Нотка удовлетворения мгновенно сменилась садистской радостью.
– Его нельзя так оставить, – не выдержал Ричард. На его лице была написана жалость, но еще больше – ужас. – Быть привязанным к Белль Морт не хуже, чем это.
– Если бы ты испытал ее объятия, – заметил Жан-Клод, – ты бы не был так скор в суждениях.
Ричард посмотрел на него, на Ашера, на Белль Морт.
– Я не понимаю.
– Да, не понимаешь, – ответила ему я. Поглядев на него и чуть коснувшись его руки, я сказала: – Представь себе, что ты навечно связан с Райной.
Отвращение, неприятие мелькнуло на его лице – он не успел скрыть этого. Я все еще несла в себе кусочек мунина Райны, ее духовную память. Она была сексуальной садисткой, но при этом яростно защищала тех самых людей, которых мучила. Ей бы не помешала серьезная психотерапия, но кончилось тем, что получила она только серебряные пули. Я никогда не испытывала угрызений совести за то, что ее убила. Даже забавно.
Ричард кивнул:
– Это я понимаю, но... – он беспомощно показал в сторону Ашера, – это же не...
Кажется, у него не хватало слов.
Я его понимала. У меня не было слов, чтобы выразить свои мысли насчет того, что такова будет судьба Ашера на ближайшие несколько сот лет. Мысль невыносимая. Просто невыносимая. Но я не могла заставить Белль дать ему энергию, не привязывая нитей. Такова природа энергии вампиров, что к ней всегда привязаны нити. Она предназначена, чтобы привязывать вампира к его создателю, а через посредство создателя – к Совету, ко всей иерархии их мира. Если кто-то никому не принадлежит, все развалится на части. Бывают оборотни без хозяина, но не вампиры. Бывает, что вампиры теряют своего мастера, но тогда они вынуждены искать нового мастера, приносить обеты крови, находить того, кто будет ими править. По-настоящему низший вампир может даже умереть, если нет мастера, которому он подчиняется. Просто заснуть на рассвете и не проснуться снова.
|
|
Все это я знала. Знала все, и мне было все равно. Я ощущала даже не мысль – волю Ашера. Он бы предпочел этому состоянию быструю смерть. Как и возвращению к Белль в рабство – тоже.
Я встала рядом с ним на колени – быструю смерть я могла ему дать. О смерти я знаю все. Неуверенной рукой я потянулась к нему. Трогать его я не хотела, не хотела ощущать под пальцами, во что превратилась когда-то живая кожа. Не хотела, чтобы последнее о нем воспоминание осталось таким. Но я терпеть не могу трусости, почти ничего так не ненавижу, как ее. Если Ашер может перенести заключение в это тело, я могу перенести последнее прикосновение к нему.
Я положила руку на его лицо – бережно, нежно, неимоверно нежно. Кожа ощущалась как бумага, сухая и ломкая. Страшно было, что если нажать, пальцы пробьют ее, как неосторожно взятую страницу древней книги.
Я забыла, что любые вампирские силы при прямом контакте действуют сильнее. Только что я едва слышным касанием трогала это лицо, а в следующий момент свалилась поперек его тела и забилась в судорогах воспоминания об оргазме, испытанном под ним.
Чьи-то руки схватили меня, оторвали от Ашера, и я отбивалась, въехала локтем кому-то в пах. Руки не отпустили, но откуда-то издалека я услышала свое имя – «Анита, Анита, Анита!» – снова и снова.
Я заморгала, и это было как пробуждение, но я знала, что не закрывала глаз. Руки Ричарда держали меня, но стоял он так, что видно было, как ему больно.
|
|
Я открыла рот, чтобы извиниться, но получилось не извинение:
– Зачем ты нас остановил?
– Я боялся, что ты его раздавишь.
Глядя в его искреннее лицо, я знала, что он говорит, что думает. Разве я секунду назад не боялась проткнуть кожу Ашера пальцем? Только теперь я почему-то знала, что этого не случится. Знала, что он куда более вынослив сейчас, чем кажется.
