Я слышу, как на кухне шумит кран: должно быть, мама решила выпить стакан воды. Бросив взгляд на часы, я невольно спрашиваю себя, чем это она занималась до 1:32 ночи, однако, поскольку в данный момент в моей гардеробной прячется парень, мне не слишком идет роль прокурора.
Услышав скрип ступенек, я гашу верхний свет, вихрем проношусь по комнате и ныряю под одеяло. Свернувшись клубочком, стараюсь дышать ровнее и выглядеть безмятежной, хотя сердце у меня колотится, как бешеное.
Шаги становятся громче, времени остается только на то, чтобы еле слышно выдохнуть Люку: «Ш‑шшш».
Неужели это не сон и у меня в гардеробной сейчас прячется парень? Боже, о чем я только думала?
Но у меня нет времени сокрушаться о своей глупости, поскольку дверь медленно приоткрывается, и я застываю. Я лежу лицом к стене, но все равно закрываю глаза, на случай, если маме вдруг захочется проверить, не прикидываюсь ли я.
Хотя это маловероятно.
– Спокойной ночи, Лондон, я тебя люблю. – Тихий мамин шепот легким облачком проплывает в ночном воздухе. Может быть, она делает так каждую ночь? Мне вдруг становится стыдно за обман, разыгранный перед самым маминым носом.
Но потом я вспоминаю, что она лжет мне всю жизнь.
После того как дверь мягко стукается о косяк и мама осторожно отпускает ручку, после того как ее шаги стихают в соседней комнате, после того как смолкает вода, включенная, чтобы смыть зубную пасту и средство для умывания, после того как замирают все другие звуки – после всего этого я выжидаю еще целых пять бесконечно долгих минут.
А потом на цыпочках подкрадываюсь к гардеробной.
– Привет, – шепчу я Люку. Внутри темно, как в погребе. Я ничего не вижу.
Потом из дальнего угла доносится обворожительный голос.
– Привет, – говорит Люк. Я слышу, как он встает на ноги, а затем его прекрасный образ материализуется из стопок моей одежды.
Вместо того чтобы замереть, он делает несколько шагов вперед, и его теплое тело прижимается к моему на пороге темной гардеробной.
– Привет, – снова шепчет Люк, на этот раз еще обворожительнее, если это только возможно, а потом запечатлевает почти крамольный поцелуй на моих губах.
Наверное, нас обоих опьяняет сознание собственной преступности, а может быть, всему виной поздний час и кромешная тьма, но, как бы там ни было, вскоре мы оказываемся на полу перед моей дверью, причем далеко не все предметы нашей одежды остаются на положенных им местах.
Я честно стараюсь сдержать свое обещание не делать… этого. Но по крайней мере последний час – а может быть, и больше – Люк очень‑очень сильно затрудняет мою задачу.
– Мне нужно поспать, – лепечу я, отдышавшись и вновь обретая способность говорить. Я лежу на голой груди Люка, и мне здесь на удивление удобно, учитывая, что грудь у него твердая, как камень.
– Я знаю, – тихо шепчет он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в макушку, а затем начинает осторожно высвобождать из‑под меня свои руки‑ноги. – Я ведь не хочу, чтобы ты снова чокнулась.
– Очень смешно, – фыркаю я, вспоминая записку, написанную на следующий день после нашего первого свидания. Сегодня вечером Люк прочитал ее наряду с множеством других моих записок.
– Где моя майка? – спрашиваю я. Разве я могла подумать, что совсем не буду стесняться, обнажившись перед Люком душой и телом?
– Вот она, – отвечает Люк, бросая мне майку.
Одевшись – он в то, в чем приехал вечером, а я в пижаму – мы идем к моей постели.
– Поспи сегодня со мной, ладно? – шепчу я.
– Я. думаю, мне лучше лечь на полу в гардеробной, – говорит Люк и добавляет: – На всякий случай.
– Не волнуйся, она не зайдет, – заверяю я, хотя на самом деле понятия не имею, застукает нас мама или нет.
– Предлагаю компромисс: я полежу с тобой, пока ты не заснешь, а потом уйду в гардеробную, чтобы твоя мама не застала меня утром в твоей постели.
