Большое общество пропаганды 3 глава

Такая мысль Софьи Глебовны имеет под собой, хотя и не вполне надежное, основание, а именно свидетельство кн. П.В. Долгорукова — генеалога, историка, публициста с репу­тацией довольно скандальной, поскольку он вплоть до недавнего времени считался автором пасквильного «диплома ордена рогоносцев», погубившего А.С. Пушкина[94]. Князь засвидетель­ствовал то ли факт, то ли слух о том, что Алексей Кириллович Разумовский выдал беременную от него «француженку» (гор­ничную его сестры, графини Елизаветы Кирилловны Апрак­синой) замуж за «отставного секунд-майора Ивана Никитича», будто бы по фамилии Перовского, «а через два или три месяца» после замужества она родила сына Николая[95]. Алексей Кирил­лович включил новорожденного (Николая Ивановича) в бра­тию своих «воспитанников», но прямо оговаривался в письме к своему брату Андрею Кирилловичу от 30 ноября 1812 г., что Николай «от другой матери»[96]. Главное, будучи для всех остальных (девяти!) «воспитанников» и «воспитанниц» Алек­сея Кирилловича по отцу родным братом, Николай Иванович воспринимался современниками как «дитя греха безгреш­ное» (выражение Д. Байрона) и неотделимый отросток еди­ного родословного древа Разумовских и Перовских. Кстати, воспитывался он в доме у своей тетки, графини Натальи /61/ Кирилловны Загряжской, которая была родственницей Натальи Николаевны Пушкиной и в 1833-1835 гг. дружески общалась с Александром Сергеевичем.

Итак, Николай Иванович Перовский (1785-1858 гг.), родной дед Софьи Львовны, благодаря своим родственным связям сделал успешную карьеру, хотя и не столь блестящую, по сравнению с его братьями. Он был действительным статским советником (что соответствовало воинскому званию генерал-майора) и Таврическим губернатором, но рано ушел в отставку и последние, почти 30 лет своей жизни прожил безвыездно в собственном имении Кильбурун под Симферополем.

Следующий по возрасту из «воспитанников» А.К. Разумовского Алексей Алексеевич Перовский (1787-1836 гг.) тоже имел чин действительного статского советника, но, в отличие от всех своих братьев, не занимал никаких государственных постов, — зато прославился как литератор под псевдонимом Антоний Погорельский — друг А.С. Пушкина, И.А. Крылова, В.А. Жуковского. Замечательный портрет А.А. Перовского, написанный в 1828 г. великим О.А. Кипренским, хранится в Государствен­ном Русском музее (Санкт-Петербург).

Первая же повесть Алексея Алексеевича «Лафертовская маковница» вызвала восторженный отзыв («Что за прелесть!..») Пушкина[97]. Главным его сочинением стал роман «Монастырка», но самым популярным — сказка «Черная курица, или Подземные жители». Эту сказку Алексей Алексеевич написал для своего племянника Алеши, которого он воспитывал в тече­ние первых восьми или девяти лет его жизни и сделал своим наследником. Племянник, Алексей Константинович Толстой (1817-1875 гг.), став еще более знаменитым литератором (рома­нистом, поэтом, драматургом), чем его дядя, за год до своей смерти вспоминал: «Мое детство было очень счастливо и оста­вило во мне одни только светлые воспоминания»[98]. /62/

«Черную курицу» «любил Лев Николаевич Толстой и ставил ее рядом с теми книгами, которые произвели на него в детстве сильное впечатление, вместе с былинами, народными сказ­ками и стихами Пушкина»[99]. Она популярна и переиздается поныне, а в 1980 г. на Киевской киностудии им. А.П. Довженко режиссер В.С. Гресь поставил художественный фильм «Черная курица, или Подземные жители» с участием популярных акте­ров Е.А. Евстигнеева, В.И. Гафта и др.

Самыми титулованными и влиятельными из «воспитан­ников» А.К. Разумовского были следующие по возрасту Лев и Василий Алексеевичи.

