— Тебе кто-то сказал, чтобы ты ничего не говорила маме?
Роза кивнула, и ее губы снова задрожали.
— Но ты можешь рассказать мне. Это будет нашей тайной.
Роза задумалась над моим предложением, и ее личико сморщилось от нерешительности.
— Кто приходил к тебе во сне, милая? Кто тебя так напугал?
— Ведьма!
От потрясения я застыла на месте. Моя первая и ужасная в своей отчетливости мысль была о Миллисент. Я вспомнила, как она выкрикивала проклятия во время крестин Розы. Неужели она сумела проникнуть в сны малышки?
— Ведьма? — осторожно спросила я. — Как она выглядела?
— Она ужасная! — прошептала Роза. — У нее острые зубы. И черная шляпа. И красные глаза!
Я чуть не засмеялась от облегчения. Это не Миллисент! — чуть не воскликнула я. Должно быть, я сама стала жертвой ночного кошмара, если вообразила, что эта женщина способна потревожить сон Розы.
— Она меня съест?
Губы Розы задрожали, как будто она снова собиралась разрыдаться.
— Конечно нет, — фыркнула я. — Если бы ведьмы ели таких сладких девочек, как ты, их бы стошнило. Разве ты не знала? Обычно они едят на ужин крысиные хвосты или жабьи лапки. Чем гнилее, тем лучше.
— Фу-у-у!
— О да. — Я заметила на губах девочки подобие улыбки и зачастила, чтобы заставить ее улыбнуться еще шире: — В следующий раз, когда ведьма попытается тебя напугать, прикажи ей, чтобы она прекратила заниматься этой ерундой. А еще лучше, скажи ей, что сюда уже идет твой папа. Он ведь храбрый рыцарь, верно?
— Самый-самый храбрый.
— Значит, решено. Просто представь себе своего папу в полных доспехах. Ведьма его испугается и улетит на своей метле. — Я провела ладонью по ее макушке и волосам. — Тебе лучше?
Роза кивнула.
|
|
— Может, поспишь немного?
Она потянулась ко мне и взяла меня за руку.
— Ты останешься?
— Конечно.
Я шепотом сообщила няне, что лягу вместе с Розой, и забралась в постель принцессы, тщательно укутав нас обеих одеялами. Спустя несколько минут я услышала мерное посапывание Розы, а затем, как будто через мгновение, я проснулась, когда небо за окном спальни уже светлело.
Всю следующую ночь Роза спала, не просыпаясь, хотя ее мирный отдых не помешал королеве долго стоять над постелью девочки, вслушиваясь в каждый вдох. Ведьма то возвращалась в сновидения Розы, то исчезала из них на протяжении всего ее детства, хотя днем девочка никогда не говорила об этом жутком создании. Я даже начала подозревать, что ночные кошмары Розы стали нечаянным результатом напряженности и бдительности ее родителей. Она не понимала, почему они так беспокоятся о ее безопасности, и вообразила, что причиной тому стало воплощение ее наихудших страхов. И только много позже, увидев невообразимые последствия ярости Миллисент, я задалась вопросом, не была ли я права, предположив, что Миллисент из своего далекого убежища обладает властью пробираться в сны невинного ребенка.
Возможно, в результате того, что мне так легко удалось успокоить ее ночью, Роза стала все чаще стремиться к общению со мной. В те месяцы, когда непогода вынуждала ее много времени проводить в стенах замка, она постоянно искала все новых развлечений. Однажды в воскресенье, когда королева освободила меня от обязанностей до самого вечера, принцесса отказалась со мной расставаться. Взяв ее за руку, я пришла с ней к парадному входу. Маркус стоял снаружи, так как стражники не впускали его в замок, ожидая моего подтверждения, что он явился ко мне в гости.
|
|
Войдя внутрь, он принялся топать ногами по каменным плитам пола, сбивая с ботинок снег. Роза с любопытством разглядывала юношу.
— Кто это? — спросила она.
Я увидела, как удивление на его лице быстро сменилось интересом, и он вопросительно взглянул на меня.
— Это мой друг Маркус, — пояснила я. — Маркус, позволь представить тебе принцессу Розу.
Маркус поклонился, опустив голову очень низко, чтобы разговаривать с девочкой лицом к лицу.
— Для меня большая честь познакомиться с вами, — произнес он.
