
– Так вот, я звоню вам потому, что вспомнила название дома престарелых, в котором живет ваша бабушка. Да‑да, это здесь, в городе. Ох, вы не представляете, несколько месяцев это название вертелось у меня в голове, но я никак не могла его вспомнить, но на этой неделе меня вдруг осенило!
Я холодею. Целое утро я читала свои записи, как же я могла пропустить такое?
– Неужели? – как можно небрежнее говорю я в трубку.
– Да, место называется «Душистые сосны».
– Великолепно! – восклицаю я, как механический автоответчик, потому что голова у меня идет кругом.
– Да, конечно, я просто хотела, чтобы вы знали. Наверное, вы сейчас собираетесь в школу, не буду вас отвлекать. Когда будете разговаривать с Джо, передайте ей, пожалуйста, что мы всеми силами заботимся о ее доме. Передавайте ей наш искренний привет и самые лучшие пожелания!
– Конечно, – рассеянно отвечаю я, прежде чем проститься с доброй женщиной и положить трубку.
В оставшиеся сорок пять минут до выхода я тщательно одеваюсь, крашусь и разглаживаю утюжком волосы, но при этом ни на минуту не перестаю думать о том, что сейчас произошло.
Очевидно, мне удалось каким‑то образом выяснить, что мою бабушку звали Джо Лэйн. Затем я, скорее всего, отправилась в дом к Эбби Бреннан на поиски этой самой бабушки. А только что я узнала, что моя бабушка, Джо Лэйн, находится в доме престарелых, в нашем городе.
Дом престарелых называется «Душистые сосны».
Он в нашем городе.
Все понятно.
Единственный вопрос – почему? Почему я не записала все это на память?
Единственное объяснение, которое приходит мне в голову в то время, как я размазываю блеск по губам, заключается в том, что в какой‑то момент розыски бабушки показались мне напрасными. Скорее всего, я просто не хотела терзать себя воспоминанием о неудаче. Значит, я сдалась – больше ничего на ум не приходит.
Но сейчас я не собираюсь отступать, поэтому с нетерпением смотрю вперед. У меня есть название дома престарелых, где живет моя бабушка. Я могу связаться с ней, если захочу. А она может легко и просто свести меня с моим отцом.
Я смотрю в зеркало и улыбаюсь своему отражению. Разве можно не чувствовать себя сильной, когда у тебя есть новая информация, прямые, чудесно лежащие волосы, длинные темные ресницы и идеально сидящая черная кофточка на пуговках?
Этим утром я чувствую себя невероятно могущественной, и это замечательно, поскольку в моей жизни, кажется, есть один мальчик, которому нужно хорошенько напомнить, как опасно меня обижать.
А когда выглядишь так, как я сегодня, напоминание получается особенно действенным.
– Какие плацы на вечер? – спрашивает у меня мама через несколько часов, за ужином. Если быть точной, ужинаю только я. Мама собирается на свидание.
– Не знаю, – отвечаю я, стараясь не смотреть ей в глаза. – Кино посмотрю, наверное.
На самом деле я не могу дождаться, когда за ней закроется дверь, чтобы разыскать в Интернете сайт «Душистых сосен», позвонить туда и убедиться, что моя бабушка находится там. А потом – кто знает?
– Я как раз купила попкорн! – с преувеличенной радостью восклицает мама.
– Ага, спасибо, – отвечаю я, собирая вилкой последние горошины с тарелки и отчаянно мечтая, чтобы она поскорее ушла или, по крайней мере, перестала смотреть, как я ем. Я улыбаюсь маме широкой, дебильной и абсолютно фальшивой улыбкой, но она, к счастью, принимает ее за чистую монету. Мама подходит ко мне, целует в макушку и берет свои ключи.
– Тогда я побежала. Хорошего вечера, милая. Давай завтра придумаем что‑нибудь интересное только для нас, девочек? – она застывает у двери в гараж, ожидая моего ответа.
– Конечно, мам, – с готовностью отвечаю я, чтобы она поскорее ушла. Через несколько секунд моя мудрая тактика увенчивается полным успехом.
Я торопливо ополаскиваю свою тарелку, ставлю ее в посудомойку, а потом взбегаю по лестнице и вывожу свой компьютер из дремоты спящего режима. Минуту спустя я не только добываю телефон «Душистых сосен», но и успеваю просмотреть половину представленных на сайте фотографий территории, счастливых обитателей дома престарелых и суперсовременного оборудования. Я подозреваю, что фотографии с людьми постановочные, но на всякий случай внимательно изучаю каждую, а затем распечатываю главную страницу и несколько картинок для напоминалок.
В животе у меня порхают бабочки, когда я обдумываю план дальнейших действий. Итак, шаг первый: найти бабушку. Шаг второй: найти отца.
Не давая себе возможности передумать, я набираю номер телефона «Душистых сосен». Раздаются долгие, одинокие гудки. Я представляю себе, как допотопный телефон отчаянно надрывается в пустом коридоре, тщетно пытаясь перекричать своим дребезжащим голоском грохот включенных на полную громкость телевизоров в комнатах пациентов.
