Увлеченность, внимательность Марии к божественному слову - образец для подражания работающему в облаке незнания. Ее безответность по отношению к сестриному упреку также ставится в пример как форма отношения людей созерцания к людям деятельным, суждениям которых недостает глубины. Мария молчит: за нее отвечает Сам Господь.
Лук. 10: 38-42.
Ин. 11:20.
Или Знания (hir vnknowing was the cause, гл. 19).
Умная работа превышает все работы (поскольку стоит у истоков всякой деятельности), поэтому, в своем бесконечном стремлении40, «Мария избрала лучшую часть»41.
В двадцать четвертой и двадцать пятой главах говорится, на примере данной притчи, об истинном милосердии (charity), которое есть чистое любовное устремление в Единое, «любовь Бога ради Него Самого и паче всех созданий»42.
Вновь отмечая главенствующую роль духовного влияния (grace: «работа, которой управляет Один только Бог»), сочинитель в дальнейших главах приступает к подробному изложению обстоятельств работы, которую надлежит проделать человеку, и как опытный духовный наставник дает своему адресату полезные практические советы (глава тридцать вторая).
В тридцать пятой главе подробнее говорится о трех видах деятельности, которыми может быть занят «подмастерье» (a contemplatiif prentys): Чтение, Поучение, Молитва. Так, в этой главе отмечается роль божественного слова (читаемого или слышимого), в которое можно смотреться, как в зеркало, таким образом выявляя недостатки - погрешности - поверхности, принимающей свет43.
Смотреться в словесное зеркало следует постоянно: «сидя, направляясь куда-либо, стоя, отдыхая...»; впрочем, следует сохранять спокойствие и иметь достойный внешний вид, избегая всяческой аффектации и противоестественного поведения.
Об особых молитвах, отличных от тех, что входят в каждодневное церковное правило (thoo that ben ordeynid of Holy Chirche), подробно говорится с тридцать седьмой по сороковую главы.
«По сути, молитва есть не что иное, как ревностное устремление (намерение) непосредственно к Богу» (deuote entent directe unto God), — замечает сочинитель, поясняя уже изложенное в кратком виде в седьмой главе. Чистое
О [one] endless steryng (гл. 20).
41 Мейстер Экхарт толкует эту притчу в ином, с внешней точки зрения, ключе:
Марфа продвинулась дальше своей сестры в божественном познании, так как может, не
отвлекаясь от умной работы, заниматься житейскими делами.
42 Сочинитель следует здесь, в частности, работе «О христианском учении» бл.
Августина.
43 Ср.: St. Augustine. De Scriptura Sacra Speculum.
намерение невыразимо, и идеальная созерцательная молитва происходит без перевода дискурсивным способом (слово не облекается некоторой ограничивающей формой; словесная молитва, подчеркивает автор, не обязательно должна быть в словах); для идеального же перевода лучше всего подходят простейшие (односложные) символы44.
«Краткая молитва пронзает небеса», — в афористичной манере отмечает сочинитель. Кроткая и краткая молитва уподобляется здесь крику о помощи («Пожар!» или «Сжалься!»), который способен смягчить сердце даже заклятого врага. Тем более это касается молчаливого взывания (Jacentes clamamus), превышающего все слова.
