В этом же 1953 году у меня состоялась еще одна интересная командировка, запомнившаяся тем, что позволила узнать новых интересных людей и познакомиться с новыми местами.
Это была моя первая командировка, и вообще поездка, в
город КИЕВ
на завод № 308, проектирующий и изготавливающий для торпед приборы управления и регистрации.
Город тогда еще сохранял множество следов от прошедшей войны. В дальнейшем этот город частенько становился для меня местом длительного проживания, а завод местом работы.
В процессе этой командировки я узнал новых интересных людей, из которых мне запомнились особенно:
- А. Ю. Ишлинский - академик, консультант завода по проектированию приборов;
- Е. Г. ЯНКЕЛЕВИЧ - начальник СКБ завода;
- М. Л. МОШЕНИН - молодой начальник приборного отдела в/ч 31303;
- В. С. ИВАНОВ - старейший конструктор завода "Двигатель", который еще в 1937 году вместе с Д. А. Кокряковым и другими руководил в ЦКБ-39 переработкой и модернизацией фиумской торпеды калибра 533 мм, купленной нашим государством у итальянцев.
(От этой фиумской торпеды "есть - пошли" наши основные торпеды военных лет.)
Все эти специалисты собрались на заводе 308 с целью обсуждения возможности унификации торпедных приборов управления и регистрации. Я в эту компанию попал явно ввиду того, что с прибористами в НИИ-400 в тот момент был дефицит. Возможно, более опытные специалисты, например тот же В. А. Калитаев, в тот момент были заняты чем-то более важным, и им было не до унификации, но послать в Киев кого-то было надо.
Как показал дальнейший ход событий, унификация приборов выполнялась, но не по предварительной указке "высоких" специалистов, асогласно требований предъявленных приборам ходом развития торпед.
Приборы, предлагаемые торпедостроению в 1953 году, доживали свои последние годы.
Это были чисто механические конструкции. Сжатый воздух у них был главным энергетическим компонентом.
По курсу торпеду вел гироскопический прибор Обри, с некоторыми непринципиальными дополнениями, а в вертикальной плоскости по глубине и дифференту торпедой управлял маятниковый гидростатический аппарат с резиновой мембраной - чувствительным элементом по глубине.
Гироскопический прибор Обри был установлен в торпеду в 1897 году, а изобретен в 1894.
Его устройство и теория были подробно изложены А. Н. КРЫЛОВЫМ в 1936 году в книге "Общая теория гироскопов и некоторых технических их приложений".
Академик А. Н. Крылов был не только кораблестроителем, но и прибористом!
С момента начала использования в торпедах этот прибор непрерывно совершенствовался.
На заводе 308 основным его усовершенствованием было создание специального "механизма маневрирования", который обеспечивал движение торпеды в горизонтальной плоскости по траекториям, имеющим вид различных геометрических фигур, увеличивая тем самым вероятность попадания в цель - надводный корабль противника.
Насколько я помню, именно за эту разработку начальник СКБ завода Е. Г, Янкелевич получил звание Лауреата Сталинской премии.
Прототипом данного механизма являлись трофейные немецкие конструкции.
Разрабатываемые заводом маятниковые гидростатические аппараты с резиновой мембраной и пружиной, являющиеся датчиками дифферента и глубины хода торпеды, также в принципе не отличались от аналогичных аппаратов, предложенных фотографом и "вольным механиком" морского ведомства И. Ф. Александровским еще в 1874 году.
Принципиальным новшеством в приборе управления движением в вертикальной плоскости торпеды РАТ-52 было использованиетрехстепенного гироскопа в качестве датчика дифферента вместо маятника.
Для этой же торпеды РАТ-52 впервые был создан креновыравнивающий прибор, представляющий собой тот же прибор Обри, только соответствующим образом повернутый набок.
Этот же трехстепенной гироскопический прибор, снабженный лентопротяжным механизмом, использовался в качестве регистратора углов поворота торпеды. На катушку лентопротяжного механизма наматывалась специальная мелованная бумага, на которой от наружного кольца гироскопа наносились лини. Причем сама мелованная бумага еще год-другой использовалась из трофейных немецких запасов.
