Ярче и основательнее, чем кто-либо, запечатлел Перовскую во всём своеобразии ее личности (от внешности до сокровенных глубин души) соратник Софьи Львовны по Большому обществу пропаганды (т.н. «чайковцев») и обществу «Земля и воля», всемирно известный писатель Сергей Михайлович Кравчинский (литературный псевдоним — Степняк). Его полуисследовательский, основанный на личных воспоминаниях, очерк «Софья Перовская» в знаменитой книге «Подпольная Россия»[20] — лучшая, всеобъемлющая и проникновенная характеристика российской «идейной Жанны д’Арк». Обобщающий характер, — правда, в меньшей степени, нежели у Кравчинского, — носят воспоминания о Перовской самой близкой к ней из героинь «Народной воли» Веры Николаевны Фигнер. Это — и выразительные зарисовки к портрету Перовской, сделанные /33/ в разное время[21], и, конечно же, фактические детали, наблюдения и оценки на страницах ее двухтомных, тоже широко известных за рубежом, мемуаров[22]. Наконец, с претензией на обобщение написаны воспоминания Льва Тихомирова (бывшего революционера-народовольца, обернувшегося ретроградом-монархистом). Впрочем, мемуарно-биографический очерк Тихомирова о Перовской, написанный еще до его мировоззренческого salto mortale 1888 г. и, к тому же, отредактированный Кравчинским[23], вполне объективен, но «Воспоминания», над которыми Тихомиров трудился в 1894-1898 гг. и в которых «плевал на своих старых богов», отражают героику «Народной воли» «как в кривом зеркале» с «реакционным привкусом»[24]. Теперь Перовская под его пером превращается в свою противоположность: «самолюбива, деспотична, любила властвовать и окружать себя ничтожествами и бездарностями», могла быть даже «буквально бешеной» и «довести человека до самоубийства за малейшую слабость»[25].
Все, без исключения, остальные соратники Перовской вспоминали о ней не иначе как с трогательной теплотой, чуть ли не благоговейно. Читателю предстоит еще ознакомиться со многими отзывами о Софье Львовне как личности. Здесь пока ограничусь лишь некоторыми из них. Г.А. Лопатин: «В ней было пропасть доброты, сердечности, скромности и всяческой /34/ женственности»; С.Л. Чудновский: «Все, кто знал Перовскую, относились к ее чарующей личности с глубочайшим уважением и с какой-то необычайно душевной любовью»; С.М. Кравчинский: «Любовь и энтузиазм к ней во всех кружках, где ей приходилось действовать достаточно долго, — в Петербурге, Харькове, Симферополе, — переходили в настоящий культ»[26].
Соратники Перовской и ее современники, включая лиц из враждебного ей лагеря (от рядовых жандармов до царских министров), оставили воспоминания обо всех этапах ее жизненного пути, — главным образом, естественно, об участии Софьи Львовны в революционных организациях: в Большом обществе пропаганды, «Земле и воле», «Народной воле». Из воспоминаний «чайковцев» (кроме уже названых С.М. Кравчинского и С.Л. Чудновского) выделяются полнотой и содержательностью информации о Перовской мемуары П.А. Кропоткина, А.И. Корниловой-Мороз, Н.А. Чарушина, С.С. Синегуба, Л.Э. Шишко[27]. Деятельность Перовской в «Земле и воле» подробно описали мемуаристы-землевольцы Н.А. Морозов, М.Ф. Фроленко, О.В. Аптекман, М.Р. Попов, О.С. Любатович[28], а яркие и трагические события в жизни Перовской как /35/ «нравственного диктатора» «Народной воли» воссозданы, кроме «Запечатленного труда» Веры Фигнер, еще на страницах воспоминаний народовольцев А.П. Прибылевой-Корба, П.С. Ивановской, С.А. Ивановой-Борейшо, С.А. Иванова, Э.А. Серебрякова, А.В. Тыркова, Е.М. Сидоренко, Ф.А. Морейнис-Муратовой[29].