В дальнейших главах безымянный автор разъясняет своему адресату, почему аналитическое умствование, воображение и всякая формальная (психическая и телесная) активность несовместимы с мета-физической, надиндивидуальной и синтетической словесной работой; читателю являются образы сбившихся с прямого пути (который есть путь чистого намерения) на внешние эффекты и интересующихся феноменологической стороной дела. Особое внимание обращается на опасность буквализма: слова, переводящие реальности идеального порядка, должны пониматься символически и не должны пониматься «плотски». Приведем названия некоторых глав:
«Выявление некоторых заблуждений (disseites), которые могут подстерегать в этой работе» (гл. 45),
Приведем здесь, в качестве комментария, следующее высказывание: «Не следует забывать, что всякое выражение, будучи свертыванием в некоторую форму, по необходимости совершается индивидуальным способом; так, пытаясь рассуждать о каких бы то ни было вещах, даже об истинах чисто метафизического порядка, мы неизбежно нисходим до совершенно иного, сущностно относительного и ограниченного порядка, чтобы перевести их на язык, являющийся языком человеческих индивидуальностей. Вполне объяснимы все меры предосторожности, которые необходимо принять, и все оговорки, которые необходимо сделать в силу неизбежного несовершенства этого языка, столь явно неадекватного тому, что он призван выразить в подобных случаях; налицо очевидная диспропорция; впрочем, то же самое можно сказать о всяком формальном представлении, каким бы оно ни было, не исключая даже собственно символических представлений, все же, в отличие от обычного языка, заключенных в несравнимо менее узкие рамки и следовательно более подходящих для передачи трансцендентных истин, что подтверждается их постоянным использованием в любом учении, имеющем подлинно
«Научение тому, как следует избегать этих заблуждений, работая более с умилением духовным (listines of the spirite), чем борзясь плотски (boistousness of the body) (гл. 46).
«Суть совершенства — не что иное, как благое намерение [или: добрый совет]; о том, что все звуки, приятные ощущения и сладость, которые могут иметь место в этом [созерцательном] житии, — лишь случайности (accidents)» (гл. 49).
«О том, что должно иметь великую осторожность, дабы не разуметь плотски вещи духовные; в частности, это касается понимания слов внутрь и вверх (гл. 51)».
«О всяческих безобразиях, приключающихся с теми, от кого ускользает работа, описанная в этой книге» (гл. 53).
«О том, как заблуждаются те, кто ревностно и без различения обвиняют других в греховности» (гл. 55)45.
«О том, что не следует подражать вознесению Христа во плоти и напрягать свое воображение «вверх» во время молитвы; и о том, что время, место и тело должны быть забыты во всяком духовном делании» (гл. 59).
В шестьдесят второй главе проясняется духовное значение некоторых предлогов: «под» (benethe) [душой] находятся все телесные вещи, в том числе солнце, луна, звезды; «с» (with) человеком — ангелы и человеческие души, «над» (abouen) душой — Один Бог.
«Внутри» (withinne) же человека находятся душевные способности, подробным рассмотрением которых сочинитель занимается с шестьдесят третьей по шестьдесят седьмую главу. Принципиальная человеческая способность - ум (minde), включающий в себя две основные способности, рассудительную (ratio) и желательную (выбор блага, на основании рассуждения), а также две второстепенные: воображение и чувствительность.
инициатический и традиционный характер» (Guenon R. Les etats multiples de l'etre. — P., 1932).
45 В этой главе возникает показательный образ дьявола с одной ноздрей и (в
глубине) пылающим мозгом, что означает отсутствие различения и воспаленное
воображение.
46 Эти познания (67 гл.) помогут ученику не обмануться в понимании слов,
имеюших духовное измерение (wretyn to goostly enteni). Сама же классификация близка
предложенным в трактате «О Троице» бл. Августина и Benjamin Minor Ришара Сен-
Викторского.
Отмечается, что некогда, до греха первого человека, эти способности не допускали никакого расстройства и несообразности. Стало быть, в изначальном состоянии ум не был приземленным (а воображение, естественно, было непрерывным богоявлением).
Далее, в шестьдесят восьмой главе, замечается, что способности души, как и чувства, не должны быть предметом внимания работающего в облаке незнания, и на них не следует опираться: «Не смотри в себя... ни вверх, ни назад, ни в сторону...».
— «Где же мне быть?», — вопрошает сочинитель от лица адресата. — И лаконично отвечает: «Нигде!... Нигде плотски значит везде духовно»47... Объясняя далее, что имеется в виду под небытием (naught), сочинитель переходит от точки зрения проявленного бытия к точке зрения принципиальной и обладающей несравненно большей реальностью: «Кто называет это "небытием"? Конечно, наш внешний человек... внутренний же назовет это "Все" (А1); поскольку отсюда узнает причину всякой вещи, телесной и духовной, не заботясь о рассмотрении этой вещи самой по себе»4.