Жан-Клод подошел ко мне, и по выражению его лица я поняла: он сообразил то, чего не сообразил Ричард. Но Ричард в мертвецах не разбирается – не его профиль. Жан-Клод коснулся моего лица бережно, будто боялся, что я сломаюсь.
– Он питался от тебя. От твоих воспоминаний о нем.
– Да, – кивнула я.
– Скольким же вампирам ты можешь служить? – спросила Белль. Очевидно, не один Жан-Клод заметил.
Я поняла: она думает, что Ашер поставил мне метку, но этого, строго говоря, не было.
– Он не ставил мне метку, Белль, если ты об этом.
– Тогда как же он может питаться от твоей силы?
– Сюрприз, – сказала я. – Наверное, Жан-Клод – не единственный вампир, который приобрел новую силу.
– Это невозможно.
– Но это правда, – сказала я, и не пыталась скрыть торжества в голосе. Она нам теперь не нужна. Она нам и на фиг не нужна.
Ричард все еще держал меня за руки. Я посмотрела на него:
– Ричард, отпусти меня.
Он нахмурился. Либо он не понял, либо не хотел отпускать.
– Пожалуйста, Ричард, отпусти меня, – повторила я помягче.
Он метнул взгляд на Ашера, лежащего у стены, все еще почти мертвого с виду.
– В последний раз, когда мы с тобой об этом говорили, Анита, у тебя было то же правило, что у меня. Никто тобой не кормится.
|
|
Он смотрел, что осталось от красоты Ашера, а я изучала его лицо. Хотела увидеть в этом взгляде что-то, к чему можно обращаться, объяснить, но не знаю, был ли в нем кто-то, кто мог бы понять.
– Если я не дам ему кормиться, Ричард, он останется таким, как сейчас. Не умрет. Не разложится. Он просто будет существовать.
Ричард оторвал взгляд от Ашера и посмотрел на меня.
– Он не брал у тебя кровь.
– Это скорее как питание энергией, как ardeur.
До меня вдруг дошло, что Ричард может не знать: Ашер по-настоящему был в моей постели. В прошлом мне не одного мужчину приходилось выдавать за своего бойфренда или любовника, чтобы обмануть врагов. Ричард мог сейчас думать, что это тоже игра. Но сейчас не время было объяснять все неаппетитные подробности. Будет потом время узнать, что имел в виду Ричард, когда в джипе он сказал мне в уме, что ему все равно, с кем я сплю, потому что мы больше не встречаемся. Если он говорил искренне, меня это расстроит. А если нет – новости об Ашере могут расстроить его. Но это в любом случае подождет.
Он все еще не отпускал моих рук:
– Ты до этого давала Ашеру на тебе кормиться?
Не знаю, что бы я ответила, потому что он сразу отпустил мои руки и медленно потянулся к моему подбородку. Я знала, что он хочет, и не могла помешать. Ричард повернул мне голову в сторону и обнажил укусы вампира на шее.
– Когда ты начала делиться кровью?
– Прошлой ночью.
Он отпустил руку, и я заглянула ему в глаза. Одного взгляда хватило. Он, как и я, считал секс меньшим злом. Проблема здесь та, что если что-то – меньшее зло, то есть что-то другое, что уже большее зло.
– Это всего лишь Жан-Клод, или... – Он глянул на Ашера.
– Поговорим об этом завтра, Ричард. Обещаю, что поговорим. А сейчас я должна помочь Ашеру.
Он покачал головой:
– Это на тебе зубы Жан-Клода?
Я вздохнула и опустила глаза к полу. Потом заставила себя смотреть в глаза Ричарду, но черт меня побери, нет у меня для этого времени и сил! Сейчас – нет.
– Нет, – ответила я.
Снова беглый взгляд на Ашера:
– Он?
– Да.
– Как ты могла?
– Если бы я не допустила к себе Ашера, он бы сегодня был мертв или в рабстве у Белль Морт до скончания века. Такова одна из причин.
