Он слегка кивнул и пожал плечами, будто извиняясь.
– Она очень практичная женщина.
– Нет, она очень практичная вампирша. Поверь мне, Жан-Клод, это совершенно другой уровень практичности.
Он кивнул:
– Oui, oui. Я бы поспорил, если бы мог, но мне пришлось бы лгать.
Ашер пошел к нам. Глаза его все еще горели синим огнем, будто зимнее небо заполнило его голову, но в остальном он выглядел как обычно. То есть абсолютно необычно, но он хотя бы не поднимал смерч своей неотмирной силы и не левитировал на несколько дюймов от пола.
– Вы оба ослабляете себя, не разделив четвертую метку. Без нее ни у кого из вас нет полной силы. И ты это знаешь, Жан-Клод.
– Я знаю, но еще я знаю Белль. Что она не может использовать, то уничтожает.
– Или выбрасывает, – добавил Ашер, и от скорби в его голосе у меня перехватило горло.
Наконец-то я сняла кроссовки, поставила на пол и засунула в них спортивные носки.
– Когда тебя выбросили, это тебя уничтожило, – сказала я, стараясь говорить мягко, но вышло как у меня всегда.
Он обернулся ко мне. Зрачки плавали в голубом пламени, как возрождающиеся из пучины острова.
– Я хотела сказать вот что, Ашер: она выбрала то, что тебе было больнее смерти. Лишиться ее нежности, лишиться постели Жан-Клода, потому что эта постель принадлежала ей.
– Она не стала бы меня убивать, потому что обещала Жан-Клоду.
Я глянула на Жан-Клода.
– Я к ней вернулся на сотню лет при условии, что она сохранит жизнь Ашеру. Если бы он погиб, я был бы свободен.
– И она постаралась, чтобы я остался жив, – сказал Ашер, и желчью в его голосе можно было отравиться. – Бывали ночи, когда я проклинал тебя за это, Жан-Клод.
– Я знаю, mon ami. Белль Морт часто напоминала, что если бы я только позволил тебе умереть, ты был бы избавлен от такого унижения.
– Я не знал, что она предоставила тебе выбирать.
Жан-Клод отвернулся, не отвечая на взгляд друга.
– Это было себялюбиво с моей стороны. Я предпочитал, чтобы ты был жив и ненавидел меня, нежели был мертв и по ту сторону любой надежды. – Он поднял глаза, и лицо его горело эмоциями, обычную непроницаемую вежливость будто сдуло. – Я был не прав, Ашер? Ты бы предпочел умереть еще тогда?
Я сидела, глядя на них, и ждала ответа. В каком-то смысле я была публикой, а в каком-то меня вообще здесь не было.
– Были моменты, когда я жаждал смерти.
Жан-Клод отвернулся. Ашер кончиками пальцев тронул его за бархатный рукав. От этого легкого прикосновения Жан-Клод застыл неподвижно. Если он и дышал, я этого не видела.
– Прошлая ночь не была таким моментом.
Они глядели друг на друга. Пальцы Ашера едва касались руки Жан-Клода. Столько между ними было – столетия страдания, любви и ненависти. Это все будто кипело в воздухе, почти видимое в неровном свете. Я хотела сказать: поцелуйтесь и помиритесь, но знала, что этого не будет. Я не знала, что каждый из них чувствует к другому, но они не могли этого сделать без своей Джулианны. Она была мостом между ними. Тем, что позволяло им любить друг друга. Без нее, они стояли на краю бездны и глядели друг на друга, разделенные пропастью, которую ни один из них не умел преодолеть.
Я никак не могла быть Джулианной. Я слишком много о ней помнила. Видит Бог, она вышивала! Она была ласковой, доброй и всем, чем я себя не считала. Но одну вещь я сделать могла.
