Враги и критики «Народной воли» много (особенно в наше время) говорят о том, что она злодейски преследовала и умертвила царя — «Освободителя»[794]. При этом замалчивается неоспоримый, вопиющий факт: к концу 70-х годов царь, в свое время освободивший, наконец, от крепостной неволи крестьян (хотя и ограбив их), снискал себе уже новое титло: «Вешатель». Это он утопил в крови народное возмущение реформой 1861 г., когда сотни крестьян были расстреляны и тысячи биты кнутами, шпицрутенами, палками (многие — насмерть), после чего выжившие разосланы на каторгу и в ссылку[795]. С еще большей кровью Александр II подавил национально-освободительные восстания 1863-1864 гг. в Белоруссии, Литве, Польше (входившей тогда в состав России, как и Литва): только в Польше — /288/ 25 тыс. осужденных[796], не считая погибших в боях и расстрелянных без суда. Почти 20 лет гноил «Освободитель» за инакомыслие в тюрьме, на каторге и в якутской ссылке «российского Прометея» Н.Г. Чернышевского, а с 70-х годов сотнями отправлял в ссылку и на каторгу народников из тех 8 тыс. арестованных за их «хождение» с пропагандистскими книжками «в народ». Из всех российских государей только Александр II использовал (и не один раз) монаршую прерогативу не для смягчения, а для отягчения судебных приговоров по политическим делам — С.Г. Нечаева и «193-х».
Когда же некоторые из народников в ответ на «белый» террор царизма начали прибегать с 1878 г., как мы это видели, к отдельным актам «красного» террора, Александр II повелел судить их всех по законам военного времени. Только за 1879 г. он санкционировал повешение 16-ти народников. К 1881 г. число казненных выросло до 21. В их числе И.И. Логовёнко и С.Я. Виттенберг были повешены за «умысел» на цареубийство, И.И. Розовский (студент) и М.П. Лозинский — за «имение у себя» революционных прокламаций, а Д.А. Лизогуб — за то, что он по-своему распорядился собственными деньгами, отдав их в революционную казну[797]. Орган русской политической эмиграции газета «Общее дело» в № 26 за 1879 г. очень уместно приписала Александру II такой «самодержавный афоризм»: «Не повешаешь — не поцарствуешь!».
Смертные приговоры народникам Александр II воспринимал с удовлетворением, а замену их — с недовольством. Стоило петербургскому «аракчееву» И.В. Гурко «помиловать» террориста Л.Ф. Мирского (вечной каторгой вместо виселицы), как царь кольнул его презрительным отзывом: «Действовал под влиянием баб и литераторов»[798]. Зато «помазанник Божий» поощрял своих сатрапов в стремлении не просто казнить бунтарей, но /289/ и палачески надругаться над ними, о чем свидетельствует и плясовая «Камаринская» в момент, когда вешали Валериана Осинского, и следующее повеление одесскому «аракчееву» Э.И. Тотлебену: поскольку «целование осужденных друг с другом перед казнью» производит на зрителей «впечатление, ни в коем случае не желательное, <...> устранить на будущее время повторение подобных слишком интимных прощаний» на эшафоте[799].
Все это ИК «Народной воли» учитывал, вынося — от имени народа — смертный приговор царю. Лев Толстой, который знал об этом меньше, чем знали народовольцы, и тот восклицал: «Как же после этого не быть 1-му марта?»[800].
Цареубийство ИК планировал в числе своих первоочередных дел и начал его готовить еще до того, как были окончательно утверждены его программные документы, — по крайней мере, с начала сентября 1879 г. Неожиданно для народовольцев, по целому ряду причин (включая непредвиденные случайности), их «охота» на царя затянулась на полтора года и удалась им лишь с 8-й попытки, из которых только три были результативными. Перовская приняла активное участие в первой из результативных попыток и сыграла решающую роль в последней из них.
Все началось с того, что ИК сразу после вынесения смертного приговора Александру II составил план покушения на него в трех различных пунктах на пути возвращения царя из Крыма (где он тогда отдыхал) по железным дорогам через Одессу, Харьков и Москву в Петербург. О времени и маршруте царского вояжа уведомил ИК его агент Николай Клеточников, служивший тогда в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии[801]. «В первых числах сентября»[802] Вера Фигнер приехала с запасом динамита в Одессу, где /290/ ее ждал Николай Кибальчич. Именно он обеспечил техническую сторону покушения. Осуществить взрыв царского вагона должны были супруги Михаил Фроленко и Татьяна Лебедева. Оба они устроились в качестве железнодорожного будочника и его жены под Одессой на линии железной дороги Одесса — Москва и повели подкоп из своей будки под рельсы, чтобы подложить в промежутке между поездами мину под рельсы к прибытию царского поезда. Но в тот момент, когда все было готово к взрыву, ИК узнал, что царь из-за дурной погоды не поедет в Одессу[803]. Так осталась безрезультатной первая народовольческая попытка цареубийства.