Дополнительно к воспоминаниям некоторые народовольцы (Е.М. Сидоренко, Ф.А. Морейнис-Муратова, Е.Н. Оловенникова, Г.Ф. Чернявская-Бохановская) опубликовали автобиографии с отдельными фактическими сведениями о Перовской)[30].
Исторически значимы как документальные свидетельств воспоминания о Перовской в дни суда над ней по делу о цареубийстве 1 марта 1881 г., и, особо, в день ее казни, 3 апреля. Такие свидетельства оставили не только демократы и либералы[31], но и царские каратели, их прислужники и единомышленники[32]. /36/
Ценнейшим дли меня источником послужили письма ко мне внучатой племянницы Софьи Львовны — тоже Софьи (Глебовны) Перовской: 13 писем с 18 марта 1977 по 28 декабря 1992 г. Внучка Василия Львовича Перовского Софья Глебовна жила на Украине в г. Запорожье и оттуда весной 1977 г. (ей тогда было 57 лет) связалась со мной при посредничестве энтузиастки севастопольского Музея С.Л. Перовской Людмилы Владимировны Тупиковой. С 1993 г. наша связь прервалась (два моих последних письма к ней остались безответными).
Софья Глебовна с юных лет собирала информацию о своих предках по рассказам отца и деда, а главное, семейные документы и ценности (среди них — золотое кольцо, отобранное у Софьи Львовны перед казнью и выданное тогда ее матери). Из переписки с Софьей Глебовной я смог уточнить (по метрической записи) дату рождения матери Софьи Львовны (Варвары Степановны) и установить ранее неизвестную дату смерти ее брата (Василия Львовича). Софья Глебовна помогла мне исправить оплошную версию в литературе о том, кто был женой Николая Ивановича Перовского (деда Софьи Львовны), и поделилась со мной данными о членах семьи Перовских на 1977 год: «ныне здравствуют 16 правнуков и 15 праправнуков Василия Львовича» (который имел пятерых детей)[33].
В последних письмах ко мне уже после распада СССР, Софья Глебовна беспокоилась о судьбе музея Перовской под Севастополем (не ликвидируют ли его) и уверенно предсказала последовавшее вскоре переименование властями Ленинграда (переиначенного в Санкт-Петербург[34]) улицы Софьи Перовской /37/ в Конюшенную: «Когда переименовали город на Неве, я не сомневалась, что в нем уже не будет улиц с именами народовольцев. Не могу представить себе адрес: Санкт-Петербург, улица Софьи Перовской»[35].
Много интересного о делах и деятелях «Народной воли» я почерпнул также из переписки и личного общения с потомками других народовольцев — Еленой Бруновной Лопатиной (внучкой одного из лидеров I Интернационала и партии «Народная воля» Г.А. Лопатина), Андреем Моисеевичем Диковским (сыном члена Исполнительного комитета «Народной воли» А.В. Якимовой), Федором Адриановичем Михайловым (сыном землевольца А.Ф. Михайлова и народоволки Г.Н. Добрускиной) и его сестрой Надеждой Адриановной Бассиновой. Все они (особенно Елена Бруновна, с которой я был знаком, переписывался и встречался с 1971 по 1993 гг., до ее ухода и жизни) делились со мной воспоминаниями о революционном прошлом их родителей, дедов и бабушек, но... не о Перовской.
Из официальных материалов, — как правительственного, так и революционного лагерей, — прямое отношение к Перовской имеют, главным образом, те, что касаются судебного процесса по делу о цареубийстве и казни цареубийц. Таковы, с одной стороны, доклады министра внутренних дел (фактического главы правительства) М.Т. Лорис-Меликова, прокурора Петербургской судебной палаты В.К. Плеве и начальника жандармского управления столицы генерала А.В. Комарова Александру III о ходе судебного следствия, предательские показания цареубийцы Н.И. Рысакова на следствии и официальный отчет о казни Перовской с товарищами[36], а с другой стороны, /38/ прокламации ИК «Народной воли» по поводу событий 1 марта и 3 апреля 1881 г. и корреспонденции в народовольческих изданиях (газета «Народная воля», «Листок Народной воли», «Вестник Народной воли», «Календарь Народной воли») об откликах в обществе и народных низах на цареубийство и казнь цареубийц[37].