Я слишком устала, чтобы спорить, и слишком тороплюсь отключиться до перезагрузки памяти, поэтому молча забираюсь в постель, только на этот раз ложусь к стенке, оставив половину кровати для Люка. Он ныряет ко мне под одеяло, и мы мгновенно сцепляемся вместе, как два кусочка головоломки.
– Черт, – бормочу я.
– Что случилось?
– Мне нужно написать записку. Записать все, или я забуду.
– Хмм, подожди секундочку.
Люк протягивает свободную руку к столику и нащупывает мой мобильный. Потом высвобождает из‑под меня вторую руку, быстро набирает текст и жмет на «отправить». В следующую секунду телефон коротким жужжанием извещает меня о получении нового сообщения.
– Что пишут? – спрашиваю я, когда Люк убирает телефон и я могу снова прижаться к нему.
– Что парень в гардеробной– твой бойфренд. Он тебя любит и утром расскажет тебе обо всем, что было прошлой ночью.
– Здорово, – одобряю я, чувствуя, как веки тяжелеют и наливаются сном. – Не забудь в подробностях рассказать мне о последнем часе в гардеробной.
– Повторенье – мать ученья, – смеется Люк, прижимает меня к себе и зарывается лицом в волосы. – Честное слово, это правда.
– Что правда? – сонно спрашиваю я.
– Я правда люблю тебя, Лондон.
– Я тоже тебя люблю, Люк.
Глава тридцать вторая
В сообщении сказано, что у меня в гардеробной какой‑то парень, но вместо парня я нахожу записку.
Дорогая Лондон!
Ты храпишь.
Я только что услышал, как твоя мама вышла, поэтому убегаю. Но я скоро вернусь: с кофе и с парадного входа. Возможно, ты захочешь предупредить маму, чтобы она знала, что мы снова вместе. Прочти… Да, кстати, все твои записи под кроватью. Вчера ты слишком устала, чтобы писать записку, но я составил для тебя перечень ключевых моментов (при встрече готов с радостью осветить все нюансы).
Итак:
1. Я выпросил у тебя прощение (потом прочтешь за что).
2. Ура, ты меня простила!
3. Мы почти четыре часа читали твои записи – ты сказала, что это лучший способ узнать тебя настоящую.
4. Как я уже говорил, ты храпишь… разговариваешь во сне.
5. Я обещал, что мы снова разыграем в лицах некоторые… незабываемые моменты.
Прошлая ночь была волшебной. Как бы я хотел, чтобы ты могла ее вспомнить, но не расстраивайся – я не пожалею сил, чтобы напомнить тебе обо всем. Да,
PS – ты целуешься лучше всех на земле.
Люблю,
Люк
– Я смотрю, ты сегодня повеселела? – спрашивает мама, заметив мою бессмысленную улыбку. Я поспешно откусываю от хрустящего рогалика, но это все равно не помогает, поэтому приходится пожать плечами.
– Можно спросить? – улыбается мама, хотя, если разобраться, она ведь уже спросила, правда? Она наливает себе кофе, прислоняется к стойке и с любопытством смотрит на меня, держа в руке кружку.
– Мы с Люком помирились, – небрежно сообщаю я, кое‑как проглотив чудовищно огромный кусок.
– Ах, вот в чем дело! – восклицает мама, понимающе гладя на меня.
– Он заедет сегодня утром, – добавляю я, кивая на свою одежду, как будто она не говорит сама за себя. Дело в том, что, сколько я себя помню, по субботам я разгуливаю в пижаме, по крайней мере до обеда. – Мы собираемся куда‑нибудь съездить.
Мне кажется, что в глазах у мамы мелькает обида, но через мгновение все проходит.
– Это же прекрасно, Лондон! – говорит она, отлипая от стойки и допивая свой кофе. – В таком случае я, пожалуй, съезжу в офис и подчищу хвосты по работе.
– Отлично, – отвечаю я, и внутри у меня все ликует при мысли о том, что мы с Люком на какое‑то время сможем остаться одни дома. Прочитанные утром записки рисуют образ настолько соблазнительный, что мне не терпится поскорее остаться без родительского контроля. Разумеется, картину портит упоминание о том, что этот Люк врал мне, но ведь, судя по письму, мы помирились. Значит, я могу надеяться, что этот парень восстановит для меня весь вчерашний вечер, минута в минуту.
