– Блин, ты всерьез.
Я подняла голову, чтобы видеть Жан-Клода. Он смотрел на меня, не уводя взора. Его лицо было менее прозрачно, но я увидела на нем почти наверняка, что Ашер говорит правду.
– Oui, ma petite, она высказала мнение, что трех человек хватит на всех.
– Но ведь нельзя накормить столько вампиров тремя людьми?
– Это не так, ma petite, – сказал он тихо.
Я смотрела на него в упор, и он отвел глаза.
– Ты имеешь в виду – высосать их досуха?
– Да, да, именно это я и имею в виду, – сказал он устало.
Я заставила себя вернуться в кольцо его вдруг напрягшихся рук, и вздохнула.
– Ты мне только скажи, Жан-Клод. Я верю, что на этом настояла Белль, что бы это ни было. Я понимаю, что она хотела еще худшего, так что просто скажи.
Он нагнулся и шепнул прямо мне в ухо, щекоча теплым дыханием.
– Когда ты ешь бифштекс, ты разве приглашаешь корову сесть за стол?
– Нет, – ответила я, и чуть повернулась, чтобы видеть его лицо. – Но ты же не хочешь сказать... Именно это он и хотел сказать. – Так кто будет сидеть на полу?
– Все, кто представляет собой пищу, – ответил он.
Я посмотрела на него внимательно. И он ответил быстро, прямо навстречу этому взгляду.
– Ты будешь за столом, ma petite. Как и Анхелито.
– А Джейсон?
– Все pomme de sang будут есть на полу.
– Значит, и Натэниел, – сказала я.
Он чуть заметно кивнул, и было видно его волнение – как я восприму все это.
– Если тебя так беспокоила моя реакция, почему ты не предупредил меня заранее?
– Честно говоря, происходило столько событий, что я забыл. Когда-то это все было для меня весьма обычно, ma petite, а Белль придерживается старых обычаев. И есть такие, которые еще старше ее, и они не позволили бы еде даже сидеть на полу. – Он мотнул головой, и его волосы задели мое лицо – аромат его одеколона и что-то еще неуловимое, что было его собственным запахом. – Бывают пиры, ma petite, которые ты не захотела бы видеть или даже знать о них. Они просто ужасны.
– А ты считал их ужасными, когда был их участником?
– Некоторые – да.
Глаза его стали задумчивы – выражение воспоминаний об утраченной непорочности, о столетиях страданий. Такое нечасто бывало, но иногда в его глазах мне удавалось мельком подмечать, что он утратил.
– Я не стану спорить, если ты мне скажешь, что там было еще хуже того, что устроено здесь. Я просто поверю.
Он глянул на меня недоверчиво:
– Без спора?
Я покачала головой и прильнула снова к его груди, завернувшись в его руки, как в пальто.
– Сегодня – да.
– Я должен был бы оставить это чудо без комментариев, но не могу. Ты меня приучила, ma petite, что у тебя есть определенные привычки. И мне кажется, я должен снова тебя спросить: в чем дело?
– Я тебе уже сказала: в темноте.
– Ты никогда раньше не боялась темноты.
– Я никогда раньше не встречала Мать Всей Тьмы.
Это я сказала тихо, но ее имя будто отдалось эхом во тьме, будто сама темнота ждала этих слов, будто они могли призвать ее на нас. Я знала, что это не так. То есть ладно, я почти наверняка знала, но все равно поежилась.
Жан-Клод сжал меня чуть крепче, притянул к cебе.
– Ma petite, я не понял.
– Как ты мог? – раздался голос позади нас.
Жан-Клод повернул меня у себя в руках, оборачиваясь на голос, и движение было как в танце – моя левая рука очутилась в его правой. Его плащ и моя юбка взвились и опустились вокруг нас с шорохом. Эти наряды были созданы для движений в стиле Фреда Астора и Джинджер Роджерс, только в какой-то готской версии.
Ашер быстро шел к нам, и даже двигался как-то не так. Он держался все так же прямо, но что-то было в нем сгорбленное, как в собаке, ожидающей удара. Он спешил в своих белых сапогах, спешил, и хотя был по-прежнему красив, грации в его движениях почти не было. Слишком много было в нем страха.
