Большое общество пропаганды 7 глава

Международную известность как революционеры и ученые заслужили впоследствии также Дмитрий Александрович Клеменц — эрудит, острослов и полиглот (владел почти всеми евро­пейскими языками), географ, этнограф, археолог, геолог; Лео­нид Эммануилович Шишко — публицист, переводчик, историк, экономист; Феликс Вадимович Волховский — уже представлен­ный читателю социолог, поэт, публицист. Из тех же людей, жизнь и деятельность которых целиком связаны с «чайковцами», самым выдающимся был Михаил Васильевич Купреянов — по мнению «чайковцев», «гениальный юноша»[324], которого отли­чали умственная мощь, нравственная чистота, деловая энергия, невероятный дар физиономиста. Ранняя смерть на пятом году заточения в Петропавловской крепости, куда он был водво­рен 20-лет отроду и откуда уже не вышел, помешала ему встать в один ряд с крупнейшими революционерами своего века.

В такой компании самая юная из «чайковцев», 18-летняя Перовская мало сказать не терялась. Она сразу выдвинулась на совершенно особую позицию, которую уже не оставляла ни у «чайковцев», ни у «землевольцев», ни у народовольцев. Эта­лон нравственности, или даже, как выразился С.М. Кравчинский (внешне парадоксально, но, в сущности, очень точно), «нравственный диктатор» — вот революционное амплуа Софьи Львовны. Сочетая в себе «чисто женскую нежность», «мощь бойца» и «самоотверженную преданность мученика»[325], она ни в чем не уступала самым женственным из женщин и самым мужественным из мужчин. Отсюда — столь характерная для нее магическая власть над людьми, о которой с восхищением отзывался Кравчинский: «Когда, устремив на человека свой пытливый взгляд, проникавший, казалось, в самую глубину души, она говорила со своим серьезным видом: «Пойдем!» — кто мог ответить ей: „Не пойду‟?»[326]. /135/

Среди «чайковцев» Перовская была «общей любимицей». «Со всеми женщинами у нас в кружке были прекрасные товарищеские отношения, — вспоминал П.А. Кропоткин. — Но Перовскую мы все любили <...> При виде Перовской у каждого из нас лицо расцветало в широкую улыбку»[327]. Здесь уместно процитировать следующий фрагмент из воспоминаний Кропоткина по изданию 1924 г., который почему-то в следующих изданиях опущен: «Мы улыбались ей даже тогда, когда она донимала нас за грязь, которую мы натаскивали в квартиру нашими мужицкими сапогами <...> Перовская пыталась тогда придать своему невинному, очень умному личику самое ворч­ливое выражение, какое только могла, за что мы и прозвали ее „Захаром‟»[328].

Все те, кого я только что представил читателю, были чле­нами петербургской группы «чайковцев». В числе же ее сотруд­ников (т.е. фактически кандидатов в члены) выделялись буду­щий домашний учитель детей Льва Толстого В.И. Алексеев[329], три будущих народовольца Ю.Н. Богданович, М.Ф. Грачевский, А.И. Зунделевич (о них — речь впереди) и энтузиаст «хождения в народ», работавший для удобства пропаганды кочегаром, пильщиком, грузчиком, бурлаком на Волге, человек редкой душевной красоты и физической силы Дмитрий Михайлович Рогачев[330], загубленный на Нерчинской каторге в том же 1884 г., когда в Шлиссельбургской крепости был казнен его брат, наро­доволец Н.М. Рогачев. /136/

Не удивительно, что таких людей все, кому довелось встречаться с ними, характеризовали как средоточие «самого талантливого, честного и умного, что только было в передовой молодежи 70-х годов», ее «авангард» и «цвет»[331]. П.А. Кропоткин на склоне своей долгой жизни так вспоминал о «чайковцах»: «Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей <...> До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью»[332]. Выдающийся состав «чайковцев» во многом обеспечил жизненность оригинальной и не вполне практичной, единственной в своем роде организационной структуры их Общества.

