— Ты же знаешь, что такого зелья не существует. Мои порошки исцеляют тело, а не воздействуют на разум. И все же, — медленно и драматично добавила она, — если кто-то под воздействием этого снадобья похорошеет, он вполне способен возбудить в другом человеке любовь. Представь себе болезненно застенчивую девушку. В присутствии того, кто ей нравится, она испытывает скованность и зажатость и боится привлечь к себе его внимание. А теперь вообрази, что она выпивает средство, от которого ее щеки розовеют, а настроение улучшается. Она становится более уверенной в себе, а следовательно, желанной для мужчины, который некогда ее даже не замечал. Это магия?
Что-то в том, как Флора поведала мне эту историю, заставило меня заподозрить, что она говорит о себе. С тех пор как я услышала от леди Уинтермейл об утраченной любви Флоры, мне хотелось узнать о ней больше, хотя я ни разу не набралась достаточно смелости, чтобы заговорить об этом со своей наставницей. В разговорах Флора могла быть пугливой, как жеребенок, и неожиданно шарахалась даже от самых невинных тем. Я знала, что должна действовать очень осторожно.
— Что почувствует тот, кто примет это средство? — спросила я.
Флора внимательно смотрела на меня, тщательно подбирая слова.
— Ему покажется, что он проглотил радость, — наконец произнесла она.
Она осторожно покачивала флаконом, сжимая его обеими ладонями, чтобы стряхнуть с его стенок прилипший к ним порошок.
— Я попробовала его лишь однажды. И с тех пор пожинаю плоды этого поступка.
Я молча ожидала, опасаясь, что любой вопрос покажется ей чересчур навязчивым и заставит захлопнуть приоткрытые створки души.
— Его звали Лоренц. — Она говорила спокойно, как будто пересказывая историю, которую услышала очень и очень давно. — Разумеется, он явился ко двору не для того, чтобы ухаживать за мной. Он предназначался для Миллисент. Все знали, что старшая сестра должна выйти замуж раньше младшей. Наверное, я сама, собственной глупостью, накликала на себя все свои несчастья. Видишь ли, он был так обаятелен, так хорош собой, что я не устояла. Он пел гораздо лучше менестрелей моего отца. Я жаждала хоть на несколько часов привлечь к себе его внимание. Поэтому я растолкла эти цветы и однажды за ужином подсыпала порошок в свое питье. И робость покинула меня. Я откровенно посмотрела на него через стол, а он посмотрел на меня. И Миллисент была позабыта. Ты поверишь мне, если я скажу, что в это мгновение мы влюбились друг в друга?
Я кивнула.
— Я верю в то, что такое возможно.
— Лоренц отправился к моему отцу и попросил моей руки. У него были деньги и титул, и мои родители не могли ему отказать. Если бы Миллисент тоже согласилась, мы бы поженились. Как же я была наивна, полагая, что она даст нам свое благословение! Она пришла в ярость и обвинила меня в том, что я похитила его у нее только для того, чтобы ее унизить. Мама встала на мою сторону, но отец колебался. А потом Миллисент подверглась нападению.
— Нападению?
— Она заявила, что разгневанный Лоренц ее изнасиловал. Никто из тех, кто его знал, не поверил бы в то, что он на это способен. Но у моего отца не оставалось выбора. Долг предписывал ему защитить честь дочери. Лоренца с позором изгнали. Родители запретили мне любое общение с ним, и пока он не покинул замок, я была заперта в собственной комнате. Несколько недель спустя он умер.
— Мне очень жаль, — тихо произнесла я.
Впервые я слышала из ее уст такой длинный рассказ, и было ясно, что это требовало немалых усилий с ее стороны. Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить.
— Его семья представила все как несчастный случай, но на самом деле он покончил с собой. Повесился на дубе в своем поместье. Моя семья сочла это доказательством его вины. «Честный человек стремится смыть пятно позора со своего имени, — заявила Миллисент. — Только виновные прибегают к самоубийству». Казалось, она была довольна, что все сложилось наилучшим для нее образом. Я много месяцев терзалась, пытаясь понять, что же произошло. Человек, которого я знала, был мягким и добрым. Неужели в нем была какая-то тайная, скрытая от всех сторона? Я в это не верила. Но если мое мнение о нем было правильным, то это означало только то, что Миллисент сломала жизнь человеку лишь ради того, чтобы отомстить мне. Как я могла думать так о своей родной сестре?
