Большинство пейзажа испортили и закрыли бесчисленные вывески, умоляющие нас купить что-то ненужное, построенные здесь человеком из «Алкер Галч» (Мэндисон Авеню) Нью-Йорк, для которого ничего не имело ценности, кроме того, что можно использовать для рекламы в целях получения прибыли.
По дороге из Индианы в Иллинойс, около пятидесяти миль дороги окрестности будто поразила болезнь. Не было ни городов, ни деревень; люди больше не были приветливыми и смотрели на нас, путешественников, почти с подозрением; здесь располагались дальние окраины Чикаго – второго по величине и богатейшего города в Соединенных Штатах. Жара по-прежнему стояла удушающая, мы обогнули Чикаго и поехали через Валпарайзо, Перу, Марсель и Рокфорд в Мэдисон, Висконсин, - приятный город, построенный на берегу двух озер. Здесь мы отдохнули в приятной, обставленной под старину кофейной комнате одного из отелей; в вестибюле, чтобы мы чувствовали себя как дома, располагался портрет королевы Виктории в полный рост при тусклом свете масляных подсвечников.
В Висконсине я почувствовал, что мы наконец-то покинули восточные штаты. Здесь была другая, более хорошая атмосфера. Мы находились за тысячу миль от Нью-Йорка и чувствовали себя лучше от этого. В разных штатах, через которые проезжали, мы заметили одну особенность: хотя города выглядели в основном одинаково, дома были более или менее похожими и люди схоже одевались, каждый штат обладал своей собственной атмосферой и акцентом. Возможно, через пять или шесть столетий, Американские штаты станут столь же разнообразными и интересными, как страны в Европе.
В супермаркет, где мы лакомились мороженым, вошла группа людей – юноша и девушка с их родителями и нескольким друзьями; свадебная церемония молодой пары, явно только что из регистрационной конторы. Казалось, никто не знал, что нужно делать помимо употребления кока-колы, так что один из них включил радио, из которого донесся не человечески стонущий голос эстрадного певца. Все это выглядело достаточно прискорбно; разновидность автоматической свадебной церемонии. Я сравнил ее с крестьянскими свадьбами, на которых я бывал в досоветской России - прекрасное пение в церкви, водка и народные танцы в завершение. Эта же была одной из тех свадеб, которая нужна не более чем для получения двумя молодыми людьми авторитетного разрешения спать вместе. Разрешение от чиновника, которым мог быть негодяй или пьяница, совершенно необходимо, так как в противном случае пара будет жить во «грехе» и, соответственно представлению некоторых людей, под угрозой адского огня.
Висконсин нас очаровал. Есть что-то лирическое в индейском наименовании «Висконсин», окрестности также носили романтические названия – Блэк Ёс, Блю Маундс, Арена, Мэзомэйни, Блэк Хоук, Лоун Рок, Твин Блаффс, Доджвилл, Френдшип, Фэйрплей, Форвард, Эндевор, Дикивилл![2] Кто-нибудь мог бы написать про них стихи; некоторые автомобили ездили с эмблемами «Висконсин – Американская молочная страна».
Я снова вспомнил русского, который мне говорил: «Часть американской жизни иногда столь непривлекательна, что их пресса, фильмы, радио и публичные выступления заставляют меня этого ожидать, и когда я вижу что-то по-настоящему новое и необыкновенно хорошее, я с трудом могу в это поверить». Таким был Висконсин. А Талиесин, Спринг Грин[3], даже превосходил его.
Мы прибыли после полудня, проехав по длинному крутому склону к дому, несколько учеников встретили нас и проводили к холму, где м-р и мс-с Райт беседовали с группой. Ольгиванна тепло приветствовала нас, м-р Райт, в голубом берете и ниспадающем голубом плаще выглядевший скорее актером, поприветствовал нас легким кивком и ушел. Это оказался всего лишь случай; позже он всегда был дружелюбен.
В первые два дня мы ничего не делали, только осматривались вокруг в сопровождении одного из учеников.