Да, в кандидатской диссертации о «чайковцах», которую я защитил в 1963 г.[333], мне посчастливилось наглядно доказать, что традиционное название «кружок чайковцев» при­менительно ко всей их организации исторически несправедливо. Здесь перед нами не кружок, а широко разветвленное, с огромным охватом деятельности, Общество — целая федера­ция кружков (групп) в пяти городах России. Можно говорить о петербургском кружке, московском, киевском, одесском, херсонском кружках «чайковцев» как о составных частях, федеративных единицах этого Общества, но понимать под отдельным кружком Общество в целом — значит неуместно упрощать истинный смысл его организационных основ. Кстати, Общество имело, как мы увидим, и свое (к 1963 г. нео­правданно забытое) название — Большое общество пропаганды. Поскольку с ним связаны яркое начало и впечатляю­щий взлет революционного бытия Софьи Перовской, должно сказать о нем подробнее. /137/

Большое общество пропаганды

Кружки т.н. «чайковцев» создавались, оформлялись, единились в противовес нечаевщине на принципиально новых основах. Во избежание какого бы то ни было «генеральства» á la Нечаев, они поддались тому организационному анархизму, который надолго возобладал в народничестве после нечаевщины (как реакция на нее). В петербургской группе «чайковцев» (о ней пока речь) не было ни устава, ни каких-либо статутов, соблюдалась «индивидуальная самостоятельность» каждого из участников группы.

При этом, однако, в отличие от всех остальных народнических кружков (а их к началу «хождения в народ» 1874 г. насчитывалось в России больше 200), у «чайковцев» организа­ционный анархизм обрел специфический оттенок. Дело в том, что их выдающиеся профессиональные и чисто человеческие качества плодотворно сочетались с исключительной личной близостью между ними. Сами «чайковцы» свидетельствовали, что в их петербургском кружке «все были братья», «все знали друг друга, как члены одной и той же семьи, если не больше»[334]. Показательно для их личной близости, что за четыре года существования кружка в нем сложились 7 супружеских пар (почти столько же супругов было в провинциальных кружках общества).

Кстати, именно у «чайковцев» впервые в России широко и активно проявили себя как участницы освободительного движения женщины. Только в петербургской группе, кроме Перовской, участвовали еще 12 молодых женщин, из кото­рых, по убеждению П.А. Кропоткина, «ни одна не отступила бы перед смертью на эшафоте», как не отступила Перовская[335]. Всего же, включая провинциальные группы, среди выявлен­ных 103-х «чайковцев» было 24 женщины. /138/

Идейное родство, высокая нравственность и личная близость «чайковцев» обеспечивали столь доверительные отношения между ними, что каждый из них не только не злоупотреблял предоставленной ему «индивидуальной само­стоятельностью», но, напротив, всякий раз, когда этого требо­вали интересы общества, добровольно брался за самое трудное и ответственное дело. В случае разногласий по любому вопросу незыблемым, хотя и не писаным, законом для «чайковцев» было мнение большинства.

Прием в Большое общество новых членов был необычно строгим: кандидаты тщательно отбирались и предварительно изучались, причем оценивались не только их умственные и деловые качества, но и чуть ли не в первую очередь нрав­ственный облик. Выдвинутая кандидатура обсуждалась на общем собрании той или иной группы со всей откровенностью и утверждалась лишь при единогласном ее одобрении. Стоило, например, Купреянову указать при обсуждении кандидатуры А.В. Низовкина на болезненное самолюбие кандидата, несо­вместимое с требованиями «чайковцев», и тот не был принят[336].

С другой стороны, если обнаруживалось, что кто-то из членов любой группы ведет себя в деловом или нравственном отношении предосудительно, «чайковцы» изгоняли его из своих рядов. В начале 1872 г. был исключен из петербургской группы Ф.Н. Лермонтов, который грешил самомнением, рисо­вался и явно «хотел играть первую роль»[337], а весной 1873 г. та же участь постигла лидера московской группы С.Л. Клячко (этот талантливый публицист, первый переводчик на русский язык знаменитой книги К. Маркса «Гражданская война во Франции», был исключен за чрезмерный интерес к женскому полу, что было инкриминировано ему как «непроизводитель­ная растрата революционных сил»)...

