– Кто такой Джонас? – снова спрашиваю я, уже догадываясь об ответе, но желая получить подтверждение.
Я вижу страх, изумление и боль в глазах своей матери. Мне хочется отвести взгляд.
Но я сдерживаюсь.
– Кто он был, мама? – в третий раз спрашиваю я. На этот раз немного мягче.
– Как ты узнала… – хрипло начинает она, а потом опускает взгляд на свои руки. Я не трогаюсь с места, давая ей понять, что вопрос «как» не имеет никакого значения.
Мама снова поднимает глаза, и, хотя она высоко держит голову, я вижу, что она сломлена.
– Джонас был твоим братом, – еле слышным шепотом отвечает она.
Я молчу, не в силах попросить ее продолжать, но она делает это сама.
– Он умер.
– Я знаю. Я была на кладбище. Видела его могилу.
– Но зачем… – начинает она и обрывает себя. – Это неважно.
– Я расскажу тебе, что привело меня туда, но только после того, как ты расскажешь мне все о моем брате. И скажешь, зачем все это время ты мне лгала о нем.
– Нет, Лондон, я тебе не лгала. Я просто скрывала от тебя эту грустную правду. Я думала…
– Что сможешь всю жизнь продержать меня в блаженном неведении?
– Что смогу спасти тебя от боли, – выдыхает мама и подносит ладонь к щеке, готовясь стереть подступающие слезы. Теперь я вижу, что разбередила старую рану. Очень глубокую и очень страшную. – Это случилось очень давно, с ним произошел несчастный случай, – начинает мама, время от времени поднимая глаза на меня, но в основном разглядывая узоры ковра, словно черпая в них силы. Твоего брата похитили. И убили.
– Но кто?
– Мы так этого и не узнали.
Мамины плечи содрогаются, и мы вдруг меняемся ролями, потому что я бросаюсь к дивану и крепко обнимаю ее. Она плачет у меня на плече по брату, которого я не помню.
Я хочу узнать больше, но понимаю, что сейчас это было бы жестоко по отношению к маме.
Немного успокоившись, она слегка отстраняется, положив руки мне на плечи.
– Лондон, ты должна понять, что я не пыталась тебя обмануть, – говорит мама, глядя мне в глаза. – Ты потеряла все воспоминания о прошлом, и для меня это было единственным светлым пятном в кромешной тьме. Я не хотела, чтобы ты пережила боль утраты. Я должна была защитить тебя от этого. И я делала это все эти годы.
Мне трудно с этим согласиться, но я все‑таки ее понимаю. Немножко.
Высвободившись из маминых объятий, я пересаживаюсь в мягкое кресло перед телевизором. Устраиваюсь поудобнее, подобрав под себя ноги, хотя на мне до сих пор ботинки, в которых я была на кладбище.
Может быть, частички моего брата Джонаса сейчас пачкают клетчатую обивку кресла.
Какая чушь лезет мне в голову. Надеюсь, это все из‑за головокружения.
Из своих записок я знаю, что у мамы есть от меня секреты, но ведь и у меня есть от нее тайны. Но сейчас пришло время откровенности.
Пришло время попросить помощи.
– Мам?
– Да, милая?
– Я хочу узнать все о Джонасе. Я знаю, что для тебя это очень тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все. Это важно.
Я хватаю себя за носки ботинок и теснее подтягиваю под себя ступни. Теперь я человек‑крендель в уютном кресле.
– Я понимаю, Лондон. Я знаю, что ты пытаешься понять свою жизнь.
Я глубоко вздыхаю и смотрю в темные мамины глаза. Впервые в жизни я понимаю, откуда берется та неуловимая грусть, которой пронизано все в этом доме, даже в счастливые дни.
– Мам, дело не только в том, что я хочу понять. Мне кажется, я должна о нем узнать. Я думаю, это может мне помочь.
– Каким образом? – растерянно спрашивает мама.
Наступает время поделиться с ней всем, что я знаю из своих записей, всем, что я столько времени скрываю от единственного человека на свете, которому мне давным‑давно следовало открыться.
– Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всем, потому что это может помочь мне вспомнить прошлое, – говорю я. – Мне так кажется.
Мама вздыхает и устало трет глаза.
– Лондон, ты просто не представляешь, у скольких докторов мы с тобой перебывали, и каждый из них пытался каким‑то образом разбудить твою память. Однажды я даже водила тебя к гипнотизеру. Почему ты думаешь, что рассказ о смерти твоего брата может что‑то изменить, тем более сейчас?
Ну вот он и наступил, момент истины. Я зачем‑то смотрю на настенные часы. Ерзаю в кресле, еще туже сворачиваясь в клубок. Делаю глубокий вдох и наконец говорю маме то, что она должна услышать:
– Мам, я помню похороны Джонаса.
Глава тридцать пятая
Весна
Это во всех отношениях прекрасное утро.