— Маркус пришел ко мне в гости, а тебе пора возвращаться в свою комнату, — сообщила я Розе. — Пойдем, я тебя отведу.
— Что это? — спросила она, указывая на белые хлопья на пальто Маркуса.
— Это снег, — пояснил Маркус.
Роза отстранилась от меня и подошла к нему, зачарованно глядя на его пальто. В окно замка она видела, как идет снег, но никогда к нему не прикасалась. Она протянула к нему руку раскрытой ладонью вверх, и Маркус кончиком пальца положил на нее комочек ледяных кристаллов.
— О-ой! — воскликнула Роза и с сияющими глазами обернулась ко мне. — Я хочу его увидеть!
Это была одна из ее любимых фраз, и за ней обычно следовали заявления вроде «Тебе нельзя» или «Не сейчас», которые произносила ее мама. Роза негодовала, протестуя против своего заточения, и меня охватило сочувствие к девчушке. Я была убеждена, что несколько минут во дворе замка никак не могут ей повредить.
— Сэр, позвольте ваш плащ, — обратилась я к одному из охранявших вход стражников.
|
|
Солдат тут же стянул со своих плеч тяжелое шерстяное одеяние и с недоуменным видом протянул его мне. Я сложила накидку вдвое, чтобы ее полы не волочились по земле, и обернула ею фигурку Розы.
— Ты не возражаешь? — спросила я у Маркуса.
— Конечно, нет.
Он улыбнулся Розе, а она, предвкушая новое приключение, ликующе захлопала в ладоши.
Двоим мужчинам пришлось навалиться на массивную деревянную дверь, и когда она отворилась, мы шагнули наружу, в застывший зимний мир. В обычно суетливом дворе царила тишина. Неподвижность нарушали лишь медленно опускающиеся и покрывающие все вокруг снежинки. Роза ахнула, когда морозный воздух ударил ей в лицо.
— Слишком холодно? Вернемся внутрь? — спросила я, зная, что она мне ответит.
— Нет, нет, — взвизгнула она.
Она наклонилась и, вытянув ручонки, набрала ладонями снег, изумленно наблюдая за тем, как он тает от тепла ее кожи.
— Куда они подевались? — спросила она, протягивая ладони сначала ко мне, а затем к Маркусу.
— Давай попробуем поймать снежинку, — предложил Маркус, вопросительно покосившись на меня.
Я улыбнулась и кивнула, радуясь тому, что он не досадует на присутствие Розы. Более того, знакомство с девочкой помогло проявиться игривой стороне его характера, с которой я еще не сталкивалась.
Маркус наклонился и взял пальцами крошечную ручку Розы. Осторожно увлекая ее за собой, он помахивал их соединенными руками и ловил на пальцы белые пушинки снежных хлопьев, порхающих в окружающем пространстве. Роза сосредоточенно молчала.
— Ага! — воскликнул Маркус. — Кажется, попалась. Элиза, что скажешь?
Я подошла, чтобы присоединиться к ним, старательно переступая через снежные наметы. Я так близко наклонилась к ручонке Розы, что кончиком носа едва не коснулась ее ладошки, и присмотрелась к снежинке на ее рукаве. С такого близкого расстояния она оказалась неожиданно прекрасной и напоминала замысловатое переплетение сверкающих белых паутинок.
— Она изумительна, — выдохнула я.
Эта прогулка, хотя и состоялась в нескольких шагах от двери замка, заставила бы королеву известись от беспокойства, и я знала, что меня ожидает нагоняй от леди Уинтермейл, но мне было все равно, потому что я забыла обо всем, кроме выражения, появившегося на лице Маркуса. Он был так безоглядно и бесконечно счастлив, что внезапно я увидела, каким он станет отцом. Я поняла, что передо мной нежный мужчина, который будет заботиться о своих детях, и мои внутренности затрепетали от предвкушения ожидающего нас будущего. Я знала, что Маркус возбуждает во мне не только похоть, но и интерес. Но на самом деле только в этот момент мне стало ясно, что я его люблю.
— О-ой, смотри!
Роза опустилась на колени в снег, а когда поднялась, окутывающий ее плащ был покрыт белой порошей. Она провела по нему ладонями и рассмеялась разлетевшимся во все стороны снежинкам. Я наклонилась и набрала пригоршню снега, высыпав его на голову Маркуса, отчего его волосы заискрились белизной. Скоро мы во все стороны расшвыривали белые пушистые пригоршни, взметая фонтаны ледяных кристаллов. Роза улюлюкала от радости, а раскрасневшийся от холода Маркус заразительно хохотал. Я впервые видела его таким беззаботным и смеялась вместе с ним, не тревожась о том, что о нас подумают стражники или наблюдающие за нашим весельем из окон замка придворные.
