Громкий сигнал клаксона и скрип тормозов вернули мое внимание к дороге и к тому факту, что я веду машину. Каким-то чудом я никого не стукнула, но этого чуть-чуть не произошло. Я проехала через лес недвусмысленных жестов под смех Джейсона.
– Вот теперь мне лучше, – сказал он все еще со смешинкой в голосе.
Я оглянулась на него, нахмурясь. Синие глаза искрились, лицо вдруг озарилось радостью. Я попыталась сдержаться, но улыбнулась в ответ. Джейсон всегда мог вызвать у меня такую реакцию – заставить улыбнуться, когда я не хочу.
– Чего такого смешного? – спросила я, но в моем голосе тоже слышалась смешинка, которую мне не удалось проглотить.
– Я попытался позаигрывать, и получилось. Раньше ты на мое тело никак не реагировала, даже когда я был голым.
Я изо всех сил стала всматриваться в дорогу, одновременно краснея.
Он сдавленно зафыркал:
– Ты краснеешь из-за меня! Боже мой, наконец-то!
– Продолжай в том же духе, и ты меня достанешь, – предупредила я, сворачивая на Кларк-стрит по дороге к «Цирку».
– Ты не доперла? – Он смотрел на меня, и выражения его лица я понять не могла. – Недоумение, восторг – и еще что-то.
– До чего?
– Я больше не прозрачен для твоего радара мужиков.
– Чего?
– Ты замечаешь мужчин, Анита, но меня ты никогда не замечала. Я уж начинал себя чувствовать придворным евнухом.
Я быстро обратила к нему недовольную гримасу и тут же стала снова смотреть на дорогу. Разъезжаться с машинами на волосок – нет, спасибо, на сегодня мне адреналина хватит.
– Брось, Анита, ты понимаешь, о чем я.
– Может быть, – вздохнула я.
– Такое может быть потому, что ты в случайные связи не вступаешь, для тебя это больше, чем просто потрахаться, даже когда включается ardeur.
Если бы я сейчас стояла, меня бы зашатало. Мне пришлось как следует сосредоточиться на дороге.
– Джейсон, если ты хочешь что-то сказать, говори.
– Не огрызайся, Анита. Сказать я хочу вот что: даже если мы никогда больше не коснемся друг друга, я теперь на твоем радаре. Ты меня видишь. Действительно видишь.
Вид у него был глубоко удовлетворенный.
А я смутилась. В таких случаях я всегда стараюсь переключиться на работу.
– Как ты думаешь, этот ликантроп, который насилует и убивает женщин, местный?
– Я знаю, что не местный, – сказал Джейсон.
Я обернулась – он говорил более чем уверенно.
– Почему ты так уверен?
– Это был вервольф, и не из нашей стаи. В Сент-Луисе нет вервольфов, которые не входили бы в клан Тронос Рокке.
– Откуда ты знаешь, что это был вервольф? Мог быть любой из дюжины видов полулюдей-полухищников.
– Он пахнет волком. – Джейсон посмотрел на меня, сдвинув брови. – Ты не учуяла в доме этого запаха?
– В основном я чуяла кровь, Джейсон.
– Иногда я забываю, что ты не из наших – пока что.
– Это комплимент или сетование?
Он осклабился:
– Ни то, ни другое.
– А откуда такая уверенность, что он не наш?
– Он не пахнет стаей.
– Забудь, что я человек и что мой нос в четыреста раз менее чувствителен и избирателен к запахам, и объясни попроще.
– В человеческом облике у меня совсем не такой хороший нос, как в волчьем. Мир просто оживает. Обоняние – почти как зрение. Если ты этого не испытала, то объяснить трудно, но в человеческом облике за зрением сразу идет осязание. В волчьем за зрением, а бывает, что и впереди него, идет обоняние.
– Ладно, пусть так. А что пользы от этого для нашего расследования?
– Польза такая: я знаю, что убийца – вервольф, и знаю, что он не из наших волков.
