Я смотрела на Мюзетт. Ее глаза стали сплошь синими – слепая блондинистая кукла. Лицо лучилось триумфом.
– Крыса – твой подвластный зверь, – сказала я.
– Разве Жан-Клод тебе не говорил?
Она рассмеялась звонко и громко – знала, что он не говорил.
– Он забыл упомянуть.
– Я не знал, – ответил Жан-Клод. – Два века назад единственным ее подвластным зверем была летучая мышь.
Его спокойный голос скрывал все чувства, которые у него могли быть.
– Она приобрела крыс как подвластных зверей лишь пятьдесят лет назад, – сообщил Ашер.
Я глянула на него:
– С твоей стороны было бы мило нас об этом предупредить.
Он пожал плечами:
– Мне в голову не пришло, что кто-нибудь может захотеть взять Мюзетт под стражу.
Я повернулась к упомянутой вампирше:
– А почему ты своей новой силой раньше не избавилась от крысолюдов?
– Хотела преподнести сюрприз, – сказала она и улыбнулась так широко, что показала клыки. Она была до ужаса собой довольна.
– Ладно, – сказала я. – Все телохранители-оборотни, кроме крысолюдов – взять ее!
– Убейте их, – произнесла она, и я поняла, что она обращается к Бобби Ли. Вот этого я не предусмотрела, блин.
Но Бобби Ли и Клодия только мотали головами и отступали прочь.
– Ты нам можешь приказать тебя не трогать, но напасть на других не можешь заставить. Не та у тебя еще сила, девушка.
Все крысолюды пятились, смущенные и встревоженные. Из дальних пещер ползли еще крысы. Когда используешь полости, созданные природой, есть одна проблема – природа приходит к тебе. А она не всегда красива и доброжелательна.
В основном вперед двинулись гиенолаки. Из леопардов только двое были телохранителями, и они держались рядом с Микой. Остальные наши леопарды были просто едой, а еда не дерется, она только кровь дает.
|
|
До меня дошло наконец, что здесь нет вервольфов, кроме Стивена. Куда же делась стража вервольфов?
Мюзетт что-то сказала, и не по-французски. Это вообще не был никакой язык, который я могла бы хоть предположительно угадать. Два вампира с желтовато-серой кожей и золотистыми глазами встали перед ней.
– Отзови наших, ma petite, – сказал Жан-Клод. – Я не хочу их терять.
– Но их же только двое, Жан-Клод.
– Но они не те, кем кажутся.
Я отозвала всех и повернулась к Жан-Клоду:
– Что ты говоришь?
На мой вопрос ответила вышедшая вперед Валентина.
– Есть комната, где спят слуги Милосердной Тьмы. Члены Совета иногда туда заходят и пытаются их призвать к себе на службу.
Я глянула на двух вампиров, потом на Валентину.
– Эти двое проснулись.
– Больше, – сказала она. – Наша госпожа призвала шестерых. Она считает это знаком роста своей силы.
Мы с Валентиной переглянулись.
– Мать Всей Тьмы пробуждается, и слуги пробуждаются раньше ее.
Эти слова я сказала шепотом, но даже шепот трепетал и наполнял комнату танцующим эхом.
– Я тоже так думаю, – сказала Валентина
– Наша госпожа сильнее всех других. Слуги нашей Милосердной Матери идут на зов Белль Морт. Это знак величия нашей госпожи.
Голос Мюзетт провозгласил это как истину, звеня от гордости
– Мюзетт, ты дура. Просыпается тьма. И то, что они здесь стоят – тому доказательство. Они будут повиноваться Белль Морт, пока не пробудится их истинная госпожа, а тогда смилуйся Господь над всеми вами.
Мюзетт в буквальном смысле топнула на меня ножкой.
|
|
– Ты мне не испортишь потеху. Ты меня не сможешь тронуть, они тебе не позволят.
Я посмотрела на них, наморщила лоб.
– Это же не просто вампиры?
– В каком смысле, ma petite?
Я ощущала их, ощущала некую сущность, которой не должно было быть.
