Птицы и люди.
*
Погиб вороненок. Разбился. Несчастные родители. Они всегда такие заботливые. Нападают на всех подряд, защищая своё чадо. И вот оно, ещё по-цыплячьи пушистое, валяется на тротуаре.
Безутешные родители сидят рядышком на ветке возле гнезда, повесив клювы, и переживают…
Или с инстинктными существами всё как-то иначе?
*
Воробей полетел с чем-то червячным. С маленьким толстеньким червяком.
Как они их едят! Сырыми! Не мытыми! Без соли!
*
- Она родилась вороной, а мы вот с тобой – людьми!
- И что?
- Тебя это не поражает?
- Что?
- Ну, это самое. Сама мысль.
- Сама мысль? Поражает! А еще и сама постановка вопроса.
- Что?
- Настораживает.
- Ну, с тобой неинтересно!
*
Черные ладони крыльев. Длинные слегка растопыренные пальцы в черных перчатках. Пара перчаток парящей вороны.
*
В кустах птички невидимо поют. Не соловьи конечно, но тоже ничего. Главное в этом пении – их полная самоотдача, напор, выкладывание на сто процентов. Должны сделать свою весеннюю работу в полную силу, ничего не оставляя про запас. Наступит лето, наступят новые времена – будут другие занятия, которым надо будет отдаваться столь же самозабвенно и страстно. Жизнь их – вся в напряжении природных инстинктов. Они не отдыхают от своей предназначенности.
Хотя все это никак не отнесешь ни к воробьям, ни к голубям, ни к воронам. Они все испорчены городской средой, жизнью при людях. А эти из кустов – другие. Они стараются.
*
Деревья в окне. Чернеют на фоне темнеющего неба.
Слетела тяжелая ворона. Отделилась от черноты ствола и ветвей ожившей зловещей тенью.
*
У ворон дурной характер: все время каркают.
Вот и эта - пожалуйста! Обкаркала такое утро! На лету. Страшно недовольная ворона. Летит и каркает. Ну, не нравится ей утро. Морозное и солнечное.
*
И вороны, воробьи, синицы – все попросыпались. Еще не рассвело, а они уже кричат – не скажешь же, что поют. Как в общаге коридорно-коммунальского типа.
*
Ворона села на крышу черного блестящего внедорожника. «Воронок!» - как осенило.
*
Скворцы.
Похоже, их совсем не огорчает то, что они именно скворцы, а не кто-то еще, не человеки, например.
Они «бодры, веселы», деятельны. Что-то сосредоточенно отыскивают на только еще начинающем зеленеть газоне.
Им интересен этот весенний мир!
А грустный прохожий человек пытается угадать их жизнь. Безуспешно.
*
Ворона вертит бумажку от мороженого, приседает, наклоняется, что-то в цветной обертке отыскивает. А там другая. Лопает червяка, вылезшего на асфальт после дождя, разрывает его, придерживая лапкой, и глотает, запивая из лужи.
Их поведение кажется разумным. Может быть, вороны понимают то, что им нужно для их нехитрой птичьей жизни. Только то, что им нужно. Понадобится – будут понимать больше. Но пока им это не нужно. Излишне. Житейски мудро.
Вот и в Евангелии хорошо о птицах отзываются. «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец наш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»
«Нет, не лучше».
*
А эта каркает, никак не прокаркается.
Народ.
Умом понимает, что он – народ, но никак не удается почувствовать себя полным ничтожеством, абсолютным ничто. Что-то мешает.
Может быть, что-то не вытравленное до конца, сохранившееся от советского среднего образования?
Двое в комнате.
Муха бестолково летает по комнате, волнуется, не находит себе места... Отвлекая от занятий, требующих сосредоточенности, и нервируя еще одного обитателя этой комнаты.
Сон.
Было какое-то воодушевление, хотелось размахивать руками, подпрыгивать. Но было и подозрение, что это сон, поэтому он решил, что не стоит так сильно размахивать руками и ногами, чтобы не повредить соседку по постели.
Подружки.
На старой фотографии подружки Рита и Таня.
У Риты в глазах больше понимания и тоски. Таня попроще. А Рита всегда казалась какой-то особенной. Но они дружили. С кем-то же надо было им дружить в их маленьком поселке.
Жизнь прошла. И укатала, подравняла подружек. Таня стала больше похожа на Риту, Рита – на Таню. Разительная разница где-то потерялась в толще времени.
«Антимайдан».