– Твое мнение в суде не пройдет.
– Я и не думал. Честно говоря, я бы раньше тебе сказал, если бы не думал, что ты тоже это учуяла.
У него был обеспокоенный вид, и от этого он вдруг показался моложе – очарование ранней юности.
Но то, что он сказал, заставило меня задуматься.
– Почти ни одна порода ищеек не станет выслеживать вервольфа, кстати, как и любого оборотня. Собаки тут же начинают трусить, скулить, выть и рваться прочь. То есть они прямо говорят охотникам: ничем не можем помочь.
– Я знаю, что собаки нас не любят, не знал только, что так сильно.
– Зависит от породы, но вообще-то собаки предпочитают с вами не связываться. Не могу сказать, чтобы я их сильно осуждала.
– Так что идти в питомник и выбирать себе собаку не имеет смысла.
– Ты бы весь питомник на уши поставил.
– Ладно. К чему ты это все? – снова ухмыльнулся он.
– Вот к чему. Вервольф в обличье волка может выследить этого убийцу?
Джейсон задумался, и лицо его снова стало полностью серьезно.
– Наверное, только я не думаю, что полиция согласится. Там нас тоже не слишком любят.
– Может, и не согласится, но я закину эту идею Зебровски, когда он позвонит.
– А ты уверена, что он позвонит?
– Да.
– Почему?
– Потому что у него на руках два женских трупа, и наверняка уже стоит звон в газетах и на телевидении.
– Знаешь, глядя в телевизор, читая иногда газеты или даже слушая радио, ко всему этому привыкаешь.
– Тоже верно, но это дело надо раскрывать срочно, чтобы не рисковать новыми жизнями. Зебровски позвонит, потому что они хватаются за соломинку – иначе бы тебя не загребли. Будь у Дольфа более перспективная версия, он даже такой как сейчас, малость не в себе, не стал бы сыпать соль тебе на хвост, и мне тоже.
– Ты уверена?
– Он прежде всего коп. Будь у него за кем гоняться, он бы уже гонялся и не стал бы тратить на тебя время.
– Не знаю, Анита. Я не видел, чтобы сегодня в нем было много от копа. Больше он был похож на человека, который слишком поглощен своими личными проблемами, а остальное у него на втором плане.
Я бы возразила, если бы могла, но нечего было возразить.
– Я подкину эту идею Зебровски. Если у них будет отчаянное положение, он ухватится.
– И насколько отчаянное?
Я повернула джип к стоянке у «Цирка».
– Два новых тела, если не три. Использовать вервольфа для выслеживания вервольфа может показаться прикольным Зебровски, но подать это начальству будет непросто.
– Еще две убитые женщины, если не три. Анита, почему не прибегнуть к отчаянным мерам без такого ужаса?
– Полицейские, как большинство людей, не привыкли выходить мыслью за рамки, Джейсон. Использование вервольфа в обличье волка как ищейки куда как за эти чертовы рамки выходит.
– Пусть так. Но я чуял запах того, что было там наверху, Анита. Море крови и гора мяса. А нельзя человека превращать в мясо и кровь.
– А разве мы для вас не просто еда на копытах?
Это я попыталась пошутить, но Джейсон оскорбился.
– Уж кто-кто, а ты должна понимать.
– Наверное, – ответила я, чувствуя, как и моя улыбка тоже исчезает. – Ладно, прошу прощения, не хотела никого обидеть, но мне слишком часто угрожали разные оборотни, чтобы иметь иллюзии насчет того, какое место я занимаю в пищевой цепи. И до сих пор чертова уйма оборотней считает, что они – верхнее звено.
– Я в эту радикалистскую чушь насчет того, будто мы вершина эволюции, не верю, – сказал Джейсон. – Будь мы действительно эволюционным совершенством, неужто после стольких тысяч лет вы, бедные людишки, все так же превосходили бы нас числом? Да и по счету жертв мы вам тоже проигрываем.