Я представила себе Флору юной и все еще красивой девушкой, которая взволнованно ходила по своей одинокой комнате, мучаясь мыслями о Миллисент и утраченном возлюбленном, в поисках ответа на вопрос, кто виноват в том, что произошло. Предательство черной тенью легло на всю ее жизнь.
— В конце концов я поняла, что правда не имеет значения. Лоренц умер. И я не представляла себе жизни без него.
Боль этой утраты все еще слышалась в ее девичьем голосе и светилась в ее горестном взгляде. Я взяла ее за руку и осторожно сжала ее пальцы. Мое прикосновение вернуло ее в настоящее, и она опустила глаза на стеклянный флакон на столе между нами.
— Почему он тебя так заинтересовал?
Я ощутила в этом вопросе туже хитроумную проницательность, которую когда-то видела в Миллисент. Как и ее сестра, Флора обладала способностью мгновенно улавливать самые потаенные желания собеседника.
— С тех пор не проходит и дня, чтобы я не задавалась вопросом, как пошла бы моя жизнь, если бы я не проглотила тот порошок, — произнесла Флора, пристально глядя мне в глаза. — Когда речь идет о делах сердечных, ответ лучше искать в себе, а не во флаконе.
В себе. Чем объяснялась та тоска, которую я испытывала по прикосновениям Маркуса? Стремлением к воссоединению со своей половиной или постыдной похотью? Могла ли я выйти за него замуж и продолжать выполнять свои обязанности при королеве и Флоре? Ни одно снадобье не облегчило бы мне поиск ответов на эти вопросы. Я должна была прийти к решению самостоятельно.
Флора снова отвернулась к своим флаконам и начала напевать мелодию, которая показалась мне знакомой. И тут я вспомнила: эту же песню я слышала во время моего первого визита в Северную башню. Она доносилась из-за запертой двери вот этой самой комнаты. Флора говорила, что у человека, которого она любила, был красивый голос. Возможно, теперь она постоянно напевала песню, которую он когда-то ей пел, как вечное напоминание обо всем, что она утратила?
* * *
С наступлением весны мы с Маркусом смогли возобновить наши встречи в городе, и в следующее воскресенье он предложил прогуляться на холм, с которого открывался видна бухту Сент-Элсипа. Но пока мы взбирались наверх, на нас навалилась непривычная для этого времени года жара, к которой присоединилось удушающее зловоние гниющих продуктов и прочего мусора, плавающего на поверхности воды. Все это совершенно не располагало к романтическим признаниям.
— Мне жарко, — ворчала я. — Неужели нам негде спрятаться от этого солнца?
Маркус задумался.
— Я знаю подходящее местечко недалеко от дороги на Олсбери.
Он говорил о городке, находившемся в противоположном направлении от деревни, в которой выросла я. Горы, у подножия которых он был расположен, виднелись из окон замка. В самые жаркие летние месяцы многие благородные семейства перебирались туда в свои загородные дома, утверждая, что горный воздух намного прохладнее.
Маркус подал мне руку, помогая подняться с земли, и мы отправились в путь. Жара погрузила Сент-Элсип в оцепенение, и те немногие путешественники, которых мы встретили на дороге, вяло волочили ноги по пыли, всем своим видом напоминая сомнамбул. Всего через пять минут мы уже миновали Мост Статуй. Свернув с основной дороги, Маркус зашагал по наезженной телегами колее, которая привела нас в рощу. Где-то над нашими головами перекликались птицы, и только. Мы были совершенно одни.
— Это дорога на сыромятню, где мы закупаем кожу. Отец знает эту семью сызмальства.
Маркус говорил очень быстро, отводя глаза в сторону. Он явно нервничал, чего я никогда за ним не замечала. Если бы в этот безлюдный лес меня привел какой-нибудь другой парень, я бы уже бросилась наутек.
— Смотри.
Маркус указал на проход между деревьями, такой узкий, что, проходя через него, я с обеих сторон зацепилась юбками за стволы. Передо мной раскинулась поляна, безмятежная зеленая лужайка, усеянная лесными цветами. Посередине поляны журчал ручеек, оканчиваясь запрудой с неподвижной, как зеркало, гладью. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, расцвечивая ее золотистыми искрами. Маркус улыбнулся при виде моего восторга.
— Какая прелесть! — воскликнула я.