Периферийные группы «чайковцев» (в Москве, Киеве, Одессе, Херсоне) строились на тех же, хотя и менее ярко выра- /139/ женных, организационных основах. В каждой из них были подобраны «молодец к молодцу», но даже среди них выделялись тогда еще юные «народные заступники», имена которых вскоре обретут мировую известность. В московской первыми среди равных были Николай Александрович Морозов, Лев Александрович Тихомиров, Михаил Федорович Фроленко — будущие «орлы и герои»[338] «Народной воли»; в одесской группе (которая летом 1873 г. объединилась с херсонской — уже знакомый читателю 25-летний «ветеран» народничества Феликс Вадимович Волховский, переселившийся в Одессу из Петербурга, и будущий вождь «Народной воли» Андрей Иванович Желябов, а также Анна Моисеевна Макаревич (урожденная Розенштейн, по второму мужу — Коста, по третьему — Туратц, революционный псевдоним — Кулишова), впоследствии видная деятельница международного рабочего движения, возглавляв­шая вместе с мужем Филиппо Турати Итальянскую социали­стическую партию[339]. Наконец, в киевской группе «чайковцев» задавали тон Павел Борисович Аксельрод (позднее видный деятель «Земли и воли», «Черного передела», группы «Освобо­ждение труда» и РСДРП) и один из лидеров «Народной воли», ее «орлов и героев» Николай Николаевич Колодкевич.

Все группы «чайковцев», включая петербургскую, были равноправны и подотчетны друг другу[340]. Прием в ту или иную группу новых членов был делом всего Общества и оформлялся лишь с согласия всех групп. Организационное единство пяти групп закреплялось общностью их кассы.

Структура Большого общества не исчерпывалась сово­купностью пяти групп. В разных концах Европейской России (Орел, Казань, Тула, Вятка, Самара, Саратов, Пенза, Ростов, /140/ Пермь, Харьков, Минск, Вильно и др.) «чайковцы» имели своих агентов. Иные из них считались членами Общества. Так, в Харькове членом-агентом «чайковцев» был Дмитрий Андре­евич Лизогуб — земельный магнат и, говоря по-нынешнему, спонсор народнических организаций, один из самобытнейших героев народничества, речь о котором еще впереди.

Все члены, сотрудники и агенты Общества содействовали возникновению множества нелегальных кружков, а нередко создавали их. Так было, например, с кружками воспитанни­ков Морского училища[341] и студентов-сибиряков[342] в Петер­бурге, Н.К. Буха в Самаре[343], Г.Г. Божко-Божинского в Черни­гове[344] и др. К началу 1874 г., по авторитетному свидетельству П.А. Кропоткина, который ведал тогда связями «чайковцев», они успели создать «сеть кружков и колоний в 40 губерниях» и поддерживали с ней «правильную переписку»[345].

Таковы были организационные нормы, структура и связи Общества «чайковцев» как федеративного объединения ряда кружков плюс сеть агентов в разных городах со своими свя­зями. Называть это Общество уместнее всего так, как называл его в воспоминаниях один из выдающихся членов общества Н.А. Морозов (собиравшийся писать историю «чайковцев»), т.е. Большим обществом пропаганды [346]. Такое название соот­ветствует характеру деятельности «чайковцев», которая на всех этапах развития Общества сводилась главным образом к пропаганде. К тому же оно менее условно, чем всякое дру­гое, ибо введено в обиход из первых рук — не исследователем, а участником организации, к которой оно относится. С 1963 г. название «Большое общество пропаганды» живет в десятках /141/ изданий, включая труды авторитетнейших специалистов[347]. Даже за границей давно отметили его как «привившееся в нашей литературе»[348]...

Идейная платформа Большого общества пропаганды целиком вмещалась в доктрину народничества, основоположниками которой были А.И. Герцен и Н.Г. Чернышевский и которая тогда, в 1870-е годы, нацеливала народников на переход России из сущего, полуфеодального состояния, минуя капиталистическую формацию, сразу в социализм[349]. Средствами достижения этой цели народники в то время считали народную, т.е. фактически крестьянскую, революцию, ибо крестьяне составляли почти 90% населения России, а в крестьянской общине усматривался как раз зародыш социализма. Однако готовить революцию различные объединения народников замышляли по-разному. Сложились три основных тактических направления: бунтарское или бакунизм (по имени его идео­лога М.А. Бакунина), пропагандистское или лавризм (идеолог — П.Л. Лавров) и заговорщическое или русский бланкизм (идеолог — П.Н. Ткачев, но до него во Франции с аналогичных позиций выступал знаменитый Луи Огюст Бланки).

