Он сгреб меня одной рукой, оторвав от земли, а другой схватился за крест. Я ему ткнула в горло тремя пальцами, сложенными копьем. Он задохнулся и уронил меня, но рукой держался за крест, и когда я упала, цепь порвалась, врезавшись в шею. Как только крест оказался у него в руках, сияние стало гаснуть.
Тело Мюзетт повернулось ко мне, но глаза ее были озерами темно-золотистого огня, и сейчас это не был наложенный на нее образ, а было будто двойное зрение. Мои глаза видели Мюзетт с не тем цветом глаз, но в голове у меня была Белль. Белль во плоти, чуть повыше Мюзетт, черные волосы волнами до колен, в золоте платья белый треугольник выреза, жемчужное резное лицо и четкие, полные, красные губы. Она обернула мне руки белыми ладонями с длинными темными ногтями, погладила бархат рукавов. Прижав меня к себе, она наклонилась поцеловать меня красным ртом.
Голосок в голове кричал: «Не позволяй ей!», – но я не могла шевельнуться, не могла отстраниться и не знала даже, хочу ли я отстраняться.
Неимоверно красные губы нависли над моими. Я ощущала ртом ее дыхание. Мир благоухал розами. И вдруг я ощутила на губах поцелуй Ашера. Ощутила, будто только что целовалась с ним. От этого вкуса у меня раскрылись глаза, голова отдернулась от рта Белль. Я отодвинулась.
Ее глаза смотрели на меня в упор – озера золотистого огня, будто коричневая вода под сверкающим солнцем. Я поняла, что теряла сознание, и она держит меня, как в танце. Рука ее была у меня за головой, поднимала меня навстречу ее поцелую.
Ощутив движение, я повернула глаза в сторону и увидела Ричарда. И Белль тоже его увидела.
– Вмешайся, и я снова вызову в тебе ardeur, волк. Ты не привел с собой женщин – ты думаешь, тебя это спасет? Нет. Ardeur хочет только пищи, и ему все равно, какова она будет.
|
|
Ричард заколебался. Я ртом ощущала вкус его страха, но под ним оставался тот же вкус поцелуя Ашера.
Вдруг рядом с Белль оказался Жан-Клод:
– Это меня ты хочешь. – Он театральным жестом развел руки, распахнув полы черного бархата, рассыпав вокруг себя волосы. – Я здесь.
Не знаю, что случилось бы дальше, или что она сказала бы, потому что на меня нахлынуло неодолимой волной воспоминание о близости с Ашером. Нахлынуло, накатило, как недавно в присутствии Джейсона, но на этот раз было больше, хуже, лучше. У меня выгнулась спина, я забилась в судорогах на руках у Белль, неожиданно вскрикнула, непроизвольно когтя руками воздух и лицо Белль. Она уронила меня, и я смутно, как через матовое окно увидала, что ее руки схватили Жан-Клода.
Ричард подхватил меня, не дав упасть, поднял на руки. Вид у него был встревоженный донельзя.
– Анита, ты цела?
Я сумела кивнуть, но даже при такой близости Ричарда, при таком нежном и обеспокоенном его лице я повернула голову посмотреть на Ашера. Ничего не могла с собой поделать. Волосы Ашера, как елочная золотая канитель, безжизненно повисли вокруг... скорее даже черепа, чем лица. Губы иссохли в ниточку, обтягивая клыки. Только глаза остались теми же – озерами светло-голубого огня, как если бы зимнее небо могло гореть.
Увидев его глаза, я попыталась выползти из рук Ричарда, поползти к Ашеру.
– Анита, Анита, в чем дело? – Он держал меня, повернув к себе, чтобы я на него взглянула.
Я смогла заговорить, но сказала только одно слово:
– Ашер.
|
|
Он посмотрел на павшего вампира, и не смог скрыть на лице отвращения.
– Я знаю, Анита. Я не хотел.
Я не знаю, за что он извинялся, и не хотела знать. Было еще что-то, о чем мне надо было тревожиться, что-то такое, о чем я забыла. Но я ни о чем не могла думать, кроме глаз Ашера и того, что я должна быть рядом с ним. Должна.
Ричард внезапно встал, держа меня на руках. Послышался скребущий звук, будто от тысячи крохотных коготков. Мохнатой пищащей волной на пол пещеры хлынули крысы – тысячи крыс.