Лев Алексеевич Перовский (1792-1856 гг.) — граф, действи­тельный тайный советник, генерал от инфантерии и генерал-адъютант, до 1852 г. министр внутренних дел, а затем министр уделов и управляющий Кабинетом Его Величества, — имел все высшие ордена Российской империи: св. Андрея Пер­возванного, св. Александра Невского с бриллиантовыми зна­ками, св. Владимира и св. Анны, а Василий Алексеевич (1795-1857 гг.), хотя и не занимал министерских постов, котировался в царских верхах, пожалуй, еще выше Льва Алексеевича. Он тоже был графом и полным генералом (генерал от кавалерии), плюс еще членом Государственного совета, генерал-губерна­тором Оренбургской и Самарской губерний, кавалером всех российских орденов. Великолепный (в полный рост) портрет В.А. Перовского работы величайшего из российских живопис­цев первой половины XIX в. К.П. Брюллова украшает Государ­ственную Третьяковскую галерею.

Молодыми людьми и Лев и Василий Перовские отличились в Отечественной войне 1812 г., причем на Василии Алексеевиче «гроза Двенадцатого года» оставила непреходящий след: он был ранен в Бородинской битве (ему оторвало указательный /63/палец левой руки, после чего всю жизнь он носил, вместо пальца, серебряный наконечник), а главное, попал в плен к французам, бежал из плена и, в итоге, стал прообразом Пьера Безухова в романе Л.Н. Толстого «Война и мир», а также героем (как Базиль Перовский) романа Г.П. Данилевского «Сожжен­ная Москва». И Толстой, и Данилевский использовали в своих главных романах «Записки» В.А. Перовского[100]. Мало того, Лев Николаевич в 1877-1878 гг., уже после «Войны и мира» и «Анны Карениной», задумывал (но не написал) новый роман, цен­тральной фигурой которого должен был стать В.А. Перовский: «У меня давно бредит в голове план сочинения, местом дей­ствия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского <...> Все, что касается его, мне ужасно интересно, <...> и это лицо мне очень симпатично»[101].

Здесь уместно сказать о долголетней дружбе Васи­лия Алексеевича с В.А. Жуковским и близком знакомстве его с Н.М. Карамзиным, а главное, о дружеских встречах с А.С. Пушкиным (который был с В.А. Перовским на «ты»), — и в Петербурге, и в Оренбурге, куда Пушкин приезжал собирать материалы для «Истории Пугачева»[102].

Младший из четырех братьев Николая Ивановича Перов­ского (Алексеевичей!) Борис Алексеевич (1815-1881 гг.) немногим уступал по влиятельности Льву и Василию: граф, генерал от кавалерии и генерал-адъютант, член Государственного совета, кавалер всех российских орденов, кроме св. Андрея Первозванного, — он не был ни министром, ни генерал-губер­натором, но зато с 1860 г. стал воспитателем царских сыновей, великих князей Александра Александровича (будущего Алек­сандра III) и Владимира Александровича.

Что касается пяти «воспитанниц» А.К. Разумовского, то из них наиболее интересны две двоюродные бабушки Софьи Львовны Перовской: Анна Алексеевна (1799-1857 гг.) — мать /64/ Алексея Константиновича Толстого, и Елизавета Алексеевна — мать трех братьев Жемчужниковых (Александра, Алексея и Владимира Михайловичей), коллективно, вместе с А.К. Тол­стым, создавших литературно-сатирический тип Козьмы Пруткова...

Итак, согласно родословному древу Разумовских и Перов­ских, Софья Львовна Перовская могла бы гордиться тем, что среди ее предков, «отчичей и дедичей», как выражались в старину, были и высшие ратно-государственные тузы Российской империи (два фельдмаршала, три полных генерала — от инфантерии и от кавалерии, министр, генерал-губернатор), и литературные знаменитости, т.е. не просто высокородный, но и захватывающе интересный ряд поколений, разветвлен­ный от морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны до вымышленного, но сенсационно популярного и ныне поэта, прозаика, драматурга под коллективным псевдо­нимом Козьма Прутков.