Бакунисты (которых лавристы прозвали «вспышкопускателями») исходили из того, что русский народ уже готов восстать, /142/ и надо лишь «агитнуть» крестьян сразу по всем деревням, чтобы «вдруг» поднялась на бунт вся Россия. Лавристы, напро­тив, считали, что народ в России еще не готов к восстанию, и поэтому следует основательно, шаг за шагом, готовить его, будить в нем революционное сознание путем пропаганды. Бакунисты прозвали Лаврова «кунктатором» (медлителем) и сочинили о нем как о редакторе журнала под названием «Вперед!» такую эпиграмму:

Он засел верхом на рака

И кричит: «Вперед! Вперед!»

Что же касается русских бланкистов, то они рассчитывали обойтись вообще без народа, хотя и ради его интересов, ибо Ткачев полагал, что российское самодержавное государство не имеет прочных корней ни в экономической, ни в социальной почве («висит в воздухе»!), и его можно низвергнуть силами партии заговорщиков. За Ткачевым шли, сравни­тельно с бакунистами и лавристами, немногие: большинство народников соглашалось с Ф. Энгельсом в том, что «не русское государство, а скорее сам Ткачев висит в воздухе» со своей программой[350].

«Чайковцы» занялись разработкой собственной про­граммы осенью 1873 г., явно в противовес только что появившимся тогда программным документам Бакунина и Лаврова. Подготовить проект программы они доверили князю Кропот­кину, которого очень уважали, хотя и подтрунивали над ним: «Во время Французской революции сапожники хотели стать князьями, а теперь в России князья хотят стать сапожни­ками?». Проект (Записка Кропоткина под названием «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?») был обсужден и принят в качестве программы — оригинальной и, главное, более, рациональной, чем программа бакунистов и лавристов. /143/

В отличие от авантюрной установки Бакунина, Общество «чайковцев» планировало не скоропалительный бунт, а методически подготовленное народное восстание, не предаваясь иллюзиям о близкой революции: «мы убеждены даже — гласила их программа, — что для осуществления равенства, какое мы себе рисуем, потребуется еще много лет, много частных, может быть, даже общих взрывов»[351]. Это положение очень характерно для «чайковцев». Софья Перовская прямо говорили тогда Кропоткину: «Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо»[352].

С другой стороны, в отличие от Лаврова с его ставкой на «пропаганду и только пропаганду», «чайковцы» ставили в порядок дня наряду с пропагандой и агитацией мобилизацию и организацию «народных сил». Их программа предписывала готовить «из лучших людей этой (рабоче-крестьянской. — Н.Т.) среды преданных делу народных агитаторов» и «сплачивать их <...> в одну общую организацию»[353]. Перовская здесь не только на словах (при обсуждении проекта программы), но и на деле проявила себя, по свидетельству С.М. Кравчинского, «одним из наиболее деятельных инициаторов <...> Так, переход от пропа­ганды среди молодежи к пропаганде среди рабочих, совершен­ный кружком чайковцев в 1871-1872 годах, был в значительной степени результатом ее настойчивости <...> Она же была из первых, настаивавших на необходимости следующего шага — перехода из городов в деревни, так как понимала, что в России может иметь будущность лишь такая партия, которая сумеет сблизиться с крестьянством»[354]. Мы еще убедимся на конкрет­ных фактах, сколь справедливы эти оценки Кравчинского.

Итак, по коренным вопросам тактики (в чем, собственно, и заключалось различие между лавризмом и бакунизмом) Большое общество пропаганды разошлось как с Бакуниным, /144/ так и с Лавровым, заняв позицию, свободную от крайностей лавризма и бакунизма. Здесь уместно подчеркнуть роль Перов­ской в идейной жизни Общества, в обсуждении и решении самых разных вопросов теории, стратегии, тактики с расчетом на желаемую перспективу и с учетом нежелательных последствий. «Перовская, — вспоминал о ней Кравчинский, — поль­зовалась большим уважением и влиянием за свою стоическую строгость к самой себе, за неутомимую энергию и в особенно­сти за свой обширный ум. Ясный и проницательный, он обла­дал столь редкой у женщин философской складкой, проявляю­щейся в умении не только прекрасно понять данный вопрос, но и разобрать его всегда в соотношении со всеми от него происте­кающими вопросами. Отсюда у Перовской... необыкновенное искусство в спорах, как теоретических, так и практических. Трудно было встретить более стойкого и искусного диалек­тика, чем Перовская. Рассматривая любой предмет всегда со всех точек зрения, она имела большое преимущество перед своими оппонентами, потому что обычно каждый рассматри­вает его с одной какой-нибудь стороны, диктуемой личными склонностями и симпатиями. Другим проявлением той же широты и разносторонности являлась чрезвычайная трезвость ее ума. Она видела все вещи в настоящем свете и в настоящую величину и своей логикой без всякой пощады разбивала иллю­зии своих более восторженных товарищей»[355]...

