Год 1952
Итак, один год торпедной жизни прошел. Лишний раз я убедился, что общественной деятельностью мне не то что неинтересно заниматься, но даже противно.
Меня привлекала чисто инженерная деятельность.
Комсомольская же работа закончилась 21.10.52 года “строгачом” за “развал комсомольской работы” с занесением в личное дело и,похоже, что еще чуть-чуть и меня бы выгнали из комсомола. То же получил и М. Балуев.
Именно в этот день родилась моя дочь.
Когда уже ночью мы выходили из райкома комсомола со “строгачами” у меня на душе просто стало легко! Закончилась жизнь, которая последние месяцы состояла из сплошной нервотрепки. Я за это время похудел, где-то, на десяток килограмм, у меня ввалились, толстые до того, щеки, появился так называемый нервный тик – какое-то самопроизвольное подергивание глазного века. Но скоро все это прошло.
А вот М. П. Балуев пострадал серьезнее: в один “прекрасный” день он появился с окаменевшей половиной лица, что-то вроде паралича. Постепенно он тоже выправлялся, но, по-моему, до конца это у него так и не прошло.
Я его встречал еще в 80-ые годы, а кое-какие сведения о нем до меня доходили и много позже.
Отчего и почему нас так трепали?
Много позже я прочел где-то, что в то время обкомы партии имели, чуть ли не установку “пошерстить” первичные партийные и комсомольские организации в порядке искоренения “Попковщины”. Может быть оно и так.
Отношения с Райкомом комсомола начали у меня обостряться, пожалуй, после посещения НИИ представителем Выборгского Райкома партии с целью проверки деятельности комитета комсомола НИИ.
Приходит ко мне какой-то "шпингалет" небольшого росточка,с сероватой внешностью и сразу начинает на меня орать, что я жулик и он мне подобных выводит на чистую воду, после чего они (т. е. Я) получат свое по заслугам, и т.д. У меня было горячее желание спустить его с лестницы, но я был вынужден предъявлять ему различные документы по комсомольской бухгалтерии, учету и прочему. Я на этого типа (подозреваю, что это был один из будущих членов ЦК партии) явно произвел негативное впечатление.
В те времена мне приходилось часто посещать Райком комсомола и краем глаза наблюдать жизнь работников Райкома. Сложилось впечатление, что там подобралась своя "компаха" и мне там не место. Не тот интерес в жизни.
В чем же, все-таки, заключалась суть комсомольской работы в 50-тых годах столетия?
Воспитание молодежи в духе Великих идей? Каким образом?
От меня, как от "комсомольского вожака", партия требовала обеспечить 100% взимания членских взносов с членов ВЛКСМ, и чтобы столько же процентов оформили подписку на облигации Государственного займа "Восстановления и Развития народного хозяйства". В размере месячного оклада. Для основной массы нищей молодежи того времени это было весьма чувствительно и многие, особенно среди рабочей молодежи, которым было "плевать" на свой карьерный рост и политическую репутацию, от подписок отказывались. Ясно, что в таком коллективе плохо поставлена "Воспитательная работа среди молодежи" и, далее, следовало определить "стрелочника" для наказания каким-либо выговором.
В другие периоды "воспитательная работа" сводилась к мобилизации "в добровольном порядке", либо на "руководство" МТС в сельскохозяйственных районах, либо к отправке на освоение целины.
Кроме названного, запомнилось, что в составе «тройки» из представителей партии, комсомола и профкома участвовал в осмотре двух домов, возводимых в Новой Деревне для сотрудников НИИ, а также в осмотре пионерского лагеря, подготавливаемого для летнего отдыха детей сотрудников. Поскольку никакого опыта в строительных делах и в обеспечении летнего отдыха детей я не имел – мое участие здесь являлось совершенно формальным.
Примерно через год, или даже раньше, дома в Новой Деревне были построены и заселены. Жилплощадь здесь получили самые заслуженные сотрудники НИИ. В числе прочих в этих домах проживал В.И. Егоров, долгое время являющийся главным инженером и замом директора НИИ и НПО по науке, будущий генеральный директор НПО «Уран» Р.В. Исаков и многие другие, ответственные и заслуженные сотрудники.