Я припарковалась возле задней двери и заглушила мотор. Джейсон открыл дверь, но еще сказал через плечо, выходя:
– Не обманывай себя, Анита. Простые нормальные люди убивают куда больше оборотней, чем мы убьем людей даже за века. – Он улыбнулся, но невесело. – Они и друг друга убивают больше, чем мы их.
С этими словами он зашагал через стоянку, и ни разу не обернулся.
Я обидела Джейсона. До сих пор я даже не знала, что это возможно. То ли он растет, то ли я стала менее тактичной, чем была. Поскольку второе предположение абсолютно невозможно, значит, Джейсон взрослеет. Впервые за много месяцев я подумала, всегда ли он будет доволен положением ручного волка и закуски для Жан-Клода. И еще стриптизера. Нельзя же всю жизнь кормить вампиров и быть стриптизером? Или можно?
Глава сорок первая
Бобби Ли встретил меня в дверях. Высокий, беловолосый и почти сверкающий – по контрасту с мрачной кладовой у него за спиной. Но настроение у него было отнюдь не сияющее.
– Полицейские должны были позволить мне тебя сопровождать.
– Кажется, они не поверили насчет того, что я всех вас взяла в помощники.
– Тебе надо было просто сказать, что мы – твоя охрана.
– В следующий раз так и сделаю, Бобби Ли.
Я рассказала ему все, что узнала в полиции, во время спуска по почти бесконечной лестнице, которая вела из кладовой в нижние этажи «Цирка проклятых». Лестница была так широка, что по ней могли идти в ряд четверо, но ступени были расположены неровно, будто их создатель не был особо человеком. Они явно не предназначались для двуногих.
– Я не знаю имени Хайнрик, – сказал Бобби Ли.
Я так резко к нему повернулась, что оступилась, и он подхватил меня под руку. В этот момент я поняла, что на самом деле мало что о нем знаю.
– Ты же не можешь быть белым расистом, ты же работаешь на Рафаэля.
Он отпустил мою руку, убедившись, что я твердо стою на непривычно широкой ступени.
– Детуля, я знаю белых расистов, которые специализируются на ненависти к людям потемнее Рафаэля.
– Настоящие южане не говорят «детуля».
Он усмехнулся:
– Но вы же, дубари-северяне, от нас этого ждете?
– Мы в Миссури, это не север.
– Там, откуда я родом, это север.
– И где это?
Он улыбнулся шире.
– Когда-нибудь, когда наступит время поспокойнее, сядем, посидим за пивом или за кофе и устроим вечер воспоминаний. А сейчас, детуля, не отвлекайся, потому что мы по шею в дерьме и продолжаем тонуть.
– Если ты не знаешь Хайнрика, почему ты решил, что мы тонем?
– Я был наемником, пока люди Рафаэля меня не завербовали. Я знаю таких людей, как Хайнрик.
– И что кому-то такому могло от меня понадобиться?
– У них есть причина следить за тобой, Анита, и ты ее наверняка знаешь. Надо только подумать как следует.
Я покачала головой:
– Ты говоришь как один мой друг. Он всегда учил меня, что если запахло жареным, то мне должно быть известно, чего плохие люди от меня хотят.
– И он прав.
– Не всегда, Бобби Ли, не всегда.
Но разговор навел меня на мысли об Эдуарде. Свою карьеру он начинал как наемный убийца, а потом убивать людей стало слишком просто, и он переключился на монстров. Это понятие включало для него многое. Нет, среди вампиров и оборотней на его счету были и серийные убийцы, и актеры порнофильмов с настоящими убийствами, вообще любой и каждый, кто мог вызвать его интерес. Но цена должна была быть соответствующей – бесплатно Эдуард не работал. Ну, или нечасто. Иногда он работал просто ради адреналина, гоняясь за чем-нибудь таким, что нас, простых смертных, пугало до смерти – извините за каламбур.