В главах с семьдесят первой по семьдесят третью различаются две категории познающих согласно их подготовленности (abilnes): некоторым для достижения желаемого50 требуется долгая очищающая работа (moche and longe goostly exersise); иные идут более коротким путем и, по милости Божией,
Скорее всего, парафраз 1 Кор. 15, где проводится четкое различие между душевным, или телесным (corpus animate), и духовным «телом» (corpus spirituale). Отметим также достаточно тонкий момент: несмотря на учение об односложной молитве, речь в трактате идет об отсечении не только плотских интерпретаций, но и самой телесной составляющей человека как абсолютно несовместимой с духовным поиском - характерная особенность позднейшего западного толкования «негативной теологии»; в этом - еще одно существенное отклонение от традиции восточной Церкви и Исихазма, где тело играет определенную символическую роль (исключаются только «телесные» помыслы) и так же, как остальные составляющие, душа и дух, задействовано в умной работе.
48 Так, посредством интеллектуальной интуиции («умного наития») схватывается
непосредственно внутренняя сущность вещи (а не случайные свойства). В последних
главах, где сочинитель более четко следует Дионисию и Ришару (а прежде всего — своему
духовному опыту), речь идет именно о знании Бога и духовных реальностей (knowing of
gostely thinges... knowyng of God himself, гл. 70).
49 Эти три главы практически полностью составлены на основании
фундаментального труда о созерцании Ришара Сен-Викторского (Benjamin Major).
преуспевают в созерцании настолько, что «имеют это [духовный дар] когда им угодно, будучи в обычном душевном расположении, сидя или йдучи, или стоя, или склонившись до земли», занимаясь обычными делами51.
Те же идеи затем излагаются более символическим образом и на основании священной истории: дар созерцания представляется в виде драгоценного Ковчега Завета (который также, по словам сочинителя, есть Любовь). Прообразы двух типов познающих суть Моисей и Аарон. Первый восходит на гору и работает в облаке шесть дней52 — только на седьмой день отвечает ему Господь. Второй же видит Его под покровом храма (который есть человеческая душа), стоит только войти.
В семьдесят третьей главе вводится фигура строителя скинии, Веселеила, и аллегория получает дальнейшее распространение. Теперь выделяются три способа обретения благодати созерцания: 1) чистое - и как бы неожиданное ниспослание Богом духовного дара (случай Моисея); 2) обретение посредством духовного навыка (goostly sleight53) и «встречного» духовного влияния (случай Веселеила), и 3) по сути, тот же самый тип, но такой, для которого созерцание стало делом «естественным» (случай Аарона).
В заключение сочинитель уподобляет себя Веселеилу, преподносящему духовный ковчег и книгу (работу и работу) своему ученику. Его он призывает уподобиться Аарону.
«Облако Незнание», таким образом, рассматривается как своего рода ковчег завета между автором и его адресатом, то есть идеальный Символ. По этой причине в двух последних главах читателя вновь призывают бережно относиться к
50 А именно того мгновения, когда они будут призваны Богом: «это призвание
называется восхищением» (ravishing, лат. raptus).
51 Мф. 5: 8. — Это место может дать повод к определенного рода
двусмысленностям; поэтому помещаем здесь также выдержку из комментария Никиты
Стифатийского, ученика Симеона Нового Богослова, на Псалом 131: «Место... есть
сердце, очищенное от недавно бывшаго в нем пристрастия к веществу, и произведенная в
душе чрез наитие Духа свобода и совершенное безстрастие, и место также Бога Израилева
и жилище Бога Иаковлева есть световидная душа... ибо она становится местом способным
ко вмещению невместимаго Бога» (цит. по: Зигабен Е. Толковая Псалтирь. — Киев, 1898. —
С. 1041).
52 Исх. 24.
этой работе. И книга не должна попасть в чужие, «языческие», руки. Как подчеркивает сочинитель, это «не входит в мое намерение».
53 Который есть не что иное, как sophia («умение», в оригинальном значении слова), мудрость.
