Большое общество пропаганды 1 глава

УДК 94(38)

ББК 63.3(0)32

Т.70

 

Т.70 Троицкий, Николай Алексеевич

Софья Львовна Перовская. Жизнь. Личность. Судьба – М.; Саратов: Common place, 2018. – 546 с.

ISBN 978-999999-0-39-4

Исследование Николая Троицкого – первая в исторической науке биография всемирно известной русской революционерки, одного из лидеров партии "Народная воля", казненной по приговору царского суда.
Жизнеописание Софьи Перовской, основанное на широком круге архивных источников, дано в контексте сложных общественно-политических процессов и затрагивает важные проблемы истории второй половины XIX столетия.
Автор не только реконструировал эпоху трагического противостояния интеллигенции и власти, но и создал яркую портретную галерею современников Перовской: коронованных особ, государственных и общественных деятелей, революционеров, их друзей и недругов.

Публикуется под лицензией Creative Commons

Разрешается любое некоммерческое воспроизведение со ссылкой на источник

Независимый Альянс

 

 

Оглавление

Юрий Степанов. 6

Вместо эпиграфа. 10

И.С. Тургенев. Пролог. 10

К читателю.. 12

Источники. 13

Литература. 16

Глава I. Пролог. 19

1. Родословная. 19

2. Семья. 22

3. Детство. 24

4. Курсистка. 35

Глава II. Народница. 38

1. Накануне. 38

2. Большое общество пропаганды.. 45

3. «Хождение в народ» и процесс «193-х». 55

4. Перепутье. 62

5. «Земля и воля». 71

Глава III. Народоволка. 84

1. Партия «Народная воля». 84

2. «Красный» террор против «белого» террора. 91

3. Мобилизация всех недовольных. 98

4. Кризис «верхов». 107

Глава IV. Цареубийца. 112

1. Первое марта. 112

2. Арест. 120

3. Суд. 128

4. Казнь. 138

Апофеоз. 152

Приложения. 155

I. Письмо С.Л. Перовской к матери, Варваре Степановне от 22 марта 1881 г. 155

II. Константин Михайлович Фофанов «Погребена, оплакана, забыта...». 155

Ill. Игорь Леонидович Волгин «Софья Перовская». 155

IV.. 156

Глава I. Псков: новоселье. 157

Глава II. Соседи и гости. 167

Условные сокращения. 171

Указатель имен. 172

 

Юрий Степанов.

Николай Алексеевич Троицкий (1931-2014). Судьба историка

 

Родился будущий историк вдалеке от главных центров культуры и образования страны, в селе Новорепное Ершовского района Саратовской области, 19 декабря 1931 г. Его отец, Алек­сей Васильевич (1908—1942), «лучший на селе сапожник и гармонист», не имел даже среднего образования, однако письму и счету единственного сына научил задолго до того, как тому пришла пора поступать в школу. «Сам он был малограмотным, четыре класса школы, но мечтал <...> чтобы я был «грамотеем», он мне книги покупал, сказки рассказывал, читал, когда я еще совсем маленьким был», — вспоминал отца Николай Алек­сеевич. В первый класс средней школы Николай Троицкий поступил 1 сентября 1939 г., по его собственному выражению, «подготовленным».

Пелагея Евдокимовна Троицкая, урожденная Серикова (1907-1990), мама будущего историка, отличалась спокой­ным характером и стремилась привить сыну трудолюбие, тягу к знаниям.

Конечно, последнее предвоенное десятилетие в советской деревне не было сытным и безбедным. Однако эти трудности окупались свойственным юности оптимизмом и жела­нием учиться. Из всех школьных предметов будущий исследователь особо отличал словесность, оставаясь на всю жизнь страстным книгочеем, и, конечно, историю. Круг чтения Нико­лая Алексеевича был необычайно широк для школьника тех /8/ лет (благо в селе была хорошая библиотека): романы В. Скотта, В. Гюго, А. Дюма, А.Н. Толстого, произведения И.С. Тургенева, М.Ю. Лермонтова. Все, что могли дать школьная и сельская библиотеки, было проштудировано. Вот лишь один штрих к биографии историка: уже поступив на исторический факуль­тет, он первым делом бросился в университетскую библиотеку дочитать «Отверженных» Виктора Гюго. В экземпляре его рай­онной библиотеки не хватало последних страниц.