– Кто-нибудь из оперативников Рафаэля имеет свои неправительственные каналы? Я не хочу, чтобы кто-нибудь при этом кому-то задолжал услугу. Не хочу также, чтобы кто-нибудь во что-нибудь вляпался. Единственное, чего я хочу – это знать то, чего правительственные каналы либо не знают, либо не делятся с полицией Сент-Луиса.
– У нас есть отставные армейцы, спецназовцы – такой вот народ. Я поспрошаю.
– Вот и хорошо, – кивнула я.
А я позвоню Эдуарду, спрошу, не знает ли он Хайнрика.
Я снова пошла вниз. Бобби Ли пошел со мной рядом в ногу, а поскольку в нем есть шесть футов, а во мне нет, то ему, наверное, было неудобно. Он не жаловался, а я не предложила идти быстрее. Как-то я не спешила снова увидеть Жан-Клода и Ашера. Все еще не знала, что им сказать.
Уже показалась большая тяжелая дверь, ведущая в подземелье. Она была приотворена – нас ждали.
– Кстати, Жан-Клод и Ашер покорнейше просят тебя появиться в комнате Жан-Клода.
Я вздохнула, и на лице, очевидно, так ясно проступили мои чувства, что он взял меня за рукав:
– Не мрачней, ласточка, они говорили что-то насчет того, что должны принести тебе извинения.
При этих словах у меня брови полезли выше головы. Извинения. Они – мне. Что ж, мне понравилось, как это звучит. Нет, чертовски понравилось.
Глава сорок вторая
Извинения были не те, которых я ожидала, но в данных обстоятельствах какие-то извинения лучше, чем никаких. Особенно если не мне их приносить. Вообще-то минут пять прошло, пока эти извинения дошли до моего сознания, потому что как только я увидела этих двоих в праздничном наряде, то проглотила язык, оглохла и почти что ослепла ко всему остальному.
Не думаю, чтобы дело было в магии или вампирских приемах. Просто они выглядели отлично. Ашер надел светло-золотистый камзол с вышивкой тоже золотой, но потемнее, и сама эта вышивка была пронизана нитью настоящего золота. И еще было золото на воротнике, на лацканах, на манжетах. И эта дополнительная искорка сливалась с золотом его волос, спадавших на плечи, и подчеркивала жесты. Сорочка с пеной кружев на груди и на запястьях напоминала прирученное облако. Я помнила по знакомству с гардеробом Жан-Клода, что она даже близко не такая мягкая, как кажется. Брюки того же бледно-золотистого цвета, что и камзол, с линиями вышивки сбоку. На ногах у него были сапоги цвета устричной раковины, голенища отвернуты чуть выше колен и застегнуты светло-коричневыми кожаными ремешками с золотыми пряжками – их можно было заметить, когда он двигался.
Я первым заметила Ашера, может быть, из-за его силы, а может быть, потому что он был весь сияющий, золотой, останавливающий взгляд. Его замечаешь, как замечаешь солнце – его нельзя не видеть, не повернуться к его теплу, не омыться в его великолепии. Но часто, когда солнце бывает в небе, там же бывает и луна. Как тусклое напоминание о том, какой она будет ночью, но все же она есть, туманная и бледная, твердая и белая. Ночью же, когда есть только луна, солнца не увидеть. Ничто не отвлекает от царящей в небе луны.
Плащ у Жан-Клода был из черного бархата такого мягкого и тонкого, что он казался мехом. Плащ оперной длины – до самого пола. Вышивка на лацканах и широких манжетах густого синего цвета. На черном жилете вышивка в тон, но сорочка в этом великолепии черного и синего была такая же лазоревая, как простыни на кровати. Того цвета, который приобретает небо между ночью и днем. На этом фоне синева его глаз казалась живой драгоценностью в раме черных волос и почти идеальной белизны кожи.
Шелк громоздился на груди мягкими складками и уходил под жилет. Жабо пристегивала золотая с сапфиром булавка, и камень был размером почти с его синие глаза. При движениях рук виднелись золотые запонки с почти такими же большими сапфирами, как тот, что на груди. Они были васильковые, будто застывшая капля Карибского моря.