– Они ощущаются как оборотни. Вампиры не могут быть оборотнями.
Уже произнося эти слова, я поняла, что не права. Мать Всей Тьмы была и оборотнем, и вампиром. Я это ощущала.
– Я думала, что Драгоценнейшая Мамочка была первым вампиром, тем, который создал вас всех.
– Oui, ma petite.
– Есть ли в Совете вампиры, происходящие непосредственно от нее?
Жан-Клод на миг задумался.
– Мы все от нее происходим.
– Это не то, о чем я спросила.
Мне ответил Ашер:
– Нет ни одного, кто мог бы заявить, что происходит от ее линии, но это она основала Совет вампиров. Она создала нашу цивилизацию, дала нам правила, чтобы мы перестали быть одинокими зверьми, убивающими друг друга на месте.
– Так что она родоначальница вашей культуры, но не вас самих.
– Кто это может сказать наверное, ma petite? Она – начало всего, чем мы сегодня стали. Она наша Мать во всех смыслах, которые только имеют значение.
Я покачала головой:
– Не во всех смыслах. – Отступив в сторону, я сказала: – Кто-нибудь, кто говорит на этом их языке, будьте у меня переводчиком.
– Они теперь понимают по-французски, – подала голос Валентина.
– Отлично. Жан-Клод!
– Я здесь, ma petite.
– Скажи им, что Мюзетт нарушила условия договора, и мы должны поместить ее под арест. Ей не будет причинен вред, ей только не дадут вредить другим.
Жан-Клод заговорил по-французски, медленно, так что я многое поняла. За эти годы я поднахваталась, но быстрая речь еще от меня ускользала.
|
|
– Я им сказал.
– Тогда скажи им еще вот что: если они не отойдут с дороги, чтобы мы могли ее арестовать, тогда в рамках правил, установленных Матерью Тьмы, мы имеем право убить их за неподчинение этим правилам.
Жан-Клод смотрел на меня с сомнением.
– Ты просто повтори, – сказала я и отошла чуть в сторону найти Бобби Ли. Он покрылся испариной, и вид у него был не очень.
– Прости, Анита. Мы подвели тебя.
Я покачала головой:
– Пока еще нет.
Он посмотрел озадаченно:
– Распахни куртку, пошире.
Он выполнил мою просьбу.
Я взяла пистолет у него из наплечной кобуры, заметив при этом второй, за поясом. По правилам, вооружены могли быть только телохранители. Направив ствол в землю, я отщелкнула предохранитель.
У Бобби Ли глаза раскрылись слишком широко. Я не была уверена на самом деле, что он позволит мне взять пистолет. Но он не препятствовал, и я осторожно прошла сквозь толпу в передние ряды.
Пистолета не было видно – я его спрятала в складках широкой юбки.
– Что они сказали, Жан-Клод?
– Они не верят, что им кто-нибудь что-нибудь может сделать. Они говорят, что они непобедимы.
– Сколько времени они спали?
Жан-Клод спросил у них.
– Они точно не знают.
– Откуда им известно, что они непобедимы?
Он спросил, и они выхватили мечи из-под белых плащей. Короткие мечи, выкованные из чего-то потемнее и потяжелее стали. Бронза? Не знаю. Знаю только, что не сталь.
Мы все отступили от обнаженных клинков, из чего бы они ни были сделаны.
– Они говорят, что ни одно оружие, сотворенное человеком, им не страшно, – сказал Жан-Клод.
Мюзетт рассмеялась:
– Это лучшие воины из всех, кто когда либо был создан. И вы не тронете меня, пока я под их защитой.
Я шагнула назад, встала в равновесную стойку, насколько это позволяли каблуки, и подняла пистолет. Целила я в голову, туда и попала. Череп вампира разлетелся фонтаном крови и мозгов. Эхо выстрела длилось, кажется, вечно, и я не слышала вопля, сорвавшегося с губ второго воина, когда он бросился на меня. Его голова взорвалась точно так же. Никакое умение вести рукопашный бой не поможет, если твой враг слишком далеко, чтобы этим умением воспользоваться.