Ну и, конечно, еще с довоенного времени применялся прибор - автограф глубины и крена, бывший долгое время единственным регистрирующим прибором, используемым в торпедах. Скорее всего, этот прибор был, в начале 30-ых годов, закуплен у итальянцев в комплекте с теми образцами фиумских торпед калибра 53 и 45, которые после некоторой переработки составили основу нашего торпедного оружия, используемого в Великую Отечественную.
Все эти приборы были исключительно механическими.
Единственным электрическим прибором, применяемым в опытных торпедах, был БОВ - батарейный отметчик времени.
БОВ также был немецким трофеем. Это был часовой механизм с пружинным запуском. Каждую секунду он выдавал импульс постоянного напряжения.
К описываемому моменту времени появились различные, скажем так, модификации указанных приборов и их то и собирались унифицировать, но дело в том, что через пару лет закончился век указанных приборов.
Все эти приборы были заменены электромеханическими конструкциями с минимальным использованием сжатого воздуха. Затем в приборы все шире начала внедряться электроника, аналоговые и, затем, цифровые устройства, и другое.
Одним слово, торпедное приборостроение шагало в ногу с общим техническим прогрессом второй половины 20-го века, и унификация приборов диктовалась путями развития торпедизма, "холодной войной" и гонкой вооружений.
Хочу также отметить существование какой-то старой неприязни между Е. Г. Янкелевичем и В. А. Калитаевым.
Была известна фраза, полушутя брошенная В.А. Калитаевым, когда он в начале 60-х впервые проходил через проходную завода 308: "Сейчас я переступаю границу вражеской территории"!
Ни больше, ни меньше!
В Киев я ехал вместе с М. Л. Мошениным.
Михаил Леонтьевич в свое время закончил Военмех, также как В. А. Калитаев и многие другие наши старшие сотрудники, но затем он, как и многие другие выпускники гражданских Вузов, стал военным человеком.
В качестве главного куратора торпедных систем управления Михаил Леонтьевич пользовался большим уважением всех, кто с ним сталкивался по работе еще не один десяток лет.
Из Киева в Ленинград я возвращался вместе с человеком, которого больше не встречал никогда, однако дорожные беседы с ним мне запомнились.
Это был старейший деятель торпедизма Виктор Семенович Иванов.
Еще в довоенные годы вместе с Д. А. Кокряковым, и другими, Виктор Семенович создавал наши парогазовые торпеды.
Он рассказывал, что свою трудовую деятельность начинал кочегаром на ледоколе "Красин"! Говорил, что он еще до Н. Н. Шамаринаработал над созданием торпеды с электродвигателем, но, если можно так сказать, напор работ Н. Н. Шамарина был много сильнее, и поэтому именно под его руководством была создана первая отечественная электроторпеда ЭТ-80.
Интересным человеком для меня также являлся А. Ю. Ишлинский.
"Живого" академика я до этого не встречал, да и позже, пожалуй, тоже.
Во-первых, удивило, что это был вовсе не какой-нибудь убеленный сединами пожилой человек, а сравнительно молодой, стройный, темноволосый мужчина.
Ишлинского интересовали особенности эксплуатации торпедных гироприборов. Чувствовалось, что на заводе он свой, "привычный" человек.
Возможно, что ему тогда что-то рассказали о проблеме учета карданных ошибок прибора курса и других гироприборов.
Года через два я его видел в Ленинграде в НИИ-400, где он на эту и другие темы беседовал с В. А. Калитаевым.
Безусловно, это был крупный ученый - теоретик.
Возможно, что на одну из работ, созданных им в тот период, а именно "Механика специальных гироскопических систем", повлияло также практическое сотрудничество с прибористами - практиками.
Насколько помнится, где-то об этом читал, его творческий путь начинался с сотрудничества с великим А. Н. КРЫЛОВЫМ. Вот такая просматривается связь поколений.
В ту командировку я впервые немножко познакомился с прекрасным городом Киевом.
Еще были свежими его военные раны.