Словно по сигналу, звенит дверной звонок, и я со всех ног бросаюсь открывать. Распахнув дверь, я едва сдерживаю восторженный вздох при виде стоящего на пороге парня, освещенного ярким зимним солнцем.
Да, у меня есть фотографии, но они бессильны воздать ему должное.
Люк держит в руках два закрытых стаканчика с кофе, но не заходит внутрь, а стоит на пороге.
– Поехали, – говорит он.
– Куда?
– Увидишь.
Я бегу в дом, сообщаю маме, что мы едем в молл – да ладно, может быть, мы и в самом деле туда едем? – хватаю куртку, мобильный и бумажник. Когда я возвращаюсь, Люк стоит ко мне спиной и смотрит на улицу. Услышав мои шаги, он оборачивается, и я вижу его сияющие прекрасные глаза.
– Готова?
– Ага, – киваю я, выбегая из дома и хватая стаканчик из его протянутой руки. Люк невинно целует меня в щеку и шепотом спрашивает:
– Нашла мою записку?
– Да, – еле слышно отвечаю я. Совершенно неожиданно наши отношения оказываются гораздо более интимными, чем я рассчитывала, однако мне это даже нравится.
– Хорошо, – отвечает он так, что у меня мурашки бегут по телу. Он идет к своему минивэну, садится, пристегивает ремень, отъезжает от моего дома и едет неизвестно куда.
И честно говоря, мне все равно.
Кофе в руках, шоссе впереди, роскошный парень слева – разве этот день не обещает быть прекрасным?
Глава тридцать третья
Через восемь часов, на закате, я стою перед входом на кладбище и не могу понять, как же все это могло случиться. Холодок, пробегающий между лопаток, заставляет усомниться в правильности решения пройти через это в одиночку. Я машу рукой Люку, ждущему в машине, и он, выключив двигатель, мгновенно оказывается рядом.
Я хватаю его за руку, и это дает мне силы сделать первый шаг.
Лежащее передо мной место настолько живо воскрешает Страшное воспоминание, хранящееся в моих записях и в памяти, что мне почти больно смотреть перед собой.
Все‑таки правильно, что Люк отвез меня в дом престарелых под названием «Душистые сосны». Он прочитал обо всем этом прошлой ночью и по дороге сказал мне, что лучше всего будет встретиться с бабушкой лицом к лицу, а не по телефону. Утром, тайком выбравшись из моего дома, он распечатал карту проезда и купил нам еды в дорогу. Он даже успел съездить домой, принять душ и переодеться, чтобы родители не волновались.
Если бы я обладала способностью помнить далекое прошлое, то сказала бы, что эта двухчасовая поездка вдоль границы штата в пригород теперь кажется мне событием двухмесячной давности. Но я могу сказать только одно: мне не верится, что это случилось сегодня.
Во время поездки Люк в подробностях пересказал мне все смехо‑разбирающие, мурашки‑вызывающие и даже сердце‑замирающие эпизоды вчерашней ночи. Время от времени мне хотелось попросить его съехать на обочину, перепрыгнуть через разделяющую нас консоль и немедленно взять инициативу в свои руки.
Он рассказал мне обо мне: обо всех записях, которые прочитал, и о том, какой я бываю в жизни.
Люк рассказал мне о том, как мы познакомились в детстве, и о том, что уже тогда влюбился в меня.
Мы болтали, пили латте, поедали дорожные закуски, и всю дорогу я была спокойна, счастлива и любима.
Но дорога закончилась.
И мы приехали.
Увиденное в «Душистых соснах» оказалось довольно симпатичным: в точном соответствии с фотографиями в распечатке, которую я просмотрела утром вместе с пачкой других записей. Но увиденное в «Душистых соснах» ограничилось стойкой регистрации и сидевшей за ней толстой молодой сестрой, которая сначала сверилась с записями в компьютере, затем позвала на помощь старшую медсестру, а после отвела меня в сторонку и, обдавая луковым дыханием, шепотом сообщила, что Джо Лэйн прожила здесь долгие пять лет, пока не выбыла.