Волосы вились массой черных локонов. Он будто даже причесал их меньше обычного, пустил свободно вокруг лица и плеч. Чернота волос сливалась с чернотой плаща, и они казались живым украшением.
На миг мне показалось, что на нем кожаные штаны, потом я сообразила, что это высокие сапоги. Штаны на нем тоже были, черные, но разглядеть их было нелегко. Сапоги я толком увидела лишь когда он шагнул. По всей длине сзади они были прошнурованы синим кожаным шнуром под цвет яркой голубизны сорочки.
Меня раздирали два желания: радостно завизжать, что я готова играть с ними обоими, и бежать без оглядки. Я как-то смогла просто остаться в комнате и не сбежать, но и не бухнуться на колени, как девчонка-фанатка в присутствии своих кумиров. Последнее потребовало больше силы воли, чем мне хотелось бы признавать вслух.
– Ma petite, ты что-нибудь слышала из того, что мы сказали?
Я вспомнила, что они шевелили губами, пока я таращилась на это мужественное великолепие, но даже ради спасения собственной жизни я бы не могла повторить ни слова.
Вспыхнув до ушей, я ответила:
– Вообще-то нет.
Он посмотрел безнадежно, поставив руки на бедра, распахнув плащ и сверкая синими шнурами, пока шел ко мне.
– Как я и боялся, Ашер. Ты ей вскружил голову. Если мы не сможем… – он неуверенно взмахнул рукой, и впервые сверкнуло у него на пальце кольцо с сапфиром, – не сможем приглушить этот эффект, она сегодня будет бесполезной.
– Если бы мне могло присниться, что она может быть так полностью захвачена, я бы сдержался.
Жан-Клод повернулся к Ашеру лицом – мне предстала вышивка на спине плаща. Она складывалась в какую-то картину, но ее было не рассмотреть под водопадом волос.
– Правда, mon ami? Ты действительно воздержался бы от такого наслаждения? Ты бы смог устоять?
– Если бы знал, что случится – oui. Я бы не стал ослаблять нас в присутствии Мюзетт и ее команды ни ради какого наслаждения.
Я нахмурилась и покачала головой:
– Погодите, парни. – Они повернулись ко мне. Оба были удивлены – наверное, тем, что я так нормально говорю. – Это не может быть сила Ашера, разве что его очарование распространяется на Жан-Клода – потому что вы оба одинаково шикарны. Меня подмывает подпрыгнуть и завопить: ур-ра, хочу играть с обоими... – Я заморгала и постаралась не покраснеть. – Я что, сказала это вслух?
Они переглянулись, потом Жан-Клод повернулся ко мне, и светлые глаза Ашера тоже уставились на меня.
– Что ты говоришь, ma petite? Я никогда раньше не видел тебя такой остолбенелой и онемелой.
Я посмотрела на них обоих и снова покачала головой.
– Так, вам нужно объяснить. Сейчас я это сделаю. – Я прошла мимо них к большому зеркалу в другом конце комнаты и поманила их за собой. – Быстрее, мальчики, у нас не вся ночь впереди.
Они наконец подошли с озадаченным видом. Я несколько отвлеклась, глядя, как они скользят ко мне в золоте, в коже, в бархате. Но наконец я их поставила перед зеркалом, только они не в стекло смотрели, они смотрели на меня, все еще недоумевая.
Пришлось даже слегка взять их за руки и поставить так, чтобы светлое золото камзола Ашера сверкало на фоне черного бархата Жан-Клода, и черные локоны переплелись с золотыми кудрями. Я сдвинула их, пока яркая голубизна сорочки Жан-Клода и сапфировая булавка не подчеркнули синеву глаз их обоих.
– Посмотрите на себя и скажите, может ли хоть один смертный видеть эту красоту и не восхититься до потери дара речи.