Сила Ашера уходила, и я знала, что ему дорого обошлось мое освобождение. И в тот же миг поняла, что только я могу напитать его энергией достаточно, чтобы сохранить ему жизнь.
Ричард тихо, с отчаянием, вскрикнул и повернулся так, что я увидела, отчего он побледнел. Два вампира, которым пулями снесло череп, медленно вставали на ноги. Они исцелились. Странные лица с кошачьими глазами были невредимы. Даже шрама не осталось там, где входили пули.
– Твою мать, – сказала я.
У одного из гиенолаков не выдержали нервы, и он выстрелил в кишащую крысиную массу. Тут же прозвучал второй выстрел, и гиенолак свалился с дырой в спине посреди слоя крыс. Они закипели вокруг, и тело исчезло из виду. Но звуки – звуки ничего не скрывало. Я не так близко была к выстрелам, чтобы меня оглушило, и впервые в жизни об этом пожалела. Хруст терзаемой мелкими зубами плоти и визгливая перебранка крыс над тем, что только что было человеком, заставили оцепенеть всех.
Один из крысолюдов таращился на пистолет у себя в руке, будто не знал, откуда тот появился. Потом он повернулся к нам побелевшим лицом. Кажется, он сказал: «Я не хотел...», – но тут заорал Бобби Ли:
|
|
– Бросай оружие! Бросай оружие на фиг! Никому не стрелять!
Он запустил собственный пистолет через зал, и остальные крысолюды последовали его примеру.
Кое-кто из гиенолаков опустил пистолет, но только один выбросил. Бобби Ли опустился на колени и сложил руки на голове. Его примеру последовала Клодия, потом и остальные крысолюды. Я знала, зачем: они боялись, что Мюзетт-Белль использует их против нас. Но я бы не хотела стоять на коленях на полу, где бегают крысы.
Наконец ко мне вернулась способность мыслить настолько, что я вспомнила: быть может, сейчас Жан-Клод бьется за свою жизнь. Но нет, ничего такого. Белль держала в ладонях его красивое лицо, но он по-прежнему стоял на ногах. Его руки лежали поверх ее рук, прижимая их к щекам. Лицо осталось таким же безупречным и невредимым, на губах играла легкая улыбка. А вот у Белль глаза расширились от удивления, и лицо было недовольное. Он не мог есть ее, как она Ашера, но, как это ни странно, вроде бы у нее были какие-то трудности насчет есть его.
Я знала, что крыс позвала Мюзетт-Белль. Я не думала, что она имеет какое-то отношение к восстановительной способности двоих детей ночи. Они поднимались с пола, один поддерживал другого, но они не смотрели ни на Белль, ни на кого-либо другого. У меня была секунда подумать, не затаили ли они злобу, но тут волна крыс прыгнула на первого гиенолака, мелкие резцы попытались рвануть черную кожу. Стоял ор, и гиенолаки открыли огонь по мелким крысам, превращая тельца в красные лохмотья. Но крыс было невероятно много.
Поток крыс обтекал стоящих на коленях крысолюдов как скалы в реке.
– Можешь стоять? – спросил Ричард.
– Кажется, да.
Он бережно опустил меня на пол, потом посмотрел на своих вервольфов, стоявших недовольной толпой. Очевидно, Ричард обошелся с Сильвией достаточно жестко, поскольку никто не смел его ослушаться. Ну, разве что Джейсон вырывался из захвата, в который взял его руку Шанг-Да, но больше никто не спешил нам помочь. Что же сотворил Ричард с Сильвией?
Вдруг воздух запах мускусом волчьей шкуры, густой влажностью лиственной подстилки, вечнозеленой рождественской елкой, будто только что мое меховое плечо задело хвою с непросохшей росой в тихое утро. Та часть моей личности, что была зверем Ричарда, вылилась из моего тела и расходилась по коже как ветер.
Ричард глянул на меня янтарными глазами волка. Он открыл соединяющие нас метки, открыл во всю ширь. Закинув голову, он взвыл, и десяток глоток стал вторить ему, а потом вервольфы двинулись вперед черной всесокрушающей волной.
Шанг-Да и Джемиль держались за спиной у Ричарда, и у них показались когти вместо ногтей – полуперемена настоящих альф. Я почувствовала, как сбрасывают кожу остальные, и прилив их энергии отзывался мелкими тянущими взрывами где-то у меня под ложечкой.