Мюзетт стояла и моргала – слишком потрясенная, чтобы двигаться, очевидно. Ее забрызгало кровью и чем погуще. Белокурые волосы и бледное лицо превратились в красную маску, из которой моргали голубые глаза. Белое платье стало наполовину алым.
Я нацелила ствол в это пораженное лицо. Я об этом думала, видит Бог, я думала. Но не испуганные слова Жан-Клода: «Ma petite, ради нас всех, не надо, прошу тебя», – заставили меня остановиться. Я не могла убить Мюзетт из-за того, что сделает Белль Морт в отместку. Но я дала Мюзетт увидеть в моих глазах, в лице, в теле, что я убила бы ее, что мне хочется убить ее, и что ради этого я могу при достаточном поводе забыть о мести Белль на ту секунду, что нужна для нажатия на спусковой крючок.
В глазах Мюзетт заблестели слезы. Она была дура, но не настолько, чтобы не понять. Тем не менее, мне надо было увериться, что таких недоразумений больше не будет.
– Что ты видишь у меня в глазах, Мюзетт? – спросила я тихо, почти шепотом, потому что боялась того, что может сделать моя рука, если я крикну.
Она сделала глотательное движение, и этот звук громко отдался в моих звенящих ушах:
– Я вижу свою смерть.
– Да, – сказала я. – Твою смерть. И никогда не забывай этой минуты, Мюзетт, потому что если она повторится, она будет твоей последней минутой.
Она выдохнула прерывисто:
– Я поняла.
– Надеюсь, Мюзетт. Очень надеюсь, что поняла. – И я медленно опустила пистолет. – А теперь, Мерль, не мог бы ты проводить Мюзетт и Анхелито к ним в комнаты?
Мерль шагнул вперед, и небольшая армия гиенолаков двинулась за ним.
– Моя Нимир-Ра говорит, и я повинуюсь.
Я слыхала, как он говорит нечто подобное Мике, но ко мне он так обратился впервые – по крайней мере, на полном серьезе.
Мерль перешагнул через трупы убитых вампиров, чтобы взять Мюзетт за локоть. Гиенолаки были бледны, но явно довольны. Довольны были все телохранители в этом зале, потому что я все теперь упростила. Если они снова заведут ссору, мы их можем убить.
Но я увидела выражение лица Жан-Клода, и он не был доволен. Я упростила работу солдатам, но не политикам. Да, с политической точки зрения я, наверное, адски все усложнила.
Мерль не слишком бережно перевел Мюзетт через тела. Она споткнулась, и лишь толпа гиенолаков не дала Анхелито ее подхватить. Мюзетт восстановила равновесие, и тут в комнате вдруг запахло розами.
Я подумала, что задохнусь от пульса в горле, когда Мюзетт подняла голову и посмотрела на нас глазами цвета темного меда.
Глава сорок шестая
На меня с лица Мюзетт глядела Белль Морт, и я, кажется, перестала дышать. И слышала в этот миг лишь грохот пульса у себя под черепом. Потом резко вернулись внешние звуки, и изо рта Мюзетт зазвучал голос Белль Морт:
– Ты меня рассердил, Жан-Клод.
Мерль продолжал тащить ее через зал. Либо он не понял, что стряслось, либо для него что тот вампир, что этот. Еще немного – и ему придется узнать разницу.
– Освободи меня, – сказала она спокойным голосом.
Мерль отдернул руку как от ожога и попятился, как пятился Бобби Ли от Мюзетт: с перекошенным от боли лицом, и руку держа у груди, как раненную.
– Леопард – ее подвластный зверь, – сказал Жан-Клод, и его голос разнесся далеко во вновь наступившей тишине. Но у меня не было времени об этой тишине подумать, потому что заговорила Белль, произнося ужасные вещи.
– Я до сих пор проявляла к вам мягкость. – Она повернулась и посмотрела на двух убитых вампиров. – Знаешь ли ты, как долго пытался Совет пробудить первых детей Матери?
