Они съели по кусочку вяленого мяса и запили еду водой, в итоге опустошив оба бурдюка. Затем прикрыли глаза повязками, сплетенными из полосок коры, чтобы не заполучить снежную слепоту – в глубине души оба с тревогой сознавали, что это следовало бы сделать гораздо раньше, – и вновь двинулись на север, ориентируясь по солнцу, которое готово было вот‑вот скрыться за горизонтом.
У Торака разболелась голова; боль молоточками стучала в висках. Он на каждом шагу спотыкался от усталости и отвратительного ощущения того, что не стоило им пускаться в погоню за Пожирателями Душ, что чего‑то они с Ренн не додумали, что все идет как‑то неправильно, но у него просто не хватило сил, чтобы разобраться в собственных ощущениях.
Широкая равнина сменилась довольно высокими холмами, между которыми намело огромные сугробы с плотными голубыми гребнями, похожими на замерзшие волны чудовищной высоты. Местами эти гребни образовывали опасные козырьки, которые в любой момент могли проломиться под ногами. И все время неустанно дул северный ветер. Сердитый, мстительный, неукротимый северный ветер.
Из‑за поземки казалось, что снег вокруг них пребывает в постоянном движении, и это очень мешало оценивать расстояние. Казалось, что они успели пройти совсем немного, но когда Торак взобрался на вершину очередного холма, то увидел, что Леса больше совсем не видно.
И тут же дикий порыв ветра с такой силой ударил его в спину, что он упал и покатился по склону к подножию холма.
Ренн съехала следом за ним и, помогая ему подняться, заметила:
– Надо было хоть топором зацепиться! А то теперь снова подниматься придется.
Она была права. Топор торчал у Торака за поясом, но у него просто времени не хватило, чтобы его выхватить. И с этого момента они шли, держа топоры в руках.
Отправляясь в путь, они уже достаточно сильно устали после откапывания снаряжения, и теперь каждый шаг давался им с огромным трудом. Ужасно хотелось пить, но растопить снег было не на чем: дрова у них кончились. Они понимали, что снег есть не стоит, и все‑таки ели, хотя он только обжигал глотку и вызывал болезненные спазмы в желудке. А ветер все дул, все бросал им в лицо свои крошечные ледяные дротики, и вскоре щеки у них воспалились, а губы потрескались и стали кровоточить.
«Это не наш мир, – как‑то лениво думал Торак. – Здесь все не так. Все не так, как должно быть».
Один раз они слышали бормотание белых куропаток – причем удивительно близко! – но, когда стали искать, даже следов этих птиц не обнаружили.
Потом Ренн увидела вдали человека; но, когда они подошли ближе, человек превратился в полуразвалившегося каменного идола, украшенного развевавшимися на ветру волосами, в накинутой на плечи шкуре. Кто сделал этого идола и зачем?
Нижние рубахи, еще утром промокшие от пота, теперь только холодили тело. Ренн и Торак промерзли до костей, их влажные парки покрылись ледяной коркой и стали тяжелыми и совершенно негнущимися. У обоих исхлестанные ветром лица жгло как огнем; потом щеки начали неметь, и в памяти Торака всплыли предупреждения Ходеца: «Сперва тебе холодно, потом тепло…» А потом что?
Ренн дернула его за рукав, указывая на небо.
Торак посмотрел и даже покачнулся.
На северном краю неба вскипали валы жутковатых пурпурно‑серых облаков.
– Буран идет! – крикнула Ренн. – Надо крепче держаться друг за друга!
И она вытащила из ранца веревку, сплетенную из сыромятных ремешков. Они и раньше попадали в сильную метель, так что хорошо знали, как легко бывает потерять друг друга в снежном буране.
– Придется все‑таки копать нору!
– Где? – крикнул Торак, тоже с трудом завязывая вокруг талии второй конец веревки. Земля здесь отчего‑то казалась совершенно плоской.