– И куда она переехала? – наивно спросила я, сразу не догадавшись, что это означает.
– Мне очень жаль, что приходится сообщать вам об этом, но Джо покинула нас прошлой зимой, – сообщила молоденькая сестра с хорошо отрепетированной печальной улыбкой, предназначенной для сообщения плохих новостей. – Она умерла, – просто добавила девушка, поймав мой бессмысленный взгляд.
И вот тогда я впервые почувствовала, что за мной закрывают дверцу кабинки американских горок, хотя я стояла в очереди на обыкновенную карусель. Вытянув из медсестры всю необходимую дополнительную информацию, Люк отвел мое оцепеневшее тело к машине и увез меня прочь из «Душистых сосен», не донимая разговорами, но и не позволяя забыть о своем присутствии.
– Мне так жаль, Лондон, – сказал он.
– Я ее не знала, – ответила я, пытаясь собраться с мыслями. Мили летели из‑под колес. Мы ехали обратно, и я возвращалась не только с пустыми руками, но и в полном смятении. Что теперь делать?
Сейчас все эти мысли проносятся у меня в голове со скоростью дорожной разметки, еще совсем недавно убегавшей под колеса нашего минивэна.
Как бабушка могла умереть? Ведь я видела ее в будущем! Или я ошиблась, приняв женщину с похорон за бабушку? Может быть, та женщина с брошкой была просто похожа на нее? Нужно еще раз посмотреть на фотографию. Может быть, придется показать ее маме. Вдруг у бабушки была сестра? Сестра‑близнец.
Я по очереди пропускаю эти мысли через детектор здравого смысла, и ни одна из них не выдерживает проверки. Все это чушь.
Мы с Люком идем по центральной аллее кладбища, и море могил молча расступается по обеим сторонам от нас. Наши ботинки хрустят по песку и гравию, а я изо всех сил стараюсь оставаться разумной и не воображать, как зомби выкапываются из могил, а бесплотные тени шепчут что‑то неразборчивое мне в уши.
Я не знаю, где находится то, что я разыскиваю, но инстинктивно нахожу знакомое: сарай для инвентаря, замаскированный под склеп.
Проследив за моим взглядом, Люк крепче сжимает мою руку.
– Здесь стоял тот тип с сигаретой? – спрашивает он. Этот простой вопрос почему‑то успокаивает меня. Дарит чувство родства. Прочитав всю мою жизнь, Люк не только понял меня, но разделил со мной мои воспоминания. В каком‑то смысле он практически заменил мне память.
– Да, – тихо отвечаю я, продолжая разглядывать сарай.
Я смотрю так пристально, что замечаю внутри движение, которое любой другой наблюдатель мог бы упустить в сумерках.
– Идем туда, – говорю я, увлекая Люка с главной аллеи на небольшую дорожку между могилами, ведущую прямо к сараю. Добравшись до места, я поднимаю руку, чтобы постучаться, но дверь распахивается сама собой.
– Добрый вечер, – говорит краснощекий круглолицый мужчина с бородой, как у Санта‑Клауса. Мне почему‑то кажется, что я его уже где‑то видела раньше. – Чем я могу вам помочь?
– Здравствуйте, – застенчиво начинаю я, пытаясь подобрать нужные слова. – Мы ищем могилу. То есть могилу моей бабушки. Я ее не знала, бабушку, поэтому нам нужно справиться в каком‑нибудь каталоге или справочнике.
– Каталог, говорите? Единственный каталог, который здесь есть, заперт у меня в черепушке, – отвечает мужчина и с добродушной улыбкой стучит себя указательным пальцем по виску. – Как звали твою бабушку? У меня память, что твой капкан – никогда не выпускает того, что туда угодило.
Я с улыбкой переглядываюсь с Люком, а потом снова поворачиваюсь к Санте.
– Джо Лэйн, – говорю я сторожу.
– Она умерла прошлой зимой, – прибавляет Люк.
Санта скребет в голове и тихо бормочет:
– Лэйн… Лэйн… хммм.