Я так поняла, что вопрос риторический, и все это поняли. На такой вопрос отвечать страшно.
Она снова обернулась к нам, и что-то проплыло глубоко внутри в лице Мюзетт, как рыба под водой.
– Но я их пробудила. Я, Белль Морт, пробудила детей Матери.
– Не всех, – сказала я и тут же пожалела, что не удержала язык за зубами.
Она полоснула меня взглядом таким злым, что он обжигал, и таким холодным, что я поежилась. Как будто вся существующая в мире ярость, вся ненависть сошлись в этом взгляде.
– Нет, не всех. И теперь вы забрали у меня двоих. Что же сделать мне, чтобы наказать вас?
Я попыталась что-то сказать, преодолевая бьющийся в горле пульс, но заговорил Жан-Клод:
– Мюзетт нарушила перемирие и не хотела уступать. Мы повиновались закону до последней буквы.
– Это правда, – сказала Валентина.
Толпа одетых в черное взрослых телохранителей расступилась, пропуская крошку-вампира к Мюзетт-Белль. Но я заметила, что Валентина стоит дальше вытянутой руки.
– Говори, малышка.
Валентина рассказала, как Мюзетт утаила сведения о совращении малолетних, и что из-за этого случилось. Тело Мюзетт повернулось посмотреть на Стивена и Грегори. Грегори держал брата на руках, укачивая. Стивен ни на кого и ни на что не глядел. Куда бы ни смотрели сейчас его глаза, это было за пределами комнаты.
Белль повернулась к нам, и снова будто чужое лицо проплыло внизу, но на этот раз оно было как призрак, наложенный на лицо Мюзетт. Призрачные черные волосы проступили сквозь белокурые, лицо с резче выраженными скулами, с большей силой, выглянуло на миг и тут же растворилось в мягкой красоте Мюзетт.
– Мюзетт первой нарушила мир. Я согласна.
Отчего у меня сердцебиение не стало ни на удар реже, когда она это сказала?
Следующие слова были произнесены мурлыкающим контральто, голосом, который как мех гладил кожу и скользил вдоль сознания.
– Вы действовали в рамках закона, и точно так же буду действовать я. Когда Мюзетт и ее свита вернутся ко мне, с ними поедет Ашер.
– Временно, – сказал Жан-Клод, но в его голосе слышалось сомнение.
– Non, Жан-Клод, он станет моим, как раньше.
Жан-Клод сделал медленный и глубокий вдох, и так же медленно выдохнул.
– Согласно твоим собственным законам, ты не можешь никого отобрать на постоянной основе у того, кому этот кто-то принадлежит.
– Если бы он кому-нибудь принадлежал, закон был бы применим. Но он ничей не pomme de sang, не слуга и не любовник.
– Это не так, – возразил Жан-Клод. – Он наш любовник.
– Мюзетт связалась со мной и сообщила о вашей лжи, о вашей слабой попытке воспрепятствовать ей заполучить в свою постель Ашера.
Белль тоже умела чуять ложь, если эта ложь относилась к чему-то, ей понятному. Ни один вампир не может отличить правду от лжи, если речь идет о чем-либо, ему непонятном. Если, например, вампир не знает верности, то он не сможет судить о ней у других – в этом смысле. Я хотела сейчас дать ей нечто, что она понимает.
– Я не думаю, что это была слабая попытка.
Жан-Клод глянул на меня, и я мотнула головой ему в ответ. Он грациозно отступил в сторону, потому что знал, что у меня есть план, но голос его у меня в голове шепнул:
– Будь осторожна, ma petite.
Я и собиралась быть осторожной.
Белль повернула ко мне свое заемное тело:
– Значит, ты признаешь, что это была попытка обмануть Мюзетт?
– Нет, я говорю, что это не было слабо. Я дико смущалась, возбуждалась, наслаждалась и ужасалась. Оказаться в постели с Ашером – это было совсем не так, как я думала.