Впрочем, царский поезд еще был в пути — через Екатеринослав в и Харьков к Москве. Случившуюся оказию ИК предусмотрел. Одновременно с одесским подкопом народовольцы готовились встретить царский поезд, если он минует Одессу, в другом месте, под станцией Александровск Екатеринославской губернии, на линии Симферополь — Харьков — Москва. Организатором и главным участником этого, второго покушения народовольцев на Александра II был Андрей Желябов.
В Александровске Желябов поселился под видом купца Черемисова якобы для того, чтобы устроить здесь кожевенный завод. Роль супруги «купца» сыграла член ИК Анна Якимова. Помогали Желябову также двое рабочих — Иван Окладский и Яков Тихонов. Желябов купил лошадей и телегу, распустил на весь Александровск слух о том, что он вскоре займется устройством завода, а сам втихомолку устраивал подкоп и закладку мины под железнодорожное полотно на четвертой версте от станции и с постоянным риском для жизни перевозил туда на телеге динамит.
Царский поезд проходил через Александровск 18 ноября. Народовольцы узнали об этом заблаговременно — от того же Клеточникова. В момент, когда поезд подошел к месту, где была заложена мина, Желябов по сигналу Окладского («Жарь!») сомкнул провода, ведшие к заряду, но... взрыва не последовало. /291/ Оказалось, как это позднее установила специальная комиссия ИК, кто-то из железнодорожных рабочих, которые чинили здесь рельсы, нечаянно перерезал желябовский провод[804]. Это и спасло царя...
Но путь до Москвы был еще долог. А под Москвой, в трех верстах от станции по Московско-Курской железной дороге, народовольцы готовили одновременно с подкопами под Одессой и Александровском третий подкоп на случай, если царь минует два предыдущих. Организатором этого, третьего народовольческого покушения на самодержца был Александр Михайлов, участниками — Николай Морозов, Александр Баранников, Григорий Исаев, агент ИК Лев Гартман. Главными же исполнителями, подрывниками стали Софья Перовская и Степан Ширяев, под видом супружеской четы «Сухоруковых».
Михайлов еще в первой половине сентября 1879 г. приехал в Москву и здесь, на окраине города, в Рогожской части, купил дом у мещанина Кононова — не далее чем в 50 м от железной дороги. В этом доме 19 сентября и поселились «Сухоруковы» — «Марина Семеновна» (Перовская) и «Михайло Иванович» (Гартман)[805]. Да, первым «Сухоруковым» стал было Гартман, но незадолго до покушения 19 ноября его заменил Ширяев.
Нашумевший на всю Россию московский подкоп под линию железной дороги из дома «Сухоруковых» хозяева и жильцы этого дома начали с 1 октября. Собственно, хозяйкой и, как мы увидим, караульным здесь была единственная среди них женщина — Перовская, а все остальные, включая Михайлова, обратились на полтора месяца в рабочих-землекопов. Впрочем, один из них, Ширяев, выполнял к тому же работу /292/ инженера — электрика и минера. Этот воспитанник Саратовской гимназии лишь недавно (в ноябре 1878 г.) вернулся на родину из Парижа, где учился электротехнике у другого саратовца, всемирно знаменитого изобретателя Павла Николаевича Яблочкова[806].
Работа в подкопе была адски трудной. Каждый день с 7 час. утра до 9-ти вечера «землекопы» успевали вырыть проход не более 2,5 м, а надо было прорыть подземный ход длиною в 47 м и обить его по бокам досками: вооруженные буравом «мы, — вспоминал А.Д. Михайлов, — влезали в образовавшийся склеп и, лежа по грудь в воде, сверлили, упираясь спиной и шеей в плотину, а ногами в грязь»[807]. В конце этой подземки на глубине пяти метров под рельсами была заложена мина. Ее заложил Ширяев. Он же установил (в сарае рядом с домом) гальваническую батарею и проводники. От батареи провода шли на второй этаж дома, к спирали Румкорфа, оттуда на первый этаж и затем в подземку к мине[808].