Не успеваю я мысленно призвать к трубке секретаря, как секретарша, вернее, механическая запись ее голоса любезно приходит мне на помощь и сообщает, что администрация дома престарелых сейчас не работает, поэтому мне предлагается либо перезвонить завтра утром, либо связаться с постом медсестры.
Судя по всему, престарелые обитатели «Душистых сосен» доступны для делового общения лишь с восьми утра до пяти вечера.
Поскольку у меня не такой срочный случай, чтобы тревожить медсестру, я закрываю телефон, но перед этим заношу номер дома престарелых в список контактов. Интересно, каково это – иметь настоящую бабушку, которой можно время от времени звонить или даже заезжать в гости?
Много позднее, когда и средняя школа, и моя репутация отверженной останутся далеко позади, я буду страшно завидовать своей подруге Маргарет и ее отношениям с бабушкой. Я буду горько плакать, когда бабушка Маргарет умрет от рака, но не потому, что успею хорошо узнать ее, а оттого, что со смертью этой доброй старушки моя подруга потеряет частицу самой себя.
Так или иначе, но на сегодня розыски бабушки приходится временно прекратить, поэтому я выключаю компьютер, смываю с лица прожитый день и спускаюсь вниз, чтобы приготовить попкорн и посмотреть кино, как я и сказала маме.
На кухне я отдаю предпочтение сковороде перед микроволновкой, поскольку времени этот способ занимает немногим больше, зато кукурузные зерна под крышкой взрываются намного громче и скачут гораздо веселее.
Плеснув на сковородку немного масла, я высыпаю туда зерна, включаю газовую конфорку и начинаю медленно поворачивать ручку. Я кручу ее все дальше и дальше, пока не раздается: «Хлоп!» Следом за первым зернышком взрывается второе, а потом они рвутся уже по 12, 20 или 50 штук одновременно. Не знаю почему, но я испытываю что‑то похожее на счастье, когда слушаю это непрерывное хлоп‑хлоп‑хлоп и вдыхаю теплый чудесный аромат моего вечернего лакомства.
Забыв обо всем на свете, я тщательно вслушиваюсь в промежутки между хлопками, чтобы ненароком не спалить свой драгоценный попкорн, поэтому не сразу обращаю внимание на звук, доносящийся со стороны входной двери. Когда я наконец отвлекаюсь, чтобы прислушаться, то сначала мне кажется, будто я ослышалась.
Но звук повторяется: робкий стук во входную дверь.
Не звонок.
Стук.
Не выпуская из рук сковородку с попкорном, я смотрю на часы. Оказывается, это только кажется, что время за полночь. На самом деле сейчас всего 7:58 вечера, абсолютно приемлемое время для гостей, заглянувших на огонек вечером в пятницу. За исключением того, что я не жду никаких гостей.
Звук раздается снова, и волоски у меня на руках встают дыбом. Я знаю, что буду всегда бояться открывать дверь после наступления темноты. Это одна из моих фобий.
Но сегодня меня так и подмывает ответить на стук. Я отставляю свой попкорн в сторону и выбегаю из кухни, опасаясь, что стучавший мог уйти.
Очутившись в коридоре, я зажигаю свет на крыльце и впервые жалею о том, что у нас в доме нет незаметных глазков, как в отеле. Тем не менее я отпираю дверь, осторожно приоткрываю ее на несколько дюймов, а сама думаю, не убьют ли меня прямо тут, на пороге. Нет, не убьют – я помню, что буду жива по крайней мере до вторника, когда у нас контрольная по испанскому.
Робко выглянув из‑за двери, я вдруг понимаю, что ничуть не удивлена. Это только мой рассудок почему‑то верит, будто я не знала, кто стоит за дверью. А сердце громко кричит: «Ну, что я тебе говорило?»
Вьющиеся волосы Люка дрожат на зимнем ветру, а щеки пылают от холода. Он поспешно вынимает руку из кармана джинсов, чтобы без слов поприветствовать меня, и тут же убирает обратно. Он выглядит совсем юным и смущенным, он робко улыбается мне, а когда я широко распахиваю дверь, быстро опускает глаза на свои приплясывающие от холода ноги.
Я обхватываю себя обеими руками, чтобы защититься от пронизывающей стужи, но это не помогает. Я замерзаю насквозь, но мне все равно.
Люк здесь.
Он воровато оглядывается, словно проверяет, нет ли за ним слежки, а потом резко поднимает на меня свои голубые глаза – и входит в мою жизнь и в мое сердце. Я смущаюсь под его пристальным взглядом, но при этом не хочу, чтобы он отворачивался.
– Твоя мама дома? – спрашивает Люк тихим, но твердым голосом. У меня все обрывается в желудке, и я еще крепче обхватываю себя руками.
– Нет, она ушла…
Но прежде чем я успеваю договорить, Люк переступает порог и целует меня.
Крепко.
Его ладони ложатся на мои щеки, и несколько футов, только что разделявшие нас, превращаются в несколько дюймов. Или в один дюйм.