– Ты знала, что он сможет от тебя кормиться?
– Нет. Но Мюзетт заявила на него права от имени Белль, потому что он был ничей. Мы постарались, чтобы он стал нашим.
– Мы? – Он сперва глянул на Мику.
Лицо у Мики было совершенно нейтрально.
– Не Мика, а Жан-Клод.
Он посмотрел на вампира, потом на Мику.
– Как вы могли ей это позволить?
– Я бы предложил ему питаться от меня, если бы это могло помочь, – ответил Мика.
У Ричарда расширились глаза. Он никак не мог вместить все это в голове.
– Я не понимаю.
Мика только посмотрел на него недолгим взглядом, потом на меня, и что-то в его глазах сказало мне: он понимает отчасти, чего все это стоило мне, нам обоим, нам всем.
Теперь Ричард уже должен был отпустить мою руку. Он даже отступил от меня на шаг, будто не хотел быть так близко. Будто я сделала что-то нечистое. Знал бы он только! А может быть, секс его вообще не волновал, а только что я дала от себя кормиться. Мои моральные принципы перестали быть такими четкими, как раньше.
Я вздохнула и повернулась к Жан-Клоду:
– Так как ты участвовал в сеансе, когда Ашер кормился, он сможет питаться от тебя при моем посредстве, я думаю.
– Вероятно, – кивнул Жан-Клод.
– Если ты притронешься ко мне, когда я коснусь Ашера, и опустишь щиты, мы попробуем. Я думаю, что вдвоем мы приведем его в такое состояние, когда питание кровью вернет его к прежней норме.
– Я готов от всей души попытаться.
Я подавила желание глянуть на Ричарда.
– В тебе я не сомневалась, – сказала я и отошла от них обоих к Ашеру. Я хотела вернуть Ашеру здоровье, но, если честно, на эту ночь с меня мужчин моей жизни уже вот так хватило.
Глава пятьдесят первая
Мы с Жан-Клодом опустились на колени возле Ашера. Он уже от первой маленькой пробы набрал достаточно сил, чтобы улыбнуться. Это был едва заметный призрак прежней улыбки, но такое для меня облегчение, что я тоже улыбнулась.
Взяв за руку Жан-Клода левой рукой, я положила правую на щеку Ашера. Как только я его коснулась, он стал тут же самым красивым из всего, что я видела в жизни. Все было неважно – важно было только прикосновение к нему. Только быть с ним. Только Ашер имел в этом мире значение, и мир сузился до его глаз, до его тела. Даже солнце вращалось вокруг него – я просто знала, что это так.
Даже затуманенным сознанием я мгновенно поняла, что Ашер прежде не применял ко мне вампирской силы. Все, что я до сих пор чувствовала – настоящее. Потому что вот это – настоящим быть не может. Я никогда ничего подобного не ощущала, поскольку это была не любовь, не вожделение – одержимость. Отчетливое знание, что если я сейчас до него не дотронусь, то умру. Я осознавала, что это не так, но ощущала, будто так и есть. Помоги мне Бог, так это ощущалось.
Я резко высвободила левую руку – ее что-то держало, и я не могла касаться Ашера двумя руками. А мне надо было именно обеими руками его касаться. Я легла на него и провела руками по нему, сверху вниз.
Его руки взяли мое лицо, и на каком-то уровне я знала, что они ощущаются как пергамент, натянутый на палочки, но я впервые в жизни не стала сопротивляться вампирским приемам. Я позволила силе Ашера превратить возможный ужас в нечто эротическое и красивое.
Я открыла себя полностью, и Ашер подчинил меня как поток, прорвавший дамбу, заливающий землю, слишком долго остававшуюся без воды. Его сила не несла меня – поглотила, захлестнула меня весом тысячи волн, прижала к песчаному дну и держала под толщей океана. Я не то чтобы тонула – мне было все равно, тону я или нет.