Мое сердце переполняли эмоции, но Маркус отвернулся и принялся распаковывать еду, которую он принес в кожаной сумке на поясе. Тишина и покой этого места накладывали свой отпечаток и на нас, и, обедая, мы почти не разговаривали. Но всякий раз, когда Маркус поднимал на меня глаза, мое сердце начинало учащенно биться, а все тело покрывалось мурашками от предвкушения чего- то необычного.
— Ты здесь уже бывал? — спросила я.
— Да, но давно.
— Это похоже на место, куда мужчины приводят женщин с целью их соблазнить, — небрежно произнесла я. — Я чувствую себя в полной твоей власти.
— Я... Я уверяю тебя... — заикаясь, выдавил из себя Маркус.
Когда он нервничал или обижался, речь ему часто изменяла. Вот и сейчас он беспомощно смотрел на меня.
Я раздраженно вздохнула и встала. Если Маркус не готов выразить мне свои чувства здесь, то, возможно, этого вообще никогда не случится. Я сделала несколько шагов к пруду. Мерцающая вода манила к себе. Сегодня я надела теплое платье, никак не предполагая, что будет так жарко. Моя кожа покрылась липким слоем пота, и мне хотелось войти в пруд прямо в одежде. Если бы я находилась на отцовской ферме, я бы так и сделала.
Я села на берег и, сунув руки под юбку, стянула чулки. Вызывающе поддернув платье до коленей, я шагнула в благословенную прохладу. Вода оказалась еще более приятной, чем я предполагала, и я наслаждалась, ощущая ее на своей коже. Маркус остался сидеть на траве. Он с таким восхищенным вниманием наблюдал за мной, как будто ожидал, что я шокирую его еще больше.
Я медленно вышла из воды, продолжая удерживать юбку приподнятой, оставляя за собой мокрый след. Я остановилась перед Маркусом посреди поляны, и он уставился на мои обнаженные голени, после чего перевел взгляд на мое лицо. Я в упор смотрела на него, не произнося ни слова, бросая ему молчаливый вызов. Он медленно встал и, протянув ко мне руки, стянул чепец с моей головы. Моя уступчивость придала ему смелости, и он провел руками по моим волосам, высвобождая густые каштановые локоны из заколок и булавок. От его прикосновений по моему телу, от головы до живота прокатилась волна наслаждения. Я закрыла глаза, чтобы полнее прочувствовать эти ощущения. Никто, кроме мамы, никогда не прикасался к моим волосам. Я и представить себе не могла, что эти прикосновения могут вызвать у меня такое сочетание безмятежности и безотчетных желаний.
— Ты такая красивая, — прошептал он.
В любое другое время я бы скромно ему возразила. Но в тишине этой поляны, чувствуя пульсирующую в моих висках кровь, я нежилась в лучах его обожания.
Он отвел завитки волос с моего лица, коснувшись кончиками пальцев моих щек и лба. Когда я наконец открыла глаза, я увидела, что он наклонился ко мне для поцелуя. Этот поцелуй не был похож ни на один из наших предыдущих поцелуев, потому что он воспламенил все мои органы чувств. Мои пальцы отчаянно впивались в его спину, плечи, волосы на затылке, а потом у нас подкосились ноги, и мы рухнули на траву. Теперь я поняла, как могла Петра отдаться Дориану, почему она не смогла остановиться в погоне за этими ощущениями.
— Элиза, — прошептал мне на ухо Маркус. — Ты меня искушаешь.
Он скользнул пальцами по моей щеке и шее, но его тело отстранилось от моего. Эта резкая перемена разорвала окутавшую меня пелену восторженного тумана, и я растерянно уставилась на него снизу вверх, потому что он уже сидел.
— Ты знаешь, что я не умею красиво говорить, — продолжал Маркус, морщась от неловкости. — Но я не допущу, чтобы ты считала меня бесчестным мужчиной. Если мы... то есть если ты собираешься позволить мне... это... мои намерения должны быть предельно ясными. Элиза, я всегда хотел видеть тебя своей женой, и теперь мы можем пожениться, когда ты пожелаешь. Хоть завтра.
Я так растерялась, что сболтнула первое, что пришло мне на ум:
— Я думала, что тебя примут в гильдию не раньше зимы...
— Гильдия проголосовала за то, чтобы для меня сделали исключение, потому что я уже давно выполняю работу отца. На этой неделе они согласились принять меня как полноправного члена. Разве это не чудесная новость?