Постройка же пионерского лагеря была реализовано не в том месте, которое я осматривал, а под Зеленогорском. Там же вскоре была сооружена и оборудована замечательная лыжная база, которая, кажется, функционируя и по настоящее время, стараниями энтузиастов приобрела общероссийское значение.
Одним словом карьеры В.И. Матвиенко у меня не получилось.
Строгий выговор мне влепили, несмотря на то, что я в НИИ в этот период работать не мог, так как с октября 51 года по май 52 года мое производство командировало меня в ЛЭТИ повышать квалификацию.
После того как, в дополнение к учебе в ЛКИ, в мае-июне 1952 года были закончены курсы повышения квалификации в ЛЭТИ, пришел и долгожданный ДОПУСК к секретной работе и я смог начинать службу в НИИ-400 более или менее по настоящему.
Я был зачислен в 5-ый отдел, в котором проектировали торпеды с тепловыми двигателями. Во главе отдела стоял корифейторпедостроения ВЛАДИСЛАВ АЛЕКСАНДРОВИЧ КАЛИТАЕВ. Он же являлся главным конструктором проектируемой авиационной торпеды низкого торпедометания ТАН-53, которая тогда была, пожалуй, основной разработкой НИИ.
Директором института в то время был ГРУДНИЦКИЙ, но было такое ощущение, что всем и всеми командует именно В.А. Калитаев, ну может быть за исключением отдела № 2, во главе которого стоял известнейший главный конструктор, лауреат Сталинской премии, обладатель многих правительственных наград – ШАМАРИН Н.Н.
Н. Н. Шамарин был главным конструктором первой отечественной электрической торпеды ЭТ-80 и вел сейчас также другие разработки.
Свои корифеи были также у разработчиков мин и тралов.
Одним из них был ЕГОРОВ ВАЛЕНТИН ИВАНОВИЧ, будущий главный инженер НИИ.
Среди же создателей тепловых торпед непререкаемым авторитетом и неограниченной властью в те годы обладал В.А. Калитаев.
До разработки торпеды ТАН-53 В.А. Калитаев, вместе с Ф.Л. Якайтисом, вел разработку реактивных торпед с ЖРД (с жидкостным реактивным двигателем).
Помню, как в процессе дипломного проектирования, по совету своего руководителя Феликса Людвиговича Якайтиса, я в одном из технических журналов ознакомился со статьей о дисперсии газов в процессе их сгорания в ЖРД.
Именно В.А. Калитаев в процессе проектирования показал необходимость учета этого явления.
Хочу также отметить, что, на мой взгляд, почти весь ведущий инженерно-технический и научный персонал того времени начинал свою инженерную деятельность уже после 1937-38 года. Более старшее поколение, увы…, куда-то испарилось почти поголовно. В их числе были, например, такие личности, как В.И. БЕКАУРИ, который еще по Декрету В.И. ЛЕНИНА организовал и возглавил работу по разработке образцов морского оружия, БЕХТЕРЕВ, сын и отец знаменитых ученых-физиологов, ведущий конструкторские разработки торпед, и другие.
Как и многие другие довоенные инженеры В.А. Калитаев окончил Военмех, но среди всех остальных его, безусловно, выделяла широкая техническая эрудиция.
Инженеры довоенного выпуска, 39-41 года, в основном были отличными конструкторами и технологами. В теоретических вопросах они были не очень сильны, но В.А. Калитаев мог говорить и поспорить со специалистами-теоретиками различных профилей: с теплофизиками, или с гидродинамиками, или управленцами, и т.д.
Я был свидетелем его бесед с академиком А. Ю. ИШЛИНСКИМ, знаю о его сотрудничестве с Е.П. ПОПОВЫМ, уже в то время крупнейшим специалистом в области автоматики, и с другими учеными, и при этом он выглядел очень достойно.
В те годы наверно можно было считать в торпедизме ведущими специалистами:
- по электрическим торпедам – Н.Н. Шамарина;
- по проектируемым в г. Ораниенбаум перикисно-водородным торпедам – КОКРЯКОВА ДМИТРИЯ АНДРЕЕВИЧА, который еще перед войной, наряду с другими, проектировал самую мощную парогазовую торпеду 53-39;
- по тепловым торпедам в НИИ-400 в Ленинграде – В.А. Калитаева, который в данный момент вел разработку кислородной авиационной торпеды низкого торпедометания ТАН-53, до этого занимался разработкой торпедного жидкостного реактивного двигателя, а вскоре ему доверят вести разработку торпеды, снабженной атомным зарядом.