– Прямо здесь! – И Ренн показала себе под ноги. – Будем копать вниз, вглубь! Просто выкопаем ямку в снегу. – И она потопала ногами, отыскивая более плотный слой снега. Но снег вдруг провалился под нею, и она исчезла.
– Ренн! – завопил Торак.
Веревка у него на талии сильно натянулась, подтаскивая его к провалу. Он упирался, вбивая пятки в снег. Впереди и вокруг ничего не было видно, кроме кипящего белого хаоса, но Торак чувствовал тяжесть тела Ренн, натянувшую веревку до предела, пытавшуюся и его сбросить в пропасть.
Сопротивляясь, он все равно неумолимо приближался к опасному провалу, а потом упал головой вперед и уткнулся во взрытый снежный сугроб в нескольких шагах от того места, где стоял.
Сугроб приподнялся, и появилась Ренн.
Оба некоторое время сидели молча, потрясенные до глубины души.
Задрав голову, Торак увидел, что они провалились в сугроб, когда под ними подломился один из нависших снежных козырьков. Оказывается, они, ни о чем не подозревая, некоторое время шли по этому хрупкому снежному навесу, под которым была пустота.
В этот момент терпение Ренн лопнуло.
– Я больше не могу! – выкрикнула она, ударив по снегу кулаками.
– Ладно, придется нору копать, – сказал Торак, уже понимая, что ему это не по силам. Да он и топор‑то уже с трудом мог поднять!
Собрав всю оставшуюся гордость, он последним рывком, пошатываясь, поднялся на ноги и крикнул ветру:
– Ладно, ты победил! Я ПРОШУ У ТЕБЯ ПРОЩЕНИЯ! Я больше никогда не осмелюсь летать! Прости меня, ветер!
Ветер что‑то пронзительно крикнул, и Торак увидел, как сквозь кружащийся снег к нему летят некие загадочные и ужасные существа. Извивающийся, весь какой‑то перекрученный, снежный столб сбил Торака с ног, а потом его куда‑то отнесло ветром…
И вдруг снег перестал беспорядочно кружить, а как бы собрался воедино: казалось, тысячи крохотных снежинок, слившись вместе, образовали нечто живое, похожее на человека, но таких существ Тораку никогда еще видеть не доводилось.
У существа были огромные круглые немигающие глаза, похожие на совьи, и белые крылья. Оно летело сквозь белую пелену прямо на Торака, а перед ним волной расстилалась безмолвная стая псов.
Торак слишком обессилел, чтобы испугаться, и лишь подумал: «Ну вот и все. Прости меня, Волк. Прости, что не смог спасти тебя».
Он упал на колени, и существо с совиными глазами набросилось на него.
Глава восьмая
Потом странное существо коротко рявкнуло, и псы тут же замерли как вкопанные. Выхватив длинный нож с изогнутым лезвием, существо с невероятной быстротой принялось рыть в снегу нору. Не прошло и нескольких минут, как Торак и Ренн оказались внутри снежного убежища, под прикрытием стены из снежных блоков.
В полумраке снежной пещеры их хриплое дыхание казалось Тораку особенно громким, ибо здесь почти не было слышно яростного воя ветра. Зато он слышал скрип замерзшей шкуры и чувствовал какой‑то странно знакомый, едкий, чуть кисловатый запах. Что это? Ренн была ему не видна – существо с совиными глазами прыгнуло в пещеру следом за ними и устроилось между ним и девочкой. Впрочем, у Торака сил не было даже о Ренн тревожиться.
Он очень удивился, обнаружив, что больше не страдает от холода. Наоборот, ему даже, пожалуй, стало жарко. «Сперва тебе холодно, – вспомнил он слова Ходеца, – потом тепло, потом жарко, а потом ты умираешь…»
«Оказывается, – подумал Торак, – смерть совсем не страшна, она даже приятна». Смерть представлялась ему чудесно теплой и мягкой, как пушистый мех крупного северного оленя. Ему хотелось поскорее погрузиться в нее с головой, поглубже в нее зарыться…
Кто‑то с силой потряс его за плечо. Он застонал. Совиные глаза смотрели на него в упор, заставляя его вернуться из того чудесного, теплого смертного сна.