А чем была занята в это время Перовская? Она не только следила за порядком в доме, обеспечивала «землекопов» провизией, выполняла обязанности кухарки и уборщицы, но и следила за всем и вся окрест дома, готовая предупредить товарищей о любой нежелательности, не говоря уж об опасности. «Ловкость и умелость Перовской избавляли заговорщиков от многих опасностей, — читаем у Н.П. Ашешова. — А бывали минуты весьма скверные и жуткие»[809]. Да, Сергей Кравчинский приводил два примера «необыкновенной находчивости» и «чрезвычайной ловкости» Софьи Львовны /293/ как раз из истории «дома Сухоруковых». Вот они — в изложении Кравчинского (со слов очевидцев), лучше его об этом не расскажешь.
«Однажды купец — сосед зашел к Сухорукову по делу о закладе дома. Хозяина на ту пору не оказалось. Перовская очень не хотела допустить нежданного посетителя до осмотра дома, и во всяком случае нужно было оттянуть время, чтобы дать товарищам возможность убрать все подозрительное.
Она внимательно выслушала купца и переспросила. Тот повторил. Перовская с самым наивным видом опять переспрашивает. Купец старается объяснить ей все как можно вразумительнее, но бестолковая хозяйка с недоумением отвечает:
— Уж и не знаю! Ужо как скажет Михайло Иваныч.
Купец опять силится объяснять. А Перовская все твердит:
— Да вот Михайло Иваныч придет. Я уж не знаю...
Долго шли у них эти объяснения. Несколько товарищей, спрятанных в каморке за тонкой перегородкой и смотревших сквозь щели на всю эту сцену, просто душились от подавленного смеха; до такой степени естественно играла она роль дуры мещанки. Даже ручки на животике сложила по-мещански.
Купец в конце концов махнул рукой:
— Нет уж, матушка, я уж лучше после зайду!
Он действительно махнул рукой и ушел к величайшему удовольствию Перовской.
В другой раз где-то в двух шагах случился пожар. Сбежались соседи выносить вещи. Разумеется, войди они в дом, все бы погибло. А между тем, какая возможность их не пустить? Однако Перовская нашлась: она схватила икону, выбежала во двор и со словами: «Не трогайте, не трогайте! Божья воля!» — стала против огня и простояла, пока не был потушен пожар, не впустив никого в дом под предлогом, что от божьей кары следует защищаться молитвой»[810].
А вот поразительный факт, свидетельствующий, что товарищи Перовской по делу о попытке цареубийства, — шестеро /294/ сильных и неустрашимых мужчин, — воспринимали ее как своего лидера, «нравственного диктатора». Именно ей поручили они «воспламенить выстрелом из револьвера бутылку с нитроглицерином, чтобы взорвать все и всех, в случае если бы полиция явилась их арестовывать <…> Однако, невзирая на все опасности, самая искренняя веселость царила в страшном домике. За обедом, когда все сходились вместе, болтали и шутили, как ни в чем не бывало. Чаще всех раздавался серебристый смех Софьи Перовской, хотя у нее-то в кармане и лежал заряженный револьвер»[811]...
Наконец, час пробил! — царский поезд подходил к Москве вечером 19 ноября. Первый состав, в котором обычно размещалась свита царя, народовольцы пропустили. Когда же с минированным участком поравнялся второй состав, где всякий раз для большей безопасности (если что случится впереди, пусть страдает свитский поезд!) ехал сам царь с чадами и домочадцами, — в этот момент Ширяев по сигналу Перовской замкнул цепь. Раздался взрыв. Поезд потерпел крушение. Но, как выяснилось, в Симферополь к поезду царь прибыл, когда свитский состав еще не был готов, и министр двора граф А.В. Адлерберг, чтобы не терять времени, предложил отправить царский поезд первым по расписанию свитского, а свитский — по расписанию царского. Так и сделали, что и спасло вновь царя[812].
Позднее в руки властей попала телеграмма «Сухорукову» из Симферополя: «Цена пшенице — 2 руб., наша цена — 4», что означало: 2-й поезд, 4-й вагон, в котором должен был ехать царь. Ширяев и взорвал 4-й вагон 2-го поезда, но поезд оказался свитским, а вагон — багажным, с крымскими фруктами; этот вагон оторвался от других и перевернулся. Но жертв не было. Пассажир того самого (свитского) поезда кн. Д.Д. Оболенский /295/ свидетельствовал, что ни один человек не пострадал: «получился мармелад — только яблочный, а не человеческий»[813].
За день до взрыва все участники покушения, кроме Перовской и Ширяева, покинули «дом Сухоруковых», но Перовская осталась и после взрыва. Рискуя собой, «она замешалась в толпу железнодорожных рабочих и местных зевак, теснившихся вокруг мины у самого сухоруковского дома»[814], — так ей хотелось увидеть своими глазами, что же произошло. А ведь ее знали как хозяйку дома все соседи. Но, к счастью, никто из соседей не выдал Софью Львовну, и полиция не обратила на нее внимания. «Она была из тех, кто чувствовал настоящую жизнь в безумстве храбрых», — заметил по поводу этого эпизода Н.П. Ашешов[815].