Я слезла с кровати и подошла сперва к Ашеру, потому что его я боялась оттолкнуть. Я встала на цыпочки, и ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня, но он не сопротивлялся. Я взяла его лицо в ладони, будто резную чашу из тонкого камня, которая может рассыпаться от неосторожного прикосновения. И поцеловала его нежно, будто отпила из этой чаши, как из священной реликвии. И я подошла к Жан-Клоду, еще ощущая на губах вкус Ашера. И его лицо я взяла в ладони, и его поцеловала. Он едва ли шевелился под моими губами.
Я отступила от них.
– Ну вот, теперь мы поцеловались и помирились. Надо одеться и успеть поговорить до банкета.
Жан-Клод спросил хрипло и с придыханием, будто запыхался:
– О чем поговорить, ma petite?
– О Матери Всей Тьмы.
– Джейсон и о ней рассказал, но мы надеялись, что он не так понял.
– Не может это быть Нежная Мать, – сказал Ашер. – Она не просыпалась уже тысячу лет.
– Она не проснулась, Ашер, она ворочается в беспокойном сне.
Они переглянулись. И Ашер сказал:
– Я бы отложил в сторону все мелочи, пока мы стоим на дне этой величайшей могильной тайны.
– Какие мелочи? – спросила я.
– Вроде тех, будем ли мы menage a trois или нет.
Я покачала головой:
– Я обожаю тебя, Ашер, но у нас не осталось сейчас энергии разгребать этот эмоциональный завал. Ты понимаешь, что у тебя больше странностей насчет интимной жизни, чем у меня?
Он открыл рот, закрыл и сделал этот галльский жест – пожатие плеч.
– Мы на самом деле отличная пара в смысле выяснения отношений по типу «я же тебя еще не забил до смерти». Но сейчас давай постараемся оставить в стороне нашу личную неразбериху. Очень тебя прошу.
Он грациозно поклонился:
– Как приказывает моя леди, так я и поступаю.
– Пока это тебя устраивает, – добавила я.
Он рассмеялся, и это был хороший смех, звук, который лаской прошел по коже и заставил сжаться то, что внизу тела. Он исторг вздох из моих губ.
– А теперь – где моя одежда для этого сегодняшнего несчастья?
Глава сорок третья
Конечно, я подняла вой насчет своей одежды. Черный бархат и синий шелк просто предлагали мои груди как спелые бледные плоды. Цвета подчеркивали прозрачность моей кожи с проступающей синевой жилок. Но я знала, что такое эта синева – кровь. Синяя кровь в венах, которая полыхнет красным, когда соприкоснется с кислородом.
Прическу и макияж мне делал Стивен. Он и раньше их мне делал для таких междусобойчиков, и регулярно гримировал всех остальных стриптизеров в «Запретном плоде». Мне он без моих возражений закрепил локоны вольной гривой на темени, обнажив шею. На белой коже ярко выступали следы клыков Ашера.
– Грудь и шея у меня просто требуют таблички «угощайтесь», – буркнула я.
Стивен отступил на шаг, наложив последнюю линию карандашом для глаз.
– Ты великолепно выглядишь, Анита.
Наверное, он говорил всерьез, но синие глаза рассматривали только макияж – его работу. Во мне он видел холст.
Он слегка поморщился, что-то еще чуть поправил возле глаз, отчего я заморгала, потом промокнул салфеткой и снова отступил на шаг.
Оглядев меня от темени до подбородка, он кивнул:
– Вот теперь хорошо.
– Во всяком случае, аппетитно, – произнес голос Мики от дверей.
Он шагнул в комнату, закрывая за собой дверь. Как только я его увидела, тут же потеряла все права ругаться насчет своей одежды.
Цвет был бирюзовый, и с нужной толикой зеленого, чтобы его глаза горели зеленым пламенем. В рубашке были дыры на плече, в середине бицепса и еще две – на предплечье. Продетый в ткань черный шнур оборачивался вокруг локтя, выше и ниже дыр, чтобы материя не расползлась. Широкие жесткие манжеты с блестящими черными пуговицами были прорезаны снизу, и запястья остались голыми, как и сгибы локтей, на которые пришлись дыры. Кожа его на бирюзовом фоне смотрелась очень загорелой, гладкой и теплой.