Талиесин, «Сияющий Выступ», - это тысячеакровое владение, заселенное валлийскими предками Френка Ллойд Райта по материнской линии (его отец был англичанином), в красивой холмистой местности с зарослями деревьев. В миле неподалеку протекала широкая река Висконсин, поросшая первозданным лесом. В отдалении виднелись высокие холмы с каменистыми утесами. Часть поместья занимала ферма – коровы, свиньи, кукуруза, ячмень, виноград, дыни, разнообразные овощи и фрукты. Земля изобиловала молоком и медом, и, в довершении всего, сыром; изобилие сидра и вина радовало человеческое сердце. Здания были построены в архитектурном стиле, которого я никогда не видел, они произвели на меня впечатление удовольствия и благополучия, которое красота, старая и новая, всегда производит. Они были не функциональными, не колониальными, не копиями чего-либо, а новым качеством архитектуры – такой же ясный разрыв с прошлым, как разрыв Тюдоров с готикой, а Георгов с Тюдорами. Тем не менее, как и в их случае, они оставались в рамках традиции, поскольку своими корнями уходили в прошлое. И что в этом самого странного, хотя стиль зданий был таким разным, в стиле присутствовало больше современного, чем в современности, они производили эффект доверия, ассоциировались со зрелыми старыми зданиями в Европе; не ощущалось резких грубых и вибраций, исходящих от большинства современной коммерчески-индустриально-военного барачного типа архитектуры, серых бетонных ульев нашего времени.
Каждый день преподносил что-то новое, некий свежий аспект видения радовал нас; а окрестный пейзаж будто сошел с картины итальянского художника.
Но все это без «жизни» могло остаться только красивой картинкой. Здесь энергия сорока или пятидесяти молодых людей, ведомых старшими к реальной цели, производила удовлетворительное чувство «созидания».
Поместье управлялось как товарищество – «Талиесинское товарищество» под руководством м-ра и мс-с Фрэнк Ллойд Райт, целью его было привнесение натуральной архитектуры в натуральную жизнь; идея заключалась в следующем: чтобы привести общество в натуральное состояние, женщины и мужчины должны жить, поддерживая три жизненные линии одновременно: инстинкты, чувства и ум. Они должны крепко стоять на ногах и уметь работать руками; должны быть в состоянии оценивать чувственные вещи – музыку, поэзию, изобразительное искусство и т.д.; и должны интересоваться идеями, уметь мыслить. Трехнаправленная активность придавала месту неординарную жизненность. Это была настоящая архитектурная школа, в которой ученики жили рядом с Учителем, он учил их, что если они хотят проектировать дома, то должны уметь построить их своими руками, знать и ощущать материал, с которым работают.
Коммуна состояла из Райтов и их семьи, молодых мужчин и женщин – некоторые из которых были женаты, двух или трех плотников, человека, присматривавшего за регулярной работой на ферме, и нескольких посетителей.
Приготовление пищи и обслуживание за столом производили ученики, они же помогали в саду и на ферме, водили трактора, грузовики, грейдеры и так далее, в то время как женщины стирали и гладили. Здесь имелись все виды современных машин; и в первый раз после нашего прибытия в США я увидел стиральную машину и электрический утюг – последний был в доме моего брата в Англии. Здесь всегда было много работы по ремонту и возведению новых зданий; все время пробовались новые материалы от производителей и образцы материалов.
На одном из холмов располагалась большая группа зданий, вырастающих прямо из возвышенности. Здесь находились квартиры м-ра и мс-с Райт, столовая для студентов, офисы, галереи, конюшни, амбары, сараи и несколько жилых комнат. Вниз по склону на втором холме, в миле от первого, располагалась другая группа строений – макетная комната, театр, художественная галерея и остальные жилые помещения. На следующем стояла похожая на маяк ветряная мельница - очень высокая и стройная деревянная структура с конструкцией, через которую ветра сильнейших штормов проходили не повреждая. Крыша макетной комнаты была настолько светла и изящна, что, казалось, вы можете поднять ее одной рукой, но при этом достаточно крепкой, чтобы выдерживать бушующие на Среднем Западе сильные бури.