Я смотрю на него и тоже пытаюсь вспомнить. Может быть, он кажется мне знакомым только из‑за того, что похож на Санта‑Клауса? Ведь Санта – он и на кладбище Санта.
Мы с Люком снова переглядываемся, и когда я уже готова усомниться в разрекламированных достоинствах памяти Санты, морщинистое лицо сторожа озаряется улыбкой.
– Вспомнил! Тринадцатый ряд, место 247. Или 248? Идите за мной. – Сойдя на дорожку, он решительно шагает в сторону, противоположную той, откуда мы пришли. Мы с Люком идем за ним – все дальше и дальше от надежности главной аллеи, прямо в гущу смерти.
Хруп‑хруп‑хруп – хрустят по гравию дорожки рабочие ботинки Санты. Мы с Люком с опаской бредем за этим звуком, и по крайней мере один из нас всю дорогу всерьез размышляет над тем, может ли человек в здравом рассудке выбрать работу на кладбище. Тем временем Санта на ходу бормочет что‑то о похоронах Джо Лэйн:
– Прямо скажу, невеселая была церемония. Никого народу, только мужик один да священник. Бедная дамочка, совсем одна, никакой семьи не осталось.
Я ни в чем не виновата, но все равно готова провалиться сквозь землю от стыда.
Тем временем уже стемнело, и меня не на шутку пугает зловещий вид могил, мимо которых мы проходим. Из‑за низко нависших ветвей деревьев кажется, будто на кладбище царит ночь, хотя на самом деле сейчас не позже половины седьмого вечера.
Неожиданно Санта останавливается, и Люк предупредительно хватает меня за руку, чтобы я не врезалась старику в спину.
– Вот она, 237, – говорит Санта, указывая на простую прямоугольную гранитную плиту. Я не могу отделаться от мысли, что он стоит прямо на моей бабушке.
– Спасибо, – шепотом бормочу я, подходя ближе к камню.
– Да не за что, – отвечает Санта, поворачиваясь в ту сторону, откуда мы пришли. – Не торопитесь, я запру после того, как вы уйдете. Мне не к спеху.
Я слушаю удаляющийся хруст его шагов, а сама не могу отвести глаз от куска гранита, словно жду, что сейчас он раскроет уста и даст мне ответы на все вопросы.
Жена, мать, бабушка, друг
Джозефина Лондон Лэйн
10 июля 1936 – 10 декабря 2007
Слезы наворачиваются у меня на глаза, я плачу по женщине, которую не знала. Оказывается, меня назвали в честь нее. Люк обнимает меня за плечи и прижимает к своей груди.
– Как ты? – спрашивает он.
– Не знаю, – честно отвечаю я. У меня такое ощущение, будто я смотрю на происходящее со стороны, не переживая его.
Мы стоим в молчании до тех пор, пока я не чувствую, что готова уйти.
– Идем, – говорю я Люку.
Он молча ведет меня в ту сторону, откуда мы пришли – мимо могил, к сторожке смотрителя. По дороге мне невольно вспоминается мой Страх, картины наслаиваются друг на друга, и вот уже я вижу более молодого, красивого и какого‑то неуместного здесь смотрителя, который курит возле сторожки и неуклюже пытается утешить меня своей улыбкой. В моем воспоминании я вижу его как раз с того места, где мы сейчас идем. В моем воспоминании я стою чуть…
У меня обрывается сердце, и ноги примерзают к месту – я вижу зеленого каменного ангела, которому предстоит оплакать тот страшный будущий день.
Люк поворачивается ко мне и спрашивает, что случилось. Но вместо того чтобы ответить, я бросаюсь бежать, не успев даже сообразить, что делаю.
– Лондон! – кричит Люк у меня за спиной.
Я слышу, что он бежит за мной, и звук его тяжелых шагов немного успокаивает меня. По крайней мере, если я с разбегу врежусь в дерево или столкнусь с призраком, он сможет быстро отыскать мое тело.
Моя путеводная звезда затеряна в море могил, плачущий ангел возвышается над ее безмолвными соседями, неся свою бессонную стражу.