Во взгляде Маркуса было столько надежды и светилась такая преданность мне, что у меня оборвалось сердце. Я не могла думать ни о чем, кроме своей работы с Флорой. Мне еще столько всего предстояло узнать. И Роза была еще такой маленькой. Она так нуждалась в моем ободрении, когда ей снились кошмары. Не сейчас, — думала я. — Еще слишком рано.
— Так... ты выйдешь за меня замуж? — с сияющим лицом спросил он.
— Да, — ответила я. — И повторила еще решительнее: — Да.
Я не могла продолжать этот разговор, не рискуя раскрыть ему правду о своих противоречивых чувствах. Я встала и потянулась к Маркусу. Взявшись за руки, мы подошли к пруду. Он сдернул с себя рубашку и принялся плескать воду себе на лицо и грудь. Вскоре мы уже играли, обливая друг друга, как маленькие дети. Постепенно наш смех стих, и мое сердце бешено забилось, когда Маркус прижал свои прохладные мокрые ладони к моим щекам. Он выглядел таким сумасбродно и бесконечно счастливым. Я провела руками по его предплечьям, затем плечам, наслаждаясь массивностью мышц под гладкой кожей.
— Я не разбрасываюсь своей любовью, — произнес он и с глубоким вздохом обвел пальцем вырез моего платья. — Ноя отдал ее тебе. Она твоя, Элиза. Навсегда.
Я ощутила, как его руки скользнули мне на спину. Стоило ему уловить мое согласие, и его пальцы расплели бы шнуровку и опустили бы ткань с моих плеч. Моя обнаженная кожа могла бы прижаться к его коже, и при мысли об этом все мое тело сладостно заныло. Проще всего было бы уступить этим желаниям, ведь теперь мы были помолвлены! Но полностью открыться Маркусу означало бы подтвердить наш брак так, как этого не сделали мои слова. Осторожный внутренний голос подсказывал мне, чтобы я не спешила. Я ласково потянула Маркуса вниз, и вот мы уже стоим на коленях в воде, прижавшись бедрами друг к другу. Мы целовались, забыв обо всем на свете, ощущая только вкус и прикосновения друг друга. Когда мы разомкнули губы, чтобы сделать вдох, он провел губами по изгибу моего плеча, шепча признания, в которых так долго себе отказывал. Я ощутила, как его рука осторожно скользнула под мою насквозь промокшую юбку и двинулась вверх по бедру. Я задрожала от наслаждения, но одновременно это прикосновение показалось мне предостережением. Если бы я позволила Маркусу подобные наслаждения, обратного пути уже бы не было.
Я обернулась и увидела, что солнце клонится к закату, почти завершив свой дневной путь по небосводу.
— Королева ожидает моего возвращения, — поспешно произнесла я, поднимаясь и принимаясь выкручивать воду из подола платья. — Я совсем потеряла счет времени.
— И неудивительно.
Маркус наблюдал за мной ласково и как будто забавляясь. Мой страстный отклик что-то в нем высвободил, и он улыбался с такой непринужденной уверенностью в себе, которой я раньше в нем не замечала. Он любит меня. — Внезапно я увидела это с предельной ясностью. — Он меня по-настоящему любит. И мысль о такой сильной привязанности меня до глубины души взволновала и испугала.
На обратном пути мы снова шли по улицам Сент-Элсипа, по которым вместе гуляли столько раз, и мне казалось, что отчаянное желание, пробужденное во мне Маркусом, мне пригрезилось. Мы были обручены, но в нас как будто ничего не изменилось. Разве не должна я ощущать происшедшую с нами перемену?
— Я хотел попросить благословения у твоей семьи, — говорил Маркус, — но поскольку твои родители умерли, я не знал, к кому обратиться. Может, к твоим тете и дяде? Или позволение на брак сначала должна дать королева?
Поскольку я больше никогда не собиралась встречаться с отцом, я позволила Маркусу считать, что он тоже умер от чумы. На мгновение меня потрясла собственная ложь. Как могла я заключить священные узы брака, если я так много утаила от своего будущего супруга?
— Королева знает о нашей дружбе, — ответила я. — Она не будет возражать против нашей свадьбы.