Крещатик, главная улица, лежал в развалинах. Плохо было с питанием и, вообще, ощущалась общая бедность и разруха.
Буквально через год, другой, Киев преобразился, залечил все раны и стал городом - образцом для подражания.
Таково было мое первое посещение Украины, если не считать Крыма. Последний в те времена был еще российской областью.
В 1953 году я был командирован в Киев еще несколько раз, но уже не в составе "высокой делегации", а для решения текущих производственных вопросов: для согласования технической документации и для приемки приборов, изготавливаемых на заводе для нашей торпеды. Длительность каждой командировки составляла от одного до двух месяцев.
В те времена жилплощадью командировочных снабжал исключительно завод, на который мы прибыли.
Во время первой командировки вместе с М. Л.Мошениным я жил в комнате какого-то ведомственного заводского дома неподалеку от завода. Другое дело, когда я явился в Киев, как рядовой инженер для "черновой" работы.
Для размещения данной категории лиц завод тогда арендовал жилье у местных жителей. Меня направили по адресу в дом, расположенный вблизи завода на улице Гали Тимофеевой.
В то время это было единственное жилое, многоэтажное, каменное строение на этой улице. По-видимому, оно сохранилось с довоенных лет.
В этом доме, в полуподвальной двухкомнатной квартире со смежными комнатами, мне было предоставлено место в виде какой-то подстилки под огромным столом, а также комплект постельных принадлежностей: подушка, одеяло с пододеяльником, простыня, полотенце.
Рядом, на таком же матрасике мог отдыхать другой наш командировочный, Сергей Аникин, инженер из отдела № 8 (в котором проектировали торпеду с ядерным зарядным отделением).
На столе было место для молоденького лейтенанта. Он служил тут же, в Киеве, и, по-видимому, его часть тоже арендовала жилье.
В комнате была установлена одна кровать, которая досталась командированному на завод москвичу.
Еще в каком-то углу ютился студент-первокурсник Киевского Политехнического института, который на каникулах уезжал в какое-то свое украинское село.
В другой, смежной, комнатке помещалась сама хозяйка - пожилая женщина, воспитывающая внучку-дошкольницу.
Население этого терема жило дружно и, практически, трезво: иногда, в свободное время, вместе или поодиночке, гуляли по Киеву, по вечерам читали вслух какие-то сказки и т. п.
Так, спокойно, в трудах, подходила к концу "торпедная жизнь" 1953 года.
В конце декабря, в связи с окончанием очередной командировки, с аэродрома, который тогда располагался в пределах самого Киева (район или место: "Жулявка"?), я улетал домой в Ленинград. Ввиду непогоды вылет задержался на несколько часов.
Здесь я впервые в жизни препротивно провел часы ожидания вылета самолета.
А впереди таким часам будет не счесть числа!
год 1954
Служебные командировки в Киев продолжались и в 1954 году. Ездил туда зимой и весной, каждый раз на месяц - полтора.
Жил там же, в подвале у хозяйки. Всегда бывал там не один.
В одной из командировок оказались мы там вдвоем с лейтенантом и, не скрою, время провели не очень прилично.
Кстати, от него я тогда услышал, что над нашей страной, на высоте недоступной для наших истребителей, иногда пролетает "супостат" и это тогда вызывало у меня определенное беспокойство.
Через несколько лет, когда, наконец-то, ракетой в нашем небе был сбит Пауэрс, об этих полетах узнали все. Я тогда вспомнил своего киевского соседа - лейтенанта.
Другой сосед, студент, в то время был на каникулах в своем украинском селе.
Зато в другой раз моим соседом оказался только студент.
В это время Киев готовился к встрече Н.С. ХРУЩЕВА, чтобы вместе с ним отметить 300-летие воссоединения Украины и России!
Воссоединения раз и навсегда - навечно!
Город убрал руины, почистился, на всех углах установленные громкоговорители беспрерывно, недели за две - три до прибытия Никиты, транслировали, народные и другие популярные, песни и музыку. Везде были установлены красочные плакаты, развевались полотнища государственных флагов СССР и УССР.