– Пока что ты не солгала, – сказала она, и голос ее был так сочен, будто в него можно погрузиться, лечь на землю и кататься по нему как по мягкому, теплому, удушающему ковру. Ее голос чаровал, как могли чаровать голоса Ашера и Жан-Клода, но еще и пугал.
– Мы взяли Ашера в свою постель, и по европейским меркам мы любовники.
– По европейским меркам... – Вид у нее был несколько недоуменный, и ее собственное лицо проявилось под лицом Мюзетт. На этот раз оно было как маска, ощущение чего-то большего, более опасного. Я по воспоминаниям Жан-Клода знала, что Белль по размеру ненамного больше Мюзетт, но размер – это не главная характеристика Белль. – Я не понимаю, что значит «по европейским меркам».
Жан-Клод ответил:
– У американцев есть весьма своеобразная концепция, что между мужчиной и женщиной лишь соитие действительно является сексом. Все остальное не считается.
– Я ощущаю, что это правда, но мне трудно себе представить такую точку зрения.
– Мне тоже, и все же это правда. – И снова это галльское пожатие плеч.
Я еще добавила:
– То, что учуяла Мюзетт, не было ложью – это были мои переживания насчет того, что у нас с Ашером не произошло соития. Но можешь мне поверить, мы лежали в постели голые и мокрые.
Она обернулась ко мне этим незнакомым полулицом. Оно бы наводило больше страха, если бы не было окружено белокурыми кудряшками Мюзетт. Вид Ширли Темпл Белль никак не шел.
– Я тебе верю, но, по твоему собственному признанию, вы не любовники, то есть не любовники по твоим меркам. Таким образом, Ашер мой.
– Тебе же безразлична правда, я и забыла.
Медово-золотые глаза прищурились на меня:
– Ты ничего не забыла, малышка. Ты меня не знаешь.
– У меня есть воспоминания Жан-Клода, хоть и отрывочные. Их хватает. Мне бы следовало по ним понять, что правда в разговоре с тобой бесполезна.
Она пошла ко мне, и на ходу будто накладывалась на тело Мюзетт. Теперь это было не только лицо, но и платье темно-золотого цвета, более длинные руки и бледные кисти с медного цвета ногтями. Она шла, как обернувший тело Мюзетт призрак, сквозь который проглядывала оставшаяся внутри женщина. Иллюзия не была полной, – Белль Морт здесь не было, – но почти полной, и это нервировало.
Жан-Клод шагнул ко мне и тронул за плечо, когда Белль Морт подошла и встала передо мной. Я прижалась к нему спиной, потому что она мне поставила первую метку, и это даже без физического контакта. Мне пришлось подавить желание обернуться руками Жан-Клода как щитом.
Белль стояла так близко, что подол пышных юбок Мюзетт задевал мои ноги. Призрачное платье Белль будто стекало мне на туфли, щекотало лодыжки. Я не могла дышать.
Жан-Клод отодвинулся вместе со мной, за пределы круга этой ползучей силы. Я крепко обернула себя его руками – хрен с ним, я боюсь.
– Если правда на меня не действует, то что действует, ma petite?
Я смогла заговорить. Голос был с придыханием, испуганный, но тут уж я ничего не могла поделать.
– Я ma petite Жан-Клода и больше ничья.
– Но все, что принадлежит ему – мое. И ты моя ma petite.
Я решила не спорить сейчас на эту тему – есть более важные споры, которые мне необходимо выиграть.
– Ты спрашиваешь, что действует на тебя, если не действует правда?
– Oui, ma petite, я спросила тебя об этом.
– Секс или власть, – ответила я. – И то, и другое на тебя действует. Ты предпочитаешь получить и то, и другое, когда возможно.
– Ты мне предлагаешь секс? – мурлыкнула она, и от этого звука меня передернуло. Я прижалась сильнее к Жан-Клоду. Не хотелось мне играть с Белль никоим образом.
– Нет, – едва прошептала я.
Она потянулась ко мне – изящная белая ладонь с темно-медными ногтями, и угадывающаяся рука Мюзетт под ней, будто кисть Белль была какой-то метафизической перчаткой.