Видео с ополченцами. Может быть, это и все, что они успеют сказать об этом мире и об этой жизни.
Такого раньше не было. Так близко не подходили к этому.
Люди в жизни.
*
Продолжают пользоваться испорченными жизнями.
*
Встречные. Идут мимо. Каждый несет в себе свою драгоценную жизнь. Свои мысли, воспоминания, опасения, желания... Отвечают сами за себя перед собой и перед родственниками и друзьями.
*
Траченые жизнью люди.
*
Идут люди. Со своими именами, со своими мыслями, родственниками, обедами в сумочках, проездными карточками...
*
Дискретно, квантами - так всё у людей. С людьми. Толчками и взашей. Поступки, дела…
Тут они что-то делают, стараются, переживают… А тут – выходные. Надо выключить себя из сети производства, чтобы какое-то время полежать обесточенно на диване.
*
Байкер, или рокер – по-старому... Но без мотоцикла. Все по фене – кожаные черные штаны и куртка, молнии, никелированные пуговицы, мощные сапоги, серьга в ухе, небритый свирепый вид… Только вот самого «байка» нет. Это вызывает необъяснимое беспокойство.
Угнали что ли? Щас заплачет?
*
Претерпевает эту жизнь. Стремится, но все равно живет, как получится. Как научили. С жесткой, почти неразрушаемой привязкой к семейным и племенным традициям и ценностям. Ей всегда будет важнее тот жизненный авторитет, который она имеет среди своих. Другого не нужно.
*
«Ах, ё.т.м.! Хорошо!» - чуть качнувшись, вышел довольный человек из питейной подворотни с приятелями. Он и два приятеля. Неизменная выпивальная троица. Но не пьяные. Только «похорошевшие». До ощущения радости жизни.
Перспектива.
«Чудесный шарик. И люди ходят по нему. Со своими мыслями. Осень сменяет лето, потом следует какая-никакая зима, там, глядишь, весна будет… И все пока живет, дышит, надеется».
Лица.
Молодое лицо – взгляд в будущее, в то будущее, которое рисуется в молодости.
Старое лицо – взгляд в прошлое. Может быть, это лицо прожитой жизни.
Сказка.
Надоело ему быть столбовой дворянкой. Ждет нового назначения. С возрастающим разочарованием.
Порода.
Их кажущаяся беспомощность, неумение жить… Именно что кажущиеся! Эта какая-то высшепородная правильность в них. От предков – вместе с жизненными предпочтениями, мозгами, чувствами, совестливостью, благородством…
В бытовой, в хамско-бытовой жизни как бы не веришь в полезность по жизни этих качеств. Это как вера в Бога. Она как будто в стороне от повседневной жизни. Ею пользуются, но в крайних случаях, не во всех жизненных ситуациях. Так и здесь: вера в разумное, правильное устройство мира так же редка, как и подлинная вера в Бога. А у них это даже не обсуждается – настолько оно неотделимо от их сущности.
Этому завидуешь – как и всему врожденному.
Подруга.
Ангел наверное есть и у этого бомжеватого, с припухшим обветренным лицом типа.
Да вот же он этот ангел: похожая на него и лицом и одеждой подруга. Ангел такой. Бомжеватый. Соответствующий.
Всех надо спасать, всех охранять. Претерпевать эту жизнь с теми, кому выпало на их ангельскую долю.
*
Не уважают свою жизнь. Живут как попало.
Живопись.
Не просто так! Татуированный в цвете. Расписан в цветовой гамме, любимой Андре Дереном.
Житель.
Живет негромко, в безвестности. Несет свой крючковатый нос в сумрачную квартиру во флигеле третьего двора на Пестеля. В его комнате пахнет книжной пылью, мышами, еще чем-то негигиеничным.
Бабочка.
Сбил на пол ночную бабочку. Думает: «Зачем уж ей летать? Зачем ночной бабочке нужны крылья? Залететь куда-нибудь, отложить яйца и умереть?»
Бабочка кружилась на месте, покачиваясь с крыла на крыло, как допотопный самолет.
Прохожий.
Идет, а за ним волочится его жизнь. С лохмотьями мыслей, обрывками чувств... Что-то по-клоунски роняет на ходу, поднимает, бредет дальше...
Радость.
- Чему так можно радоваться? Как раньше задавался вопросом - чему можно так огорчаться?
- Радоваться - больше поводов.
- Чему же так можно радоваться?
- Да мало ли! В ее возрасте.
- Радоваться так светло, неудержимо... Стесняясь себя и своей радости.