Что касается человеческих существ, невозможно было встретить более очаровательную и интеллигентную группу людей где бы то ни было еще; все они были вежливы, рациональны и готовы помочь, в них было нечто «юное» среди этого старого мира, и эта «юность» придавала им особый шарм, у них отсутствовала та внешняя изощренность, которой «образованные» американцы в городах прикрывают свою молодость. Эта «юность», эта потенциальная возможность американской молодежи учиться, предоставляла им большие возможности; в то же время она оставляла им нечто простодушное во взгляде на огромный мир за пределами Америки - мир, который хотя они и могли знать снаружи, обладал чем-то недоступным для них внутри. В целом, по сравнению с европейцами, американцы были молоды, они обладали опытом юношеского отношения к жизни и к мировым событиям.
В Талиесине будильник звенел в 6.30, завтрак подавался в 7.00, а в 7.30 все отправлялись к своим разнообразным занятиям до обеда в полдень, его обычно привозили на грузовике в какую-нибудь часть поместья, где мы ели на свежем воздухе, слушая, как говорит Френк Ллойд Райт. В дождливые дни обед проходил в театре, сопровождаемый музыкой и пением. После пятичасового чая обычно была хоровая практика в одном месте и оркестровая практика в другом; а за пианино, которых было несколько, практиковались весь день. После ужина мы собирались в том или ином месте или учились чему-нибудь. Очень часто перед обедом мы спускались к реке Висконсин и купались в прохладной воде, поскольку погода стояла очень жаркая, временами более 100[4] градусов в тени.
После обеда в субботу приезжали посетители, известные мужчины и женщины из различных сфер, или «потоков», жизни. По воскресеньям устраивались пикники. Примерно в 10 часов в грузовик загружали еду, а уже через час мы выезжали вереницей машин, чтобы обнаружить ревущий костер в некотором приятном месте на каменистом утесе или высоком холме, где на угле уже жарилось мясо, картофель и кукуруза. Затем мы возвращались Талиесин, чтобы посмотреть в театре фильм, на который приходили также фермеры и другие местные жители. На ужин каждый надевал свою вечернюю одежду и прибывал в жилые покои Райтов где, после коктейлей на террасе, в большой гостиной сервировался ужин: прекрасная еда и питье, домашнее вино и сидр; м-р и мс-с Райт сидели в больших креслах, как король и королева на своих тронах.
За ужином происходили многочисленные дружелюбные беседы, и после того как тарелки были очищены, хор пел Палестрину и Баха, или негритянские духовные, или английские и американские песни, затем вступал камерный оркестр, игравший при свете свечей отрывки из ранних английских композиторов. Потом Баха или Генделя могли сыграть моя жена на пианино и дочь м-ра и мс-с Райт Йованна на большой арфе. Редко я наслаждался камерной музыкой в такой степени.
Хорошей чертой жизни здесь был ее патриархальный характер, основа натуральной жизни, поскольку патриархальность, подорванная Гражданской Войной, незаметно исчезала из американской жизни. В России ее смыла революция, в Германии – нацизм. Она исчезала и в Англии, в Китае рассматривалась как «буржуазно-империалистическая». Исчезновение патриархальности - всего лишь часть современной глобальной ломки не только Западной цивилизации, но и древних цивилизаций Востока; в Америке и Англии уже проявлялись признаки, что матриархат (или даже жено-архат) занимает ее место.
После Нью-Рошелла Талиесин представлялся земным раем, и наши сыновья начали цвести как пересаженные с бесплодной на хорошую почву цветы; будто они вернулись к своей жизни в Англии с добавлением чего-то из этого нового, и по-настоящему американского, образа жизни. Они, вместе с другими детьми, отправлялись по утрам в сад, после обеда помогали в макетных комнатах с моделями «города широкого простора» м-ра Райта. Они также находили время покататься на пони и изучать рисование и музыку.
Каждый должен платить за все. И мы, возможно, своим существованием в Нью-Рошелле заплатили за наше настоящее богатым опытом. Но миллионы, которые живут в Бронксе, Нью-Рошелле, Хендоне или Сайденхеме – никогда не обладали тем же, чем обладали мы.
Мне представляется, что Талиесин (и другие похожие места, если бы такие были в Америке) сеет семена настоящей Американской цивилизации; цивилизации, которая может принести пользу всему миру – в отличие от радио, рекламных роликов, эстрады, телевидения, газет, бизнеса, химии, наркотиков, распыляющей яд цивилизации, которая несет столь же серьезную опасность для нормальной жизни в мире в наше время, какую нес в девятнадцатом веке Финансовый Капиталистический Империализм и коммунистически-фашистско-нацистская форма правительств в двадцатом.