Чаще других разносилась лихая песня:
"Приходи ко мне Никита, поволнуй девичью кровь!
Мое сердце словно сито, в нем не держится любовь!..."
Накануне прибытия Н.С. Хрущева студент притащил для меня костюм Запорожца, только без сабли и без сапог.
На другой день по Крещатику, мимо трибун с гостями, проходила демонстрация киевлян и прочих и на ней, в составе Запорожского Войска, я шагал в первых рядах!
Однако основным рабочим местом до ноября оставался
ЛЕНИНГРАД.
Еще с прошлого года я оказался "дежурным" руководителем приборной группы в отделе во время отсутствия И.Т. Шестопалова.
Как правило, один из нас приезжал, когда другому было нужно уезжать в командировку.
Он к тому времени уже защитил диссертацию, а основное время проводил на испытаниях в Феодосии.
Теперь, поскольку Р.В. Исаков работал у В.А. Калитаева в отделе № 8, я превратился в основного помощника Шестопалова. Обычно Иван Трофимович давал мне "ценные указания" и исчезал.
Карданная ошибка приборов в то время была у нас одной из основных причин "головной боли".
Для вычисления этой ошибки математических зависимостей в общем виде не существовало и, ни Шестопалов, ни я, и никто другой, эти зависимости не знали как создавать. Кроме простейших частных случаев сочетания углов курса, дифферента и крена, мы ничего не знали о величине этой ошибки, а нам следовало учитывать, также, и случаи начала работы приборов при наличии начальных углов дифферента и крена и любые сочетания указанных углов.
Движение торпеды, сбрасываемой с самолета, могло начинаться в широком диапазоне начальных условий, но без знания значений карданной ошибки, при этих условиях, было не известно, в каком же направлении торпеда начнет свое движение и что, при этом, покажут приборы, регистрирующие это движение.
Решили разобраться с помощью ученых из ЛКИ.
В то время преподаватели ВУЗов были обязаны также принимать участие в решении каких-либо производственных вопросов, и вот, в соответствии с этим правилом, ко мне направили профессора ЛКИ ЛАВРОВА МИХАИЛА ВАСИЛИЕВИЧА.
Еще не очень давно он обучал меня в ЛКИ теоретической механике. Тогда он в ЛКИ заведовал этой кафедрой.
Профессор М.В. Лавров был весьма достойным и уважаемым преподавателем, но с понятием карданной ошибки гироскопических приборов он, оказывается, раньше также никогда не сталкивался!
Я уже здесь говорил, что в те времена даже техническая литература этому вопросу внимания почти не уделяла.
Прошло немало времени, не меньше месяца, прежде чем Михаил Васильевич понял, что от него требуется определить ошибки прибора, определяемые только геометрией карданового подвеса гироскопа и не связанные с действием трений в осях, внешних моментов, и тому подобным.
Через некоторое время он суть вопроса уяснил и постепенно разработал полный набор громоздких (иначе никак!) тригонометрических зависимостей для всех случаев установок трехстепенного гироскопа и условий его запуска.
Его отчет имелся в НИИ, и я им пользовался даже через много - много лет! Наверняка этот же материал помещен в каком-либо техническом издании тех лет.
Лавров закончил свою деятельность в НИИ года через два, после того, как его обидел В.А. Калитаев. Думаю, что Калитаевдопустил какую-то грубость, человек он был умный и интересный, но крайне бесцеремонный.
Через год - другой компактное руководство по определению карданных ошибок составил также И.Т. Шестопалов.
Компактность в нем достигалась тем, что начальные условия запуска прибора это руководство не учитывало.
В то время наша приборная группа насчитывала порядка одного десятка инженеров и техников, мужчин и женщин.
Все они умели выпускать чертежи, но о приборостроении представления не имели и все были постарше, чем я. Для разработки какой-либо конструкции было необходимо сперва сделать эскиз этой конструкции, поподробнее ее объяснить и, тогда, они неплохо выполняли чертежи этой конструкции.
Так вместе со мной и под моим руководством были разработаны узлы и детали механизма рассогласования горизонтальных рулей.