Итак, Александр II опять миновал неизбежную, казалось бы, смерть и смог благополучно завершить свое многотрудное путешествие. Всю эту цепь покушений на царя от Одессы до Москвы Г.В. Плеханов назвал «облавой на медведя»...
Разумеется, власти немедленно затеяли жандармское дознание. Ход и результаты его выявил по архивным данным М.Г. Седов. Цитирую его исследование: «Несмотря на лихорадочные розыски, виновников задержать не удалось. Начальник Московского губернского жандармского управления И.Л. Слезкин собрал всех соседей Сухорукова и предъявил им фотокарточки политических преступников, хранившихся у него. Лев Гартман сразу был опознан. Все жандармские управления империи получили приказы о его аресте. Но Гартман, как известно, проживал с «женой», которую соседи называли Мариной Семеновной. Кто она такая? Поиски в Петербурге не дали результатов, а выписанные из домовых книг лица с именем и отчеством «Марина Семеновна» составили цифру 500 (выписывали, должно быть, — по ошибке или на случай, — и каждую «Марию Семеновну». — Н.Т.). Поэтому /296/ узнать, кто из них жил в Москве, не удалось. Все Марины Семеновны Москвы тоже были проверены, но и здесь — тот же результат»[816].
В ходе дознания одна из свидетельниц, малограмотная мещанка Анна Трофимова, 48-ми лет, на допросе 22 ноября 1879 г. подробно рассказала о том, как выглядела «Марина Семеновна» (то бишь Софья Львовна) и даже как она одевалась. Вот протокольная запись ее показания; «Росту маленького, волосы на голове русые, носила их заплетенными в косу, наложенную на голову; лицо чистое, круглое, собой очень красивая, брови темней волос, лет, по-видимому, не более 19 или 20 (на самом деле шел 27-й год. — Н.Т.). Одевалась в серое шерстяное платье, ситцевую или шерстяную кофту, подпоясанную черным ремнем, широким, лакированным; воротнички с рукавами носила белые, с красными каемками. Когда она выходила на рынок, то одевалась в черное сатиновое пальто, стеганое на вате, и подпоясывалась тем же ремнем; голову повязывала постоянно — или синим вязаным или черным платком»[817]...
ИК «Народной воли» 28 ноября обнародовал специальную прокламацию по поводу московского взрыва. В ней говорилось: «Мы уверены, что наши агенты и вся наша партия не будут обескуражены неудачей, а почерпнут из настоящего случая только новую опытность, урок осмотрительности, а вместе с тем уверенность в своих силах и в возможность успешной борьбы». Далее здесь же ИК провозглашал: «Александр II заслуживает смертной казни. Но не с ним одним мы имеем дело. Наша цель — народная воля, народное благо. Наша задача — освободить народ и сделать его верховным распорядителем своих судеб. Если бы Александр II осознал, какое страшное зло он причиняет России, и, отказавшись от власти, передал ее всенародному Учредительному собранию, избранному свободно посредством всеобщей подачи голосов, — тогда только /297/ мы оставили бы его в покое, и простили бы ему все его преступления. А до тех пор — борьба! Борьба непримиримая!»[818].
«Прокламация обошла всю страну и произвела сильнейшее впечатление не только в России, но и Европе», — констатировал М.Г. Седов, отметив при этом, что «в заграничной прессе первой поместила прокламацию Исполнительного комитета армянская газета, выходившая в Константинополе. Она дала ее полный текст 17 декабря 1879 г.»[819].
Отклики на московский взрыв, а затем и на петербургский (в Зимнем дворце!) взволновали не только Константинополь, но и всю Западную Европу — главным образом, сочувственно к народовольцам, — особенно после того, как 3 (15) февраля 1880 г. в Париже был арестован эмигрировавший туда сразу после московского взрыва Лев Гартман, и царизм потребовал его выдачи. Начавшаяся во Франции бурная общественная кампания в защиту Гартмана была подхвачена и в других странах. Ее возглавляли такие знаменитости, как Виктор Гюго, Огюст Бланки, Джузеппе Гарибальди. В результате, французское правительство отказалось выдать Гартмана, и царизм, таким образом, получил, по выражению Веры Фигнер «звонкую всеевропейскую пощечину»[820]...