Или будет? Я была свободной женщиной, и никто не мог запретить мне выбирать мужа по собственному усмотрению. Но я подозревала, что она не одобряет Маркуса, и эта мысль беспокоила меня также сильно, как если бы она была моей собственной мамой. Когда я вернулась в покои королевы, она тут же заметила мою промокшую юбку и засыпала меня шутливыми вопросами. Я поспешно переоделась в чистое сухое платье, одновременно подбирая правильные слова, чтобы поделиться с королевой своей новостью. В конце концов я просто сказала ей, что Маркус попросил моей руки и я ответила согласием.
— О, Элиза, — с улыбкой произнесла она.
Она меня обняла, а я чуть не разрыдалась, зная, что она напускает на себя счастливый вид только ради меня.
— А теперь ты должна рассказать мне все, все, все, — с деланной веселостью продолжала она. — Вы уже назначили дату?
— Мы сможем пожениться только в конце года, когда у него закончится период ученичества, — ответила я.
Как легко далась мне эта ложь! Я сказала себе, что мне всего лишь необходимо время. Чуть больше времени, чтобы понять, как выйти замуж за Маркуса, не утратив всего того, что мне удалось достичь.
— Должна признаться, при мысли о том, что ты уйдешь, у меня разрывается сердце, — произнесла королева. — Бедняжка Роза, она будет безутешна.
Затем она медленно и ласково объяснила мне последствия моего выбора. Став женой башмачника, я уже не смогу общаться с Розой. Горожанкам моего статуса доступ в королевские покои был закрыт. Также они не могли свободно разговаривать с людьми благородного происхождения или гулять по саду с Флорой. Восхищаясь задушевными глазами Маркуса, я не осознавала, насколько низко его положение в обществе относительно королевы и всех придворных. Готова ли я пожертвовать всем ради возможности выйти замуж за любимого мужчину? Этого я не знала.
При мысли о расставании с Розой по моим щекам хлынули слезы.
— Я не хотела... — заикаясь, бормотала я, — я не хотела причинять ей боль... и вам тоже...
Глаза королевы Ленор излучали сострадание.
— Ну, ну, не плачь. При дворе талантливые мужчины тоже нужны. Что, если здесь найдется место и для твоего Маркуса?
План королевы был так хорошо продуман, что мне стало ясно — она разработала его уже давно. Мистер Риз, замковый башмачник, всегда нуждался в помощниках, и он с удовольствием принял бы Маркуса в свою команду мастеров. Мы смогли бы жить в замке как муж и жена, а я могла сохранить за собой место служанки королевы Ленор.
— О, миледи, ваше предложение для Маркуса большая честь. Благодарю вас!
— Нет, это я должна благодарить тебя за то, что ты учитываешь и мои эгоистические чувства. Я готова сделать все, что угодно, лишь бы ты осталась рядом со мной.
— Я вас не покину, — выпалила я страстно, как будто принося клятву на верность.
Грусть, подобно весенней дымке окутывавшая королеву Ленор, ненадолго рассеялась, и передо мной появилась женщина, которую я некогда знала, в которой гармонично сочетались внутренняя красота и внешняя безмятежность. На ее плечах лежала такая неподъемная тяжесть вины, не позволяя ей радоваться жизни, что я не имела права заставлять ее страдать еще больше.
Но был один человек, в чьей реакции я не сомневалась. Я знала, что Петра с восторгом выслушает новость о моей помолвке, и вечером я отправилась на ее розыски. Я не видела, чтобы она убирала в Большом Зале после ужина, и никто из тех, кого я расспрашивала в Нижнем Зале, не смог сообщить мне, где ее искать. К тому времени, когда я решила подняться наверх, где спали слуги, уже давно стемнело. Теперь у Петры была личная комната, которую ей предоставили совсем недавно в честь назначения старшей служанкой.
Я осторожно постучала, но ответа не последовало. Толкнув дверь, я увидела Петру, лежавшую на кровати лицом ко мне. Ее глаза блестели в темноте.
— Можно мне войти? — спросила я.
Не услышав отрицательного ответа, я шагнула в комнату, прикрывая ладонью огонек своей свечи.
Мы не разговаривали наедине уже больше недели, и меня шокировала происшедшая с ней перемена. Она лежала совершенно неподвижно, и в каждой черточке ее лица читалось страдание. Холодным, как каменные плиты, которыми был вымощен пол замка, голосом она сообщила мне, что Дориан разорвал помолвку по приказу отца. Ее глаза были пустыми и сухими. Она уже выплакала все слезы. Так она мне сказала.
— О, Петра, — прошептала я в отчаянии от несчастья подруги. — Мне так жаль.