Жан-Клод протянул ему руку, и Ашер ее взял. Так мы и стояли втроем, держась за руки, как дети. Это должно было казаться абсурдным, учитывая, кто из вампиров стоял перед нами, но мы не от Валентины сбивались в кучку. Я думаю, все мы трое боялись этой ночи. Всего, что было в соседней комнате, и всего, представителем чего это общество было.
Валентина стояла перед портьерами. Она казалась куколкой, одетой в белое и золотое, и она, как и Ашер, гармонировала с убранством стола. Все спутники Мюзетт гармонировали с ним, то есть это тоже было договорено. Для меня одежда далеко не на первом месте; ну, я – это я.
На ней была миниатюрная копия парадного платья семнадцатого века, с расходящейся в стороны юбкой, так что сверху она казалась бы овальной. Юбка была очень пышная, и под ней при шаге мелькали золотые туфельки и бесчисленные нижние юбки. И даже белый парик был при этом платье, скрывающий темные кудри. Для тоненькой белой шейки парик казался слишком тяжелым, но шла Валентина так, будто драгоценности, перья и напудренные волосы не весили ничего. Осанка у нее была безупречная, но я знала, что такую ей дает корсет под платьем. Без соответствующих приспособлений такие платья не будут сидеть правильно.
Чтобы сделать ее кожу белой, не нужна была пудра – так что ей хватило румян и помады. Да, и еще черная мушка в виде сердечка возле розового бутона ротика. В таком наряде она должна была смотреться смешно, но этого не было. Она выглядела как дьявольская кукла. А когда она с треском раскрыла золотой кружевной веер, я вздрогнула.
Она засмеялась, и только смех был у нее детский, как намек на то, каков мог быть у нее голос давным-давно.
– Она стояла на краю бездны и смотрела в нее, а бездна смотрела в ответ?
Мне пришлось проглотить слюну, чтобы иметь возможность ответить, потому что пульс у меня заколотился, и внезапно проняла дрожь.
– Ты говоришь так, будто знаешь.
– Я знаю.
Она подошла к нам плавно и изящно. Тело у нее было детское, но двигалась она не как ребенок. Наверное, за много сот лет любого можно научить плавной походке.
Остановилась она дальше, чем если бы у нее был рост взрослой, чтобы ей не пришлось задирать голову. Я заметила, что она так поступала все время, пока в комнате ожидания все расхаживали с места на место.
– Когда-то я была настоящим ребенком, которым сейчас притворяется это тело. Я убегала от всех рыскать и разведывать, как делают дети. – Она смотрела на меня огромными темно-карими глазами. – Я нашла дверь, которая не была заперта. В комнату с многими окнами...
– Ни одно из которых не выходило наружу, – закончила я за нее.
Она моргнула:
– Именно так. А куда они выходили?
– На зал, – ответила я, – на огромный зал. – Я подняла глаза к сводчатому потолку. – Вроде этого, только куда больше, а комната с окнами была над ним.
– Ты не была в нашем сокровенном святилище, здесь у меня нет сомнений, но ты говоришь так, будто стояла там, где стояла я.
– Не физически, но я там была.
Мы переглянулись – взгляд общего знания, общего ужаса, общего страха.
– Как близко ты подходила к кровати? – спросила она.
– Ближе, чем мне хотелось бы, – ответила я шепотом.
– Я коснулась черных простыней, потому что думала, что она всего лишь спит.
– Она спит, – сказала я.
Валентина серьезно покачала головой:
– Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать, будто спит любой вампир. Это не сон.
– Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во сне.
– Верно. Но она и не спит.
Я пожала плечами:
– Как ни назови, а она не бодрствует.
– И за это мы ей искренне благодарны, так ведь?
Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться.
– Да, – шепнула я. – Благодарны.
Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула – не от прикосновения, но от ее напряженных слов. И на этот раз она не смеялась:
– Только мы с тобой испытали прикосновение Тьмы.
– И еще Белль Морт, – добавила я.
Валентина посмотрела на меня вопросительно.
– Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас поднималась Тьма.
– Наша госпожа не сказала нам об этом.
– Это случилось только сегодня, рано утром.
– Хм-м, – произнесла Валентина, захлопывая веер и пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. – Нужно рассказать Мюзетт.
Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский возраст, но в глазах ее было взрослое знание – и еще что-то.
– Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство – Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут.
– Я не понимаю.
– Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они явились, – плохо. Очень плохо.
Я наморщила лоб:
– Извини, но я потеряла нить.
Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением.
– Мы поговорим снова после этого сюрприза.
Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее окликнула:
– А что тебя спасло от тьмы?
Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним было у нее привычкой.
– А что спасло тебя?
– Крест и друзья.
Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми, как вьюга.
– Моя человеческая няня.
– А она видела ту, что лежала на кровати?
– Нет, но та ее увидела. Няня завизжала, и визг длился и длился, и она стояла, глядя в пустоту, пока не свалилась замертво. И тело ее лежало неубранным еще долго, потому что никто не хотел туда входить.
Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось не вздрогнуть.
– Запах стал совершенно невыносим.
Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку, но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока ни была улыбка. И она вышла, чуть качнув черную штору.
Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора закрылась, и переглянулись.
– И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня тяжело вынести напряжение?
Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы видеть нас обоих.
– Мюзетт чует ложь, и не поверит ей.
– Мы с Валентиной только что говорили о матери всех страшных вампиров, а ты тут же снова о Мюзетт.
Ашер сжал мне руку и вздохнул:
– Ласковая Тьма не заберет меня сегодня, Анита. Она не пригвоздит меня к столу, не расстегнет на мне одежду и не возьмет силой. А Мюзетт может.
– Ты теперь в нашей постели, Ашер, и правила гласят, что она не может тебя забрать.
– Но она чует, что это ложь.
– Если тот факт, что мы с тобой не имели сношения, на вампирском радаре превращает наши слова в ложь, то с этим я ничего не могу поделать.
– Мюзетт желает, чтобы это было ложью, ma petite. Она ищет любой повод, который расширит ее поле действий. Твои сомнения и сомнения Ашера ей такое поле дают.
Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти. Когда я снова открыла их, оба вампира смотрели на меня со всем искусством держать непроницаемую маску на лице. Я глядела на эти живописные портреты, вдруг ставшие трехмерными, весьма жизнеподобными, но все же не живыми.
Я стиснула руку Жан-Клода, и он ответил на пожатие.
– Ребята, не делайте мне каменных морд. Мне и без того сегодня хлопот хватит.
Они оба моргнули – долгим грациозным взмахом ресниц, и снова стали «живыми». Я поежилась и отобрала руку у Жан-Клода.
– Очень это тревожит.
– Pourquoi, ma petite?
– Почему. Он еще спрашивает, почему.
Я покачала головой и скрестила руки на груди. При этом груди пришлось подхватить, потому что из-за лифчика и выреза иначе скрестить руки не удалось бы.
Из черных штор вышел Дамиан. Его алые волосы сияли на фоне кремово-золотого старомодного наряда. Он будто сошел с картины семнадцатого века – панталоны до колен, белые чулки и старомодные туфли с пряжками, какие носили дворяне. И только волосы его, свободные и неукрощенные, остались сиять, как всегда. Он не вызвался добровольцем в хорошенькие мужчинки Жан-Клода – Дамиан был чуть-чуть гомофобом. М-да. Он связался не с той компанией вампиров.
Дамиан прошагал по ковру и встал передо мной на колено. Сегодня надо было соблюдать формальности, так что я не стала спорить, а протянула ему левую руку. Он взял ее и приложился губами.
– Ульфрик и его отряд уже почти здесь.
– Где они были? – спросил Жан-Клод.
Дамиан поднял на нас взгляд невероятно зеленых глаз. Они не были подведены, и сегодня он будто был не одет без этого. Все остальные участники вечеринки, я думаю, без косметики не обошлись. Угол рта у Дамиана чуть-чуть дернулся, и я поняла, что он старается сдержать смех.
– Они искали кого-нибудь, кто мог бы восстановить волосы Ульфрика. В стае нет ни одного парикмахера.
– Что это значит – восстановить волосы? – спросил Жан-Клод.
Я вздохнула.
– Ты помнишь, что забыл мне сказать насчет тарелок на полу?
– Oui.
– А я забыла сообщить, что Ричард срезал волосы. Это не значит, что он пошел в салон красоты, и там ему их подстригли. Он оттяпал их ножницами, сам.
Жан-Клод пришел почти в такой же ужас, что и я.
– Его прекрасные волосы!