Жан-Клод снова отодвинулся вместе со мной, на долю доли дюйма, и длинные ногти на волосок не дотянулись до моей щеки.
Белль посмотрела на него. Ее длинные черные волосы зашевелились вдоль тела, будто ветер задул. Но ветра не было, это была ее сила.
– Ты боишься, что одним прикосновением я заберу ее у тебя?
– Нет, – ответил Жан-Клод. – Но я знаю, что может сделать твое прикосновение, Белль Морт, и не думаю, что Аните оно понравится.
Он назвал меня настоящим именем, чего почти никогда не делал. Быть может, потому что Белль назвала меня моим прозвищем, он не стал его произносить.
От ее гнева загорелся перед нами воздух, будто настоящим огнем, отбирая кислород у легких, не давая дышать, разве что если вдохнуть в легкие жар. Тогда они обгорят, и ты умрешь.
Тот же жар наполнил ее слова до такой степени, что я бы не удивилась, если бы они загорелись в воздухе.
– Разве я спрашивала, хочет ли она моего прикосновения?
– Нет, – ответил Жан-Клод совершенно безжизненным голосом, и я ощутила, как он уходит в себя, пусть даже руки его меня обнимают, но он уходит в ту тишину, куда прячется от всего. Я увидела мельком этот уголок тишины, и там было даже безмолвнее, чем в колодце, куда ухожу я, когда убиваю. Здесь даже не было белого шума – только безмолвие.
Пустота наполнилась запахом роз, сладким, таким сладким, что он заволакивал и душил. Я стала ловить ртом воздух, но ощущала только запах роз. Жан-Клод подхватил меня, чтобы я не упала. Аромат роз забивал ноздри, рот, горло. Невозможно было глотать, невозможно было дышать. Я бы вскрикнула, но воздуха не было.
Я услышала крик Жан-Клода «Прекрати!» и смех Белль. Даже в моем полузадушенном состоянии этот смех гладил тело, как опытная рука.
Меня схватила чья-то рука, и вдох прорвался в горло, прорвался через силу Белль. И снова-таки если бы этого воздуху хватило, я бы вскрикнула. Надо мной парило лицо Мики. И его рука была в моей.
– Non, mon chat, ты мой, как и она.
Белль опустилась на колени, протягивая руку к лицу Мики.
Жан-Клод потащил нас всех назад, и мы свалились у ее колен, но снова чуть дальше вытянутой руки. Хотя это «чуть» и было то, что надо.
Глаза Белль горели медовым пламенем, ногти испускали языки медного огня в воздухе. Она тянулась к Мике. Жан-Клод попытался помочь нам отползти, но мы свалились в груде длинных юбок, длинных плащей. Смерть из-за моды.
Белль коснулась лица Мики, провела пылающими когтями по его щеке. Запах роз сомкнулся у меня над головой сладкой отравленной водой, и я снова стала тонуть.
Еще одна рука легла на меня, и в этом прикосновении не было ничего теплого. Оно не вызывало ardeur, не вызывало моего зверя – оно вызвало что-то куда более холодное и уверенное в себе. Моя некромантия поднялась как вода из колодца и хлынула на кожу, на тело, и я, глядя в пылающие глаза Белль, могла дышать. Горло саднило адски, но можно было дышать.
Я повела глазами и увидела, что Дамиан держит меня за другую руку. Глаза у него расширились, ему было страшно, но он стоял рядом со мной, не отворачиваясь и не убегая от той силы, чье имя было Белль Морт.
Белль повернула лицо Мики к себе. Казалось, что ее кожа создана из белого света, волосы из черного пламени, ногти из расплавленного металла, как и глаза. А губы сверкали как мазок свежей крови.
Рука Мики в моей судорожно сжалась, до боли, и эта боль помогла мне мыслить яснее, острее. Он пискнул, когда Белль прижалась к нему ртом. Я знала, что он не хочет ее прикосновения, и знала, что не может ей отказать.