Я поставила свечу на пол и опустилась на колени, чтобы обнять ее. Она отклонилась назад, не позволяя к себе прикоснуться, и покачала головой.
— Ты, наверное, считаешь меня полной дурой.
— Что ты, конечно, нет.
Несмотря на недоверие к Дориану, но искренне желая счастья Петре, я надеялась на то, что они поженятся.
— Я бы справилась, если бы больше его не видела, — тихо произнесла она. — Мне потребовались бы все мои силы, но я смогла бы выбросить его из головы. Но как я могу его забыть, если мы продолжаем ходить по одним и тем же коридорам? Если я каждый вечер вижу, как он хохочет и шутит с девчонками на кухне?
— Скоро лето, — откликнулась я. — Он будет уезжать то на охоту, то на турниры. Боль пройдет.
— Ты думаешь?
У меня не было ответа. Она повернулась на бок и уткнулась взглядом в стену.
— Пожалуйста, оставь меня одну, — попросила она.
И снова у меня не хватило мудрости, чтобы понять, что женщины способны вслух требовать одного, а жаждать прямо противоположного. Не в моих силах было исцелить разбитое сердце Петры, но я могла облегчить груз ее одиночества. Вместо этого я шагнула к двери.
— Я хотела тебе кое-что рассказать, — произнесла я, останавливаясь на пороге. — Я хотела, чтобы ты узнала первой, прежде чем эта новость разлетится по замку. Маркус сделал мне предложение.
— Я желаю вам всего самого наилучшего, — не моргнув, ответила она.
Ее голос звучал приглушенно, но ровно. Как будто передо мной находилась одна из фрейлин королевы Ленор, любезно излагающая свои пожелания кому-то, с кем она была едва знакома.
Говорить больше было не о чем. Я оставила Петру наедине с ее страданиями и постаралась прогнать предательскую мысль о том, что я оказалась права. К моему нескончаемому стыду, все последующие дни я ее старательно избегала. Я говорила себе, что тем самым щажу ее чувства и ее разбитое сердце. Вряд ли ее обрадовало бы общество только что помолвленной подруги. Но мое поведение объяснялось отнюдь не заботой о Петре. Я старалась держаться от нее подальше, потому что видеть ее боль было просто невыносимо. Но такую же боль мне предстояло однажды причинить мужчине, которого я якобы любила.
Правду не скроешь
Я написала Маркусу, приглашая его прийти в замок, чтобы встретиться с мистером Ризом и узнать о своих перспективах. К моему разочарованию, он встретил меня у ворот не объятиями, а коротким кивком головы.
— Я не собираюсь подхалимничать перед замковым башмачником, — резко заявил он, и меня встревожила его неожиданная холодность.
Когда мы расставались после нашего последнего свидания, от счастья и любви ко мне у него шла кругом голова. Что же изменилось?
Я настояла на том, чтобы он вошел со мной в замок, и привела его в небольшую комнату за Большим Залом, где мы были практически незаметны для обитателей и гостей замка. Совсем недавно, оказавшись в подобном укромном месте, Маркус воспользовался бы этой возможностью осторожно взять меня за руку и украдкой поцеловать. Сейчас он смотрел на меня с гневом, к которому примешивалась растерянность.
— Как могла ты принять такие условия от моего имени? — возмущенно произнес он.
— Но это большая честь! Это предложение продиктовано любовью королевы ко мне. Ты должен быть благодарен.
— Благодарен за возможность снова поступить к кому-то в ученики? Меня только что приняли в Торговую Гильдию!
— Я уверена, что тебя не сделают учеником, — начала было я, но испуганно умолкла, потому что он яростно затряс головой.
— Ты, кажется, не понимаешь. Тебе не понять, как много значит для нас с отцом то, что у нас есть собственная лавка, что нам удалось чего-то добиться. Мой отец трудился всю жизнь, чтобы у меня уже никогда не было хозяина.
Я была так ослеплена величием придворной жизни, что мне казалось непостижимым то, что кто-то способен от нее отказаться. Как же я была слепа, если не видела, что самодостаточность Маркуса, качество, которое изначально меня к нему привлекло, также станет гарантией того, что он ни за что не последует за мной на королевскую службу. Я не понимала, что небогатый человек способен быть гордым. Маркус всегда был таким добрым и уступчивым, и я не ожидала, что он проявит такое упрямство в самый важный для меня момент. Но он не желал подчиняться чужой воле, даже если это была воля людей, действовавших, как им казалось, из наилучших побуждений.