Журналистика — и российская, и зарубежная, — всех направлений (в России, естественно антиправительственное направление могло быть только нелегальным) откликалась на действия народников большей частью в связи с политическими процессами и казнями, причем, как правило, исключая лишь официально и официозно-царскую прессу, вроде «Правительственного вестника» или «Московских ведомостей» М.Н. Каткова с его (как выразился однажды Н.А. Некрасов) «похотью истребления», — отнеслась сочувственно к жертвам политических репрессий. На Западе сочувствие к цареубийцам, выделяя при этом Перовскую, выражали такие идеологически разные, издания, как «Forthnightly Review» и «Times» (Англия), «Le Proletaire» и «Illustration» (Франция), «Kolnische Zeitung» (Германия), «Le Revolte» (Швейцария).
Разумеется, учитывались в работе над биографией С.Л. Перовской программные документы Большого общества пропаганды, «Земли и воли» и «Народной воли», в обсуждении которых участвовала Софья Львовна. Первым из таких документов стал для нее проект программы для Большого общества пропаганды, а именно записка П.А. Кропоткина под названием «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?». Впервые она была напечатана в № 17 журнала «Былое» за 1921 г., в 1922 и 1958 гг. переиздана, но каждый раз с большим пропуском в той ее части, которая считалась потерянной. Мне по ходу работы над кандидатской диссертацией о «чайковцах» посчастливилось (в 1959 г.) отыскать полный текст записки[38] и таким образом установить, что ее неопубликованная часть (больше половины всего текста) содержит ценнейший материал — детально разработанную «чайковцами» программу социальных преобразований в России после победы революции. Всё содержание записки анализировалось в моей статье, а затем и в первом издании моей книги о «чайковцах»[39]. Лишь после этого записка Кропоткина была опубликована полностью[40].
Еще одна важная группа источников — агитационная литература, которую Перовская использовала в качестве своего «оружия» и немалую часть которой создавали ее товарищи-«чайковцы»: «Чтой-то, братцы...» Л.Э. Шишко, «Сказка о копейке», «О правде и кривде», «Из огня да в полымя», «Сказка о Мудрице Наумовне» С.М. Кравчинского, «Где лучше? Сказка о четырех братьях и об их приключениях» Л.А. Тихомирова, «Внушителя словили», «О смутном времени на Руси», «Раёк» А.И. Иванчина-Писарева, «Стенька Разин», «Атаман Сидорка», «Дума ткача» С.С. Синегуба[41].
Наконец, использованы здесь документы с различными данными о Перовской из 14-ти государственных архивов России и Украины. Среди них — свидетельские показания обывательницы из Подмосковья Анны Трофимовой по делу о попытке цареубийства 19 ноября 1879 г., с подробным описанием «очень красивой» внешности Софьи Львовны[42]; злобные отзывы о Перовской как о «чудовище» и «сволочи» царского генерала А.А. Киреева[43] и беллетриста-публициста Б.М. Маркевича (того самого, который был любимым писателем Александра III и которого И.С. Тургенев сделал заглавным героем своего стихотворения в прозе «Гад»)[44]; отклики простого люда на казнь «матушки-кормилицы Перовской» с провозглашением тоста в память о ней и с такими прогнозами: «Перовскую повесили, а нас все-таки много, всех не перевешаешь!»[45]; жандармские справки о членах семьи Софьи Львовны[46] и многое другое.