Я покорно роняю руки, а потом медленно обвиваю их вокруг стоящего передо мной парня – крепко, а потом еще крепче. Не отрываясь от моих губ, Люк ногой захлопывает за собой дверь, и мы целуемся так, словно кому‑то из нас грозит смерть.
– Я не могу без тебя, – шепчет Люк, когда мы наконец прерываемся, чтобы вздохнуть. Он прижимается лбом к моему лбу, смотрит мне прямо в глаза, но не убирает рук от моего лица, словно хочет убедиться, что я все еще здесь и все еще смотрю на него.
Чтобы убедиться, что я его вижу. О да, вижу! Еще как.
Его искрящиеся голубые глаза выглядят измученными, но я вижу в них решимость. Я вижу, что на этот раз он не собирается уступать, и понимаю, что теперь тоже не хочу этого.
– Значит, будь со мной, – шепчу я в ответ, а потом кладу свои руки поверх его ладоней и веду их вниз, по своей шее, плечам и бокам. Это движение немного успокаивает Люка, и я чувствую, как уходит терзавшая его тревога.
– Ты простишь меня, Лондон? – спрашивает Люк, не сводя с меня глаз.
– Да, – искренне отвечаю я.
Да, он врал мне. Но он любит меня, и я тоже его люблю, а ошибки совершают все люди. Я не вижу его в своем будущем, потому не могу сказать точно, однако верю, что Люк сделает вывод из своей ошибки. Он похож на человека, который умеет учиться.
Люк снова целует меня, на этот раз нежнее, и это восхитительно. Я пытаюсь выбросить из головы все мысли и наслаждаться моментом, но, как назло, все время думаю о том, когда вернется мама.
Внезапно в глубине дома раздается какой‑то шорох, и я испуганно отшатываюсь от Люка, словно нас обоих застукали у сейфа в момент ограбления банка.
– Что? – спрашивает он, озираясь.
– Ничего, – отвечаю я, заглядывая ему за плечо, чтобы убедиться. – Просто подумала, что мама вернулась.
– Мне уйти?
– Нет! – выкрикиваю я с такой горячностью, что он смеется. – Нет, – повторяю я уже спокойнее и, отойдя в сторону, беру его за руку. – Побудь еще немножко.
Мне ужасно неловко, я смущена и взбудоражена до предела, и, видимо, мои слова прозвучали несколько двусмысленно, потому что Люк вдруг слегка краснеет.
– Ты хочешь пойти наверх? – спрашивает он, крепче сжимая мою руку.
– Да, но…
– Что но? – переспрашивает он, слегка наклоняя голову, чтобы с любопытством посмотреть на меня.
Как назло, я не могу придумать какой‑нибудь деликатный ответ, поэтому вываливаю все начистоту.
– Ну, мы ведь не будем заниматься…
– Чем заниматься? Этим? В смысле сексом?
При этом он продолжает смотреть мне в лицо, а я краснею до ушей и чувствую себя ужасной дурой.
– Да, я имела в виду это.
– Не думаю, что мы будем этим заниматься, – отвечает Люк, твердо глядя мне в глаза. Как он может оставаться таким спокойным в такой ситуации? Или у него уже была возможность приобрести опыт? Я хочу что‑то сказать, но Люк опережает меня, добавив: – По крайней мере сегодня.
Он подмигивает мне, и у меня сладко вздрагивает в животе, наверное, в миллионный раз после его прихода.
– Вот и прекрасно, я рада, что мы все выяснили, – говорю я и, не выпуская его руку, поворачиваюсь к лестнице.
И слышу, как Люк говорит у меня за спиной:
– Я сказал своим родителям, что сегодня буду ночевать у Адама.
– Серьезно?
– Да, – отвечает он с хитрой улыбкой.
– И где же ты рассчитывал спать?
– В машине.
– Но почему?
– Потому что я не знал, будешь ли ты дома сегодня вечером. Вдруг мне пришлось бы преследовать тебя еще навязчивее? – со смехом поясняет Люк.
Медленная улыбка сама собой расплывается по моему лицу, потому что я совершенно очарована этим поступком: Люк рисковал нажить неприятности дома ради того, чтобы попытаться вернуть меня.
– Вот что, я уверена, что мама вернется еще не скоро. По крайней мере, посидишь в тепле до ее прихода.
– Звучит заманчиво, – говорит Люк, а я, отвернувшись, заканчиваю подъем по лестнице, волоча своего трудного подростка вверх по ступенькам, вперед по коридору, внутрь своей спальни. Переступив порог, я крепко закрываю за нами дверь.
Глава тридцать первая
– Где ты припарковался? – быстрым шепотом спрашиваю я.
– На улице. Я же выслеживал тебя, не забыла?
– Иди в гардеробную, – шепчу я, поскольку уже приняла скоропалительное решение, о котором, надеюсь, не буду жалеть позже.
– Ты что, серьезно? Вообще‑то я могу уйти, – бормочет Люк, но при этом резво продвигается в сторону гардеробной.
– Нет, только давай быстрее, она сейчас будет здесь, – говорю я, поспешно запихивая огромную груду записей под кровать, а потом бегло осматриваю комнату, чтобы удостовериться, что в ней не осталось никаких следов незаконного присутствия молодого человека.