Возможно, именно такими я и должна помнить этих двоих людей, которых любила всем сердцем. Я наслаждаюсь, погружаясь в воспоминания о том магическом дне. И все же я не могу не задумываться над тем, что эта невинная прогулка посеяла в мое общение с Розой очень опасные семена. Хотя я знала, что ей запрещено выходить из замка, я позволила себя уговорить. Я смотрела, как она резвится в снегу, даже не задумываясь о том, что она может простудиться и заболеть. Я не поправила ее, когда она начала обращаться с Маркусом как с равным, хотя его статус был еще ниже, чем у ее служанок. Я позволила ей делать все, что она захочет, как снисходительная старшая сестра. Более того, я с восторгом наблюдала за ее озорством.
Уже в столь юном возрасте Роза обладала обаянием, которое с легкостью брало верх над моим здравым смыслом. С каждым годом она все более яростно протестовала против налагаемых на нее ограничений, и я ей сочувствовала, втайне принимая ее сторону и тем самым противопоставляя себя ее родителям. Я не могла знать, что когда по прошествии многих лет Роза восстанет против их требований, исход будет трагичен.
* * *
К моему немалому облегчению, другой союз вскоре привлек внимание обитателей замка и стал главной темой их пересудов. Столкнувшись с открытым обожанием со стороны такой хорошенькой служанки, как Петра, большинство мужчин, окажись они на месте Дориана, не преминули бы воспользоваться этим шансом. Со своей стороны, она с удовольствием включилась бы в эту игру и, возможно, позволила бы ему несколько раз прижать себя в углу, прежде чем отвергнуть его ухаживания. Хотя она в совершенстве обладала искусством привлечения к себе внимания мужчин, добродетель, присущую Петре, не смогли замарать даже придворные интриги. Она верила в любовь.
И Дориан оказался настолько увлечен — или настолько коварен, — что признался ей в этом чувстве. Сначала они всего лишь перебрасывались ничего не значащими замечаниями во время ужина, когда Петра помогала накрывать столы. Вскоре они уже перешептывались в Большом Зале еще до ужина, а затем принялись бросать друг на друга дерзкие и настолько откровенные взгляды, что это стало заметно всем присутствующим. Петра несколько недель отшучивалась и отмахивалась от моих вопросов, заверяя меня, что это всего лишь легкий флирт. Меня ее заверения не убеждали, и мои подозрения только усилились, когда я случайно наткнулась на нее на черной лестнице, и она при виде меня поспешно сунула в карман передника какую-то бумажку.
— Что ты читала?
Обычно мне была чужда подобная прямолинейность, но что-то в ее поведении меня очень обеспокоило. К чести Петры, она не стала отпираться или отмалчиваться, а просто достала записку из кармана и протянула мне.
Она была написана твердым и размашистым почерком. Начертание букв оказалось очень непривычным и витиеватым, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы прочесть то, на что я смотрела. Это было любовное стихотворение, описывающее страсть рыцаря к даме, которая не могла ему принадлежать. Мне приходилось читать и гораздо более неуклюжие творения, и когда в самом его конце я увидела огромное Д, снабженное множеством завитков, я удивилась тому, что Дориан является автором столь искусного произведения. Мне всегда казалось, что он скорее склонен к юношескому бахвальству, чем к романтичной задумчивости. Возможно, он откуда-то списал стихотворение? — подумала я, но не стала делиться своими подозрениями с Петрой.
— Это от Дориана? — спросила я.
— Да. — Ее губы изогнулись в робкой улыбке. — Он передал мне записку перед ужином.
— Значит, он воображает себя рыцарем? — поинтересовалась я.
Петра озадаченно уставилась на меня. Внезапно я все поняла.
Петра умела читать, но она училась по книжке, в которой все буквы были правильными и аккуратными. Что касается стихотворения Дориана, то он с таким же успехом мог написать его на иностранном языке.
— У него очень необычный почерк, — поспешила успокоить ее я. — Сказать тебе, что, как мне кажется, тут написано?