В годы юности им были прочитаны классические труды Е.В. Тарле о Наполеоне и Отечественной войне 1812 года, изданные накануне Второй мировой. Именно Тарле навсегда остался для Николая Алексеевича эталоном историка, а его работы — непревзойденным образцом сочетания яркого пове­ствования с глубиной анализа. Огромное воздействие на Николая Алексеевича оказали исторические фильмы предвоенных лет, с блистательной игрой Н.К. Черкасова, уроженца Саратова Б.А. Бабочкина и других выдающихся артистов. Эти фильмы не только пробуждали любовь «к родной старине», тягу к изуче­нию истории своей страны, но и настоящий патриотизм, кото­рый невозможно воспитать заунывными пропагандистскими трелями.

Война принесла с собой страшную нужду и горе: в 1942 г. в боях за Северный Кавказ погиб гвардии рядовой Советской армии Алексей Васильевич Троицкий, так и не успев порадо­ваться успехам сына. Памяти отца Н.А. Троицкий посвятил одну из лучших своих книг — «Безумство храбрых».

В годы военного лихолетья Николай Алексеевич помогал матери и каждое лето дотемна трудился на сельхозработах. Воспитанная с детства привычка к труду стала залогом буду­щих успехов историка. Кончилась война, учебные аудитории вновь наполнились шумным студенческим людом.

Николай Алексеевич помнил имена и фамилии каждого из своих одноклассников, бережно хранил пожелтевшую фотогра­фию выпускников 1949 г. Новорепинской средней школы № 1 и, показывая ее друзьям и коллегам, с гордостью говорил: «Все мы, дети войны, получили высшее образование и разлетелись /9/ кто куда». Однако только один из них — Н.А. Троицкий выбрал путь историка и поступил на исторический факультет Саратовского государственного университета. «Я ни разу не пожалел о сделанном выборе», — говорил Николай Алексеевич уже незадолго до смерти.

1 сентября 1949 г. Николай Алексеевич Троицкий впервые вступил в стены классического, как теперь принято говорить Саратовского государственного университета. С Саратовом будут связаны лучшие годы его жизни, все победы и беды, сча­стье и трагедии, словом — «и жизнь, и слезы, и любовь».

Саратовский университет, несмотря на свою молодость (в 1949 г. СГУ было «сорок лет от роду»), давал хорошее образование. Главное же, после страшной войны студенческая молодежь увлеченно стремилась к знаниям, жила небогато, но дружно и весело. Для многих, включая и Николая Алексее­вича, Саратов был первым в жизни крупным культурным горо­дом. Саратовские театры и консерватория были переполнены учащейся молодежью. Не пропускал ни одной сколько-нибудь значимой премьеры и студент Троицкий, но главным благом цивилизации была для него богатейшая Научная библиотека Саратовского университета, в которой он буквально пропадал, часами (порой пренебрегая лекциями и семинарами) просижи­вая в читальном зале.

Организованный и целеустремленный, Николай Алек­сеевич уже на первом курсе точно определил хронологиче­ский и тематический круг своих научных интересов: Россия XIX века, противостояние наполеоновской Франции и всей остальной Европы. Чтобы знать в оригинале источники и лите­ратуру, изучал французский язык.

Увы, когда подошло время писать диплом, на кафедре исто­рии Нового времени будущему профессору предметно объяснили, что нет специалистов по истории наполеоновских войн, и вообще надо писать не о войнах, а о борьбе за мир во всем мире. Конечно, Николай Алексеевич был огорчен этим обсто­ятельством. Однако, написав дипломную работу на предло­женную научным руководителем тему, не отказался от мечты /10/ изучать наполеоновскую эпоху. Сказалось то качество, которое М.В. Ломоносов называл «благородной упрямкой», иными словами, умение преодолевать препятствия для достижения поставленной цели. Много лет спустя, будучи уже известным исследователем, Троицкий с блеском реализует юношескую мечту в целой серии работ о событиях Отечественной войны 1812 года, Наполеоне и его маршалах, императоре Александре I и М.И. Кутузове.

Аспирантуру Троицкий окончил с готовой и рекомендо­ванной к защите кандидатской диссертацией. Однако самой защиты пришлось ждать три года, пока в журнале «История СССР» (с четырехлетним запозданием) не вышла необходимая статья.