Другая жизнь.
Политика, политики... И при этом у каждого своя биологическая, земная жизнь. «И слезы и любовь». И неясно, в какой жизни они прожили свои жизни.
Паша.
«Честный, сострадательный, добродушный, покладистый... И так далее. Конечно, считают, что не от большого ай-кью он такой.
Теряется в этом мире. И потому старается избегать вранья, уходит от всяких жизненных многоходовок.
Чтобы не запутаться, чтобы упростить свои отношения с миром своей честностью, открытостью, добродушием...
С ним хорошо иметь дело. Надежно. Он всегда на месте.
А что касается ай-кью... Да Бог с ним с этим ай-кью! Уж не дурнее многих!»
Разговор.
- Как живешь?
- Плохо.
Но стала рассказывать о такой несусветной ерунде, что в пору засомневаться: а так ли уж все плохо?
Нет, все же плохо. Румянец с какими-то синюшными пятнами. Горячая! Костик обнял ее, прижав ее голову к своей груди. Худая!
Но продолжает говорить о ерунде!
Это как горячую кашу едят: снимают тонкий остывший слой с самой поверхности. Пустяки. А самая обжигающая каша – еще там, к ней не подступиться.
Стихи.
- Какой тоской должны быть проникнуты стихи какого-нибудь жучка, сидящего, скукожившись, под желтым листиком в этом лесу!
- Какой же?
- Такой! Осень, холодно, скоро все закончится. Этот свет Божий померкнет.
- Стрекоза что ли и Муравей?
- Вроде того.
- Думаешь, они стихи умеют сочинять?
- Почему нет! Не все, конечно. Некоторые. Как и люди.
Встреча.
На встрече одноклассников его бывшая подружка будет трепать его за мясистые, отвисшие щеки, а он будет виновато жмурить глаза.
Подробности.
Чувствовалось, что Петрову скучно слушать о подробностях жизни Маркиткина.
Маркиткину и самому было скучно о них говорить.
Лужа.
Хитрый дурачок. Обманул лужу. Обошел ее. Правда, с невероятными сложностями: пробрался по заваленной мусором обочине. Лужа-то была небольшая, но коварная. А он ее обманул! И теперь идет не в силах сдержать улыбки. Смотрит в какую-то только ему открытую глубину и даль у себя под ногами и улыбается. Хитро и счастливо.
Переход.
Несчастного вида бард-гитаристка писклявым голосом что-то поет в переходе. Одна. Никто ее не слушает, рядом нет таких же, как она, «романтиков».
Плакать ей ночью в подушку!
Впечатление.
Унылая мать-одиночка, унылый сын, унылая жизнь в их унылой квартире...
Но вот как-то они живут!
У них есть фамилии, они ходят кто на службу, кто в школу, у них есть родственники где-нибудь в Тверской или Калужской области...
Вечерами они заглядывают из своей жизни в телевизор. И как-то там все понимают. По-своему.
Как-то очень сдержано понимают. Чтобы не сказать уныло.
Будто случайно оказались в этом мире, в этой стране и городе.
Весной.
- Весной на улице много говорящих сами с собой прохожих.
- И напевающих.
- И даже поющих.
Велосипед.
«Молодость», «смешной велосипед»... И что-то еще – третье! Охватывающее, дополняющее...
«Прикольно!» - может быть?
*
Осознанно, сознательно, программно, организационно, продуманно... дружная семья
Ленчик.
Дворец, особняк, замок... Надо важности набраться, а потом распространить ее на всю эту жилплощадь. Заполнить этой важностью каждый уголок.
Это не каждому дано.
Ленчик: «Как много уборки! А если вдруг ремонт!»
И еще: «Сколько же слуг надо будет держать! Кормить их! Давать зарплату!»
Хлопотно. То ли дело в его однокомнатной квартире в панельной девятиэтажке! Все под рукой! Далеко не надо ходить.
Из его жизни ничего другого он не смог увидеть. Это такое понимание жизненного устройства. Не требующее чего-то сверх самого минимума. На хлеб хватает. День прожит и хорошо. И никаких амбиций. Даже на пару ступенек выше своих таких философски симпатичных представлений и потребностей предпочитает не подниматься.
В этом есть и особая доблесть. Только бы знать, что это осознанный выбор! Экзистенциальный, так сказать.
Что вряд ли, конечно. Но определенная предрасположенность к этому присутствует. И в соответствии с ней проговариваются жизненные правила.
Простые лица.