Общество «чайковцев» было истинно революционным, но без бакунистского и, тем более, нечаевского экстремизма. Поэтому «чайковцы» готовы были к обмену мнениями и даже к сотрудничеству с более умеренными направлениями политической оппозиции. Показательно участие их петербургской группы вместе с представителями либерально-радикальной интеллигенции в дискуссии по вопросу о видах на конститу­цию в России[356]. /145/

В один из декабрьских вечеров 1871 г. в квартире авторитетного юриста профессора Николая Степановича Таганцева на Васильевском острове собрались почти все (кроме уже арестованного к тому времени Натансона и ряда лиц, отсутствующих в столице по разным причинам) петербургские «чайковцы» — Волховский, Клеменц, Купреянов, Лермонтов Сердюков, Чайковский, Чарушин, а из женщин — Перовская О. Шлейснер, Ободовская и Л. Корнилова. Вместе с ними здесь приняли участие в дискуссии корифеи отечественной адвокатуры В.Д. Спасович и Е.И. Утин (брат основателя и руководителя Русской секции I Интернационала Н.И. Утина), редактор журнала «Отечественные записки», будущий идеолог либерального народничества Н.К. Михайловский, педагог и литератор В.И. Водовозов, студент Медико-хирургической академии, впоследствии известный экономист, публицист, социолог В.П. Воронцов («В.В.») и др., всего — от 40 до 50 человек.

Цель собрания заключалась в том, чтобы «побеседовать на злободневные темы и попытаться соединенными силами наме­тить ближайшие пути для выхода из тупика»[357], а центральным вопросом разгоревшейся дискуссии стал вопрос о возможности конституции в России. Один из участников собрания чиновник из Сената С.Е. Шевич[358] прочел реферат «О сущности конститу­ции» — «исключительно по Лассалю, без какого-либо экскурса в русскую действительность», — после чего развернулись пре­ния, сразу же перешедшие «на русскую почву»[359].

Главными ораторами были трое — Клеменц, Волховский и близкий в то время к «чайковцам» Воронцов (к сожалению, нет данных о том, выступала ли в этой дискуссии Перовская). Все они говорили, что «конституция — дело хорошее, но сами /146/ собой конституции с неба не падают, а их добывают». Заво­евать же конституцию не в состоянии ни привилегирован­ные сословия (дворянство и буржуазия) из-за своей классовой ограниченности, ни разночинская интеллигенция, поскольку она «материально бессильна». Единственная сила, способная вывести страну из тупика, — это «широкие народные массы», которые, однако, заинтересованы не в конституции, а в корен­ном преобразовании существующего строя. «Отсюда, — вспо­минал Чарушин, — сам собою вытекал вопрос о необходимости организации народных масс с целью вовлечения их в активную борьбу с самодержавием»[360].

Ориентированные на революционную работу с массами «чайковцы» решительно выступали против новоявленных «Каракозовых», которые с 1866 г. время от времени вознаме­ривались повторить затею цареубийства. «Теперь, — читаем в «Записках» П.А. Кропоткина, которые впервые изданы в 1899 г., — я могу обнародовать факт, который до сих пор был неизвестен. Из южных губерний приехал однажды в Петербург молодой человек с твердым намерением убить Александра II. Узнав об этом, некоторые чайковцы (среди них вполне могла быть Перовская. — Н.Т.) долго убеждали юношу не делать этого; но так как они не могли переубедить его, то заявили, что поме­шают ему силой. Зная, как слабо охранялся в ту пору Зимний дворец, я могу утверждать, что чайковцы тогда спасли Алек­сандра II. Так твердо была настроена тогда молодежь против той самой войны, в которую она бросилась потом с самоотвер­жением, когда чаша ее страданий переполнилась»[361]...

Практическая деятельность Большого общества пропа­ганды прошла три этапа: «книжное дело», «рабочее дело», «хож­дение в народ». На каждом из этапов Перовская была в Обще­стве одной из главных фигур — инициаторов и энтузиастов.