Я очнулась – если это правильное слово, – под его телом, прижимающим меня к каменному полу. Я смотрела на волнующееся облако его волос, и искры сверкали в них как в золотой завесе. Я погладила их руками – они были мягкие, снова живые. Край щеки снова был упруг и шероховат от шрамов. Я коснулась этих знакомых рубцов, и он повернулся ко мне лицом. От его вида у меня перехватило дыхание.
От лба и до щеки, до полных губ, он снова был безупречен. Глаза его на этом лице были как сапфиры на фоне жемчуга и золота.
Я рассмеялась, увидев его, смехом радости. Он приложил ладонь к моей щеке, и я повернулась поцеловать эту ладонь. Тяжесть его тела на мне была самым прекрасным ощущением в моей жизни, потому что это было доказательство, что он вернулся, что он здоров, что он цел.
Он то ли поднял, то ли перевернул меня в сидячее положение у себя на коленях, а сам прислонился спиной к стене. Потом повернул меня у себя в руках, чтобы видеть Белль Морт. Мне не надо было глядеть ему в лицо, чтобы знать: взгляд у него не самый дружелюбный.
– Производит впечатление, не правда ли? – спросил Жан-Клод.
– На меня – нет. Он может питаться энергией только тех, у кого уже брал кровь и подчинял их несчастные умишки. Ты не хуже меня знаешь, Жан-Клод, что Ашеру нельзя позволять подчинять мозг каждой жертвы. Иначе за ним будет бегать парад обезумевших от любви кретинок.
Насчет обезумевших от любви кретинок мне не понравилось, но я не стала возникать. Мы сегодня побеждали. Когда побеждаешь, не вступай в споры.
– Пусть все так, Белль, но Ашер восстановил свое великолепие. Мы более не имеем нужды в тебе, поэтому ты и твоя свита должны покинуть нашу территорию до завтрашней ночи.
– И ты действительно всех бы нас перебил?
– Oui.
– Моя месть была бы страшной.
– Non, Белль. По законам Совета ты не можешь наказать другого Sourdre de Sang, как могла бы наказать вампира своей линии. Твоя ненависть была бы страшной, но твоей мести пришлось бы подождать.
– Нет, если глава Совета согласится на мое отмщение.
– Я касалась ее, Белль, ее не волнует твое отмщение. Ее не волнуешь ни ты, ни я, ни вообще кто бы то ни было.
– Мать спит очень давно, Анита. Когда сон кончится, она может выйти из Совета, чтобы уйти от дел.
Я рассмеялась, и на этот раз не радостно.
– Уйти от дел! Вампиры на покой не уходят. Они умирают, но никогда не уходят от дел.
Не то чтобы что-то отразилось у нее на лице – скорее в неподвижности плеч, в движении руки. Не знаю, что дало мне возможность это увидеть – сила Ашера или еще что-нибудь. Но я увидела, и мне пришла в голову чудесная, пугающая догадка.
– Ты хочешь ее убить. Ты планируешь убить Изначальную Тьму и самой стать главой Совета.
С совершенно непроницаемым лицом она ответила:
– Не говори абсурда. Никто не нападает на Милосердную Мать.
– Ага, я знаю, и для того есть очень веская причина. Она тебя убьет на фиг, Белль. Подомнет как каток и раздавит, ничего не оставив от тебя.
Она попыталась не проявить высокомерия, но это не очень получилось. Наверное, если ты живешь дольше, чем Христос мертв, трудно не быть высокомерной.
– Если ты объявишь кому-либо войну, Белль, то, поскольку я Sourdre de Sang в своих правах, ни я, ни мои люди не придут на твой зов. Здесь ты не получишь помощи, – заявил Жан-Клод.
– Помощи от вас, мои два petite catamites? Я найду других мужчин для выполнения ваших функций. – Она развернулась, зашелестев юбками Мюзетт. – Идемте, мои крошки, отряхнем от ног своих прах этой провинциальной дыры.
– Одну секунду, госпожа моя. – Это был голос Валентины. Она очень низко присела в своем негнущемся бело-золотом платье. – Бартоломе и я уронили свою честь из-за поступка Мюзетт.