Завтра понедельник, значит, сегодня выходной.
Я сижу на вращающемся кресле за стеклянным столом в нашем дворике и пью латте, который у моей мамы получается лучше, чем в кафе. Солнце светит на другой стороне дома, поэтому я сижу в теньке, и легкий ветерок перебирает мои растрепанные волосы.
Я все еще в пижаме. На мне уютная мягкая футболка, просторные штаны на завязках и пушистые тапочки, которые никогда не сваливаются с ног.
Я только что съела отлично подрумяненный рогалик с мягким сыром.
Птицы весело чирикают у меня над головой, а я читаю огромную пачку записей о мегачудесном парне по имени Люк, с которым я, оказывается, встречаюсь уже целых полгода. В такое чудесное утро совершенно не хочется зацикливаться на том, что я абсолютно не помню никакого Люка.
Я вздыхаю, как Белоснежка перед яблоком, и достаю письмо, найденное сегодня утром на ночном столике. Оно такое грязное, мятое и захватанное, что страшно представить, сколько раз я читала его по утрам.
Снова вздохнув, я отбрасываю с лица волосы, отпиваю глоток латте, сваренного по стандартам лучшей кофейни в городе, и читаю.
Слезы капают на лежащую передо мной бумагу, по мере того как написанные от руки слова медленно заполняют зияющие пробелы в моем прошлом.
Мне хочется бросить камнем в птиц.
Мне хочется забраться обратно в постель.
Но я продолжаю читать.
Возможно, проснувшись, ты сразу подумаешь о Страшном воспоминании. Так вот, это похороны… то есть это были похороны твоего брата Джонаса. И это твое единственное воспоминание о прошлом. Мама скрывала это от тебя, но не злись на нее. Она пыталась защитить тебя. Она боялась, что этот кошмар еще больше усугубит твои проблемы с памятью.
Мамы не было там, когда это случилось. Вы с Джонасом были с отцом. Тебе было пять, а ему два. Отец взял вас с собой в гастроном и на минуту оставил в машине, чтобы сходить за тележкой. Он только дошел до конца парковки и вернулся обратно. Когда он пришел, Джонаса в машине уже не было. Ты кричала про какой‑то минивэн и показывала на машину, выезжающую с парковки, поэтому твой отец влез за руль и погнался за похитителем. Что еще ему оставалось делать? Но через несколько кварталов минивэн проскочил на светофор, а перед машиной твоего отца включился красный. Тогда отец решил стрелять по похитителям. Произошел несчастный случай. Ты была ранена и попала в больницу. Ты впала в кому. А на рассвете, в 4:33 утра, ты умерла. Тебя вернули к жизни, но мама уверена, что твоя память не случайно перегружается именно в это время. С тех пор у тебя исчезли все обычные воспоминания. Ты ничего не помнила о произошедшем. Ты не помнила Джонаса.
Мама выгнала отца. Она обвинила его в исчезновении Джонаса и в том, что он едва не убил тебя. Наверное, он и сам готов был убить себя за все это. Я спросила ее про открытки из манильского конверта, который лежит в ящике стола. Этот конверт я нашла в маминой комнате прошлой зимой. Она разозлилась на меня за этот обыск. Но потом сказала, что папа трижды пытался вернуться, но она каждый раз выставляла его вон. Она сказала, что в то время очень ожесточилась.
Сейчас злость ушла, осталась только горечь. Она очень грустная. Я все время думаю, смогут ли они с папой снова… поговорить. И мне тоже нужно поговорить с отцом обо всем этом. Ведь он был там. Два года спустя в горах к западу от города полиция нашла останки Джонаса и его одежду. Тогда его и похоронили. Это и были те похороны, которые ты помнишь.
Сохрани это письмо и каждый вечер клади его себе на ночной столик. Да, тебе будет очень тяжело читать его снова и снова, но это твой долг перед Джонасом. Он был твоим братом, и ты обязана его помнить.
Глава тридцать шестая
– Когда‑нибудь будет легче? – спрашиваю я маму, прежде чем открыть дверь «приуса». Мы стоим перед школой. Глаза у меня даже сейчас красные и опухшие от слез.
– Не знаю, Лондон, – тихо говорит мама, накрывая ладонью мою руку. – Для меня со временем боль притупилась. Не знаю, как будет у тебя. Ты ведь каждое утро узнаешь это заново.
Я вижу боль в ее глазах, но ничего не отвечаю. Мама смотрит на меня так, словно хочет что‑то сказать, словно борется с собой. Ну что ж, первым ходит тот, кому есть что сказать.
– Дорогая, я думаю, тебе нужно избавиться от этого письма, – осторожно говорит мама.
– Нет.
– Подумай хорошенько, Лондон. Джонас не хотел бы, чтобы ты так убивалась каждое утро. Он не хотел бы, чтобы ты каждый день оплакивала его.