Штаны соответствовали рубашке – и не только по цвету. В дыры по бокам выглядывала идеально гладкая кожа бедер. Разрезы эти, наверное, шли и ниже, но черные высокие сапоги закрывали ноги выше колен.
Штаны сидели так плотно, что ремень был бы не нужен, но в петли для ненужного ремня был продет черный шнур, и концы его на ходу покачивались. Мика уже почти подошел ко мне, когда я углядела разрезы и с внутренней стороны штанин.
– Тут больше дыр, чем ткани, – заметила я.
Он улыбнулся:
– Я – пища, и потому надо, чтобы можно было в любой момент добраться до крови. Жан-Клод не хочет никому давать повода кого-нибудь раздевать.
Я оглянулась на Жан-Клода:
– Он не будет кормить никого из них.
– Non, ma petite. Он наш и только наш, но нам тоже не надо, чтобы его пришлось раздевать. Если все мы будем одеты, то и они тоже. С их стороны будет колоссальной бестактностью, если они будут раздевать свою еду, а мы – нет. Здесь наш дом, и правила наши.
Если так, то спорить трудно, хотя мне все равно хотелось. Но тут я пристальнее вгляделась в лицо Мики.
– У него глаза подведены!
Я встала со стула, на который меня усадил Стивен для гримировки, и подошла к Мике поближе. У него не только глаза были подведены, но грим был наложен так искусно, что не сразу заметишь.
– Я не мог устоять, – признался Жан-Клод. – Такие глаза хотелось украсить.
Волосы Мики были завязаны сзади, полностью открывая шею, в нечто среднее между французской косой и чистым произведением искусства.
– А где же кудри? – спросила я.
– Распрямили феном, – ответил Жан-Клод. Он подошел и чуть-чуть не донес руку до волос Мики, показывая, как они красивы. – Он не возражал ни против чего, что сделало его таким красавчиком. – Жан-Клод глянул на меня – тоже подведенными глазами. – Приятное разнообразие.
Мика захлопал своими удивительными глазами, чьим-то искусством сделанными еще удивительнее.
– А тебе это не нравится?
Я покачала головой:
– Нет, нравится. То есть, ты прекрасен... – я пожала плечами. – Только очень уж непривычно. – Я повернулась к Жан-Клоду: – Никогда тебя не видела в таком сильном гриме.
– Белль Морт отбила у меня желание видеть себя в таком виде. – Он поставил щиты при этих словах, будто вызванные ими воспоминания – не те, которыми он хотел бы делиться.
– А зачем же тогда делать Мике такое смазливое лицо?
– Тебе не нравится, – решил Мика.
Я нахмурилась:
– Нет, не в этом дело. Зачем сейчас? Что мы выиграем оттого, что ты будешь таким? Только не говори мне, Жан-Клод, что это просто так. – Я оглянулась, чтобы взгляд, направленный на Жан-Клода, достался и Ашеру в другом конце комнаты. – Никто из вас не стал бы задавать себе такие хлопоты сегодня ночью, если бы не было причины. Вы оба только и ныли, что у нас не хватает времени подготовить к банкету каждого. – Я показала на Мику. – На это ушла куча времени, которое можно было потратить на иные цели. Так я вас обоих спрашиваю: что это нам дает?
Они переглянулись, потом Ашер задумчиво опустил глаза, будто все его внимание было обращено на отлично наманикюренные ногти. Меня это не обмануло.
– Выкладывай, – обернулась я к Жан-Клоду.
Он пожал плечами – не столько грациозно, сколько, пожалуй, смущенно.
– Мы наконец заставили Мюзетт дать нам полный список гостей. Она только три имени скрыла – те, которые входят в дар от Белль.
– Так, три таинственных гостя. И почему из-за них надо было Мику превращать в куколку?