– Да-да, вот именно, – ответила я.
Я очень старалась об этом не думать. В том смысле, что Ричард это сказал: мы уже не встречаемся. И это совершенно не мое дело, какой длины у него волосы. Основное, что меня заботило – это что счастливые люди в своем уме не отрезают волосы ножницами у себя дома. Такая операция обычно бывает заменой нанесения себе более стойкого вреда. Это вам скажет любой психолог.
Дамиан сказал, все еще стоя на коленях и бережно держа мою руку:
– Они нашли кого-то, чтобы спасти что можно было, но все равно вид у его волос обгрызенный.
У Жан-Клода стал больной вид, что для вампира не так-то просто.
– Он в достаточно хорошей форме, чтобы быть сегодня с нами? – спросил он. Не знаю, кого он спрашивал: всех или никого. Но Жан-Клод сообразил, какой это плохой признак – что Ричард себя «изувечил».
– Не уверена, что кто-нибудь из нас в такой форме, – ответила я.
Он поглядел на меня с неодобрением:
– Мы достаточно сильные, ma petite.
– Сильные – да, но и усталые. Могу сказать только за себя, но если Мюзетт еще раз потребует у меня Ашера, я ей дам в морду.
– Это против правил, ma petite.
– А что может ее заставить заткнуться насчет Ашера? Или нам надо трахнуться у нее на глазах, чтобы она отвалила?
Дамиан стал поглаживать мою руку, и я ее выдернула.
– Не надо меня успокаивать. Я злюсь, и имею на это право.
– Право – oui, ma petite, но не роскошь.
– Это еще что значит?
– Гнев, не имеющий цели, сегодня будет роскошью, ma petite, которой мы не можем себе позволить. Нам не следует давать Мюзетт повода переступать границы, которые мы так тщательно выговорили.
Он был прав, и это злило меня еще сильнее.
– Ладно, ладно, ты прав, в этой гребаной политике ты всегда бываешь прав. Но что мы будем делать, чтобы Мюзетт перестала спрашивать про Ашера?
– У меня есть только одно возможное решение, – сказал Жан-Клод.
Но с этим решением пришлось подождать, потому что сквозь шторы вышел Мика, за которым следовали Натэниел и Мерль.
Наряд Натэниела состоял из кремового цвета кожаных лент и не прикрывал почти ничего. Белые стринги что-то закрывали спереди, оставляя голыми ягодицы. Сапоги кремового цвета поднимались выше колен, но сзади были открытыми, и ноги виднелись до середины икр, если он шел от тебя. Каблуки у сапог были целых три дюйма, но Натэниел знал, как на них ходить. Я знала, что каждую ночь в «Запретном плоде» он надевал еще меньше, и все же меня его наряд смущал, пока Натэниел не заверил, что ему так вполне удобно. Стивен уложил рыжеватые волосы Натэниела, создав самую большую французскую косу, которая только может быть на свете. Вообще-то французская коса не должна доходить до колен. Тонкий грим вокруг глаз подчеркивал их фиалковый цвет, придавая им чуть ли не болезненную, потрясающую красоту. Помада придала форму рту, зовущему к поцелуям даже издали. Натэниел был бы похож на девушку, если бы его наряд оставлял хоть какие-то сомнения в его мужской стати.
Мерль был одет в некую версию обычного наряда телохранителей: черную кожу. Черные кожаные штаны поверх сапог с серебряными носками, черная футболка под черной кожаной курткой. Его собственный наряд. Рост у него шесть футов с хвостиком, волосы до плеч с густой проседью, в усах и в бороде седина тоже есть, но меньше. Выглядел он вполне адекватно – байкер со стажем и крепкий орешек. Сейчас он светился такой злостью, что его зверь клубился вокруг него как нечто почти видимое.
– Что случилось? – спросила я.
Мерль зарычал:
– Если этот подонок еще раз тронет моего Нимир-Раджа, я ему руку оторву и ему же в задницу засуну.
– Паоло, – сказали Ашер и Жан-Клод в один голос.
– Да, – прорычал Мерль.
А Мика веселился. Его все это не возмущало, но Мику вообще мало что возмущало в этой жизни. Один из самых беззаботных людей, каких мне приходилось видеть. Иначе он вряд ли удержался бы у меня в бойфрендах.
– Меня это не смущает, Мерль.