Семья

Родители Софьи Львовны вышли из разных слоев дворян­ства: отец, Лев Николаевич, — из аристократического рода Перовских, а мать, Варвара Степановна, — из семьи мелкопом­естных дворян Смоленской губернии. Главное, очень различались они между собой как личности — буквально во всем.

Лев Николаевич Перовский родился в Петербурге в 1816 г. Он был вторым по старшинству из трех сыновей уже знакомых нам Николая Ивановича Перовского и Шарлотты Петровны Володкевич. Восприемниками его (крестными отцом и мате­рью) стали Алексей Кириллович Разумовский и одна из его «воспитанниц» Софья Алексеевна Шаховская. Учился Лев Николаевич в Царскосельском лицее (детище Алексея Кирил­ловича и alma mater А.С. Пушкина), а затем в Институте инже­неров путей сообщения, но предпочел различным вариантам карьеры военную службу. В 1836 г. он был принят с первым /65/ офицерским чином прапорщика в лейб-гвардии Гренадерский полк, где стал адъютантом командующего гвардейским пехотным корпусом генерал-майора А.К. Ушакова (ранее, в 1820-1823 гг., дружившего с А.С. Пушкиным[103]). В качестве генераль­ского адъютанта на военных маневрах в Могилевской губернии у местечка Чечерск летом 1844 г. 30-летний Лев Николаевич случайно познакомился с Варварой Степановной Веселовской, которая жила тогда у своей матери в ее имении Церковье Гомельского уезда, близ Чечерска. Ей было тогда 22 года. Зна­комство оказалось судьбоносным: в тот же год Лев Николаевич и Варвара Степановна обвенчались.

10 марта 1845 г. Лев Николаевич оставил военную службу в чине штабс-капитана. Может быть, он рассчитывал тогда заняться всецело благоустройством семьи (Варвара Степа­новна к тому времени была уже беременна первым ребенком), но передумал: уже на следующий год вернулся к службе — теперь гражданской, в почтовом, а затем таможенном ведом­стве, — и через десять лет неуклонного, хотя и неторопливого восхождения по должностным ступеням в октябре 1856 г. был назначен вице-губернатором в Псков...

Варвара Степановна не была счастлива в браке со Львом Николаевичем, хотя и родила ему четырех детей. Столичный аристократ Перовский кичился своей родословной и про­сто изводил жену упреками в провинциализме. А ведь она воспитывалась в интеллигентной семье[104]. Отец ее, Степан Семенович Веселовский (1781-1852 гг.) с 18 лет начал служить в Лейб-гвардии Семеновском полку — самой привилегиро­ванной воинской части в России, шефом которой был сам царь Александр I. Степан Семенович отличился в историче­ской битве под Фридландом в 1807 г., в боях Отечественной войны 1812 г. и заграничных походах 1813-1814 гг. В июле 1817 г. он женился на 18-летней дочери могилевского помещика /66/ и офицера (подполковника) Петра Васильевича Долгово-Сабурова Луизе Петровне и в 1820 г. ушел в отставку полковником.

Варвара Степановна, четвертая из восьми детей Веселов­ских, родилась 2 января 1822 г. В литературе, со слов ее брата, называлась неточная дата: 20 ноября 1821 г.[105]. Уточнила дату рождения Варвары Степановны — по метрической книге с. Церковье Рогачевского уезда Могилевской губернии — и сообщила мне об этом Софья Глебовна Перовская[106].

Благодаря заботам родителей, Варвара Степановна полу­чила образование в Петербурге, в частном пансионе француженки Люджер, где главное внимание обращалось на правила приличия и манеру общения (Варвара Степановна, совсем еще девочка, даже носила доску на спине, «чтобы привыкнуть дер­жаться прямо»[107]). В пансионе она овладела французским язы­ком и пристрастилась к творчеству писателей Франции.