В тот апрельский день 1952 года, когда я переступил порог отдела № 5, В.А. Калитаева там не было: то ли он в Алма-Ате наводил порядок на заводе-изготовителе, то ли контролировал ход испытаний в Феодосии, или был у московского начальства в Главном управлении (ГУ) Минсудпрома, не знаю.
Меня принял кто-то из исполняющих обязанности начальника отдела.
Возможно, это был ТРОШИН ПЕТР МАТВЕЕВИЧ или СМИРНОВ ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ.
Трошин П.М. был первый выпускник факультета Морского Оружия, организованного в Военмехе в 1932 году. В 1952 году ему еще не было и 50 лет. В 1941 году, перед войной, его назначили директором завода имени Ворошилова, на основе которого, вместе с ЦКБ-39, в 1943 году был создан НИИ-400.
Главное что он успел сделать в этой должности – это произвести отправку своего завода в эвакуацию. Сам уехать не смог.
Смирнов П.И. был старейшина торпедизма, окончивший в начале 30-ых годов факультет Военно-Морской Академии и работавший еще в Остехбюро под началом В.И. Бекаури.
Возможно это легенда, но мне рассказывали, что когда в 1937 году руководство Остехбюро в полном составе было вызвано на “разбор полетов” в Москву в ЦК, то в этом же составе туда должен был ехать и П.И. Смирнов, но с ним случилась какая-то болезнь и он не смог уехать. Из всех тех персон Остехбюро он один и остался жить дальше.
Главным его делом, которое я видел еще в ЛКИ, был 2-х томный “Справочник торпедиста”. Он был выпущен еще до войны. В то время это была наиболее полная и солидная литература обо всем, что касалось торпед, и Павел Иванович был главным редактором этого издания.
В.А. Калитаеву я был представлен П.И. Смирновым позже, после возвращения Калитаева из командировки.
Меня Калитаеву отрекомендовали, как специалиста-прибориста, окончившего ЛКИ и курсы в ЛЭТИ по гироприборам.
Худощавый высокий мужчина спросил меня о теме дипломного проекта и кто у меня был руководителем, а потом стал проверять, что я понимаю в гироскопических приборах, что называется сразу взял “быка за рога”: “Как следует ориентировать трехстепенной гироскоп, чтобы он регистрировал повороты торпеды по дифференту? А как его поставить, чтобы он регистрировал крен?”, и т.п. При этом он странно чем-то щелкал у себя в горле. (Так больше не умел делать никто.)
Отвечал я правильно, но думаю, что он после этого был обо мне мнения невысокого: на такие вопросы специалист должен отвечать мгновенно даже во сне, а я перед каждым ответом сперва про себя вспоминал всю теорию гироскопии, что в данной ситуации совершенноникчему.
Итак, в отделе № 5 меня записали инженером-прибористом, а моим непосредственным начальником стал инженер ВАСИЛЬЕВ (его имя, к сожалению не запомнил).
Единственное задание, которое я успел у него получить, было в виде небольшой кальки с основными размерами новой конструкции пневматической рулевой машинки (РМ) с золотником – силового привода, выполняющего перекладку рулей торпеды, в данном случае курсовых (вертикальных) и креновыравнивающих (элеронов).
В течение какого-то времени я разрабатывал ее конструкцию, выпускал чертежи общего вида и детальные, согласовывал их со старшими в отделе, с технологом, в бюро стандартизации (БСВ), и т.п. После всей этой “кухни” чертежи были переданы в цех и через некоторое время РМ были изготовлены.
В процессе изготовления конструктора (т.е. меня, еще зеленого юнца) не раз вызывали в цех мастера или рабочие, советовались со мной, как что лучше делать, или делали замечания, которые я тут же учитывал.
Все эти процедуры давали мне опыт, как конструирования, так и в производстве.
А когда все было изготовлено и к РМ, установленной на стенде, дали воздух под давлением 16 атмосфер (кГ/кв.см) и она стала работать, то у меня появилось какое-то “животное” удовлетворение.