– Не в этом дело, – возразил высокий телохранитель. – Это оскорбительно. Это значит, что у них совсем нет к нам уважения.
– Это Паоло, – сказал Ашер. – У него ни к кому нет уважения, кроме Белль.
– Ага, – сказала я, – понимаю. Паоло и Натэниела тоже лапал.
Мерль тихо зарычал так, что мурашки поползли у меня по коже.
Портьеры раздвинулись, и просунулись голова и плечи Бобби Ли.
– Если только не пора начинать рвать народ в клочья, вы бы лучше вернулись.
Мы переглянулись, вздохнули почти в унисон и направились обратно.
Глава сорок пятая
Перед нами стояла стена одетых в кожу телохранителей – крысолюдов, гиенолаков, леопардов, и потому не было видно, кто это там кричит высоко и жалобно.
– Дайте пройти, – сказала я.
Никто не обратил внимания.
– Эй, люди, дайте пройти! – гаркнул Мерль, и стена расступилась, как воды кожаного океана.
Кричал Стивен. Он прижимался к дальней стене, будто хотел влезть в нее и вылезти с другой стороны. Перед ним стояла Валентина. Она ничего такого с ним не делала, что я видела бы или хотя бы ощущала. Но стояла она очень близко, и крохотная ручка висела в воздухе перед Стивеном.
Грегори прижался к стене в другом месте. Перед ним стоял Бартоломе, и на юном лице было выражение почти экстаза. Я сосредоточилась на нем и ощутила, что он кормится, кормится от страха Грегори. Я знала одного-двух вампиров, которые умели вызывать в других страх и этим страхом питаться. Я только не знала, что эту же способность несла в себе линия Белль Морт.
Стивен вскрикнул, и этот звук хлестнул меня, заставив обернуться. Я увидела, что Валентина положила ручку на его голый живот. Она не кормилась его страхом. Она не причиняла ему вреда каким-либо заметным для меня образом. Стивен закрыл лицо руками, длинные белокурые локоны упали на тщательно загримированное лицо, голая спина вдавилась в камень стены, будто он хотел в ней исчезнуть.
Валентина скользнула ручкой ниже, к поясу, к бедрам белых кожаных штанов, и тогда из горла Стивена вырвался еще один вопль. Я вдруг поняла, отчего близнецы так испугались этих детей.
Ко мне протолкался Бобби Ли:
– Анита, телохранителю полагается идти первым, а не вторым.
Я не обратила внимания на его гнев – я знала, что он это от досады. Мы велели охранникам ни при каких обстоятельствах не применять насилия первыми, до того, как Мюзетт или ее команда нарушит перемирие. Как по мне, то, что сейчас делалось, было нарушением.
Я направилась к Стивену, и мне загородил путь незнакомый вампир. Вдруг я поняла, почему наши охранники просто стоят, держа руки в пресловутых карманах. Этот вампир не был высок, но был грузен, и не только в мышцах было дело. Что-то такое было в его ссутуленных плечах. И какая-то не такая была у него форма головы. Ничего конкретного я не могла бы назвать, только его отметка на радаре показывала: не человек. И не в том смысле не человек, что другие вампиры.
И притом один из немногих чернокожих вампиров, которых мне приходилось видеть. Есть теории, что те же генетические особенности, которые создают у людей африканского происхождения иммунитет к малярии, снижают для них вероятность стать вампирами.
Он стоял, глядя на меня, темная кожа у него имела странный бледный оттенок, этакая шоколадная слоновая кость. А глаза – золотисто-желтые, и когда я в них глянула, в памяти всплыли снова слова: «не человек».
Воздух разодрал новый вопль. Неважно, что стоит передо мной – все равно.
Я попыталась обойти его, но вампир снова заступил мне путь – не угрожая, но и не давая пройти. В комнате вдруг наступила тишина – полная тишина. И в ней прозвучал голос Грегори, неестественно громко:
– Не надо! Не заставляйте меня! Не надо, Господи!
Жан-Клод что-то тихо говорил Мюзетт, и до меня донесся ее голос – несколько слов по-французски. Что-то насчет того, что это маленькое развлечение перемирия не нарушает.
Я ощутила, как расслабляются у меня мышцы плеч, ощутила, как зреет во мне решение. Я уставилась на вампира:
– Ты – трус. Грязный трус-педофил.