Ill
Основные сведения о произведении, его сочинителе и адресате
О личности безымянного сочинителя можно строить только косвенные догадки1. Ему также приписывают четыре небольших послания: The Book of РHue Counseling, A pistle ofpreier, A pistle of discrecioun ofstirings, A tretis of discrescyon of spirites (последнее - парафраз двух проповедей св. Бернара), вольный перевод на английский язык Benjamin Minor Ришара Сен-Викторского (A tretyse of the stodye of wysdome that men clepen Beniamyn) и, наконец, близкий к тексту и не менее талантливый перевод трактата De Mystica Theologia Дионисия Ареопагита (Deonise Hid Divinite).
Уже на основании вышеприведенных заметок можно заключить, что автор был человеком ученым; нетрудно установить, каким auctoritas он следует: помимо св. Дионисия Ареопагита, св. Бернара и сен-викторских каноников, очевидно его знакомство с творениями бл. Августина, св. Григория Великого, Альберта Великого, Фомы Аквинского; глубокое знание священного Писания. Впрочем, развивающего тему «облака незнания» нельзя назвать ни «августинцем» (несмотря, например, на особенности рассуждения о Времени и на частое цитирование сен-викторцев), ни «томистом» (сочинитель, хотя и пишет о душе как о нечастном целом, не проясняет различие intellectus и ratio, четко обозначенное Аквинатом), ни «неоплатоником», ни, тем более, «номиналистом».
Иными словами, безымянного сочинителя с трудом можно отнести к той или иной теологической школе, а его творение нельзя назвать stricto sensu богословским трактатом (в современном понимании того, что есть, или, скорее,
На основании того, что в последней главе трактата повествователь благословляет читателя, некоторыми исследователями делается вывод, что сочинитель имел священнический сан.
Скорее всего, он был человеком преклонного возраста, жившим уединенно или с учениками; возможно, монахом. Впрочем, не исключено также наличие у этой и перечисленных ниже работ коллективного автора. На тему авторства «Облака Незнания» англоязычными исследователями написано, кажется, больше, чем о самом произведении.
чем не может быть богословский трактат - в отличие, например, от «литературного произведения»): в этом стройном произведении практически отсутствуют сложные (и зачастую бессмысленные) формальные построения, которыми изобилует поздняя схоластика, и заметную роль играет символизм.
«Облако Незнания», на наш взгляд, прекрасно иллюстрирует основные принципы средневекового искусства: мы имеем в виду, что красота и изящество слога (а знакомство анонимного автора с лучшими образцами христианской риторики не вызывает сомнения) неразрывно связаны с прикладным, утилитарным значением, которое имеет эта работа. «Облако Незнания» ни в коей мере не является - даже если согласиться с современным делением того или иного произведения на «теоретическую» и «художественную» часть - ни, как мы уже сказали, строго «теоретическим» трактатом, ни «высокохудожественным» изыском, написанным, так сказать, «для красного словца».
Рассматриваемая вещь сочинена, по замыслу автора, не ради нее самой, но в целях обучения; как и подавляющее большинство произведений средневековой словесности, она предназначена определенному адресату; собственно говоря, «Облако Незнания» - своеобразное пособие по созерцанию, адресованное конкретному лицу и составленное, в целом, с учетом его индивидуальных особенностей: психических склонностей, воспитания, образованности (факт, на который почему-то закрывают глаза многие западные читатели - что, впрочем, вполне объяснимо тем, что как раз на современного «читателя», читателя «в общем и целом», повествование и не рассчитано). Имея, несомненно, определенное образцовое, показательное, значение, «Облако Незнания» написано, в самом деле и прежде всего, именно «для пользы» этого лица, и предполагается, что оно будет прочитано им не единожды.
2 Говоря же в данном случае о богословии, наверное, следует говорить о
богословии таинственном, то есть таком, где невыразимому отведено большее место,
нежели в обычной «университетской» теологии.