Литература
При очевидном обилии источников надо признать, и литература, прямо или косвенно относящаяся к С.Л. Перовской, количественно богата и разнообразна, а главное, значима.
В царской России специальных, биографических исследований о цареубийце быть не могло, но авторы общих трудов на историко-революционные темы, при всем различии их политических взглядов, всегда уделяли Перовской то или иное внимание, хотя и оценивали ее с разных, а то и противоположных позиций. Если, например, в монографии либерального историка В.Я. Яковлева (псевдонимы: В. Богучарский и В. Базилевский) она представлена как «настоящая подвижница», «всем существом своим — одна деятельная любовь к людям»,, «постоянная «сестра милосердия» по отношению ко всем попавшим в беду товарищам»[47], то в официальной «Хронике» Софья Львовна выставлена «великой преступницей» с такими чертами характера, как «озлобленность, бессердечие и жестокость», и даже с «выражением порочности» на лице, что, мол, «не помешало создать и распространять легенду о ее красоте»[48]. /44/
В.Я. Яковлев в юности был социалистом, народовольцем, и, хотя далее он эволюционировал к буржуазному либерализму, сохранял в глубине души народовольческий заряд, что и сказалось в его оценках народничества и лично Софьи Перовской, другие же либеральные исследователи (А. Тун, А.А. Корнилов, Л.E. Барриве, Б.Б. Глинский) не хвалили, но и не хулили Перовскую, как и других народников[49]. Зато историки-охранители, вроде С.С. Татищева и Ф.А. Гилярова, не вникая в смысл программных идей народничества и замалчивая «белый» террор царизма, чернили «Народную волю» как «террористическую шайку», в числе «коноводов» которой называли Перовскую, — «шайку», которая-де только тем и занималась, что изрыгала из себя «злодейские замыслы» и чинила «ужасные злодеяния» против «доброго пастыря» России Александра II[50].
После того как победили в России, одна за другой, две революции 1917 г. (Февральская и Октябрьская) и с царским самодержавием было покончено навсегда, интерес к народничеству в отечественной историографии резко возрос — по ряду причин. Во-первых, историки углубленно начали изучать предпосылки крушения царизма, а стало быть, и национальные традиции революционной борьбы, историческую роль предшественников Февраля и Октября. Во-вторых, подогревали интерес к героике народничества выступления живых свидетелей, верных соратников и друзей Софьи Перовской, иные из /45/ которых (Вера Фигнер, Николай Морозов, Михаил Фроленко) пользовались тогда славой чуть ли не сказочных героев[51]. Наконец, в-третьих, был открыт доступ к государственным архивам, сохранившим для историков почти все документы старого режима. Не зря директор Национального архива Франции Шарль Ланглуа, досадуя на то, что Французская революция XVIII века уничтожила архивы духовного ведомства как «достояние реакционных сил», сказал советскому академику Е.В. Тарле: «Ваша революция была умнее нашей»[52].
С 1917 г. и до середины 30-х годов революционно-народническая тема в советской России была свободной от цензуры. За это время, кроме ряда статей, прямо или косвенно относящихся к Перовской[53], были изданы два ее жизнеописания[54], а также три художественно-биографических книги о ней»[55]. /46/ Из них наиболее значима самая подробная к тому времени биография Софьи Львовны, которую составил популярный в России с 1890-х годов публицист Николай Петрович Ашешов (1866-1923 гг.). На основе доступных тогда для него данных, «рассеянных по многочисленным источникам», он выразительно обрисовал жизнь, деятельность и личность Перовской, «как яркий образ русской красоты героизма»: «В терновом венце стоит перед нами этот образ, осиянный светочами свободы. Скорбными глазами глядит на Россию. Страданьем дышит лицо. И трепещет любовью раздавленное палачом сердце...»[56].