Но он был мой, Мика. Мой, а не ее. Я села, держа Мику одной рукой, а Дамиана другой, тепло и холод, жизнь и смерть, страсть и логика. Руки Жан-Клода все еще лежали на моих почти голых плечах. Он укреплял меня, а я его, но эта сила была моя, а не его. Леопарды подвластны мне, а не ему. Они мои.
Я вызвала ту часть своей личности, к которой привязаны были леопарды, и впервые поняла, что она не связана с Ричардом и даже с Жан-Клодом. Леопарды принадлежали мне – и Белль.
Я села, оказавшись с ней так близко лицом к лицу, что сияние ее огня ласкало мне кожу, и наслаждение этого легкого прикосновение разошлось по мне волнами. Это не значит, что я была иммунна к прикосновению Белль, нет, – это значило, что у меня есть свое прикосновение.
Обычно я сопротивляюсь своему зверю, каков бы он ни был, но не сегодня. Сегодня я звала его, принимала его, и, может быть, поэтому он хлынул из меня обжигающим потоком. Будь я истинным ликантропом, он бы вытек из меня разливом теплой жидкости, только я не ликантроп. Но зверь забился у меня под кожей, вырвался изо рта и ударил в тело Мики как поезд – огромный, текучий, мускулистый поезд. Он оторвал рот Мики от губ Белль Морт и заставил его вскрикнуть, вторя моему крику. Мой зверь бушевал в его теле, и его зверь ответил. Он рванулся из глубин навстречу моему – как левиафан, обгоняющий другого левиафана на пути к поверхности.
Этой метафорической поверхности мы достигли одновременно, и наши звери вились в телах и вне их, как огромные коты, наслаждающиеся игрой меха и мышц. Это невозможно было видеть, но можно было ощутить.
Белль провела руками над нами вплотную, поглаживая бурлящую энергию.
– Tres de bon gout.
Она коснулась кожи Мики, и брызжущая энергия перебросилась на нее, заставив ее ахнуть. Мика повернулся, и, наверное, снова мог бы уйти к ней, но я поймала его лицо руками, и мы поцеловались.
Поцелуй начался с касания губ, осторожных движений языков, покалываний зубами, прижатия ртов. Потом звери наши прокатились через рты, как две души, меняющиеся местами. Прилив энергии бросил наши тела друг к другу, вдавил мои ногти в руку Дамиана, сжал пальцы Жан-Клода у меня на плечах. Жан-Клод и Дамиан выгнулись, откинувшись назад, и тут же сила рванулась через них, и вырвавшиеся из двух глоток отрывистые звуки были скорее звуками наслаждения, чем боли.
Мы с Микой сцепили рты в бесконечном поцелуе, и звери будто слились в одного. Потом постепенно переплетенная энергия стала расплетаться, возвращаясь в свои дома из плоти.
Я полностью очнулась, лежа на полу, Мика свалился на меня сверху, Дамиан тоже лежал на полу, и лишь моя рука его держала. Жан-Клод сидел прямо, но тихо покачивался, будто танцевал под музыку, которая мне не слышна. Я думаю, он просто старался не свалиться, но даже это получалось у него грациозно.
Белль смотрела на нас с выражением, близким к восторгу.
– О Жан-Клод, Жан-Клод! Какие игрушки ты себе создал!
Жан-Клод обрел голос, пока я все еще пыталась восстановить дыхание, а сердце Мики так колотилось о мою грудь, будто готово было лопнуть. Пульс в руке Дамиана стучал у меня под пальцами как второе сердце. Никто из нас не мог бы сейчас ничего произнести – пульс мешал.
– Не игрушки, Белль. Они никогда не были игрушками.
– Все они игрушки, Жан-Клод. Просто некоторые труднее использовать, некоторые легче. Но все они игрушки.
Светящейся рукой она погладила тщательно уложенные волосы Мики. Ее энергия заплясала по его телу, вызвала у нас у всех вздох, но слабый – рефлекс вроде коленного, с которым ничего нельзя поделать. Мы лежали спокойно под ее прикосновением.