Когда я приближаюсь, бабочки, порхающие в моем желудке, начинают со страшной силой размножаться. Бока болят от быстрого бега, тошнота подкатывает к горлу. Не знаю, отчего меня мутит, от напряжения или от страха, но приходится несколько раз сглотнуть, чтобы сдержаться.
Вскоре я уже стою у подножия ангела. Не тратя времени даром, решительно поворачиваюсь в сторону, знакомую мне по Страшному воспоминанию.
Но вместо пустоты, которую я ожидала увидеть, вместо свободного участка, предназначенного для будущего маленького гроба, я вижу кое‑что иное.
Медленно, стараясь справиться с одышкой, я бреду туда, а мой мозг кипит, бурлит и клокочет, работая над загадкой, которую я не в силах решить до того, как дойду
Вот и ответ.
Я стою на том самом месте, которое столько раз являлось мне в Страшном воспоминании, только вместо свежевырытой ямы вижу перед собой изящное отполированное надгробие. Свет фонаря за чугунной оградой кладбища падает совсем близко, так что я могу без труда прочесть красиво выбитую надпись.
Я сглатываю желчь, и тут Люк оказывается рядом со мной. Вернее, я думаю, что это Люк, но не поворачиваюсь, чтобы убедиться.
– Я чуть не потерял тебя тут, – раздается рядом его чуть задыхающийся, знакомый голос.
А я смотрю на камень и уже не понимаю, дышу я или нет.
Я стою в оцепенении, не сводя глаз с букв. Боковым зрением я вижу, что Люк тоже читает надпись, а потом в недоумении переводит взгляд на виднеющуюся вдали будку смотрителя и на зеленого ангела слева.
– Постой, но ведь это… – Он осекается, проглотив вопрос, потому что до него тоже доходит. – Ой, – только и может выдавить мой парень, а потом берет меня за руку и смотрит вместе со мной.
Когда Санта подходит к нам и начинает ворчать, что мы носимся среди могил, тревожа покой усопших, я наконец узнаю его. Это он.
Теперь он старше, толще и оброс бородой, но если он перестанет ругаться и брюзжать, а сочувственно улыбнется нам, то станет похож на себя прежнего. Сейчас я вижу то, чего не видела раньше: это тот же сторож, только постаревший.
Мы с Люком нехотя соглашаемся покинуть кладбище, но перед уходом я бросаю последний, долгий, пристальный взгляд на надпись, навсегда перевернувшую всю мою жизнь.
Дорогой малыш
Джонас Дилаи Лэйн
7 ноября 1995 – 8 мая 1997
Эта надпись снова бьет меня под дых, как и в первый, и во второй, и в третий раз, когда я ее читаю.
Похороны были в прошлом.
В прошлом.
Но я их помню.
Сосредоточившись на вопросе «кто», я совсем упустила из виду загадку «когда».
Я бреду к воротам кладбища, и голова у меня кружится так, что ломит в висках. Когда мы садимся в минивэн, Люк включает печку, и мы потихоньку начинаем согреваться. Люк ведет машину к моему дому, а я сижу, совершенно пришибленная только что пережитым. Когда мы съезжаем с шоссе и сворачиваем налево, в мой район, Люк первым нарушает молчание.
– Ты должна поговорить со своей мамой, – говорит он.
Я смотрю на проплывающие мимо дома, которые помню по завтрашнему дню, и впервые не могу с уверенностью сказать, что не помню их по дню вчерашнему. Сегодняшнее открытие поставило под сомнение все законы моего мира. Привычное знание будущего вдруг оказалось иллюзией.
Когда Люк останавливается перед моим домом, на крыльце тут же вспыхивает свет. Я бросаю взгляд на часы на приборной доске и понимаю, что сейчас уже почти восемь вечера – довольно поздно, если учесть, что я уехала из дома в одиннадцать утра и с тех пор ни разу не позвонила.
– Твоя мама, наверное, беспокоится, – читает мои мысли Люк.
– Так ей и надо, – отвечаю я.
– Не будь такой жестокой.
– Постараюсь, – слабо улыбаюсь я, а потом выхожу из машины и шагаю к дому, чтобы посмотреть в лицо матери и узнать наконец всю правду о своей жизни.