«Распахнутое настежь» пространство приносило мне чувство эйфории, физической свободы; и здесь было так мало машин на дорогах! Однажды мы упаковали обед, и на шести автомобилях, заполненных людьми, проехали через холмистую местность, минуя огороженные обычной или колючей проволокой поля, и, проехав более пятидесяти миль, прибыли в место, где водопад низвергался с высоких скал в глубокую впадину, из которой вода бежала дальше через зеленые пастбища. Здесь мы были совершенно одни; некоторые пошли искупаться, в то время как другие разводили огонь, зажаривали целую овцу на длинном вертеле и пекли на углях сладкий картофель и кукурузу. После, насытившись, мы улеглись у воды и подремывали, некоторые студенты негромко пели. Приятная музыка смешивалась со звуками водопада и легкий бриз, мягко треплющий деревья, дарил мне чувство мира и удовлетворения, каких я не испытывал уже много лет. На короткое время мы оказались в полной гармонии с самими собой, друг с другом и с природой. Чуть позже мы играли в игры, а после захода солнца, расселись по машинам и отправились домой.
На закате в эти жаркие дни лягушки начинали свое хоровое пение, определенная мелодия и ритм их кваканья временами становились почти оглушающими, но совсем не раздражали. В сумерках среди деревьев зажигали свои огоньки светлячки.
Дороги, за исключением главных трасс, были грунтовыми; в сухие дни над ними поднимались клубы пыли, а после сильных дождей они превращались в реки грязи, хотя вскоре на жарком солнце высыхали. Дожди – теплые и освежающие - не доставляли неудобств. Неприятности доставляли комары и ядовитый плющ, особенно выделяющий маслянистые пары плющ, при малейшем контакте с кожей он вызывал водянистые волдыри и нестерпимое раздражение; некоторые люди из-за него заболевали.
Некоторые дома на фермах в округе построили сотню лет назад, когда приехали первые колонисты. Деревянные дома оставались прохладными летом и теплыми зимой, даже когда градусник падал ниже нуля; живший в Англии человек рассказывал мне, что они, будучи хорошо изолированными, гораздо теплее английских домов зимой. Летом еду сохраняли свежей в ледяных помещениях в глубоких кладовках. Некоторые держали завернутую во влажную ткань пищу на дереве, обдувающий ветер сохранял ее прохладной. Те же, кто жил возле рек, хранили еду в коробках в воде. Многие из разбросанных среди изгибов холмов ферм занимали площадь не больше пятидесяти акров.
Трудно себе представить, что сто лет назад эта местность лежала неосвоенной, люди передвигались на бычьих упряжках и лошадях; вдоль реки жили индейцы и пионеры, путешествовавшие в своих крытых повозках в Дакоту и Небраску.
В маленьких городках жили люди очень приятного типа – лучшие из англичан, скандинавов и германцев, они отличались от иностранцев Нью-Рошелла – поляков, итальянцев, чехов и венгров. В Висконсине не было людей с той угрюмой предприимчивостью, которая так часто встречается среди новых американцев в восточных штатах. Даже жившие здесь немцы не относились к заносчивому Прусскому типу.
Я провел несколько дней у друзей в Миннеаполисе и Сан-Паулу, Миннесота, путешествуя на автомобиле вверх по реке Миссисипи. Уродство и тусклость деловых кварталов городов-близнецов походила на такое же в индустриальных городах мира; когда западные люди ударяются в бизнес или начинают производство, они будто вдыхают ядовитый газ; любовь к деньгам – корень любого вида зла – парализует их эстетические способности, не говоря уж о чувствах.
Еще одни друзья, которых я посетил в Миннеаполисе, владели большим, как замок, домом. Они устроили праздник, на котором присутствовали только люди среднего возраста. В Европе на праздниках в основном вы встречаете молодых людей; а в сельских домах обычно собираются люди всех возрастов – включая детей. Я сказал об этом одному человеку, который ответил: «О, молодые люди сами себе устроили праздник на нижнем этаже – они не приходят к нам – мы слишком старые. У детей тоже праздник, в другой части дома». Поэтому я так и не увидел молодежи или детей.