И тут Торак, хоть и с трудом, понял, что перед ним человеческое лицо – круглое, покрасневшее от мороза, обрамленное опушкой из заиндевевшего меха. Колючий иней сверкал на бровях и на короткой черной бороде. На плоской переносице красовалась темная полоска татуировки, но этот племенной знак Тораку был не известен. Впрочем, ему было все равно, кто перед ним. Больше всего он хотел вернуться назад, в объятия смерти.
Незнакомец сердито на него зарычал и вдруг… вытащил из глазниц свои круглые глазищи.
И Торак понял, что «совиные глаза» – это всего лишь тонкие костяные диски с привязанными к ним кожаными тесемками. Этот человек просто постоянно закрывал глаза такими щитками, чтобы уберечься от снежной слепоты! Затем незнакомец быстро закатал рукав своей парки, вытащил кремневый нож и разрезал вену на своей мощной смуглой руке.
– Пей! – рявкнул он, прижимая ранку к губам Торака.
Сладко‑соленая теплая жидкость наполнила рот Торака. Он закашлялся, но кровь проглотил. И тут же почувствовал прилив сил и настоящее, человеческое тепло, а не тот обманчивый жар, вызванный леденящим холодом. Вместе с теплом, правда, пришла и боль. Лицо у него жгло, как огнем. Болело все тело. Казалось, раскаленные иглы прямо‑таки впиваются в каждый сустав.
В темноте послышался крик Ренн:
– Оставь меня в покое! Я хочу спать!
Теперь этот человек что‑то жевал. Потом выплюнул отвратительный серый комок в ладонь и сунул его прямо в рот Тораку, протиснув между зубами.
– Ешь!
Комок был вонючий, маслянистый, но Торак узнал, что это: тюлений жир! И вкус этого жира показался ему поистине чудесным.
Затем незнакомец размазал немного тюленьего жира по лицу Торака. Сперва было очень больно – ладонь у этого человека была твердой и грубой, как поверхность гранита, – но боль быстро утихла, сменившись вполне терпимым зудом.
– Ты кто? – невнятно спросил Торак.
– Потом, – проворчал незнакомец. – Когда гнев ветра немного утихнет.
– И долго это будет продолжаться? – спросила Ренн.
– Может, одну ночевку, а может, и несколько, кто знает? И чтоб мне больше никаких разговоров!
Тораку снилось, что ему снова двенадцать лет, значит, его отец умер почти полмесяца назад.
А он, Торак, только что убил своего первого самца косули и, чтобы заставить Волка сидеть смирно, пока он свежует тушу, дал ему копытца – поиграть. Но волчонок, устав играть с копытцами косули, принялся бегать вокруг Торака и все время совал ему под руки свою любопытную мордочку, желая знать, что тот делает.
Тораку снилось, как он промывает в ручье внутренности косули, а Волк хватает зубами конец кишки и тянет. И Торак тоже тянет. А Волк припадает на передние лапы и виляет хвостом: еще бы, игра!
Торак, прикусив губу, пытается сдержать улыбку: «Нет, это не игра!» Волк настаивает, требует поиграть еще, но Торак твердо говорит ему по‑волчьи: «Отпусти!» И волчонок моментально подчиняется; он так быстро отпускает конец кишки, что Торак невольно падает прямо в воду. Волк прыгает на него, и они оба плещутся в воде, и Торак не выдерживает и смеется. Хотя отец его действительно умер, но он больше не одинок: он нашел себе брата.
А когда он вылезает на берег и поднимается на ноги, оказывается, что ручей отчего‑то вдруг замерз. Значит, власть над Лесом уже захватила зима? И Волк, теперь уже совершенно взрослый, убегает от него куда‑то среди поблескивающих от инея деревьев – и убегает он вместе с его отцом!