Лев Николаевич любил похваляться перед женой не только своими дядями и дедами, но и братом Петром Николаевичем (1818-1865 гг.), который имел ранг действительного статского советника и был известен в дипломатических кругах; с 1863 г. служил генеральным консулом России в Генуе[108]. Варвара Степа­новна своими родственниками не хвасталась, а могла бы: ее род­ной брат Константин Степанович Веселовский (1819-1901 гг.) — кстати, тоже воспитанник Царскосельского лицея, — стал выдаю­щимся ученым, действительным членом и непременным секре­тарем Российской Академии наук. Его труды по хозяйствен­ной статистике России были признаны не только на родине, но и за рубежом. Их использовал в своих рукописях о социально-экономическом развитии пореформенной России Карл Маркс[109]. /67/

По должности непременного секретаря Академии Константин Степанович уведомлял корифеев отечественной культуры об избрании их в Академию. Так, в феврале 1874 года он отправил Л.Н. Толстому диплом и письмо об избрании его членом-корреспондентом Академии. Толстой в письме 11 апреля благодарил Константина Степановича за это «извещение»[110]. Четыре года спустя, 6 февраля 1878 г. Веселовский переслал аналогичный диплом с уведомлением Ф.М. Достоевскому, и уже через два дня Достоевский ответил ему благодарственным письмом[111].

Варвара Степановна, по свидетельству ее сына Василия, «всю жизнь относилась к Константину Степановичу с особен­ным уважением и почтением» и часто навещала его в Петер­бурге[112]. Но вот светской жизни, балов, приемов, официальных обедов (к чему был крайне расположен ее муж), она не любила, «хотя и могла бы блистать своей красотой в высших кру­гах общества»[113]. Именно в «высших кругах» с их наигранной официозностью Варвара Степановна «чувствовала себя очень неловко и потому так тяготилась визитами в эту среду, что было главной причиной столкновений ее» с мужем[114]. «Пусть она была и умнее, и лучше, даже красивее женщин, с кото­рыми он встречался, — читаем об этом в отличной книге Елены Сегал, — ей не хватало того, что он больше всего сумел бы оце­нить, — ей не хватало светскости»[115].

К неудовольствию, а то и к раздражению Льва Николае­вича, Варвара Степановна предпочитала общаться со своими /68/ родителями (ее мать дожила до 1865 г.), братьями и сестрами, приглашая их к себе или выезжая к ним — иногда надолго, вме­сте с детьми — в Церковье. Когда заболела ее младшая сестра Евгения Степановна, она перевезла ее к себе в Петербург и уха­живала за ней до ее смерти[116].

Лев Николаевич родственников жены воспринимал с прохладцей, ибо не считал их (как и саму Варвару Степановну) ровней своим родственникам. Он даже свои визиты к графам Перовским делал один или с кем-то из детей, но без жены. Его сын Василий вспоминал: «как-то раз (зимой 1856 г.) отец водил нас, меня и брата (Николая. — Н.Т.) к своему дяде, Василию Алексеевичу Перовскому, бывшему Оренбургскому генерал-губернатору <...> Торжественная и величественная обстановка и суровое выражение лица больного старика произвели на меня устрашающее впечатление, хотя при прощании дед подарил нам по золотому червонцу. Помню также посещение отцом с нами в Царском Селе другого дяди, Бориса Алексеевича, бывшего воспитателем двух сыновей Александра II и жившего в здании дворца. Там мы чувствовали себя свободнее, так как это было летом, и мы играли в мяч с двумя младшими дочками Бориса Алексеевича, бывшими почти одних лет с нами»[117].

Судя по всему, Лев Николаевым поддерживал связи со всем кланом Перовских, включая ответвления его родословного древа с другими фамилиями. Так, Алексей Константинович Толстой (он приходился Льву Николаевичу по матери двою­родным братом) вспоминал в письме к своему другу и соавтору «Козьмы Пруткова» А.М. Жемчужникову от 6 сентября 1869 г.: «одна из счастливых эпох моей жизни — это та, когда мы читали вместе Гомера и пили вишневку, а Лев Николаевич Перовский кричал дишкантом: «Les especes!»[118] — и махал зубочисткой к нашему обоюдному ужасу»[119]... /69/

Итак, Лев Николаевич и Варвара Степановна не сошлись характером, прежде всего, по крови, генеалогически, еще, разумеется, нередкие в супружестве трения мужского начала с женским: он был склонен к деспотизму, жестокости, грубости; она отличалась кротостью, добротой, нежностью. Все это проявлялось в их отношениях не только друг к другу, но и к детям, — особенно, со временем, когда дети подрастут и, как мы увидим далее, начнут проявлять вольнодумство.