Теперь я ощущала и то, что Жан-Клод закрыл свой выход нашего триумвирата как можно тщательнее. Я могла на него смотреть, но никак не ощущать. От него ничего не исходило. Он ожидал смерти, и не хотел утаскивать нас с собой.
Я подобрала один из пистолетов, брошенных крысолюдами, и тут же почувствовала себя лучше. Очень приятная тяжесть в руке.
К сожалению, я не была единственным слугой-человеком, подхватившим пистолет. Анхелито выстрелил в одного из гиенолаков, тот завертелся волчком и свалился, крича и размахивая руками и ногами, пытаясь отогнать крыс.
Я стала стрелять по ближайшим к нему крысам, но их было слишком много. Как стрелять по воде – она раздается, но остановить ты ее не можешь.
Но я знала один способ остановить крыс, и навела пистолет на голову Мюзетт-Белль. Если я ее убью, крысы уберутся туда, откуда пришли.
Я медленно выдохнула, успокоилась, чтобы стрелять наверняка – слишком близко это было к Жан-Клоду. Мне на руку прыгнула крыса, всадила зубы. Целая волна их стала запрыгивать мне на платье, цепляясь коготками за тяжелую ткань. Я вскрикнула, и вдруг рядом оказался Мика, низко пригнувшись, и зашипел на крыс. Те, что были на полу, в ужасе рассеялись. Но тех, что были уже на мне, страх не брал. Мика помог мне содрать их и бросил в кишащую массу. Крысы накрыли раненых собратьев и тоже съели.
Кажется, крысы больше боялись леопардов, чем волков, и леопарды стали отходить от стены, шипя и обращая грызунов в бегство, отвоевывая все больше пространства.
Двое вампиров, которых я думала, что убила, отрастили когти и клыки, каких никогда ни у одного вампира не было. И они двигались сквозь массу вервольфов, разбрызгивая кровь и обломки белых костей.
Огромная лапа взметнулась над Шанг-Да, и я выстрелила, не думая – я уже могла прицелиться, потому что леопарды очистили для меня круг. Голова вампира снова разлетелась. Но я знала, что если мы хотим оставить его мертвым, надо вынуть сердце и сжечь. Развеять пепел над текучими водами – лучше над разными – тоже не повредит.
Шанг-Да успел еще бросить взгляд в мою сторону, но тут же второй вампир бросился на них, и все трое оказались на полу на съедение крысам.
Бурей взлетел над шумом голос Белль, как удар грома, остановивший всех. Даже мохнатое море крыс застыло.
– Хватит!
Она отступила от Жан-Клода, и он засмеялся. Не своим волшебным смехом, который скользит по коже и заставляет думать о сексе, а смехом обыкновенным, смехом незамутненной радости.
– Мы прекращаем сражение, – сказала Белль, и хотя голос ее был так же глубок, сексуального мурлыканья в нем поубавилось. Она была не то чтобы сердита, но выбита из колеи, будто ей поднесли очень неприятный сюрприз.
Крысы покатились назад, отхлынули мохнатой волной. Они пищали и повизгивали, но уходили. Почти все вервольфы были покрыты мелкими красными следами. Остатки павшего гиенолака выглядели так, будто их перемололо что-то намного большее.
Жан-Клод обрел голос – такой же радостный, каким был его смех.
– Ты не можешь от меня кормиться. Не можешь взять то, что дала мне, потому что я больше не принадлежу твоей линии. Я – Sourdre de Sang своей собственной линии.
Белль смотрела на него с пустым лицом – маской, которую я очень хорошо знала. Она скрывала свои истинные чувства.
– Я знаю, что это значит, Жан-Клод.
– Ты более не можешь обращаться со мной как с младшим представителем твоей линии, Белль. Между двумя Sourdre de Sang следует соблюдать определенные тонкости.
Она огладила пышную юбку, и я узнала жест: такой же был у Жан-Клода. Нервничает. Белль Морт нервничает.
– Я была в своем праве поступить так, как поступила, ибо ни я не знала, ни ты.
– Вполне верно. Но сейчас, когда мы оба уже знаем, ты должна забрать всех своих людей и покинуть нас. Покиньте наши земли сегодня, ибо если завтра ночью вы еще будете на нашей территории, у вас будет отнята жизнь.
– Но ведь ты не убьешь мою Мюзетт?
Какая-то неуверенность все же слышалась в ее голосе.