– И что же, крошка?
Валентина осталась склоненной в реверансе, будто могла держать эту позу вечно.
– Мы просим твоего соизволения остаться и загладить нашу вину перед оборотнями.
– Non, – ответила Белль.
Валентина подняла глаза на нее:
– Они подверглись насилию, как я когда-то, и я разбередила их раны. Я молю о разрешении остаться и залечить их.
– Бартоломе! – позвала Белль.
Бартоломе вышел вперед и упал на колено, склонив голову.
– Да, госпожа.
– Таково твое желание?
– Non, госпожа, но честь требует от меня загладить свою вину. – Он поднял глаза, и что-то мелькнуло на его лице от того мальчишки, которым он был когда-то. – Они выросли в мужчин, но у детей, какими они были, остались глубокие шрамы. Мы с Валентиной сделали их глубже. Об этом сожалею я, а ты, госпожа, более других знаешь, что сожалею я не о многом.
Я ожидала, что Белль скажет: нет, собирайтесь и уходим. Но она сказала другое:
– Оставайтесь, пока честь не получит удовлетворения, потом возвращайтесь ко мне. – Она перевела глаза на Жан-Клода: – Позволишь ли ты им остаться?
Он кивнул:
– Пока честь не будет удовлетворена – oui.
Я не была с этим согласна, но что-то в лице Белль, что-то в лице Жан-Клода, что-то в напряжении тела Ашера подсказало мне: здесь происходит нечто, чего я, вероятно, не понимаю.
– Не будут ли волки так любезны проводить наших гостей в их комнаты собрать вещи, а оттуда – в аэропорт?
Ричард вроде бы очнулся, будто он тоже был под какими-то чарами. Хотя я так не думаю. Он смотрел на меня на коленях у Ашера, на Мику, прислонившегося к стене рядом с нами. Натэниел подполз к нам сзади, и я, подняв руку, позволила ему положить голову ко мне на колени.
– Мы их проводим, – ответил Ричард, но без всякой интонации. Потом он открыл рот, будто хотел сказать еще что-то, но повернулся, и волки двинулись за ним. Они собрали всех людей Белль и повели их обратно к гостевым комнатам.
Белль только раз оглянулась на Валентину и Бартоломе, оставшихся позади в белых с золотым одеждах. Этот взгляд говорил о многом. Я вряд ли когда-нибудь точно узнаю, но думаю, что Белль ощущала вину не только перед Валентиной, но и перед Бартоломе. Насчет Валентины я понимаю, потому что вампир линии Белль совершил непроизносимую мерзость. Но обращение Бартоломе в вампира в детском возрасте было сделано из деловых соображений, а я не думаю, что деловые соображения хоть сколько-нибудь терзали совесть Белль. И все же она обрекла его на вечность в детском теле, но с аппетитами взрослого мужчины. Белль разрешила им остаться, хотя предлог был слабый. Разрешила остаться, потому что вина – удивительно мощный побудительный мотив, даже среди мертвых.
Глава пятьдесят вторая
Я проснулась в темноте, окруженная успокоительной тяжестью спящих вокруг меня тел. По густоте тьмы и слабому свету из соседней ванной я поняла, что лежу в кровати Жан-Клода. Я помнила, как Жан-Клод отдал нам свою кровать, потому что уже почти наступил рассвет, а вряд ли кто-либо из нас хотел повторения вчерашнего утра. Странно, но то, что случилось с Ашером, будто насытило мой ardeur. Или я просто слишком устала. Еще недавно я бы вообразила, что приобретаю над ним власть, но я уже перестала строить догадки насчет того, на что способен ardeur. Слишком часто я не угадывала.
Света было мало, чтобы разглядеть явственно, но щекотание кудрей возле моей щеки сказало, что мне в шею уткнулся лицом Мика. Его рука тяжело и тепло лежала поперек моего живота, нога переплелась с моими. На бедрах у меня лежала другая рука, и еще одно лицо утыкалось в бок, еще одно тело свернулось в тугой шар рядом со мной. Даже не протягивая руку его ощупать, я знала, что это Натэниел.