На окраине Миннеаполиса я побывал в кирпичном доме Френка Ллойд Райта возле обсаженной деревьями дороги, расположенный на участке обычного городского размера, но размещенный так, окруженный красивой стеной, что создавал впечатление миниатюрного поместья; пространство, линии и расстояния, пропорции дома и внутреннего дворика напоминали Китай. Просторная жилая комната дома смотрела сквозь стеклянную стену на сад; но при этом отопление было так хорошо спланировано - трубы проложили в растворе под полом, вроде Римских подземных печей для обогрева, - что дом оставался комфортабельно теплым в самую холодную погоду, а воздух не пересушивался паровыми обогревателями.
По соседству стоял «современный» дом европейского архитектора, по-своему хороший и интересный дом. Но выглядел он так, будто сделан где-то на фабрике по производству коробок и помещен в цент участка, в то время как дом Райта выглядел выросшим на своем месте - в полном контрасте и с коробкой, и с модными английскими кирпичными виллами, и с «желанными резиденциями».
Я отправился в обратный путь в 300 миль на автобусе. В западных штатах люди редко разговаривают с попутчиками в автобусах или поездах; как и англичане, они держаться сами по себе. Но здесь человек вошел, сел рядом со мной и сказал: «Привет», спросил мое имя, откуда я родом, чем я занимался и так далее. Я, возможно, возмутился бы подобными личными вопросами, но он оказался столь дружелюбен, что я не мог ему не ответить. Потом, когда я смог вставить слово, я в некотором замешательстве спросил его о том же; но он достаточно охотно ответил и мы проговорили друг с другом час, пока он не вышел. Когда я прибыл в Спринг Грин, было уже поздно и темно, а я не позаботился о том, как пешком добираться три мили до Талиесина, но меня ждал человек на машине, и через несколько минут меня доставили на место, и я уже забрался в постель. Возвращение в Талиесин было похоже на возвращение к жизни, какой она должна быть, жизни не ради денег, бизнеса или политики, а жизни физического, эмоционального и думающего человека, работающих вместе в гармонии. Жизнь поистине творческая, молодым мужчинам и женщинам предоставлялась возможность раскрыть свои возможности.
Хотя ни один человек в Талиесине не произнес ни одного хорошего слова о Британском правительстве, к обычным англичанам относились с симпатией и уважением. Они знали английский язык лучше, чем люди на востоке, здесь селилось очень много англичан. В старину лучшие из молодых сыновей аристократов приезжали в Висконсин, Дакоту и Вайоминг и разводили скот. Тем не менее, здесь существовало сильное анти-британское, или, скорее, анти-британо-правительственное чувство, о котором я был осведомлен с самого начала. Его источниками явились частично искаженное образование (Война за независимость, например), частично - сыновняя попытка отбросить отцовское влияние, и частично унаследованная людская злоба, предрасположенность ненавидеть и осуждать кого-то за свои собственные страдания.
Критика британцев американцами подобна критике старшим сыном своего отца, которого он, тем не менее, сильно уважает. Один из друзей Райта из Чикаго, после подробного изложения преступлений и недостатков британцев, повернулся ко мне и сказал: «И все же, вы знаете, я скорее чувствую себя как дома с культурным англичанином, чем с кем-либо еще».
«Странно, - ответил я, - что вы критикуете разваливающуюся Британскую Империю и ее войны, а сами строите Империю Американскую; и все происходит так же бессознательно, как это случилось с Британской империей. При построении своей империи вы сражались с индейцами, англичанами, канадцами, испанцами, мексиканцами, немцами, и сами с собой в Гражданской войне, в которой погибло больше людей, чем во всех английских войнах в девятнадцатом веке».
Я разговаривал с несколькими студентами о моей любви к Англии – любви не к ее завоеваниям, ее «славе», ее Империи, ее кровавой истории, а о любви к чему-то в Англии, что исходит от ее ферм, долин, плоскогорий, скал, моря, деревень и небольших городков – и Лондона в радиусе двух миль от Пиккадилли.