– Откуда ты знаешь? Он был совсем малыш!
– Счастливый малыш! Малыш, который постоянно хохотал и заставлял тебя смеяться вместе с ним. Он обожал тебя, Лондон. И я знаю, что маленький Джонас не хотел бы, чтобы его сестра была так несчастна.
Я отстегиваю ремень безопасности и приоткрываю дверь, приготовившись выйти.
– Понимаешь, я чувствую, что это мой долг перед Джонасом, – еле слышно говорю я. – И я обязана его помнить. – Я цитирую по памяти слова, которые впервые прочитала сегодня утром, но они полностью созвучны с моими чувствами.
Мама глубоко вздыхает. Сзади нам сигналит какая‑то машина, и я понимаю, что нужно скорее выходить. Я знаю, что мне предстоит пережить очередной обычный школьный день.
Мама недовольно косится на нетерпеливого водителя сзади, потом смотрит на меня. Ее ладонь все еще лежит на моей руке.
– Почему, Лондон? – глухо спрашивает она. – Почему ты должна ему это?
Я вырываю свою руку, убираю ремень и широко распахиваю дверь машины. Ставлю одну ногу на тротуар, хватаю свою школьную сумку и отвечаю маме:
– Не знаю. Просто должна, и все.
– Мисс Лэйн? Хм, мисс Лэйн? Лондон Лэйн, вы с нами?
Я поднимаю глаза и вижу, что два ряда моих одноклассников и слегка раздраженный мистер Хоффман вопросительно смотрят на меня.
Да, я пропустила вопрос мимо ушей, но быстрый взгляд на доску позволяет догадаться, о чем меня спросили.
– Производная от F, – лепечу я, всей душой радуясь тому, что смогла запомнить хотя бы некоторые доброкачественные фрагменты сегодняшней летописи, а не одни только злокачественные, которые убивают меня с самого утра.
– Очень хорошо, мисс Лэйн. Можете снова выпасть из зоны доступа, – говорит мистер Хоффман и подмигивает, изо всех сил стараясь выглядеть крутым и современным.
Бедный мистер Хоффман.
Ему этого не дано.
Сидящая передо мной девушка с мелкими, как у пуделя, кудряшками так сильно откидывается назад на своем допотопном скрипучем стуле, что ее чудесные локоны падают на страницы моей открытой тетради. Строго говоря, ее кучерявые космы ничего не закрывают, поскольку я все равно ничего не записывала. Открытая тетрадь и лежащий возле нее механический карандаш являются чистой воды бутафорией, как и рюкзак, забитый в ячейку под столом, да и все лежащие в нем учебники, если уж на то пошло.
Но я все равно смахиваю чужие локоны со своей тетради, и кудрявая девушка, словно только того и ждала, резко обернувшись, пронзает меня злым взглядом.
– Прекрати трогать мои волосы, чокнутая, – цедит она, прежде чем вернуть стул в нормальное положение. Но тут резко звенит звонок, и тучная Пуделиха, вздрогнув от неожиданности, слетает со своего места.
Сразу несколько учеников вопросительно поворачиваются в ее сторону, а когда Пуделиха кое‑как встает и собирается уходить, я вижу, что она вся красная. Наверное, ей стыдно за то, что она человек.
Я не могу удержаться от улыбки.
– Спрячь свою усмешечку, Лэйн, – шипит она, проходя мимо меня, и я подчиняюсь, потому что, по‑моему, она все‑таки выиграла.
Я собираю свои вещи, подхожу к входу и вливаюсь в толпу учеников, переходящих из класса в класс.
Когда я наконец добираюсь до своего шкафчика, то вижу стоящую напротив Джейми. Я открываю металлическую дверцу так, чтобы видеть ее отражение в зеркале.
Джейми перебирает учебники, вытаскивает несколько штук, потом швыряет свою сумку на пол и хватает с верхней полки блеск для губ. Тщательно намазав губы, она снова берет сумку, вешает ее на плечо и с грохотом захлопывает дверцу шкафа.
Потом поворачивается в мою сторону и замирает. Но когда я думаю, что она сейчас подойдет и заговорит со мной, Джейми поворачивается на каблуках и уходит прочь по коридору. После ее ухода я с шумом захлопываю свой шкаф и плетусь на испанский, держась в двадцати шагах от Джейми, хотя мне больше всего хочется идти с ней под руку и болтать обо всем на свете. Мы с ней всегда так делали, и мне страшно этого не хватает.
Джейми подозрительно разглядывает меня через наши сдвинутые парты. Мы должны работать в паре, составляя произвольную программу двухнедельного путешествия по Мексике. Работа сложная, и в обычное время я бы погрузилась в нее с головой.
Позднее, в будущем, я полюблю путешествовать. Но сегодня мне откровенно скучно.
– Что? – злобно шиплю я. Сейчас мне не до игры в гляделки.
– Ничего, – тушуется Джейми, слегка ошарашенная моей резкостью.