Не забывали о Перовской в 1917-1934 гг. и авторы специальных историко-революционных монографий и даже общих курсов отечественной истории.. Так, общепризнанный лидер первого поколения советских историков акад. М.Н. Покровский и его соперник по признанию в науке проф. Н.А. Рожков назвали Андрея Желябова и Софью Перовскую «самыми замечательными по силе воли и организаторским талантам» лидерами «Народной воли»[57]. Им вторил бывший эсер, репрессированный в советское время историк и публицист Е.Е. Колосов[58]. Видный большевик (член Президиума ВЦИК) Ю.М. Стеклов (Невзоров) в обобщающем двухтомнике «Борцы за социализм» подчеркивал, что российские социал-демократы должны помнить о Желябове и Перовской, как о «наших святых»[59], а меньшевик В.О. Левицкий[60] в специальной монографии о «Народной /47/ воле» особо выделил Перовскую из ряда «виднейших народовольцев», «людей беззаветного мужества и неукротимой воли, хотя воспринимал ее — и всех вообще героев «Народной воли» не исключительно, но главным образом как террористов[61].
С 1935 г. изучение народничества в СССР оказалось почти на четверть века под запретом. Вскоре после убийства С.М. Кирова И.В. Сталин публично заявил: «Если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов»[62]. Это заявление было воспринято как сигнал к запрету не только народовольческой, но и вообще народнической проблематики. Отныне народников можно было только клеймить, поносить (как «злейших врагов марксизма», возомнивших себя «делателями истории» и начавших «переть против исторических потребностей общества»[63]), но не исследовать. Некоторые историки, «виновные», между прочим, в том, что они одобрительно судили о народниках, были физически уничтожены. Среди них И.А. Теодорович (1876-1940), Е.Е. Колосов (1879- 1937), В.О. Левицкий (1883—1941), В.И. Невский (1876-1937), Б.И. Горев (1874-1937), П.Н. Столпянский (1872-1938), Ц.С. Фридлянд (1896—1941), А.К. Воронский (1884-1943).
Только после XX съезда КПСС (1956 г.), который декларировал необходимость творческого развития исторической науки без догматизма, конъюнктурщины и, тем более, без насилия над наукой, началось восстановление правды о народничестве и его доброй славы. Вновь обрела эту славу, наряду с другими звездами народничества, и Софья Перовская. В одних трудах авторы только упоминали ее (как личность незаурядную)[64], но в других подробно и, главное, очень лестно харак /48/ теризовали. Так, В.Ф. Антонов отметил и «выдающуюся роль» Софьи Львовны в Большом обществе пропаганды, и ее место в ряду самых авторитетных «титанов «Народной воли»[65]. Автор одной из лучших книг о народовольцах М.Г. Седов восславил «революционную страстность Перовской, ее героизм и поистине беспредельную любовь к народу»[66], а его оппонент С.С. Волк (кстати, ученик С.Н. Валка), защитивший докторскую диссертацию о «Народной воле», хотя и сохранял в себе издержки сталинского предубеждения против народовольцев, все-таки тоже признал, что они, в том числе и Софья Перовская, — действительно народные герои[67].
Философ В.А. Малинин, подчеркнув, что «основная черта характера Софьи Перовской» — «великая любовь к народу», рассмотрел и ее интерес к философии, политэкономии, проблемам революционной нравственности и этики, что позволяет отнести Софью Львовну (как и Желябова) к «мыслителям» среди «виднейших народовольцев»[68]. «Даже среди членов Исполнительного комитета «Народной воли» она выделялась силой духа, твердостью воли», — читаем о Перовской в академическом коллективном труде, где она названа первой в ряду /49/ тех женщин, которые «наравне с мужчинами участвовали в боевых делах партии и на равных обсуждали программные вопросы, работали в динамитной мастерской и в типографии, шли как агитаторы и организаторы к рабочим, студентам, военным»[69]. Обобщенно, хотя и кратко, прослежен весь революционный путь Софьи Львовны в книгах Э.А. Павлюченко и Л.М. Ляшенко и в коллективном сборнике биографических очерков «Дерзновение»[70].