Ох и здорово же это интересно, быть инженером-конструктором!
Кое-что из рожденных тобой конструкций ты можешь встречать и позже, когда они делают свою работу согласно твоей задумке, а бывает и так, что встретишься с ней, когда Вы оба старики-пенсионеры, а ее содержат в каком то музее. Тогда ты постоишь рядом с ней, и вспомнятся тебе события прошлого, всплывут в памяти лица старых друзей и знакомых…
Мой начальник мне нравился: спокойный интеллигент-инженер. К сожалению, он скоро исчез.
Народная молва связывала его исчезновение с В.А. Калитаевым.
Васильев, кроме своей технической должности, был в то время еще и парторгом отдела. Наверное, ему стало невозможно работать сКалитаевом после того, как он допустил, что великий начальник его как-то споил и демонстрировал это своим другим собутыльникам.
Из конструкторских работ того периода мне запомнилась также разработка носового крыла авиационной торпеды ТАН-53. Это крыло обеспечивало необходимый угол приводнения торпеды при сбрасывании ее с самолета.
Запомнилась эта работа тем, что, используя методы начертательной геометрии, я определил точный профиль крыла, устанавливаемого под углом к продольной оси торпеды, в месте его стыковки с носовой частью торпеды, имеющей обтекаемую форму.
Затем, где-то в средине 1952 года, я получил Задание на свою первую служебную командировку.
С бригадой инженеров и рабочих я был направлен в
город ЖУКОВСКИЙ под МОСКВОЙ,
для обеспечения продувки торпеды в аэродинамической трубе ЦАГИ (Центрального аэрогидродинамического института), которая производилась для определения ее аэродинамических характеристик, определяющих траекторию полета торпеды после ее отделения от самолета до момента приводнения.
Моей задачей являлось обеспечение подготовки элеронного гироприбора и канала управления креновыравнивающими рулями торпеды (элеронами).
С подготовкой этой работы была связана и моя первая местная командировка (не считая командировки для доучивания в ЛЭТИ) в “логово” военных заказчиков морского оружия – в Минно-торпедный научно-исследовательский институт (НИМТИ), а иначе в в/ч 31303.
В то время он еще не полностью переехал на Обводный канал в здание бывших казачьих казарм и частично функционировал в здании с фигурами на крыше, расположенном на Петровской набережной Большой Невы.
Переезд НИМТИ в Казачьи казармы на Обводный канал, по словам остряков, положил начало созданию в СССР еще одного Военно-морского флота, а именно – “Обводного Флота”.
НИМТИ был создан в 1932 году. Его славная история и быт его обитателей описаны в книге Р. Гусева: “Такова торпедная жизнь”.
В музее "Газодинамическая лаборатория", расположенном на территории Петропавловской крепости, демонстрируется реактивный двигатель, как указано, созданный в НИМТИ, но, как я понимаю, Ф.Л. Якайтис, В.А. Калитаев и другие сотрудники НИИ-400 к этому делу тоже приложили руки.
В подготовке приборов и вспомогательного оборудования мне помогал слесарь-приборист НИКОЛАЙ ИЛЬИЧ ХУРМАЕНКО.
В то время Коле Хурманенко было уже за 30 лет, и за его плечами была флотская служба в Великой Отечественной.
Как-то он мне рассказал об одном из эпизодов своей службы.
Начало войны он встретил краснофлотцем, будучи в служебной командировке в Таллинне. Местом же его постоянной службы был город Кронштадт.
К Таллинну в 1941 году быстро подошли фашисты и наши части некоторое время их отражали, сражаясь с превосходящими немецкими войсками в окружении, но затем были вынуждены его оставить, спасая людей и флот.
В обстановке спешной эвакуации, под огнем наступающего врага и националистов, стреляющих в спину, Николай вдруг обнаружил, что он остался один, так как не приписан ни к какому кораблю и ни к какой воинской части, а военной комендатуры, ведающей командировочным народом и другими отдельными военнослужащими, в городе уже не было. Несколько попыток попасть на какой-нибудь уходящий корабль окончились неудачей: брать на переполненную посудину незнакомца командиры хотели не очень.