– Один из вампиров, которые сегодня будут, примечает красивых мужчин. Мы с Ашером оба имели с ним по этому поводу конфликты, и не раз.
– И?
– Посадить такое манящее мясо прямо перед ним за столом, но не разрешить ему ни попробовать, ни прикоснуться – нам это приятно.
– Сводите мелкие счеты, – сказала я.
Жан-Клод внезапно разозлился – это было видно по его лицу, по синему огню в глазах.
– Ты не поняла, ma petite. Белль послала Паоло терзать нас. Он должен был служить напоминанием, какими мы были, как были беспомощны. Мы доставались всякому, кому нас отдавала Белль, всякому. Она давала нас не всем подряд, но если наши тела в чужой кровати могли дать ей что-то, чего она хотела, она использовала нас и позволяла это делать другим.
Он заходил бесшумным шагом по узкому кругу, и полы черного плаща разлетались вокруг него крыльями.
– От мысли снова оказаться за одним столом с Паоло меня мутит, и Белль это знает. Я его ненавижу и презираю так, что описывать этого не хотелось бы. Но мы не можем ему ничего сделать, ma petite. Белль послала его терроризировать нас самим своим присутствием. Он будет лыбиться, скалиться и каждым взглядом, каждым прикосновением к кому-нибудь другому напоминать нам, что ему было когда-то позволено с нами делать.
Жан-Клод встал передо мной. Гнев его бился на воздухе невидимым пламенем.
– Но это мы можем сделать, ma petite. Мы можем дразнить его такой приманкой. Можем показать ему, чего разрешено касаться мне, разрешено Ашеру и не разрешено ему, Паоло. Он из тех, кто всегда хочет того, что есть у других. И когда он не может получить того, кого желает, в полную свою власть, это грызет его изнутри. – Жан-Клод провел пальцами по моей шее сверху вниз и оставил след жара, от которого я судорожно ахнула на вдохе – почти боль, почти наслаждение. – Я хочу заставить Паоло страдать, пусть хоть немного, потому что не в моей власти заставить его страдать столько, сколько я хочу.
Глядя в полное гнева лицо Жан-Клода, я вздохнула.
– И так будет всю ночь? Белль послала только тех, с кем тебе неуютно, кого ты ненавидишь, или кто ненавидит тебя?
– Non, ma petite. Мы боимся Мюзетт, боимся Валентины. Я думаю, Бартоломе приехал от скуки. Паоло – первое имя, которое меня действительно приводит в ярость.
Я тронула его лицо, взяла в ладонь этот гнев. Его глаза стали снова нормальными – то есть для него нормальными. Я посмотрела мимо него на Мику:
– А ты не возражаешь быть дразнящей приманкой для самца-вампира?
– Пока мне не надо будет ему отдаваться, я в игре.
От его слов я улыбнулась:
– Если Мика не возражает, то и я тоже. – Я взяла лицо Жан-Клода в ладони, но лишь посмотрела ему в глаза, а не стала целовать. – Но не будем отклоняться от темы. Мы все же не для мести сегодня собрались.
Он накрыл мои руки ладонями и придержал.
– Мы собрались, поскольку Белль Морт – le Sourdre de Sang нашей линии, и мы не можем отказать ей в праве присылать нам посетителей. Но не думай, будто Мюзетт и ее компания приехали не для того, чтобы нам мстить.
– Мстить за что?
Ответил Ашер:
– За то, что мы ее бросили, разумеется.
Я посмотрела на него:
– А почему «разумеется»?
Они обменялись взглядом, смысл которого от меня ускользнул. Мне ответил Жан-Клод:
– Потому что Белль Морт считает себя самой желанной женщиной во всем мире.
Я подняла брови:
– Она красива, не отрицаю. Но самая красивая в мире? Бросьте! Я имею в виду, что это зависит от точки зрения. Кому нравятся брюнетки, кому блондинки.
– Я сказал «желанной», ma petite, а не «красивой».
– Не вижу разницы.