Водя пальцем по строчкам, чтобы Петра смогла проследить за тем, что я читаю, я озвучила каждое слово. Я старалась читать совершенно бесстрастно, стараясь не вкладывать в текст своих чувств и нигде не делая ударений. Я понимала, что Петра слышит не мой голос, а голос Дориана. Закончив, я ощутила необъяснимый укол ревности, завидуя тому, что Петра, а не я, стала источником вдохновения автора этих стихов. Маркус очень добр, но он не из тех, кто признается в любви цветистым рифмованным слогом, и я сомневалась, что когда-нибудь получу от него любовную записку или стихотворение.
Петра забрала из моих рук листок бумаги и сложила его аккуратным квадратиком.
— Я знаю, что ты меня осуждаешь.
Меня неприятно удивил ее вызывающий тон, и я поспешила заверить Петру, что никогда не подвергала сомнению правильность ее решений. Это было ложью, но, похоже, ей очень хотелось мне верить.
— Элиза, мне было очень трудно скрывать ото всех истинный характер наших отношений. Он ценит мое мнение и разговаривает со мной, как с женщиной своего собственного сословия, то есть с большим уважением. Он обращает внимание на все, что я говорю, как будто любое, даже самое незначительное мое высказывание, является драгоценным. — Она перешла на шепот. — Он говорит, что обожает меня.
Это потрясло меня до глубины души. Одно дело позволить себе легкий флирт и совсем другое — возбудить страсть высокопоставленного джентльмена. В этом крылась настоящая опасность. Если Петра и в самом деле вскружила голову Дориану, отвергнув его ухаживания, она могла потерять работу в замке. Если бы она уступила его домогательствам, это означало бы конец ее с таким трудом заработанной репутации чистой и добродетельной девушки, а только такая репутация гарантировала ей успешное замужество.
— Что ты будешь делать? — спросила я.
Петра медленно покачала головой.
— Я не знаю. Я завидую тебе, Элиза. Ничто не мешает тебе выйти замуж за Маркуса. Что касается нас с Дорианом, то счастливого исхода для нас я не вижу.
Я тоже его не видела.
— Что бы ни случилось, ты должна хранить верность самой себе, — с напором произнесла я.
Когда она кивнула, я решила, что она понимает, как важно для нее сохранить добродетель.
И только через несколько дней я узнала, что она истолковала мои слова совершенно превратно.
Я направлялась в Северную башню, где меня ожидала Флора. Приближалась весна, и она начала готовить семена к весенним посевам. Это была утомительная и монотонная работа, которой, по моему мнению, надлежало заниматься садовникам, а не целителям. Несмотря на все мое первоначальное смятение, пока что Флора научила меня готовить только те снадобья, которые были известны любой толковой сельской повитухе. Я привыкла к тому, что в это крыло не заходит никто, кроме меня, и с удивлением услышала голоса, доносившиеся с верхней площадки лестницы, проходившей строго через центр башни. Неужели Флора поднялась на третий этаж? С кем она может там разговаривать? — спрашивала себя я.
Я бесшумно поднималась по лестнице. Ощущение грозящей мне опасности не позволило мне подать голос и тем самым обнаружить свое присутствие. К тому времени, как я оказалась наверху, голоса стихли. Передо мной виднелась просторная арка входа в обшитый деревянными панелями зал. До меня донесся какой-то шорох. Любопытство взяло верх над осторожностью, и я на цыпочках двинулась вперед. Прижав ладонь к дверному косяку, я заглянула в комнату.
Хотя лицо Петры было прижато к плечу Дориана, я мгновенно узнала ее серебристо-белокурые волосы, выбившиеся из-под белого чепца. Ее спина была прижата к колонне в центре зала, а руки крепко обвили талию мужчины. Одной рукой Дориан обнимал ее затылок, а второй скользил вверх по ее ноге, успев поднять юбку до середины бедра. Чулок уже сполз и сморщился вокруг лодыжки Петры, которая тихонько постанывала, но оставалась неподвижна, как статуи, украшавшие коридоры Северной башни.
Несмотря на весь охвативший меня ужас, я обнаружила, что не в силах отвести глаза от этой сцены. Это не было похоже на неуклюжую и шумную возню, которой любили предаваться пажи и служанки, уединяясь в конюшне или в одной из кладовых. Пальцы Дориана ласкали внутреннюю часть бедра Петры, дразня ее своей близостью к ее самым интимным уголкам. Она прижималась к нему всем телом, позволяя ему двигаться дальше, но его рука никуда не спешила. Он наклонил и слегка повернул голову, чтобы прикусить мочку ее уха. Неожиданно его лицо оказалось обращено в сторону двери.