3 «Trewly I wolde haue profitid vnto thee in this writyng at my simple kunnyng; and that
was myn entent. And therfore rede ouer twyes or thries; and euer the ofter the betir, and the more
thou schalt conceyue ther-of. In so moche, parauenture, that sum clause that was ful harde to thee
at the first or the secound redyng, sithen after thee schal think it ful light...» (c. 129).
Послание, являющееся своего рода введением в предмет, по жанру близко памятке (лат. memento, ср. араб, tadhkirah). Кроме того, говоря о том, что оно носит вспомогательный характер (это не вызывает никакого сомнения), нужно иметь в виду, что, скорее всего, оригинальный текст был лишь дополнением к основному руководству, переданному ученику непосредственно, в устной форме4 -так, что, по мысли автора, он призван сделать воплощение полученных наставлений более эффективным.
Важно заметить, что свою работу - а написание данного трактата уподобляется, напомним, строительству Скинии библейским Веселеилом - и, с другой стороны, работу адресата (то есть чтение и поучение) автор неоднократно квалифицирует как дело (ср.-англ. werk, лат. opera), что, повторимся, указывает на оперативный характер всякого традиционного слова.
Работу читающего, то есть «поучение» (лат. meditatio, гр. meleti) сочинитель ставит выше собственного как имеющую большую дальность действия, хотя в обоих случаях речь идет, по сути, об одном и том же деле, основанном на науке (то есть интеллектуальной деятельности, - лат. scientia, гр. gnosis, слав. разумение). Ars sine scientia nihil - эта известная формула может быть девизом средневековой словесности.
Следует сказать, что не только не вопреки, но именно благодаря своему прикладному характеру, рассматриваемая работа - настоящее произведение искусства. Постольку, поскольку целью сочинителя было полное усвоение (понимание и запоминание) читающим всего написанного, она отличается ясной структурой и образностью. Написанное в «аллитеративном» ключе, повествование имеет определенный ритм5.
4 В какой-то мере справедливо замечание, что сам факт появления (и
распространения) такой работы свидетельствует об ослаблении эффективности
традиционного образования.
5 «Облако Незнания» было бы интересно сопоставить, к примеру, с современными
ему произведениями Епифания Премудрого и аналогичной техникой ритмизованного
«плетения словес» в древнерусской поэтической традиции. Несомненное сходство
некоторых приемов невозможно объяснить ни заимствованием, ни случайной близостью
индивидуальных «стилей» - но общими принципами построения произведений
традиционного средневекового искусства, восточного и западного (впрочем, отвечающими
также за их идеальную близость).
В «Облаке Незнания», дающем неплохое представление о ментальное™ человека позднего средневековья, встречаются примечательные бытовые детали и персонажи (в основном «мистически» настроенные люди, светские и религиозные): их емкие словесные портреты по выразительности не уступают описаниям, встречающимся у Чосера и Данте. В то же время, занимаясь «плетением словес», автор, кажется, ни на мгновение не упускает из виду основного назначения произведения.
«Вся работа была проделана не в спекулятивных целях, но для практического применения... назначение и целого, и его части - удалить живущих в этой жизни от состояния скорби и привести их к состоянию блаженства»6, -известная «декларация намерения» Данте, кажется, как нельзя лучше подходит и в данном случае. Вообще же, анагогический, возводящий, характер «Облака» (как следствие глубокой, радикальной символичности) - не только свойство, но самая суть всякого традиционного, в том числе и средневекового европейского искусства7.
О человеке, написавшем «Облако», как уже было замечено, можно говорить как об одном из poeti volgari средневекового Запада; однако это - далеко не первое произведение такого рода на английском языке: сходные вещи создавались и в XII, и в XIII веке, как правило, на севере Англии и для локального пользования (это относится и к произведениям на народном языке, например, в Германии), в частности, с целью популяризации своего учения каким-либо мистическим
6 Данте. Письмо к Кан Гранде. VI, 15.