Он сдвинул брови:
– Мужчины кончали с собой, когда она отлучала их от своего ложа. Вспыхивали войны между правителями, которых сводила с ума одна мысль о том, что другой будет обласкан милостями Белль Морт.
Моя очередь настала недоуменно хмуриться:
– То есть если ты однажды был с Белль Морт, то после этого никто уже тебе не нужен?
– Так считает она.
Я посмотрела на него:
– Вы с Ашером ее покинули, и дважды каждый.
– Именно, ma petite. Ты еще не поняла?
– Пока нет.
– Если мы покинули ее ложе, если есть чье-то прикосновение, чье мы предпочли, то, быть может, она не самая желанная женщина в мире.
Я на секунду задумалась.
– Значит, цель всей этой экспедиции – наказать вас двоих?
– Не только. Еще, я думаю, Белль хочет попробовать почву перед тем, как явиться самой.
– За каким чертом ей сюда являться?
– Цель у нее будет политическая, в этом не приходится сомневаться, – сказал Жан-Клод.
– А наказать вас двоих на этот раз, это как – дополнительная выгода?
Они снова хотели переглянуться, но я взяла Жан-Клода за лицо и повернула к себе:
– Хватит этих таинственных взглядов. Просто скажи.
– Белль – самая желанная женщина в мире. Вся ее власть, вся ее самооценка строятся на этом. Ей нужно найти способ понять, почему мы ее покинули и почему даже сейчас хотим оставаться вдали от нее.
– И что?
– Ты говоришь слишком тонкими намеками, – сказал Жан-Клоду Ашер, вставая и направляясь к нам.
– Ладно, скажи ты, – попросила я.
– Как Белль считала угрозой Джулианну, так она и тебя считает угрозой. Но мы надеемся убедить ее, что не другая женщина занимает наши мысли, а другой мужчина. В них она не видит конкурентов, в отличие от женщин.
– И потому вы так прихорошили Мику.
– И остальных, – добавил Ашер.
Я посмотрела на Жан-Клода:
– Остальных?
У него хватило такта прикинуться смущенным, но это не очень получилось, потому что взгляд остался довольным.
– Если Мюзетт доложит Белль, что у меня гарем мужчин, то она перестанет тревожиться из-за тебя.
Я покачала головой:
– Я так не думаю, Жан-Клод. Она уже меня попробовала. Либо она меня опасается, либо ее влечет сила.
– Я думаю, что одну метку она тебе поставила, ma petite, чтобы сделать больно мне. На самом деле она не хочет брать тебя в слуги, но она злится на меня, и на тебя, за то, что у тебя есть я. – Он покачал головой. – Она мыслит как женщина, ma petite, и не современная женщина. Ты скорее мыслишь как мужчина, и тебе это трудно объяснить.
– Нет, я, кажется, что-то просекаю. Ты хочешь убедить Белль, что бросил ее не ради одной женщины, а ради многих мужчин.
– Oui.
– А если зрелище этой шеренги красавцев еще помотает кишки Паоло, то тем лучше.
Он улыбнулся, но глаза его стали жесткими и неприветливыми.
– Oui, ma petite.
Я не стала говорить вслух, что не только у Белль Морт редко бывает всего один мотив.
Глава сорок четвертая
Банкет был назначен в одном из внутренних покоев «Цирка» – в том, которого я еще никогда не видела. Я знала, что здание огромное и я видела лишь долю его, но не знала, что пропустила помещение таких размеров. Оно было похоже на грот в пещере – и действительно, здесь раньше была пещера – полость с высоченным потолком, вымытая водой в сплошном камне за несколько миллионов лет. Сейчас воды здесь не было – только камень и прохладный воздух. Но по одному тому, как касался тебя воздух, каков он был на вкус и на запах, почему-то становилось понятно, что это мрачное великолепие – творение природы, а не рук человека. Не знаю, в чем разница между естественными и искусственными пещерами, но воздух в них почему-то разный.