Между тем, не успели царские «верхи» оправиться от испуга перед случившимся 19 ноября, как народовольцы устроили новое, еще более дерзкое покушение на царя. Еще до ноябрьской «облавы» в ИК обратился с предложением услуг по цареубийству (указав при этом на способ его: взрыв в Зимнем дворце) рабочий-революционер, организатор знаменитого /298/ «Северного союза русских рабочих» Степан Николаевич Халтурин. Он загорелся тогда idée fixe: «Александр II должен пасть от руки рабочего»[821]. ИК принял его предложение и взял подготовку взрыва в свои руки. Непосредственное руководство акцией Халтурина было поручено Александру Квятковскому. Через Квятковского Халтурин был постоянно связан с ИК.
Первоклассный столяр-полировщик, который так отшлифовывал изделия, что о них говорили: «блоха не вскочит» (мол, поскользнется), Халтурин уже работал прежде на царской яхте, получил отличные рекомендации и устроился столяром в Зимний дворец. Он был даже поселен вместе с двумя другими рабочими экстра-класса в подвале дворца[822].
Освоившись со своим положением и вычислив план дворца, Халтурин избрал объектом взрыва царскую столовую и начал осторожно, малыми дозами, переносить к себе в подвал динамит, который он получал от Квятковского. Динамит Халтурин складывал в сундучок из дерева, служивший ему подушкой.
Как лучшему дворцовому столяру Халтурину случалось работать и в царских покоях. Однажды он даже столкнулся там лицом к лицу с императором. Тот был один. Вокруг — никого. В руке у Халтурина — молоток.
Конечно же, Халтурин подумал тогда, не кончить ли всю его грандиозно задуманную акцию одним ударом молотка. При этом он мог бы еще спастись. Но, во-первых, рука его (23-летнего атлета) не поднялась на монарха, показавшегося ему очень старым и жалким[823], а главное, он понимал, что цареубийство только ради убийства царя (тихое, тайное) революционерам не нужно. Для них важно было казнить самодержца так, чтобы всем было ясно, чьих рук эта казнь. Тем самым они надеялись дезорганизовать правительство, взбудоражить /299/ общественное мнение, а возможно и всколыхнуть массы. Вот почему Халтурин с молотком в руке поклонился царю и пропустил его мимо себя[824].
24 ноября 1879 г. был арестован Квятковский. Руководство акцией Халтурина взял на себя Андрей Желябов. Поскольку Желябов тогда был уже очень близок с Перовской, то, как резонно заметил Н.П. Ашешов, конечно, и Перовская (она к тому же еще член ИК и Распорядительной комиссии) «была посвящена во все детали» халтуринской операции[825].
К началу февраля 1880 г. Халтурин перенес к себе в дворцовый подвал около 2,5 пудов динамита. Желябов решил, что дальше рисковать с накоплением динамита нельзя, и предложил Халтурину действовать. В первые четыре дня февраля Халтурин встречался с Желябовым ежедневно, но всякий раз, проходя мимо, бросал на ходу: «нельзя было», «ничего не вышло». Вечером 5 февраля при встрече с Желябовым он сказал: «Готово». Одно слово, но можно себе представить, как реагировали на него Желябов и Перовская!
Оказалось, Халтурин подготовил взрыв царской столовой к тому времени, когда семья царя должна была обедать со своим гостем принцем Александром Гессенским — братом императрицы Марии Александровны (жены Александра II) и отцом Алисы Гессенской, т.е. будущей российской императрицы (переименованной в Александру Федоровну), жены Николая II. За несколько часов до взрыва Халтурин увел своих соседей по жилью в трактир отпраздновать его именины, а сам вернулся во дворец, запалил шнур и ушел из дворца навсегда. Взрыв был рассчитан верно по цели и по мощности. Но царя и на этот раз спасла игра случая. Встречая принца, он опоздал к обеду. Взрыв застал его на пути в столовую. «Таким образом, — констатировал ИК «Народной воли» в прокламации от 7 февраля 1880 г., — к несчастью родины, царь уцелел»[826]. /300/
Впрочем, спасла царя не столько его встреча с принцем, сколько оплошность террориста. Халтурин не предусмотрел, что между подвальным этажом и столовой была антресольная камера, где находились солдаты царского караула. Они и стали жертвами взрыва (по официальным данным — 11 убитых и 56 раненых[827]). Что касается семьи и свиты царя, то они отделались шоком, хотя и столовая пострадала от взрыва: по свидетельству очевидца, военного министра Д.А. Милютина, в столовой поднялся пол, треснула стена, были разбиты все окна и перебита посуда на обеденном столе; даже в соседних залах и коридорах дворца погасло газовое освещение, дворец погрузился по тьму[828].