В результате он обнаружил, что все плавсредства ушли, а он остался один! Наших нет никого!
Тогда он тоже покинул Таллин и начал пешее отступление по морскому берегу к своим, на восток и, вдруг, где-то ближе к местечку Пирита его ангел-хранитель подбросил ему безлюдную яхту, снабженную парусами и всем прочим необходимым. Ну а с яхтенным делом Коля был знаком, поэтому он эту яхту решил реквизировать, отдал швартовы, поставил паруса и взял курс на город Кронштадт.
Все!
Наших кораблей он уже не видел, вернее видел то, что от них осталось на плаву после бомбежек, торпедирования, обстрелов.
Довольно часто по его курсу проходили армады всяких Юнкерсов и прочих, но одинокой яхтой никто из них, на его счастье, не интересовался. День и ночь Николай не выпускал из рук штурвала, пока к вечеру следующего дня не добрался до места назначения, где не было никакой торжественной встречи с оркестром. Все было буднично, и свою спасительницу-яхту он просто бросил.
Все-таки кое-кто заметил, как с запада подходила какая-то яхта.
Момент прихода Николая Ильича в Кронштадт заметила также АЛЕКСАНДРА ГРИГОРЬЕВНА СОКОЛОВА, в то время и всю войну служившая краснофлотцем в арсенале подготовки торпед.
Александра Григорьевна затем долгие годы работала слесарем-прибористом в НИИ-400, в “Гидроприборе”, и подтвердила мне, как это все было.
Николай Ильич был очень хороший человек: скромный, веселый, отличный специалист.
Однажды, возвращаясь вместе из НИМТИ, он мне сказал, что в этот день в школу, в 1-ый класс, идет его сын Володя. А когда Володя вырос, он также стал работать слесарем там же, где его отец.
В свою первую командировку, в ЦАГИ, в город Жуковский, я отправился где-то в средине сентября.
Из любопытства я решил туда добираться не как все нормальные люди - на поезде, а почти, как в свое время Радищев по тракту Петербург – Новгород – Москва, на автомашине, которая перевозила туда торпеды и все необходимое оборудование.
Кроме меня и шофера Толщина машина везла еще здоровенного мужика с ружьем, стерегущего торпеду.
Утомительное получилось путешествие. Интересно было только в начале, а потом все однообразно, тело скрючило, зад отсидел, Новгород без остановки проехали ночью.
Думаю - Радищеву было ехать полегче.
В дальнейшем я стал отдавать предпочтение транспорту другого типа, хотя не всегда это получалось.
Приехали в город Жуковский. Явился в ЦАГИ, предъявил документы и попросил предоставить мне жилье.
Выдали мне пропуск в ЦАГИ, в один из цехов, и дали направление в гостиницу ЦАГИ.
Только я собрался там после дороги устроиться и отдохнуть, как явился человек, заявивший, что он тут уже раньше меня обосновался. Так я познакомился с еще одним представителем своего НИИ. Это был МЯСИН ВИКТОР ЕМЕЛЬЯНОВИЧ – руководитель продувок торпеды в ЦАГИ и в данном случае мой начальник. Делать было нечего, выгонять своего начальника я еще не умел! Другого жилья ЦАГИ мне так и не предоставило, и месяц до конца командировки я болтался, где найдется свободная койка на ночь.
Хорошо еще, что встретил Н. Хурманенко и других наших рабочих, которые приехали раньше.
Они помогли.
В цехе нам выделили отгороженный участок для подготовки наших торпед. Что там происходит снаружи, с участка видно не было, но было видно, как над нами в аэродинамическую трубу и обратно мостовые краны постоянно транспортировали воздушные машины невиданной формы – будущие реактивные лайнеры. Рассматривал их с огромным интересом. А больше делать было и нечего. В тот раз в трубу нас так и не пустили и через месяц всех отправили домой. Руководитель В.Е. Мясин в цехе появился раза два – три и все.
Продувки нашей торпеды в аэродинамической трубе однажды, в начале этого года, уже проводились. Тогда здесь была солидная компания во главе с В.А. Калитаевым и с ним была свита из 10-15 инженеров.
Автором программы продувок торпеды был В.Е. Мясин – математик и гидромеханик, закончивший до войны Ленинградский Университет.