Вампир не среагировал, не обратил внимания, и я не думаю, что это была выдержка телохранителя. Я высказала еще несколько оскорблений, описывающих все – от его происхождения на свет и до внешнего вида, но он только моргал. Он не говорил по-английски. Так, хорошо.
– Бобби Ли! – позвала я.
Он наклонился ко мне, даже сейчас стараясь всунуться между мной и страшным злым вампиром.
– Да, мэм.
– Свалите его числом.
– Резать его можно?
– Нет.
– Тогда мы надолго его не свалим.
– Мне нужна только минута.
Он чуть кивнул:
– Минуту я из этой неразберихи смогу выжать.
Я поглядела ему в глаза:
– Тогда давай.
– Есть, мэм!
Он подал знак рукой, и все крысолюды двинулись одновременно. Я шагнула в сторону от массы черной кожи и быстро подошла к Валентине и Стивену.
Говорить я начала уже на ходу – времени было мало. Рядом со мной появился Мика. Мерль и Ной, его второй телохранитель, шли за ним буквально по пятам. Своих телохранителей я постаралась всех занять вампиром. Если дело обернется плохо, то не знаю, будут ли меня защищать Мерль или Ной, если это будет грозить опасностью Мике. Ладно, черт с ним.
– Стивена в детстве насиловали. Его собственный отец насиловал, и еще продавал его другим мужчинам, – сказала я, продвигаясь вперед.
Я помнила слова Жан-Клода – что Валентина терпеть не может совратителей малолетних из-за своего прошлого.
Она повернула ко мне личико в форме сердечка, а ее ручка продолжала гладить Стивена по плечу. Он свалился на пол, свернулся почти в зародышевой позе.
Я уже была рядом, а шум позади нарастал. Скоро начнется драка, и грубая.
– Я клянусь тебе, что говорю правду. Посмотри на него, глянь, какой ужас вызывает твое прикосновение.
Стивен ни на кого из нас не смотрел. Он крепко зажмурился, и слезы размазали тушь для ресниц дорожками по лицу. Он крепко обхватывал себя руками, закрывшись от всего, что происходит, как будто был еще ребенком.
Валентина глянула на него, и что-то вроде ужаса стало проявляться на ее лице. Она таращилась на собственную ручку, будто что-то страшное появилось на ее конце.
Она стала качать головой, приговаривая «Non, non» и еще что-то по-французски, чего я не поняла.
– Он идет, – сказал Мерль, и я ощутила, как они с Ноем подобрались.
Я тронула Валентину за рукав, и она подняла ко мне остекленевшие от шока глаза.
– Отзови Бартоломе, объясни, почему Грегори его боится.
Я ощутила толчок врезавшегося в Мерля и Ноя вампира, и они нажали вперед, отодвинув схватку от нас на несколько футов. Мика стоял передо мной, готовясь. Он мог бы перекинуться и пустить в ход когти, но чтобы остановить этого вампира, в нем просто не хватило бы массы.
Голос Валентины пронесся над шумом схватки, отдался эхом в комнате, и я поняла, что она использует вампирскую силу, чтобы ее услышали.
– Мы первыми нарушили перемирие. Первая кровь на наших руках.
– Валентина! – завопила Мюзетт.
Валентина повторила свои слова по-французски. Схватка замедлилась и стала затихать.
Валентина обернулась к Мюзетт, одетой во все белое и потому похожей на невесту.
– Мюзетт, это правда. Мы злоупотребили гостеприимством, обидев этих двоих. Я это прекращаю.
– Валентина, он так меня боялся, так приятно было на нем кормиться, а ты все испортила, – сказал Бартоломе.
Изящная мальчишеская фигурка искрилась при каждом движении – это играла на свету почти сплошь затканная золотом ткань, старинного рисунка, очень в духе семнадцатого века.
Валентина заговорила тихо и быстро по-французски. Бартоломе не побледнел, но посмотрел на Грегори. Потом он повернулся ко мне.
– Это правда? Их собственный отец?
Я кивнула.
В наступившей тишине слышались только громкие всхлипы Грегори.
– Брать ребенка силой – это зло, – сказал Бартоломе. – Использовать собственных детей...
Он сплюнул на пол и сказал слово, кажется, испанское, но его значения я не поняла.