«Вернись назад!» – кричит Волку Торак, но северный ветер уносит его голос прочь. Этот ветер так силен, что Торак с трудом стоит на ногах, а вот ни над Волком, ни над отцом ветер никакой власти не имеет. Он словно и не касается ни длинных черных волос отца, ни серебристого волчьего меха.
«Вернитесь!» – кричит Торак. Но они его не слышат – не могут услышать. И ему остается лишь беспомощно смотреть, как они уходят от него, скрываясь среди деревьев.
Торак проснулся, как от толчка. Грудь сдавило чувство тяжкой утраты. Щеки застыли от замерзших слез.
Оказалось, что он лежит, свернувшись в клубок, в своем спальном мешке. Его одежда под паркой так и осталась влажной, и он настолько замерз, что даже дрожать уже был не в силах. Он заставил себя сесть и увидел, что находится не в снежной пещерке, а в домике с куполообразной крышей, тоже сделанной из снежных глыб. На плоском каменном светильнике слабым оранжевым пламенем горел кусок тюленьего жира. Над светильником висел мочевой пузырь тюленя, полный тающего льда. Судя по царившей снаружи тишине, Торак решил, что буря закончилась. А того странного человека рядом не было.
– Мне приснился просто ужасный сон! – пробормотала Ренн. Все лицо у нее было в царапинах и волдырях, а под глазами – темные круги.
– Мне тоже, – сказал Торак, чувствуя, что и у него лицо выглядит не лучше; кожу так жгло, что даже говорить было больно. – Мне снилось, что Волк…
В хижину на четвереньках вполз тот странный незнакомец. Он оказался невысоким и весьма коренастым, а в парке, сделанной из тюленьей шкуры, выглядел еще более приземистым и широкоплечим. Когда он сбросил с головы капюшон, взору открылось его плоское лицо, обрамленное прямыми черными волосами, подстриженными на лбу короткой челкой. Глаза у него были точно черные щелки и смотрели недоверчиво.
– Значит, вы пришли с Дальнего Юга, – обвиняющим тоном сказал он.
– А ты кто? – спросил Торак.
– Инуктилук. Племя Песца. Меня послали разыскать вас.
– Зачем? – спросила Ренн.
Инуктилук из племени Песца сердито тряхнул головой:
– Да вы на себя посмотрите! Вы же оба насквозь мокрые! Разве вы не знаете, что убивает не снег, а сырость? Вот. Вылезайте из своих одежек и залезайте сюда. – Он кинул им два свертка из шкур.
Ренн и Торак настолько продрогли, что даже спорить не стали. Руки и ноги совершенно их не слушались и были как бесполезные палки, так что раздевались они целую вечность. Свертки оказались спальными мешками из серебристого тюленьего меха, а внутри был еще чудесный вкладыш из мягкой птичьей кожи пухом внутрь. В этих мешках им сразу стало так тепло, что они даже несколько приободрились, но тут Торак с тревогой заметил, что человек из племени Песца опять куда‑то исчез, да еще и одежду их с собой прихватил. Теперь они оказались совершенно в его власти.
– Смотри, он нам поесть оставил, – сказала Ренн, принюхиваясь к полоске замороженного тюленьего мяса.
Не вылезая из спального мешка, Торак с трудом доковылял до стены и сквозь щель посмотрел наружу.
То, что он принял за крышу снежной норы, в которой они укрылись прошлой ночью, на самом деле оказалось большими санями, поставленными на попа. Полозья саней были сделаны из челюстей кита, а поперечины – из широких рогов северного оленя. Спутанная упряжь скрывалась под какими‑то пушистыми белыми холмиками, находившимися поодаль друг от друга. Холмиков всего было шесть, и над каждым поднималась тонкая струйка пара.
Появился Инуктилук, свистнул, и холмики приподнялись, превратившись в шесть крупных собак. Собаки сонно зевали, виляя хвостом и стряхивая со шкуры снег, и лезли к хозяину лизаться, а Инуктилук, отталкивая от себя собачьи морды, распутывал упряжь и проверял, не порезали ли его псы лапы о лед.