Я придвигаю к себе справочник для самостоятельных путешествий по Мексике и наугад открываю его на разделе, посвященном Исла де Мухерес. Меня вдруг разбирает смех. Дело в том, что в дальних слоях моей памяти хранится воспоминание об этом острове – я там была. Причем с Джейми. Повзрослевшей, чуть поблекшей, но все той же роскошной Джейми.
Перелистав список отелей, я натыкаюсь на фотографию, вызывающую новый приступ дежавю. Отель на уединенном острове, окруженном синим‑пресиним, прозрачным‑препрозрачным сказочным океаном.
Цвет этого океана похож на глаза Люка, взгляд которых я поймала сегодня утром в школьном коридоре.
Я не могу сдержать улыбку.
– Что смешного? – ядовито цедит Джейми.
– Ничего, просто отель понравился, – отвечаю я, разворачивая к ней книгу, чтобы она могла рассмотреть картинку.
Как знать, может быть, именно сейчас я закладываю в свое подсознание идею будущего отдыха на краю света вдвоем с Джейми? Хотелось бы верить, что, когда мы с Джейми будем планировать это путешествие, какая‑то частица меня припомнит сегодняшний урок испанского…
– Ничего так, – пожимает плечами Джейми, разглядывая фотографию роскошного отеля. – Я видала и получше.
Я забираю у нее книгу и начинаю работать над заданием. Несколько секунд Джейми сидит молча, потом неожиданно спрашивает:
– Ты в порядке?
Я поднимаю на нее глаза.
– Конечно, а что?
– У тебя такой вид, будто ты плакала, – шепчет она, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. Мне приятно, что она даже сейчас заботится обо мне и не хочет ставить в неловкое положение.
– Да, – говорю я, пожимая плечами. – Так, кое‑какие неприятности.
– Понятно, – бормочет Джейми, глядя на свои колени. На какую‑то долю секунды мне кажется, будто память меня подвела, и нам не придется ждать еще несколько недель до окончательного примирения. Но сочувствие Джейми испаряется так же быстро, как появилось.
– Урок скоро закончится. Дай сюда задание, я все сделаю, – бурчит она, вырывая у меня путеводитель. Склонив голову, Джейми начинает лихорадочно работать над составлением вымышленного маршрута путешествия, не догадываясь о том, что однажды осуществит его в реальности – вместе со мной.
А я смотрю, как моя лучшая подруга работает над нашим совместным заданием, и чувствую необъяснимое воодушевление. Я знаю: Джейми хочет спросить меня о том, что случилось. Знаю, что она переживает из‑за моих заплаканных глаз. Знаю, что она скучает по мне.
И это знание дает мне уверенность.
Я верну дружбу Джейми.
Но сначала я угроблю ее роман.
Глава тридцать седьмая
– Куда мы едем? – снова спрашивает Люк, когда солнце перебирается на другую часть неба.
– Сейчас вперед, – командую я. – На светофоре налево.
Люк в точности выполняет мои инструкции, а потом еще раз повторяет свой вопрос.
– Нет, серьезно. Я думал, ты хочешь просто немного погулять после школы, а не устраивать полицейскую слежку.
– Ха‑ха‑ха, – отвечаю я и показываю рукой: – Сейчас направо, а потом сбавь скорость. Мне нужно взглянуть на номер дома.
У меня на бумажке написано: 1553, Маунтин‑стрит. Просто поразительно, сколько полезной информации можно найти в обыкновенной телефонной книге!
– Это здесь, – бросаю я, инстинктивно втягивая голову в плечи. – Белый дом справа. С черными жалюзи. Проезжай мимо и остановись чуть дальше по улице.
Люк сокрушенно качает головой, но подчиняется. Он подъезжает к обочине и переключается на режим парковки. Я убавляю громкость у радио, хотя его и так едва слышно. Потом выключаю совсем.
– Не сходи с ума, – хихикает Люк. – Такой звук можно услышать только при наличии бионических ушей!
– Тише! – шикаю я, выворачивая шею в попытке посмотреть на оставшийся сзади дом.
– Попробуй так, – говорит Люк, опуская козырек со стороны пассажирского сиденья и открывая зеркало. Я наклоняю козырек так, чтобы видеть дом, не прибегая к акробатике.
– Спасибо, – шепчу я Люку.
– На здоровье, – отвечает он, с любопытством глядя на меня. – И что теперь? Чем мы тут занимаемся?
– Следим за домом, – отвечаю я.
– Зачем? Кого мы выслеживаем?
– Посланца.
– Посланца, – бесстрастно повторяет Люк, а потом откидывается на спинку своего кресла и смотрит в окно.
Какая‑то машина останавливается через два дома от нас, и из нее выходит женщина с полными руками сумок и пакетов. Она хочет войти в дом, но ей мешает ветер. Он закрывает женщине лицо ее же собственными волосами, он яростно отпихивает ее прочь, когда она пытается добраться до укрытия.