Я ожидала этой ночью увидеть факелы, но, к моему удивлению, освещение было газовое. По всей комнате висели газовые лампы, разгоняя темноту. Я спросила Жан-Клода, когда он провел газ, и он ответил, что это сделали бутлегеры в годы сухого закона – у них здесь был нелегальный кабак. Николаос, которая была Мастером города до Жан-Клода, сдала им эту пещеру в аренду. И ее вампиры еще кормились от пьяных бражников – хороший способ кормиться без риска быть пойманным. Поскольку жертва уже сама нарушала закон, она в полицию не пойдет сообщать, где на нее напали вампиры.
Я никогда не была в комнате, освещенной полностью газовыми лампами. Свет чуть-чуть походил на свет от огня, но был ровнее и горел чище. Я ожидала запаха газа, но его не было. Жан-Клод мне объяснил, что этот запах чувствуется только когда есть утечка, и тогда надо бежать к чертовой матери. Ну, он сказал «покинуть помещение как можно быстрее», но я его поняла.
Банкетный стол был сервирован красиво и при этом странно. На нем сверкали золотые приборы, и золото играло в узорах тонкого белого фарфора. Из золотых колец торчали белые полотняные салфетки. Трехслойная скатерть, длинная и белая, свисала почти до пола, и по краю ее шла золотая вышивка цветов и листьев. Средний слой был из тонкого золотого кружева. Верхний – еще один слой золота, белый с золотом, будто кто-то взял золотую краску и губкой нанес на белый лен.
Вокруг стояли стулья с бело-золотыми сиденьями и резными спинками из очень темного дерева. Стол стоял как сверкающий остров в середине газового полумрака. Но меня смущали две вещи. Во-первых, на каждом куверте лежало столько золотых столовых приборов, что я не знала назначения половины из них. Что можно вообще делать крошечной двузубой вилкой? Она лежала на тарелке, так что она либо для морепродуктов, либо для салата, десерта или чего-то, чего я не могла вспомнить. Наверное, для морепродуктов или десерта, потому что вилку для салата я вроде бы знала. Впервые сейчас попав на торжественный банкет вампиров, я старалась не особенно думать, зачем может быть нужна двузубая вилка.
Во-вторых, достаточное количество полностью сервированных приборов стояло на полу. Под каждым была постелена белая льняная салфетка, как на пикнике. И эти приборы на полу стояли между стульями, так что стулья можно было отодвигать и придвигать. Как-то это было... непонятно.
Я остановилась в своем черно-синем с искрами темно-синего наряде, постукивая по полу носком черной туфли и пытаясь сообразить, зачем было накрывать на полу.
Жан-Клод скользнул сквозь длинные черные шторы, отделявшие эту комнату от меньшей соседней. Там уже тусовались все. Я это тусование терпеть не могу даже на обычных званых обедах. Но сегодня светская болтовня шла в боевом стиле. Все сказанное имело двойное или тройное значение. Каждый старался вложить в слова тонкий оскорбительный намек. Так вежливо и так больно, как кинжал в спину. Мое умение вести такие беседы весьма ограничено, и в компании Мюзетт и ее команды я была просто безоружна. И мне нужно было перевести дух, чтобы не начать вышибать дух из них. Хорошо хотя бы несовершеннолетней pomme de sang Мюзетт сегодня не было. Мне сказали, что девочку отправили обратно в Европу, раз она меня так расстраивает. Я лично думаю, что Мюзетт не хотела рисковать своей игрушкой, если дело обернется плохо.
Ашер золотым видением выскользнул из черноты, но он не плыл за Жан-Клодом – он спешил. Мюзетт еще не готова была поверить, что Ашер полностью наш. Поскольку я тоже не была в этом уверена на сто процентов, она вполне могла бы учуять мою ложь, хотя это и не была ложь в строгом смысле слова. Не надо было мне ни на миг оставлять Ашера без присмотра, но я устала. Устала от вампирской политики. Устала от копания в проблемах, которые не я создала и которых до конца не понимала.