У него на лице еще не проступила родительская сверхпростота. Он еще и не догадывается, что это такое. Думает, что это у них от старости.
А какие простые лица встречаются!
Эта «простота» приобретается годами безнадежной повседневности.
Такие лица формируются многолетней нескончаемой деревенской работой. С прослойками однообразных застолий, окончательно опрощающих их жизнь.
Состояние.
Напился, заперся в своем внутреннем мире и не выходит. И никого туда не пускает. Лает даже. Гавкает.
Охламон.
Она в семье обеспечивает «приличие».
Он – охламон, в трениках, с рубашкой, выбившейся из-под заношенной кофты, небритый, с бегающими тоскливыми глазками...
А она аккуратно и чисто одета, даже не без некоторого изящества, благодушна, все на свете понимает...
Она настолько все понимает, что уже давно переступила через стыд за свою неприличную вторую половину.
Только вот катит по узкому тротуару коляску, чуть обгоняя мужа. Вроде как сама по себе.
У нее будто совсем другая порода. Так в жизни уж получилось. Достался ей охламон. Куда теперь деваться! Восточной женщине.
Прохожий.
Потрепанный, на полпути в бомжи...
Его захватили его странности. Когда странности захватывают жизнь человека, так вот и получается.
Человек теряется. Для самого себя и для этой жизни. Он не может уже выбраться из этой потерянности.
Его могло бы спасти жесткое руководство его жизнью кем-нибудь со стороны. Но никому до него дела нет.
Улыбка.
Девочка улыбнулась, проводив взглядом смешную кудрявую собачку.
И кусочек улыбки достался случайному прохожему, попавшемуся на пути.
Железная.
У нее железная логика. Но не за счет железных аргументов, а просто потому, что вот она у нее именно такая – железная!
И даже железобетонная! Хоть и женская. Или, может быть, потому, что женская.
Абсолютно непоколебимая внутренняя позиция! Граница на замке! И делай с ней что хошь, - со всякими там противными ей аргументами и фактами!
Хоть на гвоздик повесь!
Подписные издания.
Подворотня. Мужик с трехтомником кого-то.
Но видно, что не читатель.
Выживание.
*
«Узбеко-таджики». Поразительно полно ориентированы только на материальное, на прокормление, на выживание... Или это только часть всего разнообразия? И есть и другие – духовно-ориентированные – которых не встретишь среди гастарбайтеров в Россию. Поэты, мыслители, интеллектуалы... Они не путешествуют в поисках дворницких заработков в Северную Пальмиру.
Наверное нельзя говорить об «ориентированности». Это не выбор, это скорее всего вынужденность.
На земле надо выживать. Так устроена жизнь.
Это материальная почва. Из нее при случае могут вырасти и поэты, и мыслители, и интеллектуалы.
Невольно вспомнишь Советский Союз. Хотели жизнь переиначить. Сознательно. Нашли корень зла – частную собственность. Верили в это. Да это казалось и очевидным.
Но подкрались подлые, предательские «перстроечные» времена, пришли черные в истории России 90-е годы.
И теперь некому сознательно, системно думать о жизни на планете, о людях, которым на этой благословенной планете с трудом приходится выживать. Как во все прошлые века человечества. Вздыхая: «Жизнь такова!»
*
«Узбек» в магазине с кучей мелочи в руках купил четыре булки черного хлеба. Еле наскреб.
И «узбек» необычный. Молодой парень в очках с большими диоптриями. В рабочей одежде.
Он как-то смущенно улыбался. Наверное потому, что пришлось со своей мелочью задерживать очередь.
На улице его ждал другой «узбек», который, похоже, оставался на входе в магазин, чтобы стеречь какую-то грузовую тележку. «Узбек» с хлебом приобнял за плечи своего товарища и улыбнулся.
Несчастный, но не унывающий народец. Не скажешь – веселый. Именно не унывающий!
*
Дворники. Узбеки или таджики. Дехкане, короче. Что-то говорят, сидя на корточках у стены дома на своем дехканском языке. На тихой улице. Унесенные ветром.
*
Открылась дверь с надписью «Оздоровительный центр» и на порог вышел «узбек» в свитере и в помятом пиджаке.
Может быть, это народный целитель с Востока, а может быть, ночной сторож. И то и другое равновероятно.
В С-Пб целители с Востока бывают очень похожи на гастарбайтеров из ближнего азиатского зарубежья.
*
Узбек в жилете светло-зеленого цвета на ходу уныло пересчитывает свою тощенькую пачечку сторублевок. И так посчитает, и веером разложит и опять посчитает. Как карты это у него.