Серебряная полоска света из ванной освещала бледную тонкую руку, небрежно брошенную поперек вытянутой ноги Мики. Ничего, кроме руки, из-под одеял не было видно. Руку я знала, и понимала, что под этими стащенными в кучу одеялами находится Зейн и все остальные части тела Черри. Я не возражала против спанья большой теплой кучей, но решительно возражала против спанья в одной постели с такими свиньями, которые все одеяла натягивают на себя. Черри сама по себе еще ничего, но когда она с Зейном, то приходится отвоевывать каждый дюйм одеяла, отчего не отдохнешь, или плюнуть и спать так. Особенно тяжело, как выяснилось, удержать во сне шелковые простыни Жан-Клода.
Непонятно, что меня разбудило, но у леопардов-оборотней слух лучше и обоняние тоже. Если они не насторожились, то, наверное, я что-то во сне увидела.
А потом я услышала – очень-очень тихо. Это звонил мой телефон будто со дна глубокого колодца. Я попыталась сесть, и не смогла – меня держали двое мужчин.
Раздался стон, потом тонкая рука убралась с ноги Мики и исчезла под темным бугром простыней. В следующий момент раздался скользящий звук, тупой стук, проклятие и шелест разгребаемой одежды. Сонный голос Черри сказал:
– Да?
Молчание, потом:
– Нет, это не Анита. Одну минутку.
Вторая рука Черри полезла под простыню в ногах кровати. Голос Зейна пробормотал со сна:
– Чего?
– Телефон, – простонала Черри.
Он схватил телефон и – я ничего не успела сказать, – произнес:
– Алло?
Помолчал секунду, потом:
– Да, одну минуту, она здесь. Сейчас.
Из груды простынь высунулась бледная и на этот раз мужская рука, тыча телефоном примерно в мою сторону, но я все равно не могла подняться. Телефон болтался так, что мне его было не достать.
Наконец я смогла спихнуть с себя руку Мики и попыталась сесть.
– Мика, подвинься, я до телефона не достаю!
Он что-то неразборчиво промычал и откатился от меня, повернувшись длинной линией спины. Натэниел взял у Зейна телефон раньше, чем я успела до него дотянуться.
Он заговорил уже не так спросонья, как предыдущие.
– Простите, как вас представить?
Я наконец-то села.
– Дай сюда телефон.
Натэниел протянул мне телефон:
– Это Зебровски.
Я на секунду опустила голову, тяжело вздохнула и взяла трубку.
– Привет, Зебровски, что стряслось?
– Блейк, сколько народу у тебя в постели?
– Не твое дело.
– И женский голос. Я не знал, что тебя и в эту сторону повело.
Я нажала кнопку на часах – посмотреть на подсвеченном циферблате, сколько времени.
– Зебровски, мы проспали всего два часа. Если ты позвонил узнать о моей половой жизни, я ложусь спать обратно.
– Нет-нет, извини. Это просто, – он тихо засмеялся, – очень было неожиданно. Я постараюсь дразниться по минимуму, но, честно говоря, обычно ты мне не даешь столько поводов. Я не виноват, что отвлекся.
– Я тебе говорила, что спала только два часа?
– Говорила, – ответил он до противности бодрым голосом. Спорить могу, он уже кофе выпил.
– Я считаю до трех. Если ты не скажешь за это время что-нибудь интересное, я вешаю трубку и выключаю мобильник.
– У нас новое убийство.
Я отодвинулась назад, чтобы опереться головой на спинку кровати.
– Слушаю.
Мика так и лежал на боку, свернувшись, но Натэниел приткнулся ко мне поплотнее. Черри и Зейн под своими одеялами не шевелились. Наверное, опять заснули.
– Тот же оборотень-насильник.
В голосе его уже не было смешливых нот, звучала только усталость. Интересно, сколько он сам спал этой ночью.