Осенью 1960 г. Николай Алексеевич получил распределе­ние в Шадринский педагогический институт Курганской обла­сти, на кафедру основ марксизма-ленинизма. Историк не терял времени: писал статьи, продумывал план докторской диссер­тации. К счастью, пребывание вне сферы настоящей науки длилось недолго. Весной 1961 г. Николай Алексеевич получил приглашение работать на кафедре истории СССР СГУ и принял его.

Так, семь лет спустя, Николай Алексеевич вернулся в альма-матер уже в качестве преподавателя. В 1963 г., работая на исто­рическом факультете Саратовского университета, Н.А. Троиц­кий защитил кандидатскую, а в 1971 г. и докторскую — о политических процессах в России 1871—1890 гг.

По тем временам он стал самым молодым доктором исто­рических наук и профессором на историческом факультете Саратовского университета, где проработал более 50 лет. Все эти годы он был верен кафедре, трижды поменявшей свое название за этот период: кафедра истории СССР, кафедра истории СССР досоветского периода, с 1991 г. — кафедра истории России. В течение 26 лет, с 1975 по 2001 г., он был ее заведующим.

Имя Николая Алексеевича, благодаря его научным ста­тьям и книгам, многие из которых выходили в московских /11/ издательствах, было известно в научных кругах далеко за пределами России. Он многие годы являлся визитной карточкой или, как бы сейчас сказали, брендом не только истфака, но и всего университета. Прежде всего, именно благодаря ему исторический факультет СГУ считался в 1990-е – начале 2000-х гг. одним из лучших в России.

Итогом творческой деятельности профессора Саратовского университета стали 40 книг и более 400 статей, но путь к признанию для него был непростым не только потому, что он не выбирал легких дорог в науке, но и по причинам, весьма дале­ким от науки и научной этики.

Блестящий ученый и лектор, Н.А. Троицкий был куми­ром многих и многих поколений студентов и преподавате­лей исторического факультета. Его искренне любили ученики и коллеги. Но и сам Николай Алексеевич поражал окружающих, легко вспоминая тех, кого он десятки лет назад видел еще «зеленым юнцом» в стенах истфака. И это было не только свойством феноменальной памяти, но и отношением к людям: искренним и добрым, особенно к тем, кого он учил и воспиты­вал личным примером.

Редчайшее умение сочетать обширную информацию с увлекательным изложением, великолепные психологические зарисовки, приправленные юмором, а где следует – и сатирой, уникально трепетное, по нашим временам, отношение к рус­скому языку, совершенная диалектика мысли и языка отли­чали Николая Алексеевича Троицкого на протяжении всей его научной жизни.

К ученому косноязычию, выдаваемому за глубокомыслие, профессор Троицкий относился саркастически. Он не усыплял публику, подобно многим лекторам, а увлекал своего слуша­теля так, что порой студенческая аудитория, отложив ручки и тетради, раскрыв рот, ловила каждое его слово, забывая, что содержание лекции еще надо будет изложить на экзамене. Ему не приходилось призывать самую пеструю студенческую аудиторию к порядку, в этом не было необходимости. Полное внимание публики достигалось за счет построения лекции как /12/ научно-художественного текста, изложенного безукоризнен­ным русским языком в лучших традициях университетского красноречия. В его лекциях яркость образов, умение интона­цией, неожиданным сравнением выделить главное или взять паузу там, где необходимо, сочетались с меткими, порой иро­ничными, но всегда колоритными характеристиками событий и людей эпохи.

Сложно передать уникальное умение Троицкого чувство­вать публику, владеть ее вниманием, заставлять ее сопережи­вать или искренне смеяться. Так, например, на одной из лек­ций Николай Алексеевич поведал, что в суровую эпоху Николая I один из многочисленных сумасшедших русских мечтателей предсказал полеты на Луну. Император, узнав об этом, прика­зал сослать несчастного. В этом месте Троицкий сделал паузу и при гробовой тишине в аудитории добавил: «На Байконур!» Последовавший за этим взрыв смеха студентов был слышен далеко за пределами лекционной аудитории. Афоризмы, мет­кие замечания, исторические анекдоты в исполнении Николая Алексеевича помнят многие поколения его слушателей, собе­седников, коллег, друзей. Изданные им в 2006 г. исторические анекдоты под названием «Улыбки на лекциях по истории» разошлись мгновенно и почти сразу стали библиографической редкостью.