Не с чего ходить. И некуда. До ближайшего «Дикси» разве что.
*
Сидит, дожидаясь конца жизни. Покорно и отрешенно. На скамейке в метро. Приезжая. Из Узбекистана.
*
То ли узбеки, то ли таджики идут то ли на работу, то ли с работы.
Поднимаешь на них глаза, выходя из метро после погружения в книгу о нейтрино, телескопах, фотонах и реликтовом излучении.
У одних проблемы выживания, добывания средств для сносного существования на этой мало приспособленной к нормальной жизни планете Солнечной системы, у других...
Такой разброс в вопросах целей и смысла жизни!
А некоторые застряли где-то посредине между этими вариантами.
И все идут одновременно по этим улицам и только иногда, случайно встретившись, оглядываются друг на друга.
*
Ласковый, проникновенный женский голос:
«Не подкладывайте руки под поручни!..»
Может быть, этот ласковый голос – это какое-никакое, а утешение - небольшое, краткосрочное, иллюзорное - в бесприютной жизни этого грустного «узбека», стоящего на эскалаторе.
Ласковый голос России! Доброй по сути. Внутренне.
Это жизнь такая-всякая... Но кто в этом виноват!
«Не прислоняйтесь и не прислоняйте багаж к неподвижным частям эскалатора!»
Кто еще так ласково, так заботливо может обращаться к чужому для всех в этом северном городе человеку! Только его узбекская мама. Ну, или сестра – голос молодой.
*
Таджики. Собирают брошенные тележки на территории перед «Ашаном». У них такая работа. Не проявляют недовольства из-за ленивых покупателей.
Они вообще бессловесны. И улыбаются только вечером, когда никто не видит.
*
На входе в метро пригласили Ходжу Насреддина просканировать его котомку.
Рюкзак, вообще-то, такой – похожий на котомку.
Добродушное бородатое лицо, лукавая усмешка... Хорошо бы – всепонимания!
*
Несчастный народец. Тянущийся утром по направлению к развороченной в связи с ремонтом улице Правды.
Где они до этого хранились от привязчивых взглядов милиционеров – радетелей паспортного режима? Где-то же ютились. Эти лица «таджикской» национальности.
И теперь они хмуро оглядывают этот мир хмурым питерским утром.
Что они думают? Например, о тех иномарках, припаркованных на той стороне улицы?
Или им уже надоело об этом думать. Им просто зябко пока. Пока не началась работа.
*
Таджик в кафе.
Таджикская лепешка и чай из маленькой пиалы.
Сидит в углу за входной дверью. Ужинает.
*
Еще проще.
Жизнь пекаря из таджикского кафе. Смирение, долготерпение… Работа в мрачном северном городе.
Какое светлое будущее ему грезится? Кто ему что пообещал?
Подарок.
Скромный, но с элементами стильности подарок. Потрепанный молодой человек. Видно, что ориентирован на полуголодную жизнь творческой личности. Все скромно. И одежда, и подарок, и притязания. Явно и стыдно, скромный.
Таких всегда жалеешь. По-отечески.
Развод.
Муж бросил ее. Почему-то думаешь, по некоторым ее высказываниям, что она давно шла к этим обстоятельствам, была будто приговорена к ним. Своим характером, своим пониманием жизни, отношений, людей...
У нее выбор был такой – с такими последствиями. Давнишний выбор.
Этот «разводный» исход был заложен в ее муже, муж – в ее выборе, ее выбор – в ней самой.
Сознание.
«Потный», - это она не смогла сразу вспомнить фамилию актера С.
Отпущенное погулять сознание. Оно думает, что может думать что вздумается.
Как кусучая собачонка. Не страшная, конечно, но может вдруг бяку сделать.
А попробуй возрази! Хозяйка сознания-собачки набросится еще пуще!
Деловое.
Потерял деловую походку, деловую хватку, деловую сметку, деловое настроение, деловой вид, деловые связи и отношения, деловой подход...
Может быть, только надо все это «деловое» расставить в определенном порядке. По мере поступления.
Нет – по мере исчезания.
Васечкин.
«Я, - говорит, - поссорилась из-за этого с Васечкиным и неделю с ним не разговаривала».
Васечкин – ее муж. Это такой шик – называть мужа по фамилии.
«Возвращается Петров с работы, а я ему и говорю…»
С одной стороны забавно, а с другой в этом есть что-то мерзкое.
Отношения такие. На грани мерзости.