Здесь уместно назвать и шесть моих книг, изданных до распада СССР, в которых Перовская — непременная героиня, причем одна из самых авторитетных и обаятельных[71].
Особо назову еще три жизнеописания Перовской, которые опубликованы в советское время после XX съезда КПСС, можно сказать, в разных вариантах биографического жанра (научном, научно-популярном и художественном). Это, соответственно, — книги Элеоноры Павлюченко, Елены Сегал и Вольфа Долгого[72]. В каждой из них Софья Львовна представлена, как сказал бы Николай Ашешов, «ярким образом русской красоты героизма». /50/
В 1968 г. был поставлен художественный фильм «Софья Перовская» — уже третий с 1917 г. о Софье Львовне, — над которым работали выдающиеся мастера: режиссер Лео Оскарович Арнштам (1905-1979 гг.), сценарист Евгений Иосифович Габрилович (1899-1993 гг.), композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906-1975 гг.). В фильме были заняты популярные актеры театра и кино: Владислав Стржельчик, Георгий Тараторкин, Борис Хмельницкий. Роль Софьи Перовской исполнила молодая артистка Александра Назарова.
Но с 1991 г. наша страна идейно, социально и даже нравственно изменилась. Герои прошлого, народолюбцы и тираноборцы, обесславлены, а их каратели и душегубы становятся героями. Царь Николай II Кровавый канонизирован. Его отец Александр III — это, по убеждению величайших гуманистов мира, «реакционное чудище», «каменносердый, кровожадный маньяк всея Руси»[73], — прославлен; отец этого «чудища» Александр II возвеличивается односторонне, как «Освободитель», при гробовом замалчивании другой его стороны, как «Вешателя», а ведь он в 1879 г. отдал Россию на откуп «шести Аракчеевым» и разнуздал в стране невиданный ранее «белый» террор: 445 репрессивных актов только за 1879 год, тысячи арестов, десятки казней, причем вешали людей за «умысел» на преступление, за «имение у себя» (!) нелегальных листков, за передачу собственных денег нелегалам[74]. Усерднее всех монархистски преклоняются перед коронованными «чудищами» и «вешателями» С.Н. Семанов, А.Н. Боханов, О.Н. Михайлов и супружеская чета Холмогоровых. Все они, естественно, изображают народовольцев, как это делали царские каратели, — «маниакальными» злодеями /51/ с «омерзительными деяниями», «выродками», «дубинами» и «дурами» («немытыми» и «непромытыми»)[75].
Специально о «Народной воле» и конкретно о Перовской в постсоветской России пишут мало, и, как правило, предвзято, в унисон с теми же царскими охранителями à lа Н.И. Шебеко. Самый яркий пример — книга Г.С. Кана. Её автор идейно угнездился «в карете прошлого» рядом с Шебеко «вполне понимая и даже в целом разделяя» жандармскую оценку «Народной воли», а ее героев разрисовал такими красками: Софья Перовская буквально извергала из себя «ненависть, вплоть до какого-то исступления»; Николая Морозова безобразила «маниакальность, граничащая с психическим сдвигом», а что касается Андрея Желябова, то он (тоже «маниакально») искал в революции некую «щекотку жизни»[76]. Такова же позиция А.А. Левандовского, в представлении которого Желябов и Перовская — всего лишь «бомбисты», которые производят на него «жуткое впечатление»[77], как, впрочем, и на его единомышленника Ф.М. Лурье[78].
Правда, встречаются в постсоветской литературе и попытки взвесить все pro et contra «Народной воли» и объективно оценить ее как историческое явление, но все-таки с преувеличением ее терроризма[79]. Главное, в отличие от сталинского /52/ табу на изучение народничества, теперь нет прямого запрета, действуют лишь конъюнктурные ограничения и стеснения. Как бы то ни было, и за постсоветское время в разных издательствах России увидели свет очень удачный «политический портрет» Перовской[80] и еще семь моих книг, в каждой из которых Софья Львовна Перовская сохраняет свой образ «русской красоты героизма»[81].