7 Следующие слова св. Дионисия Ареопагита можно назвать апологией
символизма, и традиционного искусства как анагогического пособия: его «raison d'etre» «с
одной стороны [с точки зрения проявленного сущего], то свойство нашей природы, что мы
не можем непосредственно возноситься к созерцанию духовных предметов и имеем нужду
в свойственных нам и приличных нашему естеству пособиях, которые бы в понятных для
нас изображениях представляли неизобразимое и сверхчувственное; с другой
[принципиальной] стороны, то, что Св. Писанию, исполненному таинств, весьма прилично
скрывать священную и таинственную истину премирных Умов под непроницаемыми
священными завесами, и чрез то соделывать ее недоступною людям плотским. Ибо не все
посвящены в таинства, и не во всех, как говорит Писание, есть разум (1 Кор. VIII, 7)» (св.
Дионисий Ареопагит. О Небесной Иерархии. II, 2). - Об эзопгеризме «Облака Незнания» и
традиционном символизме как священной науке речь пойдет чуть ниже.
движением или монашеским орденом. По своим поэтическим достоинствам трактат не уступает работам своих современников, Д. Гауэра, У. Лэнгленда, поэме «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», проповедям М. Экхарта, трактатам Данте Алигьери...
Так, в повествовании на простом vernacular можно усмотреть не только приспособление к новым социально-политическим условиям или же потребностям адресата (нельзя сказать, судя по изяществу перевода с латыни «Мистического Богословия» Ареопагита, что автор «Облака Незнания» не смог бы с тем же успехом вести повествование на «ученом» языке): творение на «материнском языке», как это было отмечено многими исследователями, может апеллировать к самому сокровенному, укорененному в человеке сызмальства; в данном случае, приземленный язык оюивого предания, английский язык, предпочитается тому, что в значительной мере стерся ко времени написания «Облака Незнания» в язык внешней учености и «сухой буквы», мертвый язык; и это возвращает нас к предмету повествования, в котором важную роль играет понятие припоминания9.
Язык произведения крайне прост: на страницах «Облака Незнания» встречается крайне мало прямых цитат и ссылок на христианскую патрологию1.
Отметим из дошедших до нас Ancren Riwle в Англии, работы Мехтхильды Магдебургской - в Германии; проповеди лоллардов и бегинь. К сожалению, значительная часть произведений, написанных на национальных диалектах в средневековье - из тех, что сохранились - практически не исследована; с одной стороны, они замалчиваются как «не имеющие большой литературной ценности» (весьма расхожее клише, а, по сути, -свидетельство того, что они не укладываются в современные «литературоведческие» мерки); с другой стороны, если о них и говорится, то, как правило, - в той или иной связи с последующим «пробуждением национального самосознания». Действительно, современной западной ментальности (то есть ментальности рядового «литературоведа») гораздо ближе склад ума, скажем, Д. Чосера, чем священника М. Кентерберийского.
9 В популярной в средние века «Изумрудной Скрижали» Гермеса Трисмегиста
можно прочесть, что наивысшее наиболее совершенным образом отражается в низшем (это
отношение принято называть «обратной аналогией»). Можно повторить, что предания,
бытующие в народной среде, сохраняют метафизические принципы традиционных учений
несравненно лучше, чем «прогрессивная» университетская философия и «культура»,
происхождение и назначение которых связано со средним классом.
10 Произведение, в том, что касается его доктринальной (а равно и символической)
стороны, не содержит, строго говоря, ничего оригинального и может рассматриваться
просто как сумма скрытых цитат из вышеупомянутых источников (вообще, поскольку
воспроизведение переданного лежит в основе традиционной словесности, будь то
восточные, или средневековые западные дисциплины, немудрено, что обычный
Сочинитель предпочитает перелагать порой весьма сложные для понимания вещи простым, нередко разговорным и даже грубоватым языком, приводя доступные ученику примеры из повседневного быта. Оправдывается такое решение, опять же, тем, что подлинная словесность имеет совсем мало общего с внешней ученостью". «Облако Незнания» как весьма искусное переложение неизвестным английским автором высоких «материй» на родной и земной язык адресата (перевод, таким образом, как минимум, - двойной) свидетельствует о выдающихся способностях сочинителя как переводчика и проясняет множество герменевтических вопросов, кажущихся неразрешимыми в наши дни.