– Я их привезла сегодня сюда, чтобы они были под моей защитой. Их отец недавно вернулся и пытается снова с ними встретиться. Здесь ему их не найти. О вас двоих я не подумала.
– Мы бы этого не сделали, если бы нас предупредили, – сказал Бартоломе.
– Мюзетт была предупреждена. – Голос Жан-Клода заполнил повисшее в воздухе напряжение, как вода чашку.
Мы все повернулись к нему. Он стоял чуть поодаль, возле массы телохранителей, которые схватили второго вампира вроде того, что не пускал меня к Стивену.
– Я рассказал ей о прошлом Грегори и Стивена, потому что в тот же миг, как Стивен увидел Валентину и Бартоломе, он сказал, что их кормить не может. Что ему не вынести воспоминаний, которые при этом возникнут. Все это я рассказал Мюзетт. Если бы я ее не предупредил, то никогда бы не позволил Стивену и Грегори находиться здесь без моей или Аниты охраны.
Все мы повернулись к Мюзетт. Она была без парика, но завила волосы длинными локонами и очень напоминала фарфоровую куколку – с красными губами, тщательно подведенными глазами, бледной кожей и в белом платье семнадцатого века с пелериной. Внешней красоты у нее не отнять никак, но красота – еще недостаточная компенсация за садизм.
– Это правда? – спросила Валентина.
– Ну, ma poulet, разве могла бы я так поступить?
– Ты – могла бы, – ответила Валентина.
Двое детей-вампиров смотрели в упор на Мюзетт, не говоря ни слова, и она отвернулась первой, она первой моргнула большими синими глазами. На миг я увидела то, чего раньше и не думала, что это может быть. Мюзетт смутилась.
– Бобби Ли, возьми-ка ее.
– Ma petite, что ты делаешь?
– Я знаю правила, Жан-Клод. Они нарушили условия безопасного пребывания на нашей территории. Это значит, что мы вправе посадить ее под домашний арест до отбытия ее дружной компании.
– Но мы не можем причинить ей вреда, она слишком важна для Белль.
– Конечно, – согласилась я и глянула на Бобби Ли. – Сопроводи ее в ее комнату и привесь крест на дверь.
Он посмотрел на меня, на Жан-Клода:
– Значит, вот так? Мы теперь можем их хватать и сажать под замок?
Я кивнула.
Он вздохнул:
– Хорошо бы, если бы у оборотней тоже можно было так.
– Иногда цивилизованность вампиров бывает очень кстати.
Бобби Ли улыбнулся, и он, Клодия и еще с полдюжины крысолюдов двинулись к Мюзетт. Анхелито встал перед ней, загородив собой. Хотя ее не был видно, но голос ее прозвенел отчетливо:
– Не страшись, Анхелито. Эти крысолюды меня не тронут.
Бобби Ли и Клодия стояли лицом к лицу с Анхелито, и оба казались рядом с ним маленькими.
– Можем по-хорошему, можем по-плохому, – предложил Бобби Ли. – Отойди, и все тихо разойдемся по комнатам. Стой, и мы вас отделаем, а потом растащим по комнатам за шиворот.
В его голосе звучал энтузиазм, показывающий, что он совсем не против драки. Как и все они. Им никому не понравилось стоять и смотреть, как терзают Стивена и Грегори.
– Отойди, Анхелито, – велела Мюзетт. – Немедленно.
Анхелито отодвинулся, очень неохотно. Меня удивило, что Мюзетт так идет навстречу. Я бы поставила на то, что ее придется тащить, а она будет вопить и лягаться.
Бобби Ли протянул руку к Мюзетт
– Не прикасайся, – сказала она.
Он остановился на полпути, будто рука застыла в воздухе.
– Хватай ее, Бобби Ли, – велела я.
– Не могу, – ответил он, и в его голосе я услышала совершенно новую для него вещь. Страх.
– То есть как – не можешь?
Он убрал руку, придерживая ее у груди, будто она болит.
– Она велела мне к ней не прикасаться, и я не могу.
– Клодия! – позвала я.
Великанша покачала головой:
– Не могу.
Первым намеком на то, как все плохо, была настоящая крыса, подбежавшая обнюхивать юбки Мюзетт. Потом она подняла к вампирше бусинки глазок.