Никогда в будущей жизни я не буду скучать по ветру.
Осенью, зимой, весной и летом он только и делает, что дует, дует и дует.
– Понимаешь, я хочу выяснить, кому миссис Райе дает частные уроки, – говорю я Люку.
– Что? Откуда ты знаешь, что она репетитор? – переспрашивает он.
Я устало приподнимаю брови и поясняю:
– Оттуда, что я это помню. Джесси Хэнсон скажет мне в будущем году, что миссис Райе как репетитор в сто раз лучше, чем мистер Хановер как учитель.
– А кто такая Джесси Хэнсон? – интересуется Люк, пропустив мимо ушей всю важную информацию.
– Просто одна девочка из моего математического класса в будущем году, – раздраженно отвечаю я. – Она будет сидеть рядом со мной. И еще она большая болтушка.
– Постой, значит, ты хочешь выяснить, кому дает уроки миссис Райе, и рассказать этому кому‑то о делишках ее мужа? – спрашивает Люк, наконец‑то ухватив суть дела.
Я с улыбкой киваю.
– Но разве этот кто‑то не скажет миссис Райе, кто открыл ему глаза? – теряется Люк.
– Нет, если я не буду дурой, – огрызаюсь я.
– Понятно, – задумчиво тянет Люк, но я не уверена, что он говорит правду. Он вздыхает и барабанит пальцами по рулю как человек, которому очень скучно.
В доме Райсов все остается по‑прежнему, и с каждой секундой моя уверенность в успехе сегодняшней миссии становится все меньше.
Громко вздохнув, я решаю сменить тему.
– Слушай, что ты думаешь о гипнозе? – спрашиваю я.
– Честно говоря, ничего, – отвечает Люк, глядя на меня своими ласковыми голубыми глазами.
– А ты попробуй подумать, хотя бы на минутку. Как ты думаешь, гипноз мог бы помочь мне вспомнить больше?
– Больше о чем? О прошлом или о будущем?
– И о том, и о другом, – отвечаю я, хотя это не совсем правда. Вспоминать будущее для меня привычно и естественно. Ничего особенного. Но единственное воспоминание о прошлом торчит в моем мозгу, как гвоздь. Оно словно чужое.
– Может быть, гипноз поможет вытащить твои воспоминания обо мне? – спрашивает Люк, снова глядя на улицу.
– Может быть, – вздыхаю я, переводя взгляд на дом. – Разве тебе не хочется встречаться с девушкой, которая вспоминает тебя каждое утро?
– Конечно, хочется, – отвечает Люк. – Слушай, я тебе еще не надоел?
– Ни капельки, – твердо отвечаю я. – Ну, что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что это тебе решать, – говорит Люк. Этот безразличный ответ выводит меня из себя. Я поворачиваюсь, гневно смотрю на Люка, а потом снова упираю взгляд в зеркало.
Там все по‑прежнему.
– Понимаешь, во всем, что касается твоего сознания, я заранее согласен с любыми твоими желаниями, – говорит Люк, когда я снова поворачиваюсь к нему и наши взгляды встречаются. – Но для меня это неважно, я все равно тебя люблю.
Целый водоворот чувств просыпается у меня в груди: счастье и печаль, вина и любовь, уважение и смущение, горечь и ясность – все вместе и все одновременно.
Может быть, мое сердце работает лучше, чем мозг? Может быть, именно поэтому я сейчас сижу в машине с Люком, которого, строго говоря, впервые увидела сегодня утром в школьном вестибюле?
Но тут что‑то привлекает мое внимание, и все волшебство исчезает. Белая машина на полной скорости проносится мимо нас, и я успеваю только подумать, что за рулем наверняка сидит подросток, который, в отличие от меня, не может предвидеть грядущих опасностей столь безрассудного вождения.
Не сбавляя скорость, машина вылетает на дорожку перед белым домом с черными жалюзи. 1553, Маунтин‑стрит.
Посланец прибыл.
Я нетерпеливо жду, когда темный силуэт за боковым стеклом выключит двигатель, соберет свои пожитки и откроет дверь. Забыв о зеркале, я оборачиваюсь, чтобы лучше видеть, и первым делом замечаю длинные светлые волосы, выплеснувшиеся из распахнутой двери машины.
Я вглядываюсь – и тихо вздыхаю.
Согласно моему блестящему плану, мне нужно было всего лишь небрежно намекнуть Посланцу о том, где и когда можно застать с поличным Джейми и мистера Райса, после чего оставалось только ждать, когда поднявшаяся волна накроет их обоих и разбросает в разные стороны.
Но как этого добиться, если в роли Посланца выступает Карли Линч?
– Что собираешься делать? – спрашивает Люк час спустя, в сотый раз подбрасывая в воздух маленькую декоративную подушку. Мне хочется вырвать у него эту подушку и вышвырнуть ее в окно.