Один из них говорил: «Думаю, я знаю, что вы имеете ввиду, поскольку я читал что об этом говорят ваши поэты и писатели, но я не чувствую подобного к Америке, я - уже четвертое поколение - последние два жили в Индиане, но я не могу сказать, что люблю Америку как вы, кажется, любите Англию; и к тому же, средний запад все еще не наша страна. Мы не принадлежим пока этому месту, это по-прежнему страна краснокожих. Некоторые из восточных штатов тоже».
Странный пророк, Сведенборг, говорил об англичанах в Духовном мире: «Английская нация, лучшие из них, являются сердцевиной всех христиан, поскольку обладают интеллектуальным внутренним светом. Этот свет, хотя и не виден никому в обычном мире, вполне очевиден в духовном. Наивысшие приобретают его из своей свободы говорить, писать и думать; в других, которые не наслаждается подобной свободой, этот свет скрыт, поскольку не имеет выхода. Тем не менее, подобный интеллектуальный свет не принадлежит им изначально, а зависит от авторитета почтенных людей; когда такой человек высказывает свое мнение, его свет изливается. Все это потому, что англичанами в духовном мире управляют выдающиеся руководители и священники, с помощью их решений национальный характер ведет их к приобретениям. Немцы,… живя под управлением деспотичного правительства, не наслаждаются свободой речи и слова как голландцы и англичане; а где урезается такая свобода, свобода мыслей также ограничивается… мысль не поднимается выше свободы высказываний. По этой причине немцы полагаются на документы больше, чем на индивидуальные суждения, поэтому же они чрезвычайно сильно культивируют историю, ссылаясь на цитаты признанных авторитетов. Состояние ума представлено в духовном мире человеком, вооруженным книгами; если кто-нибудь спрашивает его мнения, он берет одну из этих книг и читает из них ответ… Свободные нации похожи на самцов-оленей с ветвящимися рогами, путешествующих по вересковым пустошам и лесам в совершенной свободе; тогда как нации, которые несвободны, похожи на закрытых в королевских парках ланей. Свободные люди напоминают крылатых коней, летающих над морями и холмами подобно Пегасу; а несвободные похожи на лошадей в королевских конюшнях, украшенных дорогой сбруей».
То, что он говорил об англичанах, можно, до некоторой степени, сказать и об американцах, но, хотя в Америке больше физической свободы, в Англии больше свободы интеллектуальной и гораздо больше доброжелательной терпимости к незнакомым идеям и странностям.
Почему англичане наделены определенными качествами, заставляющими их скитаться по планете и устанавливать свой способ жизни на миллионы квадратных миль – в Америке, Канаде, Австралии, Новой Зеландии? Вопреки всем их ошибкам, это один из немногих хороших способов жизни на этой планете. И все это сделано без случающихся в других странах революций и бойни. Единственная опустошительная война среди англо-говорящих людей случилась среди американцев в Гражданской войне.
Наша жизнь в Талиесине отличалась от жизни на съемной квартире в Нью-Рошелле так же, как Рай от Ада. Нью-Рошелл представлял собой низшую прослойку среднего класса Америки с очень ограниченными возможностями для жизни; Талиесин - наивысшую культуру, которую возможно было найти в Америке, которой сопутствовало наделяемое настоящей культурой чувство свободы. За исключением Приорэ, которое, разумеется, стояло на еще более высоком уровне, наша жизнь в Талиесине тем летом была наиболее полной из всех возможных на этой планете. Трехцентровая жизнь: жаркая погода, красивая местность, хорошая еда и физическая работа; гармония строений, музыки, хороших фильмов и пения; дискуссии за столом и вдохновляющие беседы Френка Райта со своими студентами об архитектуре и ее значении, настолько богатая, насколько богатой может быть обычная жизнь.
Вне архитектурной школы, человеком, вдохновляющим жизнь коммуны, являлась Ольгиванна Ллойд Райт; а она получила вдохновение в Приорэ, от ее работы с Гюрджиевым. В многочисленных беседах с ней о Гюрджиеве и его идеях проявлялось нечто, что превосходило обычные разговоры.