– Иметь возможность убить Мюзетт, законным образом, без политических последствий. – Он слегка прищелкнул языком. – Это заветнейшее желание многих Мастеров, и я это сделаю, Белль. Ты ощущаешь правду моих слов.
Она чуть-чуть напряглась.
– Я сохраню контроль над Мюзетт, пока мы не покинем ваши земли. Она не всегда умеет держать себя в руках.
– Очень будет нехорошо, если она не удержит себя в руках здесь, в Сент-Луисе, – сказал Жан-Клод, и голос его прозвучал ровно. Радости в нем больше не слышалось.
Черри тронула меня за локоть:
– Извините, что перебиваю. Я по вампирам не специалист, но мне кажется, что Ашер умирает.
Глава сорок девятая
Ашер лежал у дальней стены. От него остался скелет, обтянутый пергаментной кожей. Под ним была постель новогодней канители – остатки его золотых волос. Одежда спалась на иссохшем теле как спущенный воздушный шарик. Глаза закрылись, и только выпирали из-под истонченной кожи двумя шариками. Все остальное иссохло.
Я рухнула рядом с ним на колени, потому что внезапно меня перестали держать ноги.
– Он не умер, – сказал детский голосок Валентины, но подходить она не стала. Она хотела меня утешить, но дурой не была.
Я смотрела на то, что осталось от его красоты, и не верила ей.
– Смотри не глазами, ma petite, – посоветовал Жан-Клод. Он не опустился на колени – остался стоять лицом к Белль Морт, будто не решался повернуться к ней спиной.
Я поступила так, как он сказал: посмотрела на него с помощью силы, а не моих телесных глаз. В Ашере ощущалась искра, что-то еще горело в нем. Он не был мертв, но практически – почти. Я подняла глаза на Жан-Клода:
– Он слишком слаб, чтобы взять кровь.
– И у него нет ни слуги-человека, ни подвластного зверя, – заметила Белль Морт. – У него нет... – Она замолчала, будто подыскивая слово, потом нашла: – Ресурсов.
Ресурсов – какое изящное выражение. Но какое бы ни было выражение, а она была права. Ашер мог питаться только кровью, а для этого он был слишком слаб... Я даже про себя не могла додумать эту мысль.
– Белль Морт могла бы его спасти, – сказал Жан-Клод безразличным голосом.
Я посмотрела на него, потом на нее:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Она его создала, и она – Sourdre de Sang. Она просто могла бы отдать ему энергию, которую у него украла.
– Я ничего не украла, – ответила Белль голосом тоже безразличным, но с ноткой гнева. – Нельзя украсть то, что принадлежит тебе по праву, а Ашер – мой, весь мой, Жан-Клод, каждым кусочком кожи, каждой каплей крови. Он жив только моей поддержкой, а без нее он мертв.
Жан-Клод сделал едва заметный жест:
– Быть может, «украла» – не точный термин, но ты можешь восстановить его жизненную энергию. Можешь вернуть его настолько, что он сможет питаться кровью.
– Я могла бы, но я не буду этого делать.
Ее гнев обжигал суховеем, покусывая кожу.
– Почему? – спросила я, потому что никто другой явно не собирался спрашивать, а мне надо было знать.
– Я не обязана давать тебе объяснений, Анита.
У меня все еще был в руке пистолет. Вдруг он потяжелел, будто напоминая мне о себе, а может быть, потрясение заставило меня снова его почувствовать. Я встала и направила его в грудь Мюзетт.
– Если умрет Ашер, умрет и Мюзетт.
– Пока что тебе не очень удавалось убивать моих вампиров своим пистолетиком, – сказала Белль очень уверенным голосом. Конечно, ведь не ее тело я собиралась дырявить пулями.
– Я думаю, что дети Матери – особый случай. Они, наверное, могут пережить все, кроме огня. Вряд ли то же самое относится к Мюзетт.
Я медленно выпустила воздух, успокоив тело, насколько это было возможно. Свободная рука лежала у меня на пояснице, пальцы на ягодице. Моя излюбленная позиция для стрельбы в тире.
– Анхелито тебе не даст, – просто сказала она.
Я обернулась на Анхелито. Он стоял на коленях в руках трех вервольфов, но...
– Если будет мешаться, тоже может умереть. Он все равно вряд ли выживет, если я убью Мюзетт.
Карие глаза Белль Морт чуть расширились:
– Ты не посмеешь.