Мне все еще казалось, что я смогу его уговорить, и поэтому я предприняла еще одну попытку.
— Жизнь здесь будет легкой. Ты же сам говорил мне, что каждый месяц не знаешь, сколько тебе удастся заработать денег. В замке такой неопределенности не будет. Я уверена, что королева позаботится о том, чтобы тебе платили хорошо.
— О да, моя жизнь будет комфортной, — отозвался Маркус. — Но долго ли?
— Королева постоянна в своих привязанностях. Как только ты себя зарекомендуешь...
— Я не об этом, — перебил меня Маркус, быстро оглядевшись, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. — Может, королева и защищает своих любимцев, но кто знает, как долго ей будут повиноваться?
Его заявление меня шокировало. Я слышала, что людей бросают в тюрьму за то, что они публично подрывают авторитет короля.
— Нельзя такое говорить, — зашипела я.
— Я такой не один, — пожал плечами Маркус. — Пока брат короля претендует на корону, престол будет в опасности.
Принц Бауэн. Мне было нетрудно представить себе, как фермеры наподобие моего отца гордо пересказывают друг другу легенды о достижениях Бауэна, с кислым видом отмахиваясь от перспективы увидеть на троне женщину.
— Скорее всего, все эти жалобы так ничем и не закончатся, — поспешил заверить меня Маркус. — И теперь, когда королева доказала, что не бесплодна, она может еще родить и сына. Но ты должна понимать, что жизнь при дворе не является гарантией процветания и безопасности. Я предпочитаю самостоятельно нести ответственность за свою судьбу.
Этот девиз вполне мог быть и моим собственным. Я не могла обижаться на Маркуса за то, что он стремится к тому же, что и я.
— Значит, договорились, — произнес Маркус, принимая мое молчание за согласие.
Он улыбнулся и с облегчением вздохнул, а мое сердце болезненно сжалось. Он верил в меня безоговорочно. И незаслуженно.
— Ты должна поскорее прийти к нам на ужин, — оживленным голосом продолжал он, — чтобы мы могли вместе сообщить моим родителям. Как ты думаешь, когда тебя отпустят в город на вечерок?
— Ты не сообщил родителям о нашей помолвке? — удивленно спросила я.
— Нет... еще нет.
Эта запинка его выдала. Было что-то еще, о чем он боялся мне рассказать. Я вперила в него свой самый строгий взгляд, и он принялся тереть ладонями щеки, а потом затылок. Он часто прибегал к этому жесту, когда пытался собраться с мыслями.
— Ты помнишь тот день в лесу?
Я покраснела от одной мысли о нем. Как я могла это забыть? Но Маркус и не думал присоединяться ко мне в этих заговорщических воспоминаниях. Он продолжал торопливо говорить:
— Я сказал тебе, что та дорога ведет на сыромятню. У кожевенника есть дочь, его единственный ребенок. Несколько лет назад они с моим отцом договорились заключить союз...
Но и тут я еще ничего не поняла.
— Деловой договор? — спросила я.
— Вроде того, — ответил он, опуская глаза. — Условием договора было то, что их дети вступят в брак.
— Ты обручен с другой девушкой? — потрясенно пробормотала я.
— Никакого контракта мы не заключали, — возразил Маркус. — Поэтому я никогда об этом не говорил. Я боялся, что ты меня неправильно поймешь. Формально Эстер и ее отец не имеют на меня никаких прав.
— Эстер? Значит, ты с ней знаком?
— Я видел ее несколько раз. Но у меня нет к ней никаких чувств, клянусь тебе.
Он обнял меня одной рукой за талию и попытался привлечь к себе. Из-за угла появилась группа служанок, грохочущих горшками и метлами, и мы застыли на месте. Маркус ищущим взглядом смотрел мне в глаза. Я находилась в состоянии какой-то странной рассеянности и смотрела куда-то вдаль. Но как только женщины прошли мимо, я наклонилась вперед и уткнулась лицом в изгиб его плеча. Как легко было прильнуть к его крепкому телу, почувствовать прикосновение его пальцев к своему затылку и позволить им изгнать прочь все мысли, погрузившись в ощущения.
Маркус говорил очень тихо, и оборка моего чепца подрагивала в такт его дыханию.
— Как только отец увидит нас вместе, почувствует, как мы счастливы, он все поймет.