У меня сна как не бывало, пульс забился в горле.
– Когда?
– Ее нашли сразу после рассвета. Мы только недавно приехали.
– Вообще-то разницы нет, но Дольф там у вас ожидается?
– Нет, – ответил Зебровски, – он в отпуске. – Он понизил голос. – Начальство ему предложило на выбор: добровольный оплаченный отпуск – или принудительный и неоплаченный.
– О’кей, где вы?
Опять это оказался Честерфилд.
– Он держится в очень узкой зоне, – сказала я.
– Ага, – согласился Зебровски, и очень усталый у него был голос.
Я чуть не спросила, как он, но это было бы против кодекса своего парня. Полагается делать вид, что ничего не замечаешь. Притворись, что не видишь, и тогда этого не будет. Иногда, поскольку я девчонка, я нарушаю кодекс парней, но сегодня не стала. Зебровски предстоит тяжелый день, и ему командовать и за все отвечать. Он не может себе позволить копаться в собственных чувствах. Чем разбираться в них, ему важнее собраться в кулак.
Он стал объяснять дорогу, и мне пришлось попросить его подождать, пока я найду бумагу и ручку. В этой комнате их нигде не было. В конце концов мне пришлось записывать указания помадой на зеркале в ванной. Зебровски оборжался, когда я наконец нашла помаду и стала записывать.
Чуть продышавшись, он произнес:
– Спасибо, Блейк. Это было как раз то, что надо.
– Рада, что скрасила тебе день.
Я снова залезла на кровать. Вспомнив, что говорил Джейсон насчет способности вервольфа найти след по запаху, я подбросила эту идею Зебровски.
Он на целую минуту заглох.
– Как ни верти, никого мне не уговорить допустить на место убийства другого оборотня.
– Командуешь ты, – сказала я.
– Нет, Анита. Приведи другого оборотня, и кончится тем, что его возьмут на допрос, как тогда Шуйлера. Не делай этого. Иначе все это превратится в охоту на ведьм.
– В каком смысле?
– В том, что на допрос потянут всех известных оборотней.
– АКЛУ[6][6] встанет стеной на их защиту.
– Ага, но только когда некоторых уже как следует допросят.
– Убийца не из местных ликантропов, Зебровски.
– Я не могу доложить начальству, что наш убийца пахнет не так, как местная стая вервольфов, Анита. Они скажут: конечно, местные волки это заявляют, они не хотят, чтобы на них повесили такое гадство.
– Я верю Джейсону.
– Может, я ему тоже верю, может, нет, но это не играет роли, Анита. Абсолютно никакой. Люди перепуганы насмерть. В сенате штата двигают билль насчет того, чтобы снова ввести в действие законы об опасных хищниках.
– Господи, Зебровски, как те, что еще кое-где в западных штатах сохранились?
– Ага. Сперва убивай, а потом, если анализ крови покажет ликантропа, то убийство считается законной самообороной, и дело закрыто без суда.
– Такой закон никогда не примут, – сказала я с почти стопроцентной уверенностью.
– Сейчас вряд ли, но, Анита, если разорвут вот так еще несколько женщин, то я и не знаю.
– Хотелось бы мне сказать, что люди не настолько глупы, – сказала я с сожалением.
– Но ты знаешь, что это не так.
– Ага.
Он вздохнул:
– Это еще не все. – И голос у него был по-настоящему несчастный.
Я села попрямее возле спинки, заставив Натэниела подвинуться.
– Кажется, ты хочешь мне сказать по-настоящему плохую новость, Зебровски.
– Я просто не хочу, чтобы мне одновременно надо было воевать с тобой, с Дольфом и с начальством.
– Что случилось, Зебровски? С чего ты решил, что я на тебя напущусь?
– Ты помнишь, Анита, что Дольф до последнего момента был главным?
– Зебровски, не тяни.
У меня засосало под ложечкой, будто я боялась услышать то, что он скажет.
– На месте первого изнасилования была записка.
– Я ее не видела.