«Книжное дело», начатое еще «натановцами», было глав­ным в практике «чайковцев» 1871—1872 гг. Цель его заключалась /147/ в том, чтобы подготовить кадры будущих пропагандистов и организаторов «народных сил», вооружая их образцами демократической и социалистической литературы. При этом «чайковцы» даже наладили издание такой литературы своими силами, иногда — в собственных переводах: так, они перевели «Гражданскую войну во Франции» К. Маркса, «Историю Февральской революции 1848 г.» Л. Блана, «Историю революции 18 марта» (т.е. Парижской Коммуны 1871 г.) П. Ланжоле и П. Корье, издав две последние книги большими по тому времени тиражами — Блана в 3500, а Ланжоле и Корье в 2500 экземпляров[362]. Власти запрещали и уничтожали тиражи этих и некоторых других книг (например, «Азбуки социальных наук» В.В. Берви-Флеровского)[363], но не могли пресечь «книж­ное дело» «чайковцев». Часть даже запрещенных тиражей «чайковцы» успевали спасти и распространить, а главное, они распространяли литературу, легально изданную в России или тайно доставленную из-за границы: сочинения А.Н. Радищева, А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Д.И. Писарева, а также Ф. Минье, Д.Л. Мотли, А. Карреля, Ф. Лассаля, П. Прудона, «Капитал» К. Маркса, уставы I Интер­национала и его Русской секции. Используя свои провинци­альные связи, «чайковцы» придали своему «книжному делу» всероссийский размах, распространяя столько книг, что им «позавидовала бы любая издательская фирма»[364] (на несколько десятков тысяч рублей в год)[365].

Перовская с ее эрудицией и талантом организатора играла в «книжном деле» очень важную роль. По ее инициативе и при ее участии «чайковцы» начали свое «книжное дело» с издания двух книг В.В. Берви-Флеровского: 24 сентября 1871 г. вышла /148/ в свет «Азбука социальных наук», а следом за ней — 2-е изда­ние «Положения рабочего класса в России». Софья Львовна вела переговоры с Берви и близко познакомилась с ним, наве­щая его (одна или вместе с другими «чайковцами») в Любани, а затем в Новой Кирке, у русско-финляндской границы, где он жил тогда под надзором полиции[366]. Там для Берви Перовская была «желанной из желанных»: он от нее, по воспоминаниям лично знакомого с ним О.В. Аптекмана, был, «просто без ума; в его восторженной характеристике она является какой-то ска­зочной феей, которая чарами своими творит чудеса»[367]. Дей­ствительно, как явствует из воспоминаний самого Берви, он поверил слухам, которыми обрастали сношения Перовской с политическими узниками: будто бы, «по ее распоряжению, заключенные в тюрьме III отделения надевали форму жандар­мов и свободно разгуливали по Петербургу, а жандармы перео­девались в гражданское платье; ей приносили из III отделения всякое дело, какое ей было нужно, и относили к тому из заклю­ченных, которого она указывала; то, что составляло секрет для жандармов, не являлось секретом для нее» и т.д.[368] Мифологию этих слухов разоблачали позднее брат Софьи Львовны Василий и ее «боевая» подруга А.П. Корба[369].

Перовская, со своей стороны, относилась к Берви очень тепло, хотя и не без свойственного ей даже по отношению к властителям дум критицизма. «Он прирожденный народ­ный пропагандист и агитатор, — говорила она о Берви. — <...> В голове у него роятся немолчно гениальные мысли, но рядом с ними что-то наивное <...> Он стоит на почве народных идеалов, боюсь только, что на практике слишком суживает их, упо­вая на текущие требования <...> Он прелестен, привлекателен /149/ как личность, ригорист, проповедует «добровольную бедность», словно апостол библейский... Чудак он, но прелестен»[370].

Полемика с Берви отразилась и в теоретических заметках Перовской, изъятых у нее при аресте 5 января 1874 г. (выявлены мною в ГАРФ и впервые опубликованы в 1983 г.)[371]. Здесь Софья Львовна впечатляюще демонстрирует философский склад своего ума. Цитирую ее заметки:

«Флеровский ставит целью человечества плодить жизнь на земле[372]. Но это совершенно ошибочно и вот почему. Цель человечества можно вывести двояким образом:

1. Исследовав законы природы, по которым развивается, жизнь человечества, открываются направление и конец этого развития. Но таким образом невозможно определить цель, так как она будет зависеть от направления и конца развития всею земного шара, ибо, если это развитие приведет к окончатель­ному охлаждению земли, вся органическая жизнь, следова­тельно и человеческая, уничтожится, а потому и концом или целью человечества будет его уничтожение. Итак, из законов природы нельзя вывести цели Флеровского.