– Не знаю, – отвечаю я, вспоминая многочисленные случаи, когда Карли откровенно демонстрировала свое отношение ко мне, варьирующееся от хмурого безразличия до показательных процессов, в ходе которых она удостаивала публичной критики мою одежду, походку, внешний вид и состояние рассудка.
– А ты не можешь вспомнить, что сделала в будущем, и сделать то же самое сейчас? – спрашивает Люк, продолжая подбрасывать эту дурацкую подушку.
– Люк! – ору я. – Неужели ты думаешь, что я сейчас сходила бы с ума, если бы помнила, как решить эту проблему? По моим воспоминаниям, Джейми и мистер Райе расстанутся гораздо позже и при совершенно ужасных обстоятельствах. Я из кожи вон лезу, чтобы как‑нибудь это изменить, но действовать приходится наугад. Неужели это не понятно? И вообще, может быть, ты постарался бы хоть немного мне помочь, вместо того чтобы играть с подушкой?
Как раз в этот момент подушка в тысячный раз приземляется в руки Люка, но вместо того, чтобы снова запустить ее в потолок, он молча откладывает летательный снаряд в сторону.
– Извини, – говорит он, садясь и глядя на меня. – Иди сюда.
– Не хочу, – огрызаюсь я, как капризный ребенок. Но прекрасные глаза Люка и его коварная улыбка быстро заставляют растаять лед, и вскоре я уже растягиваюсь рядом с ним на постели, и мы вместе начинаем перебирать различные способы погубить незаконный и незаконченный роман Джейми.
Мы все еще валяемся на постели, когда в 9:45 моя мама стучит в дверь и входит в комнату. Она сегодня поздно вернулась с работы, а я, честно признаться, совершенно забыла о ней. Я забыла об ужине, о времени и вообще обо всем на свете.
– О, Люк! – говорит мама, увидев моего парня, развалившегося на покрывале.
– Мы составляем план, – поясняю я в ответ на мамин вопросительный взгляд. Нет, я понимаю, что это так себе объяснение, но другого у меня нет.
– Это замечательно, но почему бы вам не продолжить его составление завтра? Уже поздно, – говорит мама.
– Сколько времени? – спрашивает Люк, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на часы, стоящие на моем ночном столике.
– Почти десять!
Люк как ошпаренный спрыгивает с моей кровати и начинает одеваться.
– Мне пора бежать, – торопливо говорит он. – Родители, наверное, уже волнуются.
Нашарив ногами свои ботинки, Люк встает, потом наклоняется и целует меня в губы – прямо на глазах у моей мамы.
Это сильно.
Он натягивает куртку, машет нам с мамой на прощание и выбегает из моей комнаты. Я слышу, как он проносится по лестнице, выскакивает из дома и с грохотом захлопывает за собой дверь.
– Извини, – говорю я маме, когда мы остаемся одни. – Я даже не думала, что сейчас так поздно.
– Все нормально, милая, – говорит она, гладя меня по голове. – Люк хороший мальчик.
Мне кажется, будто я слышу нотку ревности в ее голосе, но, возможно, это не так.
– Да, и он мне очень нравится, – отвечаю я. – Кажется, я его люблю.
Я готова к тому, что мама сейчас прочитает мне нотацию о первой любви, целомудрии и прочее‑прочее, от чего нам обеим будет стыдно, но она этого не делает. К моему удивлению, она просто говорит:
– Я знаю.
Она обнимает меня и уходит, а я остаюсь одна в комнате, переполненная счастьем этого дня, и сожалею только о том, что не смогу сохранить его навсегда.
Поэтому помимо письма одному человеку я пишу еще одно, самой себе, и только потом отпускаю этот чудесный день в небытие.
Глава тридцать восьмая
Алекс Морган никак не хочет отойти от своего шкафчика.
Передо мной стоит простая задача: просунуть запечатанный конверт через вентиляционную решетку в дверце шкафчика Алекс, оставшись при этом незамеченной.
Я не знаю, что написано в запечатанном письме, и, честно сказать, не очень‑то стремлюсь узнать.
Вчерашняя я составила некий план. Коварный, таинственный план, о подробностях которого не упомянуто даже в сегодняшней записке. Кто я такая, чтобы вдаваться в детали, рискуя испортить все дело?
За последние две минуты Алекс Морган уже трижды накрасила губы блеском – можете поверить мне на слово, впервые в жизни я не преувеличиваю. Появляется Люк, который хочет, чтобы мы поскорее шли обедать. Я поражаю его до глубины души, размазывая по губам старый, давно высохший, блеск, случайно завалявшийся в недрах моего шкафчика.
Толпа в коридоре редеет, но Алекс Морган продолжает любоваться своим отражением. Наконец какая‑то чирлидерша окликает ее, и через несколько минут мы с Люком остаемся почти одни в коридоре.