Ногтем большого пальца Ренн вытащила мясное волокно, застрявшее у нее между зубами, и сказала:
– Ходец говорил, что песцы нам расскажут, как отыскать этот Глаз Гадюки. Может, он как раз племя Песцов и имел в виду?
Тораку тоже так казалось, но уверен он не был, а потому сказал:
– Вот только рисковать мы никак не можем. – Ему хотелось верить Инуктилуку, но он уже столько раз на собственном горьком опыте убеждался, что тот, кто вроде бы делает тебе добро, на самом деле прячет в глубине своей злобной души самые дурные намерения.
– Это верно, – согласилась Ренн. – Лучше мы не будем ничего ему рассказывать. Во всяком случае, пока окончательно не убедимся, что ему можно доверять.
Торак снова посмотрел в щель: Инуктилук, вывернув их одежду наизнанку, раскладывал ее на санях. Одежда тут же покрывалась льдом, а он сбивал эту ледяную корку, плашмя постукивая по ней ножом. Потом он куда‑то сходил, принес мясо и бросил его собакам.
Пять псов были совсем взрослыми, а шестой – щенок‑подросток, месяцев пяти от роду. Лапы у него еще не совсем огрубели, и хозяин заботливо надел на них башмачки из сыромятной кожи. Щенок повизгивал от наслаждения, когда Инуктилук перевернул его на спину, проверяя, надежно ли собачьи башмачки привязаны к лапам.
Торак, естественно, тут же вспомнил Волка и тот свой загадочный сон. Настроение у него сразу упало. И он рассказал об этом сне Ренн. А потом спросил:
– Понимаешь, Волк был рядом с моим отцом, но отец мой умер, так, может, это его дух о чем‑то хотел предупредить меня? Или сообщить, что и Волк тоже умер?
– А может, – задумчиво сказала Ренн, – это был вовсе и не дух твоего отца, а дух Волка? Может, Волк просто просил тебя о помощи?
– Но он же должен понимать, что мы и так спешим к нему на помощь?
Ренн как‑то сразу погрустнела, и Тораку показалось, что сейчас как раз подходящий момент, чтобы рассказать ей о похитивших Волка Пожирателях Душ.
Но тут вернулся Инуктилук и довольно резким тоном велел им:
– Одевайтесь!
Их одежда, безусловно, стала суше, но все равно до нее даже дотрагиваться было противно, такой она казалась ледяной. К тому же Инуктилук, глядя на них с очевидным неодобрением, заметил:
– Уж больно вы оба тощие! Чтобы выжить во льдах, нужно непременно быть упитанным, неужели вы даже этого не знаете? У нас, на севере, все толстые: тюлени, медведи, люди! – Потом он спросил, как их зовут и что за племенные знаки у них на лицах.
Торак и Ренн переглянулись, но Ренн все же сказала ему все, что он хотел знать.
Инуктилук, похоже, был озадачен, узнав, что Торак из племени Волка, и, качая головой, пробормотал:
– Только этого еще не хватало!
– Что ты хочешь этим сказать? – возмутился Торак.
Инуктилук нахмурился:
– Мы здесь о таких вещах не говорим.
– А по‑моему, надо поговорить! – возразил Торак. – Ты спас нам жизнь, и мы очень тебе благодарны, но ты все же скажи, почему ты нас искал, очень тебя прошу.
Инуктилук явно колебался.
– Ну, хорошо, об этом я вам расскажу. Три ночевки назад одна из наших старейшин вошла в транс, чтобы узнать, о чем говорят ночные огни в небесах, и духи мертвых послали ей видение. Она увидела девочку с рыжими волосами, похожими на тонкие ветки ивы, точно у Великого Духа в зимнее время, и мальчика с глазами волка. – Он помолчал. – Она говорила, что этот мальчик собирается совершить великое злодеяние. Вот потому‑то я и должен был вас найти и остановить, чтобы вы не смогли принести зло племенам Льдов.