Первые трое из четверых детей Льва Николаевича и Вар­вары Степановны рождались каждые два года после их вступления в брак с аккуратной периодичностью: 8 июня 1845 г. — старший сын Николай, 17 ноября 1847 г. — старшая дочь Мария, 30 сентября 1849 г. — младший сын Василий. Затем наступила четырехлетняя пауза, словно дарованная судьбой для того, чтобы Варвара Степановна основательно подгото­вилась родить необыкновенного ребенка. 1 сентября 1853 г. она родила четвертое и последнее свое дитя — дочь, кото­рой дали имя, модное в «высших кругах»: «Софья (от греч. sophia — мудрость). Так появилась на свет девочка с очаро­вательной внешностью и ангельским характером, будущая «цареубийца».

Детство

«У меня, — вспоминал Василий Львович Перовский, — живо сохранилась в памяти сцена крестин Сони. Крестным отцом был дядя наш, младший брат отца, Петр Николаевич, а крест­ной матерью — наша бабушка, мать отца, Шарлотта Петровна. Соня представляется мне на руках у кормилицы[120], одетой в яркого цвета сарафан, а бабушка накладывает на Соню золо­той крест на яркой пунцовой ленте»[121]. /70/

До трех лет Соня жила с родителями в Петербурге, исклю­чая лишь недолгое время, когда Варвара Степановна с детьми выезжала в Церковье к матери, Луизе Петровне. Василий Львович точно не мог вспомнить, было ли это в конце 1853 или в начале 1854 г.: «за время пребывания в Церковье у меня ничего не сохранилось в памяти о Соне. Вероятно, она была на руках у кормилицы, а я все время проводил на дворе со стар­шей сестрой, Машей»[122].

В Петербурге семья Перовских жила на Гороховой улице, вблизи строившегося моста на Фонтанке (кстати, именно на той улице, в доме № 2, с 1866 г. размещалось Охранное отде­ление, агенты которого, сыщики, схлопотали себе кличку — «гороховые пальто»). Лев Николаевич служил тогда (до отъезда к концу 1856 г. в Псков) в Государственном банке младшим директором 1-го отделения Экспедиции кредитных билетов. Жалование его, достаточно высокое, все-таки не обеспечи­вало всех запросов его как аристократа и главу большой семьи (с четырьмя детьми!). От отца своего, доживавшего тогда свои последние годы в отставке, он ничего не получал, а дяди его и тети тешили племянника лишь разовыми, по тому или иному случаю, подарками. Поэтому Лев Николаевич вынужден был ограничивать у себя дома приемы гостей. Впрочем, сыну его Василию запомнился больше любого, даже самого занят­ного гостя, живший тогда в их доме серый попугай (цитирую далее Василия Львовича) — «наш общий любимец, которого отец учил произносить разные слова и даже фразы на потеху гостей, исключительно приятелей и сослуживцев отца и наших родных»[123].

Василий Львович отмечал малую положительную роль отца в воспитании характера Сони; скорее он действовал на нее как отрицательный пример, порой сильно отталкивающий»[124]. О том же свидетельствовали другие современники, «близко /71/ знакомые с семейной обстановкой Перовских»[125]. Однако Н.П. Ашешов явно гиперболизировал эти свидетельства, верно подчеркнув, что «отец Софьи Львовны был типичным самодуром, а в семье тираном», он подкрепил сказанное домыслами о том, что Лев Николаевич именно «к Соне, как к самой младшей дочери, относился весьма дурно и не любил ее», а главное, на ее глазах, будто бы, «заставлял своего малолетнего сына (Василия. — Н.Т.) бить свою же мать»[126]. Василий Львович решительно оспаривал такие домыслы: «Это сплошная неправда!»[127].