– Стой на шухере, – приказываю я, и Люк давится смехом. Я щипаю его за руку, а потом иду к шкафчику Алекс Морган, с опаской поглядывая по сторонам.
Вытаскиваю конверт из заднего кармана джинсов, легко просовываю его сквозь решетку и слышу, как он с шелестом падает внутрь.
Фуф, надеюсь, этой искры будет достаточно, чтобы возжечь пламя, которое спалит интрижку мистера Райса с моей лучшей подругой Джейми! Я с облегчением подбегаю к Люку, и мы уходим, взявшись за руки.
– Слушай, а почему я не стала ничего предпринимать, а просто подбросила анонимное письмо Алекс Морган? – спрашиваю я, когда мы идем через парковку.
Как ни странно, на улице почти нет ветра, и это почему‑то меня беспокоит. Как‑то слишком спокойно. Будь я гадалкой, то непременно сказала бы, что это не к добру.
– Да ты просто обленилась, – отвечает Люк, улыбаясь мне на ослепительном солнце теплого весеннего дня. Мы смеемся, и я на время забываю все свои тревоги, потому что не могу думать ни о чем, кроме Люка.
Люк так обрадовался отсутствию ветра, что решил устроить пикник. Я покладисто согласилась, потому что, по большому счету, мне все равно. Быть рядом с ним где угодно все равно лучше, чем остаться одной… и думать.
Я жду в минивэне на парковке у гастронома, пока Люк покупает все необходимое.
Что же он там так долго?
Жарко.
Весеннее солнце печет через ветровое стекло, жара и неподвижность, вступив в преступный сговор, замедляют мое дыхание, расслабляют все мышцы и затуманивают взор.
Я невидящими глазами смотрю, как нечто юное и расплывчатое входит в магазин со свертком в руках, а потом выходит обратно. Вижу, как размытое облако в униформе вихрем влетает внутрь, очевидно опаздывая на свою смену.
Мои мысли лениво переползают к весеннему балу. Сегодня в школе повсюду расклеены ярко‑зеленые афиши, извещающие о том, что в выходные будут танцы. Люк пока не приглашал меня, но я уверена, что еще пригласит.
Отбросив эти мысли, я снова обращаю свое рассеянное внимание к наблюдению за людьми. Вот высокий сгусток тумана неспешно вплывает внутрь. Через несколько минут два маленьких облачка, разбросав руки в стороны, беспечно несутся к входу в магазин, по пути гоняясь друг за другом.
Я сокрушенно качаю отяжелевшей головой, тревожась за детей, оставленных без присмотра.
Появившееся в окне лицо резко возвращает меня к действительности.
Через минуту я пойму, что эта женщина, скорее всего, мать двух разбушевавшихся мальчишек. Через минуту я обращу внимание на то, что ее минивэн, стоящий на соседнем месте, практически идентичен машине Люка, и соображу, что она «просто рассматривала новую модель», как она сама прокричит на бегу, бросаясь догонять своих сорванцов. Через минуту мое сердце успокоится и перестанет частить.
Но сейчас я оцепенела. Меня до смерти напугало большое лицо, зажатое между сложенными ковшиком ладонями, и пристальный взгляд, пытающийся разглядеть внутренность машины сквозь тонированные стекла. Я машинально блокирую двери, безотчетно отшатываюсь подальше от двери, чтобы незнакомка не могла схватить меня.
Незнакомка?
Схватить?
Меня?
В первый момент я думаю, что схожу с ума.
Но потом в голове у меня что‑то щелкает, и я понимаю, что это не так.
Я смотрю, как женщина отходит от машины и бросается догонять своих мальчиков, но не вижу ее. Должно быть, мои глаза и мозг продолжают функционировать сами по себе, потому что я бесстрастно отмечаю, как женщина и Люк проходят мимо друг друга и как он с улыбкой приближается к минивэну, помахивая на ходу полным пакетом из магазина.
Но я его не вижу. Я не вижу Люка – я вижу только свое воспоминание.
– Отвези меня домой, – тихо приказываю я, прежде чем он успевает сесть за руль.
Люк пытается возразить, но потом подчиняется. Еще через какое‑то время я захлопываю дверь машины и, не отвечая на его «увидимся позже», бегу в свой дом, прочь от его обиженного взгляда, твердя себе, что это пустяки.
Растерянность Люка и его детские обиды – все это просто ерунда по сравнению с тем, что ждет нас впереди.
А впереди нас ждет то, к чему я совершенно не готова.
Поэтому я кидаю на пол свой рюкзак и звоню маме.
Глава тридцать девятая
– Ты здорова? – спрашивает мама, бросаясь ко мне. Она подбегает к креслу, где я сижу, сжавшись в комок под одеялом, пытаясь отгородиться от внешнего мира, и машинально дотрагивается до моего лба тыльной стороной ладони.