– Но я ничего плохого не сделал и никаких законов не нарушал! – с жаром возразил Торак.
Инуктилук, словно не слыша его, спросил:
– А теперь скажите, кто вы на самом деле такие? И что вы делаете здесь, в чужих вам краях?
Он немного подождал, но так и не дождавшись ответа, молча скатал их спальные мешки и направился к выходу, бросив через плечо:
– Получше натрите щеки тюленьим жиром и захватите с собой светильник. Мы уходим.
– Куда? – хором спросили Торак и Ренн.
– На нашу стоянку.
– Но зачем? – спросила Ренн. – Что вы хотите с нами сделать?
Инуктилук обиженно посмотрел на нее:
– Мы вовсе не собираемся вредить вам! Люди Песца – мирные люди. Мы просто хорошенько снарядим вас в путь и отправим домой.
– Вы не можете заставить нас вернуться домой! – сердито заявил Торак.
К его удивлению, Инуктилук разразился громким смехом:
– Еще как можем! Ведь все ваше снаряжение к моим саням привязано!
Разумеется, теперь им ничего не оставалось, как последовать за своим непрошеным провожатым.
А он уже снова закрыл глаза своими костяными щитками, делавшими его похожим на сову, и Тораку с Ренн тоже дал такие щитки. Затем он вытащил гибкий кнут из сыромятной кожи, очень длинный, наверное шагов двадцать в длину, и собаки тут же принялись подвывать и мести хвостами снег Им явно не терпелось поскорее пуститься в обратный путь.
– А почему твои сани стоят носом на запад? – с тревогой спросила Ренн.
– Там находится наше стойбище, – сказал Инуктилук. – На берегу ледяного моря, где водятся тюлени.
– Ваше стойбище на западе? – вскричал Торак. – Но нам‑то нужно на север!
Инуктилук повернулся к нему.
– На север? Двое детей, которые понятия не имеют о жизни во льдах, собрались идти на север? Да вы и до следующей ночевки не доживете! А ну залезайте в сани!
Глава девятая
Северный ветер выл над белыми, заснеженными холмами, трепал согбенные ели на равнинах, свистел в той части Леса, где была стоянка племени Ворона, и словно кнутом сбивал снег с берегов озера Топора. Этот ветер, конечно же, разбудил бы Фин‑Кединна, если бы он спал. Однако с тех пор как люди из племени Ивы передали ему послание Торака, спать он почти не мог.
«Кто‑то взял в плен Волка. Мы идем, чтобы вернуть его назад».
– Ну как они могли, не подумав, броситься его спасать! – сердито сказал Фин‑Кединн и палкой поворошил костер, горевший у входа в его жилище. – Почему Торак не вернулся и не попросил нас о помощи?
– А девочка почему этого не сделала? – прокаркала Саеунн, спокойно встретив гневный взгляд вождя племени. Она была единственной, кто осмеливался спорить с Фин‑Кединном, когда тот был не в духе.
Некоторое время они сидели молча, а ветер с силой раскачивал ветви у них над головами и старался, похоже, разбудить весь Лес. Колдунья племени Ворона, заботливо укрыв свои костлявые колени, протянула к огню скрюченные от старости пальцы, очень похожие на вороньи лапки.
Фин‑Кединн снова сердито поворошил огонь, и пес, надеявшийся незаметно проскользнуть внутрь жилища, прижал уши и испуганно шарахнулся прочь, решив поискать себе местечко поспокойнее.
– Я никак не думал, что он будет так безрассуден, – сказал Фин‑Кединн. – Пойти прямиком на Дальний Север…
– А откуда ты знаешь, что он туда пошел? – спросила Саеунн.
Вождь ответил не сразу.
– Их вроде бы издали видели люди из племени Белой Куропатки. Они мне сегодня утром об этом сказали.