У меня оборвалось все внутри. На мгновение Дориан застыл. Я напряглась, готовая сорваться с места и убежать, а его губы изогнулись в насмешливой улыбке. Он медленно и нежно начал целовать щеку и шею Петры, которая что-то зашептала от наслаждения. Продолжая наблюдать за мной, он приподнял ее юбку еще выше. Петра не сопротивлялась. Более того, она прижалась к нему еще теснее. Я не могла от них отвернуться. Меня охватило желание, и я представляла себе, что мужские пальцы скользят по моему телу, полностью отдавшемуся ласкам моего любовника. Дориан все это видел: мою зависть, мой стыд, мое желание. Этого я так никогда и не смогла простить ни ему, ни себе.
Звук голоса Петры вывел меня из состояния зачарованного замешательства. Я бросилась бежать в то самое мгновение, когда она прошептала Дориану, что любит его. Он повторил ее признание достаточно громко и уверенно для того, чтобы я его услышала.
* * *
Некоторое время спустя, в один из хмурых и унылых февральских дней, к королеве Ленор явился гость. Правда, он не оправдал надежд фрейлин королевы на то, что им удастся хоть немного развлечься, потому что оказался странствующим жестянщиком, переходящим из селения в селение и ремонтирующим кастрюли и сковородки. Низко поклонившись собравшимся дамам, он сообщил, что ему заплатили за то, что он доставит письмо и лично передаст его королеве. Осмотрев чистый лист бумаги, которым было обернуто послание, королева поинтересовалась:
— Кто тебя послал?
Жестянщик покачал головой.
— Письмо мне дала одна женщина из Грейсгейта. Это было позавчера, и она сказала, что ей оно досталось от другого жестянщика.
Торговцы часто доставляли письма за небольшую оплату. Мало кто располагал средствами, чтобы нанимать посыльных.
Королева Ленор нахмурилась и вскрыла верхний лист. Но ее настороженность сменилась восторгом, как только она увидела почерк внутри.
— Это от Ислы.
Она поручила леди Уинтермейл заплатить жестянщику две золотые монеты за его труды и с улыбкой на лице углубилась в чтение.
Чтобы скрыть раздражение, я занялась тем, что освободила одну из ваз от увядших цветов. Мне так и не удалось заменить королеве Ислу. Они вместе росли, делясь секретами, которые мне не суждено было узнать. Но даже понимая всю неуместность своих чувств, я никак не могла от них освободиться. Мне хотелось знать, не сожалеет ли Исла о том, что предпочла любовь мужчины любви своей госпожи. С тех пор как принц Бауэн впал в немилость у короля, прислуживание ему и его свите трудно было назвать честью. Мы слышали, что он и его люди отправились в чужеземные страны наемными солдатами.
— Элиза! — воскликнула королева Ленор.
Я попыталась изобразить на лице заинтересованность. Оказалось, что фрейлины тем временем сгрудились в другом конце комнаты, где леди Уинтермейл отчитывала одну из них за неподобающе глубокий вырез платья.
— Принц Бауэн женился, — сообщила мне королева, пробегая глазами страницу.
Я подошла ближе и бросила взгляд на письмо. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть, что оно написано на родном языке королевы Ленор, а следовательно, недоступно моему пониманию.
— Угадай, кого он взял в жены! — продолжала королева. — Яну де-Роли.
Выходило так, что Бауэн породнился с печально известной семьей, которая мутила воду с момента рождения Розы. Насколько мне было известно, их претензии на трон были задушены на корню, как только король Ранолф объявил дочь своей наследницей. Почему же сообщение об этом союзе вызвало у меня такую глубокую тревогу?
— Странный выбор супруги для человека его положения, — заметила королева Ленор. — Может, де-Роли и правят своими землями, как короли, но это совсем небольшая территория, да и состояние у них намного меньше, чем у принца.
— Вряд ли кто-то вышел бы за принца Бауэна по любви, — проронила я и тут же пожалела о своем язвительном тоне.
Я никогда не рассказывала королеве о том, как он на меня напал. Но моя явная антипатия ее, похоже, не удивила.
— Скорее всего, — сухо отозвалась королева, — эта женщина от него забеременела, и ее отец заставил его жениться, приставив меч к горлу.