– Еще как посмею, – улыбнулась я, но до глаз улыбка не дошла: я не сводила их с тела Мюзетт. Я отвлеклась от призрака Белль Морт над ним, сосредоточилась лишь на белом платье с засохшей кровью. Чем пристальнее я смотрела, тем лучше видела Мюзетт – как двойное зрение: грудь Мюзетт я видела телесными глазами, а в голове складывался призрачный образ Белль. Это вызвало у меня вопрос, видят ли ее другие, или мне помогает некромантия. Надо будет потом кого-нибудь спросить. Только совсем потом.
– Жан-Клод, ты не можешь этого допустить.
– Ma petite порою чуточку спешит, но сейчас она мне напомнила, что правила уже другие. Я в своем праве как Sourdre de Sang наказать одного из твоих вампиров за нападение на моего заместителя. Это полностью в рамках наших законов.
– Я не знала, что Ашер – второй после Sourdre de Sang, когда пила от него.
Рука у меня еще держалась твердо, но так будет недолго. Невозможно вечно стоять в стрелковой стойке для стрельбы одной рукой. Да и ни в какой другой стрелковой стойке тоже.
– Теперь знаешь, – возразила я, – и он еще не мертв, так что ты убиваешь заместителя другого Sourdre de Sang, полностью осознавая свои действия.
– Мы в своем праве взять жизнь Мюзетт за жизнь Ашера, – сказал Жан-Клод. – Тебе следует быть осторожнее, Белль. Посылать тех, кого ты ценишь – значит осложнить себе работу по их защите.
Я старалась сдержать дрожь в руке, но в конце концов не смогла.
– Позволь я тебе объясню попроще, Белль. Помоги Ашеру, или я убью Мюзетт.
Только одно одинаково видели мои глаза и внутреннее зрение: медовые глаза Белль. Они смотрели на меня, и я тонула в них. Она хотела, чтобы я опустила руку, а рука болела, так почему бы мне не опустить?
Рука стала опускаться, и я поймала себя на этом за миг до того, как Жан-Клод коснулся моего плеча.
Рука вернулась обратно. Но от простого опускания и подъема в мышцах прибавилось молочной кислоты. Теперь я могла сохранять стойку еще долго.
– Если хочешь играть жизнью Мюзетт – то это твой выбор, – сказал Жан-Клод, и его голос заплясал у меня по коже, заставил вздрогнуть всем телом, судорожно сжать кисть, и только долгая практика не позволила пальцу нажать крючок. Но я не попросила его перестать, потому что Белль использовала свою первую метку для попытки замутить мой разум. Давно уже ни один вампир не мог подобраться ко мне настолько просто.
Сексуальный импульс от Жан-Клода пробежал у меня по коже, а по всему остальному телу ледяной водой пролился страх. Белль еще не потерпела поражение, даже и близко. Самодовольство приведет к гибели еще некоторых из нас. Так что к черту самодовольство, надменность – одна только правда.
– Тебе надо решить, Белль, – сказала я очень спокойно, потому что следила только за дыханием, старалась успокоиться для выстрела, – что в тебе сильнее: любовь к Мюзетт или ненависть к Ашеру?
– Низшие создания не ненавидят, Анита, их наказывают.
Как она уверенно говорила!
Жан-Клод ответил одним только словом:
– Ложь.
Темные глаза покосились на него, и в этом взгляде не было любви. Жан-Клода она тоже ненавидела. Ненавидела их обоих, а почему – они мне уже объяснили. Это были единственные двое мужчин, по своей воле покинувшие ее ложе, как она считала. Они бросили ее, а никто не оставляет Белль Морт, потому что никто не захочет. Странно, но их уход повредил ее самоощущению. Но я не стала делиться этим знанием, потому что уязвлять сейчас гордость Белль Морт ничем бы нам не помогло. Ради спасения собственной гордости она дала бы умереть и Ашеру, и Мюзетт. Эти слова я проглотила, но забыла, что она – Sourdre de Sang, и что она уже поставила на меня метку. Не о лице и не о голосе надо было мне беспокоиться.
Голос ее раздался у меня в голове как во сне, сопровождаемый ароматом роз:
– Мою гордость не так легко уязвить, Анита.
Жан-Клод поцеловал меня в щеку, и запах роз пропал, и голос с ним.
– Ma petite, ma petite, хорошо ли ты себя чувствуешь?
Я кивнула.
– Так докажи это, – сказала я. – Исцели Ашера.