Конечно, и я непрерывно учился конструкторской работе, набирался опыта.
В группу начинало приходить и более молодое пополнение.
Однажды меня вызвали в кабинет начальника отдела В.А. Поликарпова (который тогда был в командировке) и его заместитель А.О. Лукин познакомил меня с модно одетым молодым человеком, направляемым под мое руководство.
Его звали НАЗАРОВ БОРИС.
Был он на год моложе меня и, примерно в одно время со мной, окончил ЛЭТИ им. В.И. Ульянова (Ленина) по специальности "Гироскопия", т.е. самое то, что нам требовалось! К тому же, раз он окончил ЛЭТИ, то и в электротехнике он являлся специалистом, а не то что я и все прочие - инженеры-механики и другие специалисты, но не электрики!
До прихода к нам в НИИ, Борис преподавал в каком-то техникуме, но его тянуло к инженерной работе, которую он хотел сочетать с научной деятельностью.
Задав мне несколько вопросов на предмет, какие приборы используются в торпедах, он поинтересовался о возможности написания и защиты диссертации.
Вид у него был очень солидный, уверенный и, я бы сказал, какой-то "вальяжный", барский.
В первый момент я даже подумал, что к нам явилось какое-то новое начальство.
Он быстро входил в курс дела, а первое, что я ему поручил - это была организация и проверка моей первой электрической конструкции.
Эта конструкция представляла собой пару электрических контактов, расположенных на кольцах карданового подвеса гироскопа, и токосъемы с гироскопа в электроцепь торпеды.
После отделения от самолета и приводнения торпеды, при ее развороте по дифференту на определенный угол, контакты на кольцах гиросистемы замыкались, что вызывало взрыв пиропатрона носового диска торпеды, который отлетал в сторону.
Такое отделение носового диска обеспечивало надлежащий выход торпеды из "мешка" и ее движение по траектории на заданной глубине.
Испытания проводились в лаборатории, расположенной за Обводным каналом, недалеко от Александро-Невской Лавры.
Когда-то здание лаборатории представляло собой "газовый завод".
В девятнадцатом веке так назывались помещения для хранения газа, используемого в светильных газовых фонарях для освещения городских улиц.
Как правило, с Выборгской стороны, где располагалось НИИ-400, мы туда добирались с помощью лихого мотоциклиста Славы Тупицына, также недавно закончившего ЛКИ и работавшего в нашей группе. (Вскоре он, правда, из "прибористов" перешел в состав команды опытного судна на должность механика.)
В НИИ-400 работала также жена Бориса Назарова - красавица Марина. Работала она секретарем, где-то у институтского начальства, а ее отцом был главный инженер родственного завода ФЛАКСБОРТ В.Е., известный деятель в минно-торпедной промышленности еще с довоенных лет.
Отец у Б. Назарова был, то ли народный, то ли заслуженный, артист - музыкант, но в то время его родители, кажется, уже скончались оба.
От родительского воспитания у него осталась привычка, во время работы за кульманом потихоньку насвистывать какое-нибудь музыкальное произведение классического репертуара. Причем очень даже неплохо.
Я был очень доволен, что в группе, наконец-то, появился молодой специалист, образованный электрик и гироскопист. Это для меня была большая помощь.
Но моя радость была нарушена буквально через несколько дней после его появления в наших стенах!
Как-то в самом начале рабочего дня меня снова вызвал А.О. Лукин и сообщил, что несколько минут тому назад ему позвонил САМ директор НИИ, АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ БОРУШКО и приказал немедленно Б. Назарова...уволить!!!?
Через минуту - другую виновник директорского гнева спокойно и важно вошел в отдел, был вызван к Лукину и с изумлением там узнал, что, не успев толком начать свое творчество, он подлежит изгнанию!
Еще через пол часа все прояснилось.
Дело было в том, что Борис, важно и не спеша, двигался по коридорам НИИ в сторону своего отдела через несколько минут после сигнала о начале работы. Он двигался, ни на кого не обращая внимания, и не снимая с головы свою пижонскую шляпу.