– У задней двери. Дольф не дал тебе возможности увидеть. Я тоже о ней до последнего времени не знал.
– И что там было, Зебровски?
У меня в голове закопошилась целая свалка мыслей. Записка для меня, или обо мне?
– Первая записка была такая: «Эту мы тоже пригвоздили».
Я подумала, потом поняла – или подумала, что поняла. Первое убийство, человек, прибитый гвоздями к стене гостиной. Ничего не связывало эту смерть с убийствами, которые совершал оборотень. Кроме разве что этого странного послания.
– Ты думаешь о том первом, в Вилдвуде, – сказала я. – Эта записка может значить что угодно, Зебровски.
– Так мы думали до второго изнасилования – того, на которое Дольф не разрешил нам тебя звать.
– И там была записка, – сказала я тихо.
– «Еще одну пригвоздили», – сказал он.
– И все-таки это может быть совпадение. «Пригвоздили» – эвфемизм сексуального акта.
– Сегодняшняя записка гласит: «Не осталось достаточно для распятия»
– Маньяк, который убивал этих женщин, недостаточно методичен или недостаточно аккуратен для первого убийства.
– Я знаю, – сказал он. – Но мы не обнародовали факт насчет гвоздей или насчет того, что первую жертву распяли. Об этом мог знать только убийца.
– Один из убийц, – поправила я. – Убийство мужчины – работа группы. – Мне пришла в голову мысль. – На этих преступлениях находили больше одного вида спермы?
– Нет.
– Так что выходит: насильник хочет, чтобы мы знали: эти преступления взаимосвязаны. Так?
– Зачем любому из этих психов давать нам знать что бы то ни было? Это его потешает, Анита.
– Какую биографию вы накопали по первой жертве?
– Бывший военный.
– Такой дом с внутренним бассейном на пенсию отставника не построишь.
– Он был импортером. Ездил по миру и кое-чего привозил.
– Наркотики?
– Этого нам не удалось раскопать.
Мне пришла в голову еще одна мысль – просто рекорд после всего двух часов сна.
– Назови мне страны, где он часто бывал.
– Зачем? – спросил Зебровски.
Я ему дала информацию, которую до него не донесли неофициальные каналы, насчет Хайнрика.
– Если убитый посещал те же страны, это может что-то значить.
– Зацепка, – сказал Зебровски. – Реальная зацепка, только непонятно, что с ней делать.
– Зацепок у тебя много, только от них толку мало.
– Ты тоже это заметила?
– Если Хайнрик знал убитого, я все равно не понимаю, что это может значить.
– Я тоже, – согласился он. – Ладно, приезжай поскорее. И не приводи с собой никаких оборотней.
– Поняла, – ответила я.
– Надеюсь. – Он кому-то сказал мимо микрофона: – Я буду прямо там. – Потом мне: – Поторопись.
И повесил трубку. Я думаю, Дольф нас всех приучил не прощаться.
Глава пятьдесят третья
Я ожидала тяжелой обстановки, потому что на предыдущем месте преступления было плохо. Но такого я не ожидала. Либо наш насильник-убийца для второго убийства перешел в ванную, либо это совсем новый убийца.
Тот же запах рубленого мяса преследовал меня, пока я шла по дому. Зебровски дал мне пластиковые бахилы – надеть на кроссовки, и подал коробку перчаток. Он что-то сказал насчет того, что на полу грязно. Никогда не думала, что Зебровски так склонен к преуменьшениям.
Ванная была красной. Красной, будто кто-то покрасил все стены алым, но это не было ровной работой маляра. Стены не были просто красными или багровыми, но алыми, рубиновыми, кирпичного цвета там, где уже засыхало, цвета такого темного, что казался черным, но все искрилось красным как темный гранат. Я пыталась сохранять хладнокровие и ясность мысли, разглядывая все эти оттенки красного, пока не увидела кусок чего-то длинного, тонкого и мясного, приклеенного кровью к стене, как кусок требухи, отброшенной неряшливым мясником.