– У меня нет температуры, – шиплю я, сбрасывая ее руку. – Я абсолютно здорова, просто мне нужна твоя помощь.
Мама делает шаг назад, теперь она возвышается надо мной, в своем деловом костюме и на каблуках, воинственно уперев руки в бока.
– Ты прогуляла школу, оставила мне пять голосовых сообщений и три эсэмэски, вытащила меня с показа, и все это потому, что тебе нужна помощь? Неужели это не могло подождать до вечера?
Теперь она раздражена, но я‑то знаю, что очень скоро ей предстоит испытать совершенно другие чувства.
– Нам нужно идти в полицию, – спокойно говорю я, только голос у меня звучит немного глухо из‑за шерстяного одеяла, подтянутого к самому рту. Я отбрасываю его прочь и сажусь.
– Ради всего святого, зачем нам…
– Я знаю, кто это сделал. Знаю, кто похитил Джонаса. Я их вспомнила.
Неудивительно, что мамино лицо искажается от ужаса и изумления.
– Их?
– Да, их. Мужчину и женщину. Я их и сейчас вижу. Я могу помочь полиции разыскать их.
– Успокойся, милая, – говорит мама, опускаясь на диван справа от меня. – Расскажи мне, что случилось.
– Я точно не знаю, – начинаю я. – Мы с Люком поехали в магазин, чтобы купить еды на обед, я сидела в машине, а какая‑то женщина заглянула в окно минивэна, и ее лицо вдруг превратилось в другое лицо, из воспоминания. Я вспомнила женщину, которую видела в тот день.
– Расскажи мне все, что помнишь, – шепчет мама, подавшись вперед и прижимая ладони ко рту.
– Это была женщина, она заглянула в окно с моей стороны. Она показалась мне очень милой. Она улыбнулась и помахала рукой, как будто знала меня. Папа только что отошел за тележкой, и я знала, что он сейчас вернется. Я чувствовала себя в полной безопасности. Женщина жестом попросила меня открыть… – Голос у меня обрывается, и слезы градом льются из глаз.
Это я во всем виновата.
– Все нормально, детка, – шепчет мама, глядя меня по волосам. – Ты не сделала ничего плохого;
– Нет, сделала! – рыдаю я. – Я разблокировала двери! Не успела я это сделать, как какой‑то мужчина, которого я не заметила раньше, распахнул дверь с другой стороны и схватил Джонаса. Я закричала, но они уже убежали, сели в свой минивэн и отъехали.
Воспоминание всей тяжестью падает мне на плечи, и этот многотонный вес заставляет меня снова сжаться в комок. Я натягиваю на лицо одеяло и плачу до тех пор, пока у меня не кончаются слезы.
– Ш‑шш, – снова и снова приговаривает мама. Я не знаю, сможет ли она любить меня теперь, узнав, что это я погубила Джонаса.
А потом я вдруг вспоминаю все остальное.
Я погубила не только Джонаса.
Но и Люка.
И тогда, так тихо, что маме приходится наклоняться, чтобы расслышать, я рассказываю ей о том, что случится в будущем из‑за того, что я сегодня вспомнила лица похитителей.
О том, как из‑за меня погибнет Люк.
Я говорю маме, что это случится примерно через пять или шесть лет, судя по моему отражению в зеркале заднего вида в незнакомом автомобиле, на улице незнакомого мне города. Люк будет со мной.
Я сжимаю в руке мятый клочок бумаги с нацарапанным на нем адресом. Мы ждем, когда кто‑то появится. Нам обоим любопытно. Мы хотим убедиться, а потом сообщить в полицию.
Мужчина выходит из богатого дома, сложенного из красновато‑коричневого песчаника. Мы следуем за ним.
На мужчине хороший костюм, поддельные модельные туфли и яркая куртка, он нисколько не похож на убийцу детей, но я знаю правду.
Мужчина сворачивает с булыжной мостовой в переулок, потом ныряет на узкую улочку. Мы беспечно идем за ним и приходим в себя только тогда, когда шумный город, только что казавшийся таким безопасным, вдруг исчезает. Мы поворачиваем назад, но уже поздно.
Мужчина нас заметил.
Он знает, что мы здесь.
– Че надо? – орет он. Кажется, он пьян или под кайфом. Во всяком случае, он нетвердо стоит на ногах.
В первые секунды мы молчим. А потом я веду себя как последняя идиотка из фильма ужасов: слова сами собой вылетают у меня изо рта, вопреки паническому желанию загнать их обратно.
– Ты украл моего брата! – с напускной уверенностью кричу я.
– Лондон! – хрипло шепчет Люк, сжимая мою руку. Люк умнее меня, он сразу понимает, что я натворила.
– Значит, вот ты как думаешь, да? – переспрашивает мужчина, делая шаг в нашу сторону, отчего меня пронзает ужас.
Где же люди?
Теперь я каждой клеточкой своег