Ему встретился директор, мимо которого он прошел как министр, также, не обратив на директора внимания. (Впрочем, он и не знал еще, как директор НИИ выглядит.)
Такого явления натура А.М. Борушко, воспитанного сталинскими трудовыми обычаями, вынести не могла.
Опаздывать, и ходить мимо директора, не замечая его!
Мне удалось уговорить Лукина чуть-чуть повременить с составлением Приказа: молодой, еще научится, к тому же специалист нужный! А Борису сказал, чтобы следил за собой и вел бы себя тише и незаметнее любой мыши, если хочет здесь остаться работать! Но ему и говорить ничего было не надо, ибо он так перетрусил, что чуть под стол не прятался, если слышал шаги мимо двери.
И все-таки через неделю А.М. Борушко, вновь, грозно напомнил А.О. Лукину о своем распоряжении. Тот вызвал меня и сказал: " Все! Готовлю Приказ... а впрочем,... если очень хочется, иди сам к Борушко и проси оставить его!"
Я так и сделал. Минут 15 "пел" директору, как нам нужен этот Назаров и как он раскаивается.
И Александр Михайлович изрек: "Ну ладно! Пусть остается. На твою ответственность!"
Так Боря Назаров и начал свою "торпедную жизнь". Но закончил он ее... Врагу не пожелаю!
А А.М. Борушко, в общем-то, был мужик очень даже неплохой!
АЛЕКСАНДР ОСИПОВИЧ ЛУКИН был в нашем 5-ом отделе новым заместителем начальника отдела. До этого он, боевой офицер-танкист, прошел войну и закончил ее тем, что помог Мао Цзе Дуну прогнать Чана Кай Ши.
В группу, то есть мне, он выдавал одно задание за другим.
Задачу-то он поставить мог, но чем-то помочь в ее выполнении он не мог. Нужно сделать в такой-то срок! И все.
Иногда задача решалась просто.
Например, помню конструкцию раздвижных элеронов, площадь которых увеличивалась сразу после выхода торпеды из бомболюка самолета, поскольку в бомболюке торпеда с большими элеронами не помещалась.
Сложнее была конструкция отечественного батарейного отметчика времени (БОВ).
Это было устройство похожее на будильник, а прообразом нашего БОВ был трофейный немецкий. Трофейные запасы заканчивались, и поэтому пора было создавать свои, отечественные, конструкции.
Сложнее прочего была история с мембраной ГА (гидростатического аппарата), управляющего движением торпеды на заданной глубине.
Эта мембрана, подпертая пружиной, воспринимала давление столба воды на глубине движения торпеды.
Так вот, как-то вызывает меня к себе А.О. Лукин и заявляет, что через месяц (или полтора) я должен представить документы подтверждающие, что гидростатический аппарат, проектируемой торпеды ТАН-53, сохраняет работоспособность после воздействия на него в течение определенного времени температуры окружающей среды -50°C!
В противном случае будет не выполнен текущий плановый этап проектирования торпеды и, следовательно, она не сможет быть допущена к Государственным испытаниям, коллектив отдела, и даже всего института, лишается премиального вознаграждения, но это еще малая беда, потому как начнут "лететь" руководящие и прочие головы и т.д.
Совершенно спокойно А.О. Лукин выдает мне такое задание и ставит срок его выполнения: что-то порядка недели. Как будто от того хорошо я, или плохо, несколько дней "попотею" над составлением бумаги и зависит морозостойкость этого ГА!
Но с ним на эту тему беседовать бесполезно!
Одним словом, после анализа конструкции, мне стало ясно, что марка резины, из которой делали эти мембраны, требуемую морозостойкость прибора обеспечить не могла.
Справочная литература, консультации с нашими химиками, также не создавали иллюзий, что существует требуемый морозостойкий материал, обладающий также и другими необходимыми качествами.
Все это я доложил Лукину и предложил, либо менять конструкцию данного ГА, с тем, чтобы установить в нем другой тип датчика давления, либо попробовать организовать испытания на "мороз" гидростатических аппаратов с мембранами из другого материала, попробовать подобрать необходимый материал мембраны.