Саеунн задумчиво провела неровным, желтоватым, как рог, ногтем по спирали своего магического амулета и заявила:
– Значит, ты хочешь отправиться их искать. Ты хочешь вернуть назад дочь своего брата.
Фин‑Кединн пригладил рукой темно‑рыжую бороду.
– Хочу. Но не могу рисковать безопасностью племени, не могу зимой вести людей на Дальний Север.
Саеунн изучала его с ледяным равнодушием человека, который никогда в жизни не знал любви ни к одному живому существу.
– И все‑таки ты хочешь пойти.
– Я же сказал, что не могу этого сделать! – раздраженно повторил он и так резко отшвырнул палку, что с трудом подавил стон: из‑за проклятого северного ветра у него вновь разболелась старая рана на бедре.
– Тогда нечего об этом и говорить, – заявила Саеунн. – Девочка не раз доказывала, что нрав у нее своевольный и упрямый, даже я ничего не могла с ней поделать. Что же касается мальчика, то он сам позволил… чувствам, – она презрительно скривила свой провалившийся от старости рот, – управлять его поступками.
– Ему всего тринадцать лет, – заметил Фин‑Кединн.
– И у него своя, сложная судьба, – холодно прибавила колдунья. – Но жизнь его не принадлежит только ему одному! Он не должен был рисковать ею ради какого‑то друга! Он пока этого не понимает, но вскоре поймет. Ничего, когда ему не удастся отыскать своего Волка, он вернется. И тогда ты сможешь наказать их обоих.
Фин‑Кединн, словно не слыша ее, смотрел в догорающий костер.
– Я хотел усыновить его, – сказал он. – Надо было мне сразу ему это сказать. Возможно, тогда все было бы иначе. Возможно… он сам попросил бы меня ему помочь.
Саеунн презрительно плюнула прямо в костер:
– Зачем тебе лишние волнения? Пускай идет на север! Пускай сам ищет своего Волка!
Глава десятая
Сейчас Волк находился в другой Жизни, в той, куда все уходят во сне. Там он мог бежать быстрее самого быстрого оленя, мог один завалить огромного зубра и досыта наесться, но все же, проснувшись, всегда чувствовал себя таким голодным, словно вовсе и не охотился.
На этот раз ему снилось, что он снова стал волчонком. Ему было холодно, он весь промок, а его мать, отец и братья лежали неподвижно в жидкой грязи и совсем не дышали. Все это сотворила с ними Быстрая Вода, с ревом обрушившись на их Логово, пока он, Волк, исследовал пригорок.
Во сне Волк поднял морду и горестно завыл. И на том берегу Быстрой Воды ему откликнулся другой волк, спешивший ему на помощь.
Услышав ответный клич, Волк просто запрыгал от радости, которая тут же сменилась недоумением. Оказалось, что этот незнакомый волк ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ. Пахло от него как от обычного волка‑самца, но ОДНОВРЕМЕНННО от него исходил запах и каких‑то других существ; и ходил он только на задних лапах, и у него СОВСЕМ НЕ БЫЛО ХВОСТА!
И все же… у него были светло‑серые глаза волка, и какая‑то часть его души определенно была тоже волчьей. Так что маленький Волк решил, что нашел себе нового брата. И очень надеялся, что этот брат его никогда не покинет…
Волк проснулся, как от толчка.
И понял, что опять привязан к салазкам, скользящим по неровной поверхности Белого Мягкого Холода. И опять он почувствовал себя прямо‑таки сплющенным внутри этой ненавистной дырчатой оленьей шкуры, и больше всего ему хотелось опять уснуть и оказаться в той, другой Жизни, где он был волчонком, которого спас Большой Бесхвостый Брат.
Голова у Волка раскалывалась от боли. Во сне его стошнило, но он не мог не только вылизать себя, но даже пошевелиться. И очень болела раненая лапа. А отдавленный хвост болел еще сильнее.