Я вспомнила, как принц Бауэн задирал мне юбки, заявляя, что я буду делать все, что он мне прикажет. Я не забыла и ненависть на его лице в день Королевской Ассамблеи. Мне трудно было убедить себя в том, что этот союз не является частью какого-то крупного плана. Судя по обеспокоенному лицу королевы Ленор, она считала так же.
— Исла ничего не разъясняет? — спросила я.
Королева Ленор покачала головой.
— Все остальное — это воспоминания о тех временах, когда мы обе были юными.
Исла пожертвовала всем ради возможности последовать за мужем, и мне подумалось, что это письмо представляет собой нечто вроде побега от нынешних стесненных обстоятельств в дни своей юности. Я знала, что ее отъезд отозвался в сердце королевы Ленор болью, которую мне никогда не удастся в полной мере излечить. Возможно, и мою дружбу с городским ремесленником она не поощряла именно из страха потерять еще и меня. Если бы я вышла замуж за мужчину из замка, я смогла бы остаться рядом с ней. Вскоре после того, как пришло письмо от Ислы, она попросила короля предоставить мне небольшое приданое.
— Я хочу, чтобы в том, что касается твоего будущего, ты располагала равными возможностями с другими девушками, — с ободряющей улыбкой пояснила королева. — Ты повзрослела и стала очень хорошенькой. При дворе много чудесных парней, которые сочтут тебя прекрасной парой, как только узнают, что у тебя еще и деньги имеются.
Хотя в моем присутствии она никогда не отзывалась о Маркусе дурно, намек на него был достаточно прозрачным. Я не могла не сравнивать то, как старательно Маркус избегает любых разговоров о нашем будущем, с отчаянным и всепоглощающим желанием, влекущим друг к другу Петру и Дориана. Я вскоре узнала, что она уступила ему не из опрометчивости. Она отдала свое тело ласкам Дориана, потому что он предоставил ей кое-что взамен. Он пообещал на ней жениться.
Мы сидели перед камином в Нижнем Зале, наслаждаясь относительной тишиной воскресного вечера, когда она сообщила мне, что они собираются обвенчаться. Я обняла и поздравила подругу, изобразив радость, которой на самом деле не испытывала.
— Дориан попросил меня никому об этом не рассказывать, но я уверена, что могу тебе доверять, — лучась счастьем, рассказывала Петра. — Женившись на мне, он ослушается отца, поэтому это необходимо сделать тайно.
Отец Дориана, сэр Уолтур, был прагматичным и несговорчивым человеком, которого вряд ли тронули бы мольбы юных любовников. Вопреки своему относительно скромному происхождению, он сумел подняться до значительных высот, и одна мысль о том, что его сын собирается вступить в такой неравный брак, привела бы его в неописуемую ярость. Но предостерегать Петру от ожидающих ее препятствий было бессмысленно: она знала о них не хуже меня.
— Если отец Дориана от него отречется, ему придется поступить на службу к другому господину, — продолжала Петра. — Он хочет все устроить, прежде чем объявлять о наших намерениях. Но держать такую новость в секрете очень сложно.
— Тебе незачем хранить тайны от меня, — ответила я.
Петра покачала головой.
— Не буду. Больше не буду.
И все же у меня была тайна от нее. Я не рассказала ей о взгляде, которым мы с Дорианом обменялись в Северной башне. Я не поделилась с ней своими сомнениями относительно его верности и не описала сцену, которую наблюдала в кухне днем раньше. Дориан дерзко опустил палец в миску с маслом и поднял его вверх с вопросом, кто из хихикающих служанок хочет попробовать масло на вкус. Она и сама знает, что он привык вести себя игриво и развязно. Если она прощала ему подобное поведение, то, чтобы не потерять ее дружбу, я должна была поступать так же. Но я в очередной раз задалась вопросом: что за человек этот Дориан, кто скрывается под всей этой позолотой? Похоть не могла бы подвигнуть его на предложение замужества. Женившись на Петре, он утрачивал надежду сделать карьеру при дворе и позорил свою семью. Такая жертва могла объясняться только любовью.