Научные интересы Николая Алексеевича были столь раз­нообразны, что невозможно охарактеризовать их все. В числе наиболее значимых для него работ «малого жанра» — заметки и статьи о российских и советских историках: В.И. Семевском, Б.П. Козьмине, М.Н. Покровском, Е.В. Тарле. Ждет своего часа и публикация большого эпистолярного наследия Николая Алексеевича. За годы творческой жизни он состоял в друже­ской переписке с выдающимися отечественными и зарубеж­ными историками и писателями: Ф. Вентури (Италия), Е. Лампертом (Англия), Н.М. Дружининым, П.А. Зайончковским, Ю.В. Трифоновым, Е.А. Таратутой, Ю.В. Давыдовым и др., а также с потомками героев своих книг: внучкой одного из лидеров I Интернационала и партии «Народная воля» /13/ Г.А. Лопатина Еленой Бруновной Лопатиной, внучатой племянницей «нравственного диктатора» «Народной воли» С. Л. Перовской Софьей Глебовной Перовской, дочерями корифеев российской адвокатуры Н.К. Муравьева (душеприказчика Льва Толстого) и П.Н. Малянтовича (министра юстиции Вре­менного правительства 1917 г.), Татьяной Николаевной Волко­вой и Галли Павловной Шелковниковой, внуками знаменитых адвокатов Н.П. Карабчевского (Ниной Анатольевной Винберг) и В.И. Танеева (Еленой Павловной) и другими.

Для Николая Алексеевича Троицкого честь и честность были не только однокоренными словами, но и понятиями от одного корня. Он категорически не принимал бесчестности, некомпетентности и откровенной лжи в науке, не боясь дис­куссии с самым высокопоставленным оппонентом, если видел пренебрежение научной истиной. Прав был великий В.О. Клю­чевский, когда писал: «История как девица, которая хочет любви, но ее постоянно пытаются изнасиловать». Как раньше, так и сейчас находится немало деятелей, готовых ради сию­минутной «славы» или из карьерных соображений пойти на откровенное извращение исторических фактов. Принципиаль­ность и твердость Троицкого, участника жарких «боев за исто­рию», не единожды вызывали у власть имущих раздражение, что влекло за собой требование «принять меры» по отношению к строптивому историку.

Фантастическое трудолюбие, целеустремленность, любовь к своей профессии, к отечественной истории, порядочность в отношении к делу и людям — вот те качества, что составляли основу личности Н.А. Троицкого. Человек высочайшего бес­корыстия и личной честности, он не уставал повторять своим ученикам и коллегам: «Любите труд, любите свою профессию, не лгите друг другу и в науке».

Николай Алексеевич, несмотря на несчастья — потерю сына Дмитрия и жены Валентины Петровны, невзирая на многочис­ленные несправедливые, порой откровенно клеветнические нападки оппонентов, не озлобился, никогда не был хмурым и раздраженным, умел с юмором выйти из трудной ситуации, всегда /14/ сохранял самоиронию и мужество. Прикованный в последние месяцы жизни к постели, но пытаясь встать на ноги, он шутил: «Я как в работе Ленина: «Шаг вперед, два шага назад».

Для Н.А. Троицкого любовь была не фигурой речи, а смыс­лом жизни, ее сердцем, тем, без чего сама жизнь пуста, неприглядна и бессмысленна. Фразу «больше, чем любовь» он не воспринимал категорически, поскольку был убежден — выше любви нет ничего в мире. Неслучайно свои мемуары, во многом исповедальные, он назвал «Книга о любви». Это действительно Книга о любви. К людям, профессии, Отечеству и его истории.

Как сказано, научные интересы профессора Н.А. Троиц­кого не ограничивались историей борьбы русских народников с абсолютизмом. И все же именно народники занимают глав­ное место в его творческом наследии.

В наше время, когда преобладает жизненный прагматизм и credo «своя рубашка ближе к телу», стало чуть ли не хоро­шим тоном издеваться, а то и просто глумиться над идеалами и кумирами народников и вообще революционерами всех вре­мен и народов. Это то, что французы называют 1’esprit dans l’escalier (остроумие на лестнице), т.е. ситуация, когда имярек, проиграв очный спор, умничает и острит в отсутствие оппо­нента, придумывая за него самые нелепые фразы и доводы. Немногие из современных историков решаются выступить в защиту чести и достоинства героев и мучеников борьбы с рус­ским самодержавием. Н.А. Троицкий последовательно, жестко и страстно отстаивал историческую правоту Софьи Перовской и ее товарищей.