Жан-Клод не спросил, к кому я обращаюсь. Он услышал через меня, или догадался, или не стал спрашивать, потому что времени у нас не было.
– За разговорами он умрет, – прозвучал голос Валентины.
Все, кроме меня, оглянулись на ребенка-вампира. А я по-прежнему целилась в грудь Мюзетт, в белое платье.
– Если ты в ближайшее время не дашь ему поцелуй жизни, он будет даже для твоей силы неисцелим, Белль Морт, – сказала Валентина.
Белль с трудом сохранила спокойное лицо, но гнев растекся по залу. А может, я просто почувствовала его лучше других.
– Ты сменила сторону, petite morte?
– Non, но я не хочу терять Мюзетт случайно. Если ты решишь в пользу смерти Ашера – одно дело. Если просто упустишь шанс его спасти – совсем другое.
Мне до боли хотелось оглянуться на Валентину, но я не отрывала глаз от Мюзетт, от Белль. Кроме того, лицо Валентины было бы как у всех старых вампиров, когда они скрывают свои чувства или рискуют собой: пустое, лишенное выражения. Красивая маска.
Что-то прошло между ними, что-то, чего я не могла уразуметь. Белль нетерпеливо и глубоко вздохнула, оправила юбки и двинулась вперед. Совсем не так грациозно поплыла, как обычно ходила Мюзетт. Может быть, вампирам трудно сохранять эту плавность, когда они нервничают, потому что Белль нервничала. Я это ощущала.
Я опустила пистолет, когда она пошла, потому что если она спасет Ашера, Мюзетт будет жить. Таково было условие. Кроме того, у меня уже ныли плечо и рука. Знай я, что придется стоять в стойке так долго, я бы встала в стойку для стрельбы двумя руками.
Белль Морт овладела собой, пока шла через зал, так что к Ашеру она уже подплывала, а белое платье Мюзетт полностью скрылось за темно-золотым нарядом Белль. По крайней мере, для моих глаз.
Она встала на колени возле тела Ашера. Я никаким другим словом сейчас не могла бы это назвать – только тело. Я уже отстранилась от него. И с чем-то вроде ужаса поняла, что не верю, будто она может его исцелить. Он ощущался как мертвец, окончательный мертвец.
Руки Жан-Клода сжали мне плечи, и я поняла, он изо всех сил от меня закрывается. Он не хотел делиться своими чувствами в этот момент, и я могла его понять. Они были слишком личные, слишком пугающие.
И Ричарда тоже не было. Мне пришлось даже глянуть на него, чтобы убедиться в его присутствии в зале – вот как он плотно поставил щиты. И я не знала, когда именно он ушел за них, что было странно. Я бы должна была заметить. Он перехватил мой взгляд и не мог скрыть сочувствие или сострадание. Не думаю, что к Ашеру.
Руки Жан-Клода напряглись, и это движение снова привлекло мое внимание к Белль. Волосы ее упали свободным черным плащом, и только кое-где проблескивало золото платья.
Я ощутила, как Жан-Клод подобрался, будто физическим усилием собрал волю в кулак, потом он вздохнул и встряхнулся, как птица, оправляющая перья. Выйдя из-за моей спины, он предложил мне руку – весьма протокольно. Я на миг заколебалась, потом взяла его под руку. Он все еще закрывался от меня, закрывал свои эмоции, но я знала, что он думает – знала просто потому, что я его друг. У него сердце разрывалось при виде Ашера, превратившегося вот в это. И мне тоже было больно, а у меня не было с этим человеком многовековой дружбы.
Он пошел вперед, ведя меня под руку, к коленопреклоненной вампирше и остаткам того, кого любили мы оба. Мне никогда не узнать, не возникла ли моя любовь к Ашеру из чувств к нему Жан-Клода. Может быть, но мне не отделить своих чувств от чувств Жан-Клода. Одно это должно было бы испугать меня до дрожи, но я не боялась. Устала я все время бояться. И была готова попробовать быть сердцем такой же храброй, как и всем остальным. Кроме того, с Ричардом я была осторожной и заботливой, и в результате – разбитое сердце у нас обоих. Опираясь на руку Жан-Клода, я оглянулась на него. Сердце мое при виде его все еще вздрагивало. Еще сегодня днем я была готова к примирению. Я всегда готова к примирению с Ричардом, каждый раз, когда он хоть на дюйм поддается. Беда в том, что он тут же этот дюйм отбирает обратно.