Подготовкой приборов там ведал Радий Исаков, мой товарищ по изолятору.
У будущего Главного по подводному оружию СССР это тоже была его первая служебная командировка.
Жить ему здесь было конечно проще, чем мне. Москву он покинул совсем недавно, а у его жены, москвички, там был отчий дом.
Продувки торпеды тогда шли, как положено, работы всем хватало, а Радий так старался и был неосторожен, что элерон торпеды вышиб ему передний зуб.
Конечно, В.А. Калитаев оценил старания молодого инженера и уже весной – летом 52 года взял его с собой на полигонные испытания торпеды под Феодосией, где доверил ему руководство участком подготовки приборов управления и регистрации.
До этой командировки Исаков в отделе произвел конструкторскую разработку пушки, которая выстреливала модели торпед в бак с водой, для изучения траектории их движения.
Это, пожалуй, была его первая и последняя собственно конструкторская разработка, хотя в конструировании отечественных торпед его роль была одной из основных.
Я же в процессе командировки в ЦАГИ в основном изучал топографию Москвы, куда было легко добраться на пригородной электричке.
.
Конечно, я осмотрел Красную площадь,
побывал в мавзолее В.И. Ленина, большое впечатление оставил музей подарков И.В, Сталину. Посещал спортивные состязания, парк культуры имени Горького, зоопарк, кино и другое
До этого в Москве я был пару раз проездом.
Таким образом, первая служебная командировка за пределы Ленинграда была у меня довольно приятной. Но вскоре за первой последовала вторая командировка, и так же как у Исакова, в город Феодосию.
Но еще до командировки мне присвоили должность инженера.
Примерно в это время несколько изменилась система квалификации ИТР (инженерно-технических работников): исчезли звания конструкторов первой и второй категорий. Низшей категорией инженеров стало звание просто “инженер”, а на более низкой ступениИТРовской иерархии находились техники.
Моя зарплата чуть-чуть повысилась. Теперь она достигла 1000 рублей. На такую сумму все равно нормально питаться и одеваться было невозможно, а учитывая, что в семье ожидалось появление крошки…!
Еще одним важным событием 52 года стало поступление в заочную аспирантуру НИИ-400.
Мысль об аспирантуре еще в прошлом году мне подал Р.В. Исаков.
Тогда он предложил составить ему компанию и вместе подавать заявление о зачислении в аспирантуру. Но я тогда не стал это делать: во-первых, ввиду своего изоляционного режима я не чувствовал себя полноправным сотрудником НИИ, а, во-вторых, после 5 лет тяжелого студенчества мне хотелось отдохнуть от надоевших зубрежек, экзаменов. Хотелось работать и жить по человечески: без голодовок, без замерзаний, спокойно оглядеться вокруг. Однако дальнейшие события в течение прошедшего года жизни пробудили у меня желание к овладению новыми знаниями. Чувствовалось, что образован я неважно, а техника стремительно развивается. Отставать не хотелось.
Я решил, что занятия в аспирантуре, проработка какой-нибудь научной темы, мне в этом поможет. Несколько смущало ученое звание: кандидат технических наук! Думалось: “По Сеньке ли такая шапка”, для “зеленого” юнца?
Короче говоря, где-то в октябре 52 года я написал вступительный реферат (что-то из программы занятий в ЛЭТИ) и сдал экзамены.
В 52 году было в очную аспирантуру одно место, и в заочную тоже одно и был конкурс: 2 – 3 человека на место. По результатам вступительных экзаменов я получил среди абитуриентов высший бал и, казалось, что все ясно - я становлюсь не инженером, а аспирантом.
Но!
Почему-то меня спросили: “А вы согласны поступать не в очную, а в заочную аспирантуру”?
Я ответил, что нет, не согласен!
На другой день мне предложили заочную аспирантуру, и я сказал: “Ну что ж! Согласен на заочную”!
Мне казалось, что меня не хотят видеть в аспирантуре из-за моего “строгача” в комсомоле.
В результате очным аспирантом в НИИ-400 в 52 году стал инженер средних лет из теоретического отдела. (отдел №11), а я оказался в заочной аспирантуре.