Напомню здесь, что до возникновения «Народной воли» все террористические акты народников обходились без посторонних, невинных жертв. И народовольцы следовали этому правилу: именно так они казнили ими же приговоренных к смерти — В.С. Стрельникова, Г.П. Судейкина, А.Я. Жаркова, С.И. Прейма, Ф.П. Шкрябу. Народоволец Н.А. Желваков даже осведомился у самого Стрельникова, точно ли он генерал Стрельников, прежде чем застрелить его. Словом, все народовольческие и вообще народнические теракты, кроме покушений на царя, обошлись без лишних жертв. Казнить царя таким же образом было почти невозможно (разве только — молотком Халтурина...), ибо царь появлялся на людях всегда с охраной и свитой. Поэтому народовольцы могли лишь свести число жертв цареубийства к минимуму.
Они и старались это сделать: тщательно планировав каждое покушение, выбирали для нападений на царя самые малолюдные места — Малую Садовую улицу, Каменный мост, Екатерининский канал в Петербурге[829]. Чреватый наиболь- /301/ шими жертвами (впрочем, не посторонними!) план взрыв в Зимнем дворце все же исходил не из самой «Народной воли, а был предложен ей со стороны. Но, конечно же, «облава» на царский поезд в ноябре 1879 г. тоже сулила лишние (хотя и далеко не посторонние) жертвы. Все это нравственно роняет народовольцев в наших глазах. К чести ИК, он публично выразил сожаление по поводу жертв взрыва в Зимнем 5 февраля 1880 г. «С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея, — гласит прокламация ИК от 7 февраля. — Но пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя[830], такие трагические столкновения неизбежны. Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его трагическим и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу <...> Объявляем еще раз Александру II, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа, пока он не предоставит общественное переустройство всенародному Учредительному собранию, составленному свободно, с инструкциями от избирателей»[831]...
Взрыв в Зимнем дворце произвел на российские «верхи» и «низы» потрясающее впечатление. Каждый россиянин мог понять, что цареубийство не удалось лишь случайно, «а если бы удалось, то жертвой его стал бы не только император Александр, но и вся царская фамилия, и получилось бы, что уничтожены были бы вместе с императором и все законные наследники государя, и таким образом, в сущности говоря, по /302/ произволу кучки людей мог бы возникнуть вопрос, совершенно неожиданно для всей страны, или об избрании новой династии или, как мечтали революционеры, о полной перемене формы правления»[832].
В правящих верхах после взрыва в Зимнем возникла, по признанию вел. кн. Константина Константиновича (племянника Александра II), «всеобщая паника»[833]. Правительство, двор, царская семья потеряли ощущение безопасности. «Каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить камин, — вспоминал другой племянник царя вел. кн. Александр Михайлович, — казался нам носителем адской машины»[834]. Об «ужасе и растерянности» в «верхах» после 5 февраля 1880 г. свидетельствовали посол Франции в Петербурге М. Палеолог и секретарь французского посольства Э.М. де Вогюэ[835]. В гостиных Петербурга получил хождение устрашающий акростих по первым буквам имен царских сыновей в строгом порядке от старшего к младшему (Николай, Александр, Владимир, Алексей, Сергей): сверху вниз — на вас, снизу вверх — саван [836]. «Страшное чувство овладело нами, — плакался наследник престола (будущий Александр III). — Что нам делать?!»[837].
Впечатление от акций «красного» террора «Народной воли» было тем сильнее, что ИК сопровождал их разъяснениями, полными уверенности в конечном успехе. Показателен новогодний спич Александру II в передовой статье № 3 газеты «Народная воля» от 1 января 1880 г.: «Смерть Александра II — дело решенное, и вопрос тут может быть только во времени, в способах, вообще в подробностях»[838]. /303/
Все это радикализировало революционные настроения в различных слоях россиян. «Чем больше были инертность и забитость общества, — вспоминала Вера Фигнер, — тем изумительнее казались ему энергия, изобретательность и решительность революционеров <...> Вокруг нас росла слава [Исполнительного] комитета, эффект его действий ослеплял всех и кружил головы молодежи. Общий говор был, что теперь для Комитета нет ничего невозможного»[839].
Восхищались отвагой народовольцев и демократические круги Запада. Карл Маркс, беседуя с членом ИК «Народной воли» Н.А. Морозовым в январе 1881 г. (в Лондоне), заявил, что борьба народовольцев против самодержавия представляется ему и всем европейцам «чем-то совершенно сказочным, возможным только в фантастических романах»[840]. Венгерская газета «Будапешт» 20 февраля 1880 г. фигурально зафиксировала, что центр мирового революционного движения переместился из Западной Европы в Россию: «Не было здания, упоминаемого чаще, чем Тауэр в XVII в., Бастилия в XVIII в., и Зимний дворец в наши дни». «Остановить на себе зрачок мира — разве не значит уже победить?» — писал народовольцам из-за границы после 5 февраля 1880 г. их идейный противник Г.В. Плеханов[841]...