Они посмотрели в зеркало, потом друг на друга, и потом Жан-Клод улыбнулся. Ашер – нет.
– Ты права, ma petite. Если бы это была только сила Ашера, она бы не распространилась на меня. – Он повернулся ко мне, улыбаясь. – Но я никогда не видел, чтобы ты была так зачарована.
– Просто не замечал.
Он покачал головой:
– Non, ma petite, я бы такой феномен не мог не заметить.
Я пожала плечами:
– Может быть, я никогда не видела вас обоих сразу в полном боевом наряде, и меня ошеломило двойное воздействие.
Он чуть отодвинулся, повернулся изящным оборотом, расставив руки, показывая свой наряд.
– Ты думаешь, это слишком кричаще?
Я улыбнулась, почти засмеялась.
– Нет, даже и близко нет, но я имею право при виде такой красоты онеметь.
– Tres poetic, ma petite.
– Глядя на вас обоих, я действительно хотела бы быть поэтом, потому что иначе не могу воздать вам должное. Вы восхитительны, чудесны, с-ног-на-фиг-сшибательны.
Ашер отошел в дальний угол комнаты к фальшивому камину. В полумраке было плохо видно, но сегодня кто-то поставил на каминную полку две свечи в хрустальных подсвечниках, и они сверкали как алмазы, и волосы Ашера тоже сверкали в трепещущем свете. Он оперся рукой на полку и наклонился посмотреть на холодный очаг, будто новый экран, который поставил Жан-Клод перед камином, был весьма интересным. Действительно, это был большой старинный веер, заключенный в стекло, раскрашенный в сочные красный, зеленый и белый цвета, яркая россыпь цветов и тонкие кружева. Он был красив, но все же не настолько.
Я посмотрела на Жан-Клода в поисках подсказки, и он просто показал мне пройти за Ашером. Я осталась стоять. Тогда Жан-Клод взял меня за руку и отвел к нему.
Ашер слышал, как мы подошли, потому что сказал:
– Я очень злился на тебя, Анита, очень. Так злился, что не подумал, что у тебя тоже могут быть причины злиться на меня.
Жан-Клод стиснул мою руку, будто предупреждая не перебивать, но я понимала, к чему он клонит, и не собиралась ничего говорить. Не надо перебивать, если и так выигрываешь.
– Джейсон нам рассказал, как тебе было плохо после того, как я взял у тебя кровь. Если тебе было так плохо, как он говорит, то ты действительно должна бояться моих объятий. – Он вдруг поднял глаза, расширенные, почти безумные, теряющиеся в сиянии волос и дрожащего пламени свечей. – Я бы никогда не причинил тебе вред. Никогда так не было... ужасно, – подыскал он слово, – у других моих... – он снова запнулся, – жертв.
Я не знала, что сказать, потому что частично с ним соглашалась. Я чувствовала, что он сделал меня жертвой своей силы, не спросив меня. Но, хотя я этого, быть может, и не осознавала, мысли об этом крутились у меня в голове целый день, потому что одну вещь я знала точно. Я тоже не была здесь во всем права, черт побери.
Мне пришлось отпустить руку Жан-Клода, потому что ощущение его кожи на моей мешало сосредоточиться.
– Я понимаю, откуда у тебя могла взяться мысль, будто я понимала, что значит дать тебе кровь. Я действительно попросила тебя об этом, я предложила тебе кормиться, и – ты прав – действительно знала, что твой укус может сокрушить мою естественную защиту. – Пришла моя очередь уставиться на каминный экран, никогда не знавший прикосновения пламени. – Я была настолько не в себе от... желания, – с трудом выговорила я это слово, – что не могла ясно мыслить. Но это не была твоя вина. Ты мог действовать лишь на основании того, что я сказала вслух.
Я подняла глаза, встретила его взгляд.