Зато суждение Василия Львовича о том, что «главным положительным фактором» в воспитании Сони «была мать с ее любвеобильной душой и отзывчивостью ко всему прогрес­сивному»[128], все знакомые и биографы Софьи Львовны, вклю­чая Н.П. Ашешова, разделяют безоговорочно. «Величайшей привязанностью ее жизни, — писал об этом в очерке «Софья Перовская» С.М. Кравчинский, — была мать, Варвара Серге­евна (? — Н.Т.), которую она любила со всей трогательной и наи­вной нежностью, какая бывает только у дочерей»[129]. Даже жан­дармские хроникеры признали (со своей колокольни, конечно) этот факт: Софья Перовская «была в корень испорчена своей матерью, Варварой Сергеевной[130], женщиной очень передовых взглядов»[131].

Редкий по тому времени для дворянских, (особенно аристо­кратических) семей пробел Лев Николаевич допустил в религи­озном воспитании своих детей. Сам он, «хотя и был верующий, /72/ но редко ходил в церковь» и никогда не соблюдал постов[132], т.е. являл собой, как выразился Н.П. Ашешов, христианина, «по-чиновьичьи религиозного» и только[133]. Варвара Степановна, напротив, была искренне, душевно верующей и старалась с первых же лет жизни своих детей воспитать их религиозно. Василий Львович так вспоминал о времени, когда ему было лет пять: «Мать, тогда очень религиозная, учила меня ежедневно перед сном произносить молитву, стоя на коленях перед иконами, в углу комнаты. То же проделывала она и с Соней в первые годы ее раннего детства. Однако, это продолжалось недолго»[134]. Дети, да и сама Варвара Степановна, все больше приобщались к светской, гражданской литературе Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Тургенева, оставляя все меньше вре­мени для молитв и религиозных обрядов. В итоге, Соня «про­жила без уроков по закону Божьему и, вообще получила, в сущ­ности, атеистическое воспитание»[135].

Интерес к литературе у Варвары Степановны совпадал с интересами ее детей. Собственно, она руководила их чте­нием с малых лет, стараясь заострить и расширить тягу дет­воры к русской и зарубежной (в первую очередь, француз­ской) классике. Что же касается Льва Николаевича, то он явно предпочитал тех литераторов, с которыми был родственно связан или просто знаком, — таких, как Алексей Алексеевич Перовский (Погорельский), Алексей Константинович Толстой и трио братьев Жемчужниковых, т.е. коллективный Козьма Прутков. Варвара Степановна понимала и, в принципе, раз­деляла такие интересы мужа. «Черную курицу» Погорель­ского все их дети знали чуть не наизусть, едва научившись читать, как, впрочем, знали, и стихи Толстого — «Колокольчики мои», «Средь шумного бала», «Коль любить, так без рассудку». /73/

При этом Лев Николаевич больше всего ценил в сочинениях даже третьестепенных, а тем более, выдающихся литераторов какие-либо упоминания о любом из Перовских, вроде той эпиграммы, которую сочинили в 1854 г. Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев и А.В. Дружинин (втроем!) на чиновника удельного ведомства Ивана Арапетова с такими строками:

Удав для подчиненных,

Перед Перовским — глист[136].

Здесь имелся в виду дядя Льва Николаевича граф Лев Алек­сеевич Перовский — министр уделов и управляющий Каби­нетом Его Величества, который больше всех высокопостав­ленных родственников Льва Николаевича способствовал его карьерному росту. Именно с подсказки Льва Алексеевича Его Величество Александр II осенью 1856 г. подписал Льву Никола­евичу назначение, которое сам назначенец определил как то ли «ужасную радость», то ли «радостный ужас»: ехать в Псков на должность вице-губернатора.

Вице-губернаторство для младшего директора одного из отделений банковской Экспедиции, каковым был тогда Лев Николаевич, означало завидное повышение по службе и трой­ное увеличение жалованья, но... переезд из столицы в про­винцию ущемлял фамильную гордостью новоявленного вице- губернатора. Впрочем, не исключено, что Лев Алексеевич мог обещать племяннику: через исправное вице-губернаторство в провинции (по соседству с Петербургом!) перед ним откро­ется путь к губернаторству в столице...