Однако самим народовольцам их «красный» террор стоил многих жертв, восполнять которые становилось все труднее. Еще до конца 1879 г. были арестованы члены ИК Александр Квятковский, Арон Зунделевич, Степан Ширяев, эмигрировал агент ИК Лев Гартман. В январе 1880 г. жандармы арестовали членов ИК Николая Буха и Софью Иванову (жену Квятковского), а затем, после вооруженного сопротивления, был схвачен на /304/ одной из петербургских улиц агент ИК, «истребитель шпионов», как называли его друзья, Андрей Пресняков.
На смену выбывшим бойцам ИК выдвигал новых, а это влекло за собой (в Петербурге, по крайней мере) ослабление пропагандистской, агитационной и организаторской работы, о которой речь еще впереди. Террор отвлекал от нее и поглощал лучшие силы партии. «Мы проживаем капитал», — с тревогой говорил Желябов[842]. В середине 1880 г. решено было приостановить «красный» террор, а к тому времени, за первую половину года, народовольцы подготовили еще два покушения на царя — в Одессе, куда ожидался приезд Александра II, и в Петербурге. Первое из этих покушений возглавила Перовская, второе — Желябов.
Софья Львовна вместе с агентом ИК, замечательным агитатором и поэтом Николаем Саблиным в апреле 1880 г. по заданию ИК отправилась в Одессу, чтобы там организовать покушение на Александра II, тогда как Желябов пока был очень занят в Петербурге делами Студенческой и Рабочей организаций «Народной воли». В Одессе Перовская и Саблин связались с Верой Фигнер, которая в то время готовила убийство С.Ф. Панютина — правителя канцелярии и правой руки одесского «Аракчеева» Тотлебена, ибо Панютин был еще более рьяным и лютым карателем, нежели сам Тотлебен. Уже был подобран исполнитель теракта, готовый заколоть Панютина кинжалом, но «приезд Перовской с поручением [Исполнительного] комитета заставил бросить этот проект»[843].
Перовская, Саблин, а также прибывшее к ним пополнение в лице техника Григория Исаева и Анны Якимовой имели, по воспоминаниям Фигнер, уже готовый план очередной попытки цареубийства: Перовская и Саблин под фамилией супругов Прохоровских «должны были выбрать улицу, которая имела наибольшие шансы на проезд государя от вокзала к пароходной /305/ пристани, на этой улице снять лавочку и завести торговлю, а из лавочки предполагалось провести мину под уличную мостовую. Словом, это был проект, осуществленный потом на Малой Садовой в Петербурге»[844], — кстати, с участием Якимовой (о том проекте речь пойдет в следующей главе). Фигнер, со своей стороны, привлекла к участию в этом деле двух агентов ИК — Льва Златопольского (родного брата члена ИК Савелия Соломоновича Златопольского) и Василия Меркулова (того самого рабочего, который стал впоследствии предателем и выдал 10 февраля 1883 г. Веру Фигнер жандармам).
Цитирую далее воспоминания Веры Фигнер о том, как шла работа над одесским «проектом» Софьи Перовской. «Лавка была нанята на Итальянской улице, и тотчас было приступлено к работе: надо было спешить — государя ждали в мае, а наши приготовления шли в апреле, между тем работать можно было только ночью, так как проводка мины начата была не из жилых комнат, а из самой лавочки, куда приходили покупатели. Мы предполагали провести ее не посредством подкопа, а при помощи бурава. Работа с ним оказалась очень трудной: почва состояла из глины, которая забивала бурав, — он двигался при громадных физических усилиях и с поразительной медленностью. В конце концов мы очутились под камнями мостовой, бурав пошел кверху и вышел на свет божий. Вскоре при приготовлении запала Григорию Исаеву оторвало три пальца[845]. Он перенес это как стоик, но мы были в высшей степени огорчены: он должен был лечь в больницу. После этого все вещи (динамит, гремучая ртуть, провода и пр.), хранившиеся у него, были перенесены ко мне, так как мы боялись, что грохот взрыва в его квартире мог бы обратить на себя внимание всего дома. Одним работником стало меньше. Я предлагала привлечь некоторых местных людей, мне известных, но все были против этого. Решили, бросив бурав, провести подкоп в несколько аршин /306/ длины и уже с конца его действовать буравом. Землю должны были складывать в одну из жилых комнат. По окончании работы мы решили непременно всю ее вынести вон на случай осмотра домов по пути следования царя. Поэтому уже заранее начали уносить ее, кто сколько мог, и выбрасывать»[846].