Вонючая Шкура подошла к нему и сунула еще кусок мяса, но Волк даже внимания на еду не обратил. Бесхвостые шли и тащили его за собой все дальше и дальше, а Свет постепенно мерк, и Белый Мягкий Холод, кружась, засыпал все вокруг.
Через некоторое время Волк почуял, что они вошли на территорию, занятую чужой волчьей стаей. Это было очень опасно.
Тот крупный бесхвостый самец со светлой шерстью на голове куда‑то отправился в одиночку – наверно, охотиться, и в сердце Волка проснулась надежда. Может, этот бесхвостый проявит глупость и нападет на тех, чужих, волков? Волки непременно станут защищать свою территорию, и этот, со светлой шерстью, погибнет!
Однако бесхвостый все же вернулся, хотя и не слишком быстро. Он явно ничуть не пострадал и по‑прежнему улыбался своей жуткой улыбкой. С собой он притащил какое‑то маленькое Логово из оленьей шкуры, которое само по себе извивалось и рычало. Волк ничего не мог разглядеть, но почуял запах бессильной ярости. Это явно была росомаха, причем взбешенная донельзя. Росомаха? Но ведь росомаха – Охотник! Что же это значит?
Впрочем, долго раздумывать Волк был не в силах. Он чувствовал себя страшно усталым и снова начал соскальзывать в сон.
Но тут вдруг заухал большой филин – и Волк проснулся. Шерсть у него отчего‑то поднялась дыбом; и отчего‑то ему стало очень страшно.
Филин умолк. Но это оказалось еще хуже.
Теперь Волк окончательно стряхнул с себя сон. Оказалось, что пока он спал, наступила Тьма. Скользящее дерево под ним перестало двигаться, а те противные бесхвостые устроились на ночлег в нескольких шагах от него. Они сидели, скорчившись, возле Яркого Зверя, который больно кусается, и Волк явственно чувствовал, что они чего‑то ждут. Чего‑то плохого.
Вокруг во все стороны простиралась странная белая страна, словно замершая в полном безветрии. Волк на расстоянии многих прыжков чуял зайца, грызущего почки ивы. Он слышал, как почти беззвучно скребутся лемминги в своих Логовах, слышал шипение Белого Мягкого Холода, который все падал и падал на землю.
Затем сквозь Тьму он услышал, что к нему приближается кто‑то из бесхвостых. У него даже когти зачесались от нетерпения: вдруг это Большой Брат пришел, чтобы спасти его?
Однако вспыхнувшая в его сердце надежда мгновенно угасла. Нет, это был вовсе не он. Это была какая‑то самка, запаха которой Волк до сих пор ни разу не чуял, но понимал, что она из той же стаи противных бесхвостых, потому что все остальные тут же встали на задние лапы и выжидающе, с каким‑то ужасом смотрели на нее. Волк чувствовал запах их страха, когда эта бесхвостая совершенно бесшумно, словно скользя сквозь шипящую белую пелену, приблизилась к нему.
Она была очень высокой и худой; светлая шерсть у нее на голове свалялась и свисала длинными, похожими на червей космами. Голос ее походил на стук высохших старых костей, а запах… запах ее ВДЫХАТЬ ВОВСЕ НЕ СТОИЛО.
Те, другие бесхвостые, тихо приветствовали ее на своем языке, но, хоть они и старались это скрыть, Волк все равно чуял их страх. Даже тот самец со светлой шерстью ее боялся. И от этого Волку тоже стало не по себе.
Теперь она шла прямо к нему.
Волк вздрогнул. Он чувствовал, как все в нем сопротивляется ее приближению. Ему не хотелось даже мысленно соприкасаться с этой бесхвостой.
Она подошла еще ближе. Волку очень хотелось отвести от нее глаза, но он не мог этого сделать. А с ней творилось что‑то ужасное, неправильное, непонятное. Морда у нее была СОВЕРШЕННО НЕПОДВИЖНОЙ, как камень; ничто в ней не шевельнулось, даже когда она заговорила. И вместо глаз у нее были пустые отверстия!