2. Другим образом вывести цель человечества можно, наблюдая за тем, к чему устремлена нравственная и умствен­ная деятельность людей. Но, делая такое наблюдение, вовсе не замечаешь, чтобы люди стремились к цели Флеровского. Замечаются же действия людей, имеющие одну цель: счастье. К этой цели люди всегда стремились до известной степени /150/ сознательно, в том отношении, что они старались достигнуть ее через прямые действия или через вознаграждение своих прямых действий.

Но эта цель очень различно понимаема, т.е. различно пони­мают, в чем состоит счастье, и пути к достижению цели выби­раются различные.

Наибольшего счастья человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться, и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье чело­века заключается в свободной умственной и нравственной деятельности».

Определив таким образом (в полемике с Берви-Флеровским) «цель человечества», Перовская далее в тех же заметках ставит вопрос: «Что нужно для того, чтобы личность выбрала себе основательно путь к достижению своей цели?» — и дает на него философски обоснованный ответ:

1. «Теоретическое знание. Не зная, каким законам под­чиняется материал, над которым ей приходится действовать, личность не сможет им управлять, а потому может прийти к результату, противоположному тому, которого она ждала.

2. Практическое знание. Без него личность не сможет при­ложить законы теоретического знания к делу, а потому, начи­ная действовать по теоретически выработанному пути, она может встать в тупик или начать метаться в незнакомой обста­новке; возникнут несообразности теории с практикой, вслед которым придется изменять теорию.

3. Знание своих свойств. Это тоже, в сущности, практиче­ское знание. Своя субъективность будет непременным эле­ментом во всех действиях личности, а потому, не зная этого элемента, личность не сможет сделать правильного расчета наискорейшего для себя пути к достижению цели.

Итак, личность тогда только действует основательным, наиболее полезным и критически выверенным путем, когда она изучила все эти три элемента и привела их в согласие, след­ствием чего и явится путь»... /151/

«Чайковцы» доверяли Перовской ответственейшие поручения не только в «книжном деле», где она была членом конспиративной комиссии по хранению печатного станка для собственных изданий пропагандистской литературы. Вместе с Купреяновым Софья Львовна входила в конспиративную группу связи с заграницей и ведала сношениями с арестованными народниками «через подкупленного жандарма, который регулярно приносил ей записки и принимал от нее поручения»[373]. Мало того, когда был арестован и сослан в Шенкурск, (захолустный городишко в Архангельской губернии) Марк Натансон, «чайковцы», задумавшие устроить его побег, отправили к нему «для этой цели» именно Перовскую, «снабдив ее нужной суммой денег»[374]. Софья Львовна все сделала, как надо, но вернулась из Шенкурска одна: «Натансон отказался бежать и переходить на нелегальное положение»[375].

Как бы ни была увлечена и занята Перовская «книжным» и прочими делами Большого общества пропаганды, она всегда буквально рвалась «в народ », к простому люду — к городскому и, главным образом, деревенскому, чтобы самой увидеть, как российское простонародье живет, узнать — не из литературы, а из жизни, — о проблемах его и чаяниях, понять, смогут ли «народные заступники» принести ему спасительную пользу, и если да, то в чем? Весной 1872 г., взяв у «чайковцев» нечто вроде творческого отпуска от столичных дел, Софья Львовна отправилась в Самарскую губернию.

К тому времени жена богатого самарского помещика и мирового судьи Мария Аполлоновна Тургенева, ранее учившаяся в Цюрихе, где она была связана с русской революцион­ной эмиграцией, открыла на свои средства в самарском городке Ставрополе курсы подготовки учителей для земских школ в селах губернии[376]. По ее приглашению, обнародованному /152/ в самарских и петербургских газетах, первыми приехали к ней преподавать на курсах трое: Перовская, Иван Маркович Крас­ноперов (впоследствии известный статистик) и Сергей Федоро­вич Чубаров — активный революционер-народник (в 1879 г он будет казнен вместе с «чайковцем» Д.А. Лизогубом). Одна из ставропольских курсисток М.С. Иванова (Карпова) вспоминала: «Тургенева взяла на себя уроки математики, Перовская — рус­ского языка и литературы, Чубаров — анатомии и физиологии, Красноперов — истории и географии»[377].