Она рассказала нам о визите к ним Гюрджиева незадолго до войны. Он приехал с одним из старших Нью-йоркских учеников после посещения Чикаго, о чем писал Фритц Питерс, недостаточно понимая роль, которую играл Гюрджиев. Гюрджиев, отчасти благодаря своему поварскому искусству, произвел сильное впечатление на учеников в Талиесине, они все еще обсуждали его визит. Однажды он попросил их принести ему самую старую и жесткую птицу, какая есть. Во время приготовления он доставал из своих карманов небольшие бумажные пакетики специй, перцев и трав, добавляя время от времени щепотку в котел, и приготовил великолепное блюдо. Однажды вечером, кажется, когда они собрались после ужина вместе в большой гостиной, попивая кофе, Гюрджиев разговаривал со слушавшими его внимательно учениками. Райт сказал: «Итак, м-р Гюрджиев, это очень интересно. Думаю, я пошлю несколько из моих младших учеников к вам в Париж. Затем они вернуться, и я доведу дело до конца».
«Вы доведете! Вы идиот, - казал Гюрджиев зло. - Вы доведете! Нет. Вы начинаете. Я заканчиваю».
«Ты знаешь, Фрэнк, - сказала Ольгиванна, - м-р Гюрджиев прав».
Сам Райт никогда не говорил с нами о Гюрджиеве, возможно он не забыл то Рождество в Париже. Что касается «бытия и понимания» Райт был ребенком, по сравнению с Гюрджиевым. Как я уже говорил, Ольгиванна и ее дочь Светлана наоборот, часто говорили о Гюрджиеве и его идеях. Светлана, которую мы знали в Приорэ маленькой девочкой, теперь стала красивой молодой женщиной и была женой одного из учеников Райта; она обладала тихой внутренней силой и зрелым умом, который редко встретишь среди молодых американских женщин. Мы очень ее любили.
Я привез с собой мою машинописную копию Рассказов Вельзевула, я одолжил ее Ольгиванне, а она сделала с нее копию. Моя жена привезла несколько рукописей музыки Гюрджиева. Я хотел, чтобы ее услышали ученики, и спросил Райта, нельзя ли выделить один вечер для сольного концерта. Он все время по разным причинам откладывал, до тех пор, пока я не поймал его на слове и не получил неохотное согласие. Концерт был дан в театре и произвел глубокое впечатление на учеников; Райт сказал потом: «Его музыка вызывает всю гамму человеческих эмоций».
Я всегда наслаждался разговорами с ним и любил слушать, как он говорит. Даже когда он ошибался (а это случалось часто, когда он говорил о чем-либо, кроме архитектуры), он вдохновлял. Одна его часть обладала специфической привлекательностью, которая есть у многих уэльсцев, например у Ллойда Джорджа. Даже если вы не доверяете ему, он не может вам не нравиться; этот уэльский тип полностью отличается от тупого английского упрямства Невиля Чемберлена или сурового ограниченного ума шотландцев, вроде Рамси Макдональда или Бонара Лоу. Как и все гении, Френк Ллойд Райт был чрезвычайно тщеславным человеком; и в то же время наивным и мог поверить любому, кто был с ним любезен и льстил ему; он не разбирался в людях. Однажды он пришел ко мне и спросил: «Хотите ли заработать немного денег?» Я ответил: «Конечно». «Прочтите это, - сказал он, протягивая мне письмо. - Это выглядит гениально, и если вы поедете, я дам денег на расходы». Письмо написал человек из Мексики, знавший, где спрятаны сокровища, но из-за своей нынешней ситуации неспособный до них добраться. Если м-р Райт даст ему аванс в тысячу долларов, он отдаст ему долю размером, по крайней мере, в пять тысяч. После прочтения письма я сказал: «Вы же не верите в это, не так ли?» «Почему нет? - сказал он. - Мне оно кажется искренним». «Это мошенничество одно из старейших, о которых мне известно», - возразил я. Он мне не поверил, и только когда его остановившийся в Талиесине друг из Чикагской газеты подтвердил мое мнение, он с неохотой отбросил эту идею. Со всей его гениальностью в архитектуре, со всей силой его личности, в сущности он был мальчишкой. Может быть, в этом и заключалась одна из причин, по которой все мы его любили.
Он сильно был настроен против Британского правительства, и говорил, что оно пытается втянуть Америку в войну, которая ее не касается. «Почему Англия воюет с Германией? - спрашивал он. - Они люди одной расы должны быть друзьями».