– Да и если бы ты мог прочесть мои мысли, в этот момент я хотела, чтобы ты меня взял, что бы это ни значило. У меня в голове не было ни правил, ни запрещающих сигналов. – Я выдохнула, и выдох получился прерывистый, потому что я этого боялась, боялась признать вслух, боялась вообще всего, боялась, что меня поглотит желание или любовь или как эту чертовщину ни назови. – Я хотела, чтобы ты меня взял, пока Жан-Клод владел мною. Хотела, чтобы все мы были вместе, как в давние времена.
– Для тебя это не давнее, Анита, – сказал Ашер и поглядел на стоящего позади меня Жан-Клода. – Видишь? Все как мы боялись. Она очарована мной через твои воспоминания. То, что она чувствует ко мне – не настоящее. С моей властью чаровать или без нее, это не настоящее.
– Это примерно то, что я говорила, Ашер. Когда ты протрахал мой разум, я теперь не могу сказать, настоящее ли у меня чувство к тебе. Но я могу тебе вот что сказать: то, что я чувствовала к тебе раньше, было настоящее. И я думаю о тебе не до святой воды, а о теперешнем, о таком, какой ты есть.
Он покачал головой и отвернулся, скрылся за занавесом волос.
– Но я воспользовался силой, чтобы чаровать тебя, как змея чарует птицу. Я захватил твой разум, и я хотел это сделать.
Я тронула его волосы, и он отдернулся, отодвинулся от меня вдоль каминной полки. Я не пыталась следовать, а набрала побольше воздуху и очень медленно выдохнула. Мне легче было бы перенести встречу с дюжиной бандитов, чем следующий момент разговора.
– В твою защиту: мы были голые и делали нехорошее до того, как ты подчинил мой разум.
Он поднял голову. Даже в слабом свете и черной тени, в которой он скрыл лицо, было видно, что он озадачен.
– Нехорошее?
– Занимались сексом, – пояснил Жан-Клод. – Такой у американцев странный термин – делать нехорошее.
– А! – произнес Ашер, хотя недоумение его ничуть не уменьшилось.
Я вела свою борозду. Уж чего-чего, а последовательности в выполнении уже принятого решения у меня не отнимешь.
– Я хочу сказать вот что: мы уже занимались сексом. Ты не подчинял мой разум, когда я согласилась, чтобы все разделись. Ты не подчинял мой разум, когда мы начали любовную игру. Ты не подчинял мой разум, когда я лизала тебя под коленками и в других местах. – Я заставила себя посмотреть в его постепенно успокаивающиеся глаза. – Я на все это пошла добровольно. Если бы я придумала способ, чтобы ты оказался внутри меня без клыков, я бы это сделала. Но я хотела, чтобы вы оба были во мне.
Мне пришлось закрыть глаза, потому что вдруг возник столь сильный зрительный образ, что колени подкосились. А с ним накатила волна ощущений. На этот раз она не заставила меня когтить воздух, но я вцепилась мертвой хваткой в каминную полку, и задышала прерывисто.
– Ma petite, ты хорошо себя чувствуешь?
Я замотала головой:
– По сравнению с первым разом, когда нахлынули воспоминания об оргазме – как огурчик.
– Quelle? – спросил Ашер.
– Она сегодня уже испытала удовольствие от нас.
Ашер помрачнел.
– У нее все симптомы. Я не думал, что так будет. Я полагал, что некромантия ее защитит.
– И еще я должна вам сказать, что Белль Морт, по-моему, имеет некоторое отношение к моей болезни. Она через вас двоих кормилась от меня и Ричарда.
Жан-Клод прислонился к стенке, сложив руки на груди.
– Джейсон нам это рассказал, ma petite. И все же я думаю, что твоя сила целый день боролась с силой Ашера. Старый вопрос: что будет, если неудержимая сила натолкнется на недвижимый предмет.
– Ашер – неудержимая сила, а я – недвижимый предмет?
– Oui.
Я хотела бы оспорить такое разделение труда, но оно было чертовски уместным.
– Так что для нас значило бы снова стать menage a trois?