Он перехватил мой взгляд, и что-то такое было в его глазах – боль, потеря, глубокие как океан, широкие как море. Я его люблю. Люблю всерьез. Может быть, всегда буду любить. У меня был почти неодолимый порыв броситься к нему, пусть сгребет меня в объятия, а я прогоню это страдание с его лица. Но он вряд ли сгребет меня в объятия. Наверное, просто будет смотреть, не понимая. А тогда я его возненавижу.
Ненавидеть Ричарда я не хотела.
И я отвернулась. Пусть не видит на моем лице ни жажды, ни боли потери, ни первых признаков ненависти.
Я ощутила Ричарда рядом с собой прежде чем он меня коснулся. И очень удивилась, глянув ему в лицо. Оно было настолько близко к непроницаемому, насколько Ричард мог его сделать. Он не сгреб меня в охапку, но предложил руку. Я замялась, как до того с Жан-Клодом, потом медленно продела руку в предложенное кольцо. Он прижал мою руку свободной рукой, такой теплой, такой твердой, прижал мои пальцы к своему мускулистому предплечью.
Я опустила глаза, чтобы он не видел, как на меня это подействовало. Все мы закрывались щитами как дьяволы, стараясь не выдать свои мысли и не влезть в чужие.
Ричард и Жан-Клод переглянулись у меня над головой. Не знаю, что это должно было значить. Казалось бы, глупо переглядываться, когда можно просто открыть метки, объединяющие нас в триумвират, и тогда мы просто можем читать в умах друг у друга. Но Ричард впервые за много месяцев оказался на нашей стороне. И все мы трое, каждый из нас, старался быть так осторожен, как только было в его силах.
Глава пятидесятая
Белль стояла над Ашером на коленях, наклонив голову, будто целуя его. Но она отстранялась от его тела, упираясь одной рукой в пол, другой в стену. Поцелуй выглядел так интимно, но она изо всех сил старалась не прикасаться к нему больше, чем было абсолютно необходимо. Впечатление интимности от этого пропадало.
Я должна была бы ощутить силу, которую она в него вталкивала, но я слишком сильно закрылась щитами, и не настолько хорошо умела это делать, чтобы пропускать что-то внутрь или наружу по своему желанию. Закрываясь, я загораживалась от всего. А я хотела ощущать, что она делает. Чувствовать, растет ли эта едва уловимая искра в Ашере.
Я чуть приоткрыла щит, как затвор фотоаппарата, только чуть-чуть, чтобы ощутить эту искру.
И почувствовала губами поцелуй Ашера, будто выпила вина с его вкусом. Искра стала пламенем, холодным пламенем, которое заполняло его тело, а Белль продолжала лить в него энергию. Ашер вскрикнул у меня в голове, и я пошатнулась от этого безмолвного вопля, упала бы, если бы Ричард и Жан-Клод меня не подхватили.
– Что случилось, Анита? – спросил Ричард.
– Ma petite, тебе нехорошо?
Времени объяснять не было. Я высвободилась, и они мне не стали мешать. Я схватила Белль за плечо и за волосы, и почти шоком было ощутить кудряшки Мюзетт под рукой, когда я отдернула ее прочь. Я ожидала ощущения локонов Белль, но ее здесь не было. Не было никогда. Она не была иллюзией, но не была и реальной.
Я отбросила ее от Ашера, отбросила так, что она поехала по полу в скользком белом платье Мюзетт. Но в зале прогремел голос Белль:
– Как ты смеешь поднимать на меня руку?
– Ты пытаешься привязать его к себе снова, как в старые времена. Он этого не хочет.
– Он выцветет и умрет без той силы, которую я могу в него вдохнуть.
Она оглянулась, будто ища, кто поможет ей встать. Все, кто мог бы захотеть ей помочь, были под стражей, а больше никто не шевельнулся. Наконец она встала сама, но схватиться ей было не за что, и в старомодном корсете движение вышло отнюдь не грациозное. Приятно знать, что некоторые модели одежды даже для вампиров неудобны.
Белль повернулась ко мне, глаза ее мерцали карим огнем.
– Без меня Ашер умрет. Посмотри на него, на то, что от него осталось. Этого не хватит, чтобы выжить.
Ее сила накачала немного плоти под сухую кожу, но не очень много. Будто видны были под кожей отдельные мышцы и связки, как на картинке в учебнике анатомии, где показаны