Произведение, повторим, имеет и ярко выраженного «анти-адресата». Автор не хотел бы, чтобы книга попалась на глаза людям, которых можно назвать «любопытствующими»: «Fleschely ianglers, opyn preisers and blamers of hem-self or of any other, tithing tellers, rouners and tutilers of tales, and alle maner of pinchers: kept I neuer that thei sawe this book. For [sic!] myn entent was neuer to write soche thing unto hem. And therfore I wolde that they medel not ther-with, neither thei ne any of thees corious lettred or lewed men. Ye, though al that thei be ful good men of actiue leuyng, yit this mater acordeth nothing to hem»; «gigelotes and nice japyng jogelers lackyng countenance» (c. 2-3, с 99)12. И разрешение на передачу, и запрет, практически
современный наблюдатель считает монотонными традиционные искусства, где одни и те же мотивы выражаются посредством одних и тех же символов на протяжении сотен лет).
11 «Некоторые люди полагают, будто в том, чтобы не говорить ничего из своей
головы, если только это не подтверждено Писанием и речениями отцов Церкви,
заключается смирение; и теперь это превратилось в любознательность и показную
ученость [now it is turnid into corioustee, and schewyng of kunnyng]. Тебе это не нужно - и,
следовательно, я этим не занимаюсь. Потому что имеющий уши - услышит, и хотящий
найти - обрящет; иначе ничего не получится» (гл. 70). - Таким образом, утверждается
несомненный приоритет действительного познания (несовместимого с духом
прозелитизма).
12 Ср.: «Jokers and word jugglers, Juda's children invent fantasies to tell about and make
fools of themselves» {Langland W. Piers Plowman. Prologue II Trans, by Donaldson E. - L.,
1990); ср. тж.: «Istum ergo librum offero intuentum, non philosophis, non mundi sapientibus,
non magnis theologicis infinitis quescionibus implicatis, sed rudibus et indoctis, magis Dei
diligere quam multa scire conantibus» (Rolle R. Incendium Amoris. - Manchester, 1915. - P.
147); «The cause and the substaunce, why by fegures I telle the my secrete, spekyng with the by
examples, signes and apperaunces, is for that I drede gretly that this boke shall come to untrewe
men-is handes, and to the power of proude men» (Secretum secretorum: nine English versions.
Oxford, 1977. P. 30) - Несмотря на то, что подобные пожелания, открывающие книгу, -
далеко не редкость в средневековой словесности, современный читатель (и издатель), как
слово в слово повторяются в предпоследней главе (ими, наряду с открывающей и закрывающей молитвами как бы «запечатывается» вся работа): «Ради Бога, показывай эту книгу только тому, кто, на твой взгляд, подобен ей» (с. 130), - молит читателя автор, таким образом взыскивая единообразия читателя и книги (так, уже в самом начале, возникает столь важная для данной работы тема подобия, качественной со-образности; которую ни в коем случае нельзя смешивать с противонаправленными стремлениями к количественной унификации).
Сказанное позволяет говорить о несомненном эзотеризме работы (на что, впрочем, намекает ее основная тема, тема созерцания13), несмотря на подчеркнуто простую манеру повествования14, - а равно и о таинственном характере работы (дела), о котором идет в ней речь. Это, между прочим, подтверждают и комментарии к прологу, оставленные на полях одного из списков неизвестной рукой, из которых упомянем только два: выдержку из первой главы «Мистического Богословия» Дионисия Ареопагита: Vide ut nullus indoctorum ista audiat... («Смотри, как бы не стало известно это кому-нибудь из непосвященных, под коими я разумеваю тех, которые настолько прилепились к дольнему миру, что возомнили, будто кроме естественного не существует никакого сверхъестественного бытия, наивно полагая при том, что благодаря своим познаниям они могут уразуметь Того, Кто "положи тму закров свой"») и известное: «Не дадите святая псом, ни пометайте бисер ваших перед свиниями» (Мф. 7: 6). Отметим, что язык комментариев - латинский.