За 50 лет служения науке Николай Алексеевич Троицкий неоднократно оказывался в самом центре научных дискус­сий или публичной полемики. Чуждый всякого официоза, он никогда не принимал участия в коллективных проработках кого бы то ни было, напротив, именно он зачастую становился объектом нападок со стороны партийных верхов или раздра­женных оппонентов.

И по сей день можно порой услышать нелепые обвине­ния по адресу саратовского историка в «непатриотизме». /15/ Перефразируя А.И. Герцена, хочется спросить таких «патри­отов»: где границы патриотизма? Неужели любовь к родине должна распространяться на любое ее правительство, импе­ратора, исторического деятеля, генерального секретаря, или, быть может, начальника концлагеря? Неужели, будучи в здра­вом уме, можно считать историками и патриотами тех, кто сочиняет пухлые тома с жизнеописанием русских самодерж­цев, замалчивая, а порой и оправдывая их человеческие пороки и жестокие репрессии? Не путают ли такого рода «специали­сты» призвание историка с должностью камер-юнкера? Участ­ник множества «боев за историю», Николай Алексеевич неоднократно доказывал графоманскую ничтожность «сочинений» таких «историков».

Ответом на официально культивируемую истерику и ложь в отношении русских революционеров должна была стать подготовленная Николаем Алексеевичем биография Софьи Перов­ской. Жизнеописание первой русской женщины приговорен­ной царским судом к смертной казни было задумано автором монографии более пятидесяти лет назад. Однако на испол­нение замысла «обстоятельно и достоверно, на основе максимально доступного круга источников, запечатлеть жизнь, деятельность, личность» С.Л. Перовской, «нравственного диктатора» партии «Народная воля», ушло более полувека.

Книга Н.А. Троицкого — это не холодный, бесстрастный анализ фактов и событий. Он не признавал безличной истории, искренне любил своих героев и особенно героинь. Для Нико­лая Алексеевича рыцарственное, трепетное отношение к Жен­щине, не свойственное, увы, нашему времени, было нормой жизни. Не случайно авторское посвящение этой книги —

Софья Львовна Перовская занимала особое место в его жизни. К героине книги ее автор относился трепетно, как к человеку высочайшей нравственности, носителю идей бескорыстия, чести и долга, идеалу женственности. Доста­точно сказать, что на рабочем столе историка соседствовали фотография любимой жены и портрет Перовской. Она — один /16/ из центральных персонажей всех научных трудов Троицкого о народниках, но историк мечтал создать обширную биографию знаменитой революционерки.

Николай Алексеевич считал своим человеческим и граж­данским долгом донести до читателя истинный, очищенный от клеветы образ С.Л. Перовской. Над ее биографией профессор Троицкий работал, превозмогая свалившиеся на него невзгоды, трагедии, смертельную болезнь. Буквально до последнего дня жизни, прикованный к постели тяжким недугом, он вносил поправки в текст монографии, скрупулезно выверял сноски и примечания, подбирал иллюстрации, участвовал в обсужде­нии макета предстоящего издания.

В течение нескольких лет центральные издательства в испуге шарахались от предложения Троицкого издать первую в отечественной историографии полную биографию «цареу­бийцы». И лишь в 2014 г. издательство Саратовского университета взялось опубликовать книгу Н.А. Троицкого тиражом в 100 экземпляров.

Для Николая Алексеевича «слово и дело» С.Л. Перовской и ее товарищей — это не только активная форма протеста про­тив социальной несправедливости, но и понимание нравствен­ности как необходимости немедленной и открытой борьбы со злом. Даже ценой собственной жизни. Это свое страстное убеждение гражданина и человека Историк стремился донести до читателя и в своей последней, посмертной книге. Он был убежден и всегда подчеркивал, что память о человеке — это главное, самое важное, что остается нам, после того как чело­век уходит из жизни. Неслучайно его любимой телевизионной передачей была «Чтобы помнили».