У Жан-Клода что-то мелькнуло на лице, но тут же оно стало непроницаемым из непроницаемых. А ответил Ашер:
– Ты бы пожелала проделать это еще раз?
Я стала было отпускать полку, потом решила, что на всякий случай не надо, и ответила:
– Может быть. – Посмотрела на Жан-Клода, на его отстраненное красивое лицо. – Я думаю, Жан-Клод нашел наконец нечто, где он не пойдет на компромисс.
– Что ты имеешь в виду, ma petite?
– То, что если я тебе буду стоить Ашера, это вобьет между нами клин.
– Так я, значит, нагрузка, которую ты тащишь с собой в кровать, чтобы быть с Жан-Клодом!
Он вдруг загорелся яростью, текучим синим огнем наполнились глаза. Его человеческий облик отлетел прочь у меня на глазах. Он остался бледен и красив, но это была красота камня и самоцвета, твердая и яркая красота без жизни, мягкости, человечности. Он стоял передо мной, и золотые волосы ореолом взметнулись у лица под ветром его силы – страшная красота, как у пришедшего за тобой ангела смерти.
Я его не боялась. Я знала, что Ашер не причинит мне вреда – намеренно. Более того, я знала, что Жан-Клод ему этого не позволит. Но с меня хватило. Хватило меня и Ашера. В каком-то извращенном смысле мы с Ашером были похожи – обоим нужна психотерапия. У нас у обоих полно пунктиков о личной близости и куча обручей, через которые мы заставляем людей прыгать, но даже мне это надоело.
Я расстегнула портупею и стала пропускать ее сквозь петли. Когда она достаточно сдвинулась, я вытащила ее из петли кобуры.
Ашер голосом, который отдался в комнате эхом и прошел у меня по спине мурашками, спросил:
– Что ты делаешь?
Я закончила снимать портупею, потом сбросила кобуру.
– Раздеваюсь. Я полагаю, что Жан-Клод припас какую-то одежду и для меня. Хотя я не нацеплю ничего такого, что подходило бы к вашему костюму – нижние юбки, корсеты, кринолины – этого можете даже не предлагать.
– Не бойся, ma petite. Я все время имел в виду твои предпочтения, выбирая тебе одежду. – Он раскинул руки, приняв красивую, пусть и слишком театральную позу. – Даже наши костюмы удобны и не стесняют движений.
Мы оба не обращали внимания на вампира, который мрачно смотрел на нас исподлобья. Ничто так не выпускает из тебя воздух, как если твои попытки быть страшным просто не замечают.
Я стала снимать тенниску, но остановилась – не хотелось мне снова устраивать представление с крестами. Не стоит заводиться. И я пошла к кровати, где могла снять кроссовки с удобствами.
– Так Джейсон тебе рассказал, что еще сделала Белль?
– Oui. Она поставила тебе первую метку.
– Она знает, Жан-Клод, знает, что ни у меня, ни у Ричарда нет четвертой метки.
Я запрыгнула на кровать, положив рядом кобуру и портупею. Потом занялась развязыванием шнурков на кроссовках, потому что не хотела, чтобы дискуссия пошла туда, куда она непременно должна была пойти.
– Ты не смотришь на меня, ma petite. Почему? Ты боишься того, что я скажу?
– Я знаю, что если бы ты поставил мне четвертую метку, она не могла бы меня пометить. Нам бы ничего от нее не грозило.
– Non, ma petite, не будем друг другу лгать. Она бы не могла пометить тебя и сделать своей, но опасность тебе грозила бы. Я бы мог воспользоваться этим как поводом присвоить тебя полностью, но не стану, потому что боюсь того, что может сделать Белль Морт.
Я посмотрела на него, держа в руке кроссовку:
– И что же это?
– Сейчас она думает, что может присвоить тебя как слугу-человека. Может воспользоваться тобой для увеличения своей силы. Если же она узнает, что в этом смысле ты ей недоступна, она может решить, что лучше тебе быть мертвой.
– Раз я не досталась ей, пусть не достанусь никому?