Пошел бы Маркус на такой риск ради женитьбы на мне? Грустная правда заключалась в том, что я этого не знала. На мой восемнадцатый день рождения он подарил мне плетеный кожаный браслет, на котором вырезал наши инициалы. Я сказала, что буду дорожить им больше всего на свете. Лежа ночью в постели, я думала о Маркусе и прижимала браслет к губам, представляя себе, как его крепкие пальцы обрабатывали кожу, пока она не стала уступчивой и податливой. Со свойственным юности непостоянством я начала уступать похотливым желаниям, которые недавно считала слабостью, высмеивая их проявления в поведении других людей. В моих фантазиях губы Маркуса касались моего рта, затем щеки, опускаясь к шее, а затем ниже, к вздымающимся грудям, медленно проделывая этот захватывающий дух путь все новых открытий. Такие вольности мы могли бы себе позволить только после того, как поженимся или хотя бы формально обручимся. Но Маркус эту тему не затрагивал. А я, к своему стыду, этому втихомолку радовалась.
В глубине души я невольно сравнивала нежную любовь ко мне Маркуса со страстью, горевшей на лице Дориана, когда он прика- салсяж Петре. Однажды утром я с ужасом осознала, что мне приснился Дориан, который лежал рядом со мной и, запутавшись пальцами в моих волосах, бормотал о том, что он собирается со мной делать. Я хотела знать, способен ли на подобную страсть Маркус. Что, если я влюбилась не в реального мужчину, а в вымышленный образ, плод моих собственных желаний?
Королева Ленор и Флора считали, что я достойна большего, чем судьба супруги башмачника. И хотя я ненавидела себя за такие предательские по отношению к Маркусу мысли, я начинала спрашивать себя, а что, если они правы.
Обещание
Именно Флора невольно подпитывала мои сомнения относительно брака с Маркусом, и именно она, точно так же, помимо своей воли, подтолкнула меня к выяснению отношений с моим другом. В ходе наших с ней встреч она постепенно начала показывать мне некоторые из наиболее экзотических снадобий, и каждое новое открытие только еще больше распаляло мою жажду знаний. Ни в чем из того, чему она меня учила, не было магии, но все равно я воспринимала это как чудо. Меня приводило в изумление и восхищение то, что простая микстура из растертых в порошок листьев и семян способна снять воспаление, а сироп из меда и розовой воды облегчает боль в горле. Я успокаивалась, едва прикасаясь кончиками пальцев к шелковистому на ощупь порошку, а лицезрение рядов флаконов с разноцветными жидкостями на полке очаровывало меня, заставляя забыть обо всем, что не имело отношения к целительству. Входя в роль учителя, Флора тоже молодела на глазах. Она наставляла меня, излучая такое рвение и счастье, как будто мое восторженное присутствие усиливало ее таланты. Впервые я увидела в ней личность сопоставимого с Миллисент масштаба, женщину, способную творить чудеса. Хотя ее зрение ослабело, а руки временами начинали дрожать, в ней ощущалась несгибаемая внутренняя сила. Возможно, ей пришлось страдать, возможно, она находилась на волосок от безумия. Но она не сдалась. Она приняла на свои хрупкие плечи ответственность за спасение королевства, и она отказывалась выпускать эту ношу, не передав мне все свои знания и тайны.
От осознания этого у меня порой кружилась голова. И постепенно я начинала понимать, что Флора может никогда не удостоить меня этой чести, если я выйду замуж за Маркуса. Можно ли доверить заботу о наследнике трона жене простого башмачника?
На следующий день после того, как Петра рассказала мне о том, что собирается замуж за Дориана, я провела вторую половину дня с Флорой, помогая ей разбирать содержимое пыльных коробок, которые она извлекла из какого-то сундука. Уйдя с головой в свои ревнивые размышления, я не обращала на Флору никакого внимания, но вдруг мое ухо уловило несколько произнесенных шепотом слов:
Настоящий синий цвет
Истинной любви привет.
Я резко обернулась. Флора держала в руке флакон с ярким синим порошком оттенка, вызывающего в памяти сапфиры, которыми было усеяно одно из любимых ожерелий королевы.
— Что вы сказали? — спросила я.
— Ах, это песня была такая. Задолго до твоего рождения. Этот порошок навел меня на мысли о ней. Это смесь растертых в порошок цветов, некоторые называют ее «Восторгом любви».
— Приворотное зелье? — изумилась я.
Флора склонила голову набок и широко раскрыла глаза. На ее лице появилось выражение напускной невинности, по всей вероятности, слабое эхо искусства кокетничать, которым она, вне всякого сомнения, в юности владела в совершенстве.