Судя по всему, в одесском, — как и ранее, в московском, — подкопе работали только мужчины (здесь: Саблин, Исаев, Меркулов, Златопольский), но и женщинам (Перовской, Фигнер, Якимовой) наверху приходилось выполнять тяжелую физическую работу: таскать и перетаскивать, выносить и выбрасывать мешки с землей.
Когда все для минирования подкопа было уже готово, ИК известил «подкопщиков», чтобы они прекратили все свои земляные работы, ибо выяснилось: царь в Одессу и на этот раз (как в предыдущем году) не приедет. «Тогда мы, — вспоминала Вера Фигнер, — предложили Комитету воспользоваться нашей работой, чтобы взорвать графа Тотлебена. Но это было отвергнуто, так как способ этот берегли специально для императора, а мы получили разрешение на теракт против графа каким-нибудь другим способом»[847].
Пока народовольцы в Одессе искали «другой способ», чтобы «изъять из обращения» графа Тотлебена, он был переведен по службе из Одессы в Вильно. После этого все приготовления к попытке цареубийства были ликвидированы: лавку на Итальянской улице закрыли, подкоп под ней заполнили землей, ранее вынутой из него, — и все участники «проекта» Перовской вернулись из Одессы в Петербург, где этот «проект» со временем вновь будет задействован.
А тем временем Желябов с группой членов и агентов ИК, в которую входили А.И. Баранников, М.Ф. Грачевский, А.К. Пресняков и двое рабочих (тот же Меркулов и М.В. Тетерка), подготовил уже шестое по счету покушение на Александра II /307/ в Петербурге. На этот раз народовольцы сумели заложить динамитную подушку под Каменный мост через Екатерининский канал — к тому времени, когда царь должен был проследовать по мосту из Зимнего дворца на Царскосельский железнодорожный вокзал, чтобы оттуда ехать на отдых в Крым. Теперь спасла императора только оплошность подрывника Макара Тетерки: «по неимению часов» он опоздал к назначенному времени[848], и царь успел миновать подготовленное для него место взрыва...
После этих двух весенне-летних покушений 1880 г. на Александра II Исполнительный комитет решил временно приостановить свой «красный» террор. Два обстоятельства побудили народовольцев к такому решению. Во-первых, напуганный февральским взрывом в Зимнем дворце царизм взялся искать спасение от революции в фарисейской (не по-аракчеевски) диктатуре и пошел на видимые уступки оппозиции. Через неделю после взрыва Александр II учредил, вместо генерал-губернаторской военщины «шести Аракчеевых», Верховную распорядительную комиссию из десяти самых хитроумных и находчивых (как сочли при дворе) сановников[849] — орган беспрецедентный в российской истории. Главным начальником комиссии был назначен граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов.
Это был, бесспорно, самый находчивый и хитроумный из царских грандов того времени. Его таланты и заслуги впечатляли не только числом, но и разнообразием. В русско-турецкой войне 1877-1878 гг. он штурмом взял Карс, считавшийся неприступной крепостью, а затем управился с эпидемией чумы в Поволжье, когда казалось, что уже никто не сможет с нею справиться, причем удивил всю Россию, вернув (!) казне неизрасходованные /308/ средства, Наконец, будучи харьковским генерал-губернатором, Лорис-Меликов действовал достаточно энергично, чтобы заслужить одобрение императора, но и довольно-таки осмотрительно, чтобы не вызвать к себе сугубой ненависти революционеров, — словом, изловчился стать единственным из «шести Аракчеевых», кого ИК «Народной воли» не включил в список «смертников».
В феврале 1880 г. Лорис-Меликов заявил себя при царском дворе чуть не Христом-Спасителем. Он был наделен почти неограниченными полномочиями, «Ни один временщик — ни Меншиков, ни Бирон, ни Аракчеев, — никогда не имели такой всеобъемлющей власти», — вспоминал он позднее сам о себе[850]. На какое-то время перед ним стушевался, отошел в тень даже самодержец Всея Руси. Если институт «шести Аракчеевых» означал некую децентрализацию власти в империи, то с учреждением диктатуры Лорис-Меликова царизм ударился в противоположную крайность — чрезмерной централизации власти в руках некоронованной особы. Обе крайности ущемляли принцип самодержавия и служили показателем его кризиса.
Став «полуимператором», Лорис-Меликов успел за весну и лето 1880 г. прослыть в либеральных кругах «бархатным диктатором». Он обещал расширить права земства, назначил сенатские ревиз