– Ma petite, наши гости тебя просят.
– Зуб даю, что просят.
Жан-Клод моргнул – долго и изящно, как обычно, когда пытался понять, что я хочу сказать с помощью жаргонных выражений. Я привыкла думать, что так он демонстрировал свои невозможно длинные ресницы, но он умеет сделать чарующим жест, который у другого просто бы раздражал.
– Мюзетт действительно о тебе спрашивает, – сказал Ашер и передразнил ее: – Где твоя новая возлюбленная? Она тебя так быстро бросила? – Его светло-голубые глаза блеснули белками, выдав близость панического страха.
– Не похоже на тебя – отвлекаться на размышления в таких важных и потенциально опасных случаях. В чем дело, ma petite?
– Даже не знаю. За мной следит международный террорист, в город снова заявился Совет вампиров, предстоит вечер такой ядовитой болтовни, какой мне слышать не доводилось, Ашер верен себе в своей неуравновешенности, у моего друга-полисмена, с которым я привыкла работать, нервный срыв, в моем городе бродит на свободе серийный убийца-вервольф... ах, да, ко всему прочему Ричард со своими волками еще не приехал, и по телефонам у них никто не отвечает. Выбери сам.
Я знала, что улыбку на моем лице нельзя было бы назвать приятной. Она скорее была вызывающей, и говорила: так почему бы мне не нервничать?
– Я не думаю, чтобы с Ричардом что-нибудь случилось, ma petite.
– Нет, ты боишься, что он взял отпуск на весь этот долгий вечер. Мы из-за этого будем выглядеть чертовски слабыми.
– Дамиан летает почти не хуже меня, – сказал Ашер. – Он их найдет, если они близко.
– А если нет? Ричард закрылся так плотно, что ни я, ни Жан-Клод не можем с ним связаться. Обычно он не делает этого без причины, а причина обычно в том, что он злится по пустякам.
Ашер вздохнул:
– Не знаю, что сказать про твоего царя волков, но знаю, что он не единственная у нас проблема. – Он посмотрел на меня, и на этом красивом лице собралась упрямая складка. – И я вполне уравновешен.
Я не стала с ним спорить. Ашер неуравновешен, склонен к срывам, и ничего тут не сделаешь.
– Ладно, но наша проблема в том, что Мюзетт умеет чуять ложь. Она меня спросит, мой ли ты, я скажу да, и она мне не поверит. Не поверит потому, что я не до конца верю в это сама. Ты не полностью мой. Еще все слишком ново, чтобы я ощутила это по-настоящему, и она учует. Она загоняла меня в угол, выискивая новый способ спросить, трахаюсь ли я с тобой, и почти загнала.
Я покачала головой, и не ощутила привычного касания волос к коже. Потрогав голую шею, я почувствовала свою уязвимость.
– Если это у тебя только на то время, пока они у нас, то я понимаю, – сказал Ашер.
– Нет, черт побери, нет! Это потому, что мы с тобой не совокупились.
Ашер поглядел на меня, поднял глаза на Жан-Клода.
– В этом она очень американка. Если вы не совокупились, значит, секса у вас не было. Очень американская точка зрения.
– Я залил ей всю спину семенем, и это не считается?
Я покраснела так внезапно, что голова закружилась:
– Послушайте, нельзя ли сменить тему?
Жан-Клод тронул меня за плечо, и я отдернулась. Мне отчаянно нужно было, чтобы кто-нибудь меня обнял в утешение, и потому нельзя было допустить, чтобы меня обнимали. Понимаю, что звучит бессмысленно, но все равно правда. Я давно прекратила уговаривать себя не быть собой и учусь работать с тем, что есть. Да, я – путаница противоречий. А разве не каждый таков? Хотя, надо признать, у меня это на волосок больше проявляется.