Первый путь был значительно надежнее второго, но, при этом, он был сопряжен с большой затратой времени и средств на проектирование, изготовление и т.п., которых у нас не было.
Второй путь решения проблемы не гарантировал, к тому же, в те времена морозильных камер институт еще не имел, а как их делать - я также не знал.
И все-таки, в сложившейся обстановке, второй путь казался более реальным, и мне было поручено его реализовать за время - порядка месяца.
В первую очередь было нужно спроектировать самим и изготовить в наших цехах холодильную камеру, которую было бы возможно устанавливать на стенд прокачки ГА, а уже в нее, устанавливать прибор, чтобы, не вынимая его из этой камеры, производить все проверки, предусмотренные технической документацией.
Разобраться в принципах работы холодильных установок мне помог инженер ОЛЬШАНСКИЙ, имевший опыт работы с этими установками на торговых суднах.
Делать было необходимо все очень быстро и, поэтому, мой холодильник представлял собой деревянный ящик с теплоизоляцией, трубками и прочими устройствами для понижения в нем температуры.
Буквально за неделю эта кустарная холодильная установка, весившая порядка 50 кГ, была изготовлена, доставлена во вновь созданную приборную лабораторию, и начала там успешно функционировать.
Эту приборную лабораторию справедливо можно считать родоначальницей большого отдела НИИ - отдела № 14 (74), в котором, в дальнейшем, были созданы приборы, определившие лицо современных систем управления торпедами и другими самоходными подводными объектами, но это другая тема. А как это все происходило - попробую изложить дальше.
Две - три недели я и новый выпускник ЛКИ, СЕЛЕЗНЕВ ВАЛЕНТИН ВАСИЛИЕВИЧ, испытывали ГА торпеды с мембранами из различных типов резины, время от времени любопытствуя, а как наши руки и носы переносят низкую температуру.
Необходимый материал мембраны удалось подобрать и тем спасти данный этап проектирования торпеды ТАН-53, но, в общем, все это для ТАН-53 было напрасно. В следующем году, уже практически завершенную разработку, по каким-то причинам закроют, и отдел №5 ликвидируют.
А Валентин Василевич, уже во вновь созданном 14-ом отделе, будет продолжать разработки конструкций новых ГА и, в дальнейшем, станет одним из ведущих специалистов по системам управления.
Названная приборная лаборатория, в которой впервые проводилась именно эта работа по морозостойкости ГА торпеды ТАН-53, была только что создана приказом директора, как первая специализированная приборная лаборатория в НИИ-400.
Вначале она была создана при отделе № 5 (где проектировалась ТАН-53), но вскоре, буквально через месяц - другой, была выделена в самостоятельное подразделение института.
Располагалась эта лаборатория на "Ленбазе" (на Васильевском Острове, на берегу Малой Невы).
Начальником этой лаборатории был назначен Трошин Петр Матвеевич, в первые месяцы Войны - директор одного из предшественников НИИ-400 - завода им. К.Е. Ворошилова.
В состав лаборатории был зачислен ряд инженеров и рабочих отдела, но я в том составе не был. Почти сразу после завершения испытаний ГА на морозостойкость, меня вновь отправили на юг руководить, уже мне знакомым, приборным участком в Феодосии.
Но, до отъезда в командировку я успел принять из цеха и проверить работоспособность, на специальном стенде, 5-ти комплектов, только что изготовленных механизмов рассогласования - основного моего детища тех лет. Четыре комплекта допустил к установке в торпеду, а один забраковал. В нем были какие то заедания.
В отделе было принято однозначное решение: установить в торпеду ТАН-53, с целью испытания нового активного способакреновыравнивания, спроектированный и изготовленный механизм рассогласования горизонтальных рулей.
Однако до испытаний первой винтомоторной торпеды с активным креновыравниванием, путем рассогласования ее горизонтальных рулей, было еще не очень близко, требовалось также ввести кое-какие конструктивные доработки кормового отделения и хвостовой части торпеды, для возможности установки в них вновь изготовленных механизмов.