Переезд во Псков совпал по времени для Перовских с фамиль­ным потрясением. Едва они всей семьей благоустроились на новом для себя месте, как узнали о смерти в Петербурге 10 ноя­бря 1856 г. своего главного покровителя — графа Л.А. Перовского. Пришлось Льву Николаевичу пережить не только горечь /74/ этой утраты, но и страх перед возможностью застрять в провинции прочно и надолго, если не навсегда. Но довольно скоро жизнь Перовских во Пскове наладилась, а родственные связи с Петербургом и надежды на возвращение в столицу сохранились.

Перед отъездом во Псков Лев Николаевич, к удовольствию всех членов (и, конечно же, будущих историков) его семьи заказал не просто лучшему, а на то время первому в Петер­бурге фотографу Андрею Ивановичу Деньеру семейное фото. Оригинал его сохранился у Василия Львовича (воспроизведен в его книге «Воспоминания о сестре»[137]), а копии с него храни­лись в Музеях Революции Москвы и Ленинграда и в Обществе бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев в Москве. Соня на этом фото (ей тогда было лишь три года) сидит на коленях у матери, а ее старшая, 9-летняя сестра Маша и все мужчины — отец и двое братьев — стоят.

Первые впечатления от переезда из Петербурга во Псков у Перовских были неоднозначны, причем у родителей и детей — разные. Город в сравнении с Петербургом показался Перовским деревней. И дом, выделенный для семьи вице-губернатора, — лучший во Пскове, после губернаторского, — был деревянным. Но — просторным, в два этажа, уютным, с мезонином, садом и прудом. Детям все это понравилось сразу и больше, чем квар­тира на Гороховой в Петербурге — тесная (по сравнению с двухэтажным домом во Пскове), без мезонина, сада и пруда. Кстати, этот псковский дом, хотя и сильно пострадал в годы Великой Отечественной войны, восстановлен в первоначальном виде и сохраняется поныне; местные краеведы знают его и показы­вают туристам, хотя он не отмечен никаким мемориальным знаком. Его современный адрес: ул. Советская, (бывшая Вели­кая), 42.

Сад возле дома Перовских отделялся дощатым забором от сада при губернаторском доме, а губернатором во Псков тогда только что был назначен действительный статский советник Валериан Николаевич Муравьев — родной брат знаменитого /75/ генерал-губернатора Восточной Сибири графа Николая Николаевича Муравьева-Амурского. Валериан Николаевич вдовцом: жена его умерла при родах единственного ребёнка сына Николая. Оплакав жену, Валериан Николаевич души не чаял в сыне. Этот ребенок, Николенька, своим рождением похоронивший мать, стал другом детских игр Софьи Перовской, а потом, в 1881 г., ее обвинителем на судебном процессе по дел о цареубийстве, остервенело требовавшим для неё смертной казни. Это уже — мефистофелевская гримаса истории!

Ну, а пока 6-летний Коля Муравьев познакомился и под­ружился с детьми соседа, вице-губернатора. «Вскоре после нашего поселения в доме, — вспоминал об этом Василий Льво­вич, — мы, играя в саду, услышали голоса за забором и, вскарабкавшись на него, увидали Колю, с коляской, запряженной мулом. Коля, видимо, обрадовавшись подходящей компании, стал звать нас к себе. Мы все трое (Вася, Маша и Соня. — Н.Т.) спрыгнули к нему и проиграли с ним до обеда. Вслед за этим Муравьев сделал визит к нам и просил отца и мать пускать нас почаще играть с его сыном. После этого мы трое (исклю­чая брата Николая, уже поступившего в гимназию) зачастую бегали в сад к Коле»[138].