Недостаток в этом, на мой взгляд, заключался в том, что для написания диссертации у меня будет маловато времени. Мне не полагался оплачиваемый отпуск для сдачи экзаменов и некоторые другие льготы, предоставляемые “очнику”, но зато менее жесткими были сроки завершения диссертации. Какой будет у меня тема диссертации, я в то время точно не знал, думал: "Что-нибудь соображу по ходу дела".
О том, что я зачислен в аспирантуру, мне объявили практически в одно время с предложением срочно отправиться на испытания в город Феодосию, точнее в поселок Орджоникидзе под Феодосией.
В ноябре сразу после праздников я туда и отправился. Правда, при этом, полного спокойствия не испытывал. Дома в коммунальной квартире с далеко не полными удобствами, в комнате 13,75 кв. метра оставалась молодая жена с дочуркой, которой исполнилось только 3 недели. Немного успокаивало то, что в Ленинграде у нее есть мать, но успокоение все равно в этом было не очень большим. И как выяснилось потом - не зря.
Ото всех своих комсомольских, аспирантских и прочих забот я заметно отощал, постарел, одним словом "дошел", и в Крым отправился поправлять себе нервную и другие системы, заодно со службой.
Следующие 6 – 7 месяцев груз новых забот принудил меня почти забыть про то, что я теперь не просто начинающий труженик-инженер, но еще и аспирант. Тем более что знал только то, что в какой-то срок (какой именно понятия не имел) должен для начала сдать экзамены по философии, языку и по узкой специальности, но как к этому приступить, тоже не знал.
Итак, где-то в средине ноября поезд довез меня до перрона Феодосийского вокзала. 
В Крыму я не был уже 19 лет, но организмом сразу вспомнил специфику природы и поселений древней земли Тавриды и Черного моря. Тихая, теплая крымская осень, солнечные улицы приморского городка, горы и море,
все вместе являлось контрастом осенней питерской темноте, сырости, холоду и сутолоке большого города.
ФЕОДОСИЯ
представляла собой, в основном, город одноэтажных, южных мазанок,
за исключением района между железнодорожным вокзалом и старинной генуэзской Кафой – центром средневековой работорговли.
Татары гнали в Кафу толпы пленников-славян и продавали их генуэзским купцам, которые живой товар переправляли в Византию, Александрию и куда только могли доплыть на своих посудинах.
Кроме генуэзской крепости в Феодосии отлично сохранились площадь, здания католических церквушек, морской причал, остатки бассейнов и фонтанов, старые дороги и прочее.
Того и гляди, что из-за угла появится какой-нибудь генуэзский капитан с палашом или солдат с копьем и заберет тебя в плен, для продажи в рабство.
Вдоль морского берега между крепостью и вокзалом высятся сторожевые генуэзские башни. Основная улица вдоль морского берега в этой части города называется Итальянской.
Мне говорили, что там, еще в начале ХХ века, жила какая-то родственница Гарибальди.
В 52 году вдоль Итальянской улицы стояли остатки фасадов изящных дворцов, разбитых в декабре 1941 года, когда Феодосию отбил у фашистов героический морской десант. Через год их разровняли, засыпали землей и устроили на их месте зеленую аллею.
В этой части города видно, как новые каменные постройки воздвигнуты на развалинах старых, а те, в свою очередь, на старейших, и т. д.
Берег моря здесь занят портовыми сооружениями, гражданскими и военными.
Дальше от берега город поднимается на горы, опоясывающие его по всему периметру, за исключением места, где с северо-востока к вокзалу подходит железнодорожная ветка.
На склоне подъема есть место, на котором видны остатки старинного армянского кладбища, плиты со старинными надписями.
Где-то в этих местах с помощью средневековой шпаны окончил существование повелитель Золотой Орды - Мамай, после знаменитой Куликовской Битвы.
На одной из улиц города в двухэтажной каменной постройке, принадлежащей воинской части, располагалась Комиссия Смирнова, которая управляла испытаниями нашей авиационной торпеды ТАН-53, куда я и явился.
Там оформили мои документы, рекомендовали адрес, где можно снять жилье, и на следующий день я отправился вместе с председателем комиссии П.И. Смирновым на место своей работы, на завод подготовки торпед и на место проведения их испытаний в поселке Орджоникидзе.