В памяти его друзей, учеников и коллег он навсегда оста­нется гражданином, глубоким ученым, жизнерадостным, остроумным и отзывчивым человеком. Историческая наука сохранит его блестящие исследования, сорок книг и сотни статей, которые не оставят безучастными ум и сердце неравно­душного читателя. /17/

 

 

 

Русским женщинам посвящаю

Вместо эпиграфа

И.С. Тургенев. Пролог

 

Я вижу громадное здание.

В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за две­рью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка... Русская девушка.

Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденя­щей струей выносится из глубины здания медлительный, глу­хой голос.

— О ты, что желаешь переступить этот порог, — знаешь ли ты, что тебя ожидает?

— Знаю, — отвечает девушка.

— Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?

— Знаю.

— Отчуждение полное, одиночество? /22/

— Знаю. Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.

— Не только от врагов — но и от родных, от друзей?

— Да... и от них.

— Хорошо. Ты готова на жертву?

— Да.

— На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто... никто не будет даже знать, чью память почтить!

— Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.

— Готова ли ты на преступление?

Девушка потупила голову...

— И на преступление готова.

Голос не тотчас возобновил свои вопросы.

— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?

— Знаю и это. И все-таки я хочу войти.

— Войди!

Девушка перешагнула порог — и тяжелая завеса упала за нею.

— Дура! — проскрежетал кто-то сзади.

— Святая! — принеслось откуда-то в ответ.

В.В. Стасов считал «Порог» вровень с романом «Отцы и дети» «двумя крупнейшими вещами» И.С. Тургенева. «Истин­ный chef d’oeuvre, даром, что всего строк 20!» — так отозвался он о «Пороге»[1].

Бытующая в литературоведении дата написания «Порога» (май 1878 г.) должным образом не аргументируется. Между тем, такие осведомлённые современники, как П.Л. Лавров, Н.С. Русанов, А.И. Зунделевич, С.А. Никонов, датировали «Порог» первой половиной 1881 г. и считали его откликом на казнь Софьи Перовской[2]. С этим соглашаются и некоторые из /23/ современных литературоведов[3]. Текст «Порога» впервые был опубликован в нелегальной типографии «Народной воли» с датой: «СПб., 25 сентября 1885 г.»[4].

 

К читателю

 

Софья Львовна Перовская — первая русская женщина, каз­ненная по политическому обвинению, — одна из самых ярких и, пожалуй, самая обаятельная личность среди тысяч и тысяч борцов против царского самодержавия. Высший моральный авторитет, «нравственный эталон» и даже «нравственный диктатор» (по выражению С.М. Степняка-Кравчинского[5]) в тех объединениях российских народолюбцев и тираноборцев, где ей довелось участвовать (в Большом обществе пропаганды, в обществе «Земля и воля», в партии «Народная воля»), — она заслужила не только общероссийскую, но и мировую извест­ность. Лев Толстой воспринимал ее как «идейную Жанну д’Арк», первую в ряду «лучших, высоконравственных, само­отверженных, добрых людей»[6]. Он даже так говорил о русских народниках (которых, кстати, уподоблял «апостолам», «пер­вым христианам»): «все эти милые Перовские»[7]. /26/

В России восславили Перовскую также И.С. Тургенев и А.А. Блок, вдохновлялись ее образом И.Е. Репин и В.И. Суриков, восхищались ею М.Н. Ермолова и Л.В. Собинов, а за рубе­жом называли ее «святой» основатель социал-демократиче­ской партии Италии Филиппо Турати и авторитетный в Англии историк и политик, либерал Джон Морли: своей «любимой героиней» считал Перовскую великий англичанин Бернард Шоу, «преклонялся» перед ней классик польской литературы Стефан Жеромский[8]. С уважением вспоминал о «знаменитой Перовской» Карл Маркс[9]. Предсмертное письмо Софьи Львовны к ее матери, размноженное мировой прессой, английский жур­нал «The Athenaeum» в № 2893 от 7 апреля 1883 г. назвал «самым замечательным и трогательным из всех известных миру про­изведений эпистолярной литературы».