Белль посмотрела на нас сверху вниз, и хотя трудно было рассмотреть сквозь сверкающую маску, но мне кажется, она нахмурилась. Она пробежала пальцами по щеке Мики, и реакции не было. Она воззвала к его зверю, но этот зверь был сытый, сонный и довольный.
Раздался мой голос, довольно гулкий, будто из пустоты:
– Леопарды мои, Белль.
– Леопард был моим первым подвластным зверем, и я призову его.
Я лежала на полу, ленивая, довольная. Мика завозился, повернулся, устраивая щеку на мягкой подушке моих грудей. И мы смотрели на нее ленивыми глазами, как могут только кошки и коты. Мне следовало бы ее бояться, но я не боялась. Прилив силы будто смыл весь страх. В голове прояснилось, появилось чувство безопасности.
Белль вылила на нас ту же туманную силу, но если не считать гусиной кожи и нескольких ленивых вздохов, реакции не было. Она не могла вызвать зверя Мики, потому что Мика принадлежал мне. И моего зверя она не могла вызвать, потому что я принадлежала Мике. Мы были истинными Нимир-Ра и Нимир-Раджем, и вдвоем нам хватало силы, чтобы не подпустить ее.
Ее огненно-золотые глаза глянули нам за спину, и она потянулась к одному из наших леопардов, которые там стояли. Я почему-то знала, что к Натэниелу. Если бы она это сделала до того, как мы с Микой слились, он бы пришел к ней, но сейчас было слишком поздно. Мы закрыли ворота и заложили их засовом. Белль Морт не могла тронуть наших леопардов – сегодня.
– Это невозможно, – сказала она, и в голосе ее как-то убавилось мурлыкающей нежности.
На ее сомнения ответил Жан-Клод:
– Ты можешь призывать почти всех больших кошек, но не можешь призвать тех кошек, что отвечают Мастеру Зверей.
– Падма сидит в Совете, а ты – один из моих детей. То, что я не могу взять принадлежащее члену Совета, в порядке вещей. Но чтобы один из моих детей мог не позволить мне завладеть тем, что принадлежит ему – невозможно.
– Наверное, – согласился Жан-Клод и встал.
Он протянул руки и Мике, и мне. Обычно я встаю сама, но сегодня я была в длинной юбке, на высоких каблуках и сейчас только что исполнила что-то вроде метафизического секса на публике. Мы оба взяли протянутые нам руки, и Жан-Клод поднял нас на ноги. Дамиан все еще держался мертвой хваткой за мою вторую руку, но остался стоять на коленях, с блуждающими глазами, будто поток силы выбил его из колеи больше, чем нас. Он был среди нас один, кто не был ни мастером, ни каким-нибудь альфой. Я помогла ему сесть и прислониться к моим ногам, но не стала ставить его на ноги. К этому, мне казалось, он еще был не готов.
– По американским меркам, – сказал Жан-Клод, – это не считается сексом.
Белль рассмеялась, и этот звук все еще щекотал мне кожу, но как-то отдаленно. Либо мы слишком отупели, либо слишком хорошо защитились от ее прикосновения.
– Американцы не считают это сексом? Абсурд!
– Возможно, но так и есть. Но мы с тобой считаем это сексом?
– О да! В достаточной степени, чтобы меня развлечь.
Я почти ощутила, как улыбается Жан-Клод. Мне даже видеть его не надо было.
– Веришь ли ты, что именно это и еще большее мы делали с Ашером?
Она смотрела на него, и ее гнев хлестнул по комнате как ветер с озер ада.
– Меня не так легко обойти. – Она показала на двух убитых вампиров. – Ты понятия не имеешь, чего лишила меня твоя слуга. Это были не просто вампиры.
– Они были ликантропы, – сказала я.
Белль повернулась ко мне, переполненная сейчас больше интересом, чем гневом. Ее всегда больше интересовало приобрести власть, чем свести счеты. Хотя лучше, конечно, и то, и другое.
– Как ты это узнала?
– Я ощутила их зверей, и ощутила сегодня днем зверя Драгоценнейшей Мамочки.