Что касается зарубежной литературы, то она не знала таких, как у нас, перепадов с запретами и разрешениями сверху в трактовке деяний и деятелей народничества. Там всегда сосуществовали и противоборствовали разные точки зрения. Одни историки солидаризируются в оценке народничества с царскими охранителями. Так, англичанин Р. Хейр утверждал, что даже лучшие из народников, вроде Желябова и Перовской, исповедовали идеи «чудовищной незрелости ума, лжи и тупости»[82], а соотечественник и единомышленник Хейра Р. Хингли прямо говорит о Перовской и Желябове: «Если бы каким-то чудом они получили власть, то, несомненно (?! — Н.Т.), превзошли бы в жестокости любого царя XIX века»[83]. Другие, — и среди них крупнейший итальянский ученый Франко /54/ Вентури, автор самого выдающегося в зарубежной историографии народничества обобщающего труда (в двух томах) «Русское народничество»[84], — разделяют взгляд российских либералов на борьбу народников против царизма как закономерное и прогрессивное (хотя и не без ошибок) явление. Наконец после второй мировой войны, под впечатлением победы СССР над фашизмом, в европейской, а главным образом в польской, историографии сложилось марксистское направление, солидарное с ранним советским (до сталинского запрета) истолкованием народничества. Профессор Варшавского университета Людвик Базылев, восхищаясь Желябовым и Перовской, справедливо усмотрел в народовольчестве «апогей революционной борьбы народников» и «главный фактор» революционной ситуации в России на рубеже 1870-1880-х годов[85]...
Итак, в источниках и литературе на разных языках сведений о жизни, деятельности и личности Софьи Львовны Перовской очень много. Хотя они, во-первых, часто повторяют одни и те же (наиболее значимые) факты, а во-вторых, рассредоточены во множестве разных источников, тем не менее, вся их совокупность, — при условии аналитического к ним подхода и обобщения, — достаточна для создания максимально подробного и научно обоснованного жизнеописания Софьи Львовны. При этом особую ценность обретают новые, ранее неизвестные сведения, разысканные в архивах или полученные, как посчастливилось мне, от современников и родственников моей героини. Невольно вспоминаю здесь правило, которое я когда-то сформулировал для себя в одном из своих школьных опусов:
Об известном, — если ЧТО-ТО неизвестно,
Знать, ЧТО ИМЕННО, мне очень интересно. /54/
Полагаю, что всё это будет интересно и читателю моей книги об изумительной русской женщине, нашей «идейной Жанне д’Арк». Автор
Глава I. Пролог
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Н.А. Некрасов
Родословная
«Если цари могут иметь свое родословное древо, то почему его не могут иметь цареубийцы?» — резонно вопрошал один из первых биографов Перовской Н.П. Ашешов[86]. Он имел в виду тот поразительный факт, что цареубийца Перовская была праправнучкой Алексея Григорьевича Разумовского (по его брату Кириллу) — графа, генерал-фельдмаршала, а главное некоронованного царя России, морганатического, но венчанного супруга императрицы Елизаветы Петровны (дочери Петра Великого).
Действительно, Софья Львовна Перовская могла сказать о себе (с оговоркой о степени кровного родства), что она — царского роду. Все началось с того осеннего дня 1742 г., когда Елизавета Петровна тайно обвенчалась со своим (к тому времени уже общепризнанным при царском дворе) фаворитом А.Г. Разумовским в подмосковном селе Перово, которое она очень любила. Обряд венчания выполнял в тот день личный духовник императрицы Федор Яковлевич Дубянский[87]. /58/
Замечательный историк, генеалог, коллекционер Александр Алексеевич Васильчиков (1832-1890 гг.), правнук Кирилла Григорьевича Разумовского, проследил в капитальном генеалогическом 5-томнике «Семейство Разумовских» судьбы детей, внуков и правнуков Кирилла Григорьевича, — да, именно Кирилла, поскольку Алексей Григорьевич не имел детей ни от Елизаветы Петровны, ни от кого бы то ни было (хотя легенды и мифы приписывают ему загадочных отпрысков, вроде княжны Таракановой)[88].