Я отошла от него, от них обоих, но при этом еще и от огней, ближе к поджидающим озерам темноты. Я сразу остановилась – не хотела идти в темноту. И я спросила, не оборачиваясь, будто не решаясь повернуться к темноте спиной:
– А почему тут тарелки на полу?
Жан-Клод пододвинулся ко мне, грациозно вышагивая в своих изумительных сапогах, развевая полы плаща, блестя вышивкой в свете газа. Синяя рубашка будто выплывала из тьмы, выделяя его лицо к моему почти болезненному вниманию, подчеркивая его истинную красоту. Конечно, он на этот эффект и рассчитывал.
Казалось, голос его заполняет пещеру теплым шепотом:
– Не тревожься, ma petite.
– Перестань, – сказала я и тут заметила, что повернулась спиной к темноте. Повернулась лицом к Жан-Клоду, как подсолнух к солнцу, повернулась, потому что не могла на него не смотреть. Дело было не в вампирских приемах, а в его воздействии на меня. Он почти всегда производил на меня такое действие.
– Что перестать? – спросил все тем же голосом, теплым и мирным, как пушистое одеяло.
– Действовать на меня голосом. Я тебе не туристка, которую надо умасливать красивыми словами и подходами.
Он улыбнулся и слегка поклонился.
– Non, но ты нервничаешь, как туристка. Не похоже на тебя – быть такой... нервозной.
Улыбка исчезла, сменившись слегка нахмуренной миной.
Я потерла руками плечи, сожалея, что они укутаны в шелк и бархат. Мне надо было коснуться собственной кожи, своими руками. В пещере было прохладно, и длинные рукава были нужны, но больше нужен был контакт с кожей.
Я взглянула на громоздящийся наверху свод, и оттуда будто давила темнота, нависая над светом газа, стискивая края световых пятен как темная ладонь.
– Темно, – сказала я наконец, вздохнув.
Жан-Клод встал рядом. Он не потянулся ко мне, потому что один раз я уже отодвинулась. Я научила его осторожности. Он глянул на потолок, потом снова мне в лицо.
– И что из этого, ma petite?
Я покачала головой и попыталась выразить это словами, обнимая себя за плечи, будто так могла удержать тепло. На мне был крест. Серебряная цепь спускалась по шее в щедрую природную ложбину, открытую низким вырезом платья. Сам крест был закрыт черной ленточкой, чтобы не выпал, когда не надо. После недавних визитов Белль и Драгоценнейшей Мамочки я не собиралась никуда выходить без освященного предмета. Не знаю, как это скажется на сексе с Жан-Клодом или другим вампиром, но пока что я не думала, что какой бы то ни было секс стоит такого риска.
Жан-Клод осторожно тронул меня за руку. Я вздрогнула, но не отодвинулась. Он воспринял это как поощрение – все, кроме открытого отказа, он воспринимал именно так. И он подвинулся ко мне, положил свои руки на мои, которыми я все еще обнимала себя за плечи.
– У тебя руки холодные.
Он притянул меня в полукруг своего тела, обняв руками, прижав бережно к себе, и положил подбородок мне на голову.
– Я повторяю вопрос, ma petite: какое это имеет значение?
Я устроилась поудобнее в круге его рук, прижалась к нему, отпуская себя постепенно, будто сами мои мышцы не могли думать о том, чтобы поддаться чему-то мягкому или уютному. Снова оставив вопрос без внимания, я повторила свой:
– Зачем тарелки на полу?
Он вздохнул и прижал меня теснее.
– Не сердись, потому что здесь я не властен что-нибудь изменить. Я знал, что тебе не понравится, но Белль старомодна.
К нам подошел Ашер.
– Изначально она просила положить людей на большие подносы, как молочных поросят, связанных и беспомощных. Тогда каждый сможет выбрать себе жилу и наслаждаться.
Я повернулась посмотреть в лицо Ашеру, ощутив затылком скользящее прикосновение бархатного плаща Жан-Клода:
– Ты шутишь?
Выражение его лица сказало мне все.