Игры у детей губернатора и вице-губернатора были разнообразными. В саду у Перовских летом устраивались качели, а зимой сооружалась ледяная гора. В губернаторском же саду, где росла высокая и густая крапива, Вася Перовский и Коля Муравьев рубили ее деревянными мечами, «сражаясь» таким образом с «разбойниками», причем Соня уже с четырех-пяти лет принимала в этих «сражениях» непременное участие. Но больше всего запомнился им полноводный пруд с паромом у губернаторского дома. «Мы передвигались на пароме с одного берега к другому, — вспоминал Василий Львович, — воображая, что плывем на корабле и сражаемся с пиратами»[139]. /76/

Именно здесь, на этом пароме, случилась история, кото­рую все Перовские запомнили на всю жизнь, а Коле Муравьеву она едва не стоила жизни. Коля сорвался с парома в воду и стал тонуть; трое Перовских — Вася, Маша и Соня — успели схватить его, кто за что, и вытянуть из воды. Неотлучно бывшая при нем и в тот момент сидевшая на берегу гувернантка (бонна-немка) «перепугалась страшно, подняла крик, и горничные принесли перемену белья и одежды для Коли»[140]. Так 5-летняя Соня Перовская с помощью брата и сестры спасла жизнь своему будущему обвинителю, обер-прокурору Сената и министру юстиции.

Кстати, — о бонне Муравьевых: «впоследствии, когда мы были уже в Петербурге, — вспоминал В.Л. Перовский, — к нам пришла как-то эта бонна, уже дряхлая старуха, и с плачем рас­сказывала маме, что воспитанник ее Коля, ставши совершен­нолетним, прогнал ее из дому»[141].

Кроме губернатора В.Н. Муравьева, Перовские близко обща­лись во Пскове с жандармским полковником Дмитрием Матвеевичем Ходкевичем — будущим генералом и начальником жан­дармского округа всей Сибири. Этот (как и губернатор) вдовец, «завидовавший» одному из своих женатых друзей («у него две жены — дома и в подворье — и обе плодоносят»), нравился Льву Николаевичу, но шокировал Варвару Степановну своей фри­вольностью. Варвара Степановна, ставшая, по рекомендации губернатора, попечительницей местного приюта Святой Ольги, предпочитала общение с женой псковского землевладельца и благотворителя Екатериной Петровной Окуневой.

Дома, поскольку теперь, во Пскове, Варвара Степановна была избавлена от тяготивших ее в Петербурге светских обязанностей, она сосредоточилась исключительно на уходе за детьми и на домашнем хозяйстве. К тому же Лев Николаевич, «за постоянными служебными занятиями, мало времени про­водил в семье, главным образом только за обедом, а по вече­рам, когда бывал дома, то, большей частью, играл в карты до /77/ поздней ночи с кем-либо из гостей»[142]. Поэтому нелады между родителями в семье Перовских из-за спеси, деспотизма и грубости Льва Николаевича во Пскове проявлялись меньше, чем до и после Пскова.

Дни, когда отец возвращался со службы или, вообще, оставался дома «в хорошем расположении духа», запомнились детям почти как праздничные. Василий Львович вспоминал что в кругу семьи, за обеденным столом, Лев Николаевич принимался развлекать своих чад и домочадцев, а именно «нести смехотворную ерунду, обращаясь к Соне с глубокомысленными вопросами, вызывая с ее стороны неожиданные реплики, от которых мы покатывались со смеху; между тем Соня сохраняла серьезный вид»[143].

Воспитывать детей очень помогала Варваре Степановне гувернантка Анна Карловна, пожилая немка, которая жила в доме Перовских на правах члена семьи. Она следила за порядком в доме, а главное, учила Васю и обеих сестер немец­кому языку. Кроме того, для занятий по русскому языку, ариф­метике и географии с Васей и Машей (Соня для этого тогда еще не доросла) в дом к Перовским приходил учитель гимназии. По всей видимости, это был Михаил Андреевич Васильев[144]. «Мать наша учила нас (включая Соню. — Н.Т.) французскому языку и заставляла говорить по-французски, а с гувернанткой мы должны были говорить по-немецки», — вспоминал о том вре­мени Василий Львович[145]...