Что же касается Кирилла Григорьевича, то вот он с лихвой возместил допущенную его братом недостачу для родословного древа Разумовских и, как потом оказалось, Перовских: 18-ти лет от роду женился на 16-летней фрейлине царского двора Екатерине Ивановне Нарышкиной и нажил с нею 11 детей (6 сыновей и 5 дочерей). Кстати, фрейлина Нарышкина была внучатой племянницей императрицы. Именно Елизавета Петровна сосватала ее Кириллу Григорьевичу и сама присутствовала на бракосочетании молодоженов вместе с первыми сановниками империи и даже иностранными послами. Карьеру Кирилл Григорьевич сделал даже еще более яркую, чем его брат: получив, вслед за братом, от Елизаветы Петровны титул графа, а от Екатерины II — чин генерал-фельдмаршала, он приобрел экзотическое сочетание еще двух высших должностей — президента Академии наук и... гетмана Малороссии (то бишь Украины).
Старший сын Кирилла Григорьевича Алексей Кириллович с точки зрения служебной карьеры, хотя тоже достиг многого (действительный тайный советник, что соответствовало по Табели о рангах воинскому званию генерал-аншефа[89]; министр просвещения, основатель знаменитого Царскосельского лицея), все же карьерных высот отца не осилил, но зато превзошел его и всех вообще Разумовских в родословии. Мало /59/ того, что от законной жены Варвары Петровны Шеремет (внучки еще одного графа и генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева) он имел двух сыновей и двух дочерей, — изгнав жену за «ханжество и суеверия», сошелся с худородной девицей Марией Михайловной Соболевской, дочерью своего берейтора, с которой прижил еще 10 детей. То были пять «воспитанников» и пять «воспитанниц» Алексея Кирилловича Разумовского. Он приписал их к дворянству и, как выразились составители официальной «Хроники социалистического движения в России» кн. Н.Н. Голицын и генерал Н.И. Шебеко, «выхлопотал этим детям фамилию „ Перовские ‟»[90]. Познакомимся с ними поближе[91].
Из пяти «воспитанников» Алексея Кирилловича старшим был Николай, который, в отличие от четырех его братьев Алексеевичей, всю жизнь назывался Ивановичем, чему удивлялись, не зная, как объяснить такой пассаж, и близко знакомый с ним мемуарист Ф.Ф. Вигель, и даже родной внук (брат Софьи Львовны) Василий Львович Перовский[92]. Впрочем, на могильной плите в его имении Кильбурун Николай Перовский назван, как и все его братья, Алексеевичем[93].
Эту загадку Николая Ивановича (Алексеевича?) Перовского попыталась разгадать, а заодно и разгадала другую его загадку Софья Глебовна Перовская. Цитирую ее письмо ко мне от 3 мая 1992 г.: «Все генеалоги считают, что Николай Иванович был женат на де-Салли Шарлотте Петровне. Верно, но только в части ее имени и отчества. К сожалению, Василий Львович в «Воспоминаниях о сестре» не назвал девичью фамилию своей бабушки (а может, и назвал, да редактор, сокращая рукопись, вычеркнул). Сохранился бесспорный источник — свидетельство /60/ о браке (у меня — фотокопия), из которого явствует, что женой Николая Ивановича в 1812 г. стала дочь литовского дворянина Петра Володкевича девица Шарлотта Петровна Володкевич (оба венчаны первым браком). Невольно зародилась мысль, что если де-Салли не жена, то, возможно, она та самая француженка, которая и стала матерью Николая Ивановича?».