Родоначальник современной литературы в Китае Лу Синь в 1932 г. свидетельствовал, что «китайская молодежь не забы­вала Софьи Перовской» с 1881 г, и что поэтому «в китайских произведениях до сих пор еще встречается имя Софьи»[10], а японская социалистка Сугако Канно — друг и жена одного из основателей (наряду с С. Катаяма) социал-демократической партии в Японии Дзендзиро Котоку, — считала Перовскую своим идеалом. Она была казнена вместе с мужем и еще деся­тью социалистами 24 января 1911 г. Все японские газеты писали тогда, что она хотела быть «второй Перовской»[11] (подчеркну, что Перовская окончила жизнь на эшафоте вместе со своим другом и мужем А.И. Желябовым).

После свержения царизма в России имя Перовской всегда, до распада СССР, вспоминалось с уважением и любовью. Ей ставили памятники в Петрограде, Москве, Калуге, Иванове, /27/ в поселке Любимовка под Севастополем, где, кстати, в 1927 был открыт Дом-музей Софьи Перовской; посвящали Софье Львовне научные монографии, романы, повести, стихи, три (!) художественных фильма (выдающихся режиссёров: Я.А. Протазанова, П.И. Чардынина и Л.О. Арнштама); именем Перовской были названы улицы в Ленинграде, Калуге, Твери, Брянске, Воронеже, Астрахани, Уфе, Иркутске, Мурманске, Весьегонске, Туапсе, а главное (nota bene!) — одна из малых планет Солнеч­ной системы, открытая в 1968 г. под № 2422.

Но в постсоветское время имя Перовской стали не просто забывать, — гораздо хуже: вычёркивать из памяти или даже обливать грязью. Улицу Софьи Перовской в Ленинграде пере­иначили в Малую Конюшенную и возвели на ней памятник... царскому городовому. Телевидение крутит передачу о Софье Львовне (по сценарию Екатерины Серри) как о преступной и зло­вещей убийце[12], а наши издательства с 1990-х годов то и дело переиздают роман-пасквиль «Цареубийцы» П.Н. Краснова – бывшего царского генерала и, после эмиграции из России, гит­леровского прислужника (формировал воинские части из рос­сиян-предателей Родины для борьбы, вместе с гитлеровцами, против СССР). В этом пасквиле все народовольцы представлены как «нелюди», «стая кровожадных волков», «омерзительные», «косматые», «дремучие обезьяны» (каким-то образом проклюнувшиеся из волков), а Перовская обращена в кровожадное и безнравственное чудище с «безобразными губами» и «выпу­ченными глазами», которые смотрят «тупо», но горят «неисто­вой, лютой злобой». Этот, рожденный воображением Краснова, монстр поучает сообщников: «надо прежде всего научиться лгать» и ползает в одной рубашке под землей, роет подкоп[13]... /28/

Полагаю, что пришло время очистить светлую намять Софьи Львовны Перовской от грязных наслоений со стороны ее хулителей и обобщающе воссоздать, наконец, ее образ во всей полноте, — обстоятельно и достоверно, на основе максимально доступного круга источников, запечатлеть ее жизнь, деятель­ность, личность. /29/

 

Источники

Источниковая база для воссоздания подлинно научной биографии С.Л. Перовской вполне достаточна. Правда, собственных документов Софья Львовна оставила очень мало. Главным образом, это несколько писем (одно, предсмертное, матери и шесть — к товарищам по делу: три письма к А.Я. Ободовской[14] и еще три, сугубо конспиративных, к Н.А. Моро­зову[15]); философские заметки Перовской, сохранившиеся среди вещественных доказательств по делу «193-х» и опубликован­ные мною в 1983 г.[16]; списки пропагандистской литературы и вопросники к ней, отобранные у Перовской при аресте по тому же делу[17], а также ее показания в ходе судебного следствия и заявление на процессе по делу о цареубийстве 1 марта 1881 г.[18] /32/

Зато документальных свидетельств о жизни и деятельно­сти Перовской, исходящих от ее современников (и соратников, и врагов) много. Из них особенно значимы воспоминания тех, кто лично знал или, хотя бы, видел Софью Львовну, — ее родственников, друзей и знакомых, сподвижников или просто свидетелей ее поведения в быту, на следствии, в суде и на эша­фоте. О семье, детстве, и дореволюционной юности Перовской наиболее ценны воспоминания ее родного брата Василия Львовича[19]. Правда, о нелегальных делах сестры, кроме отдельных эпизодов, брат был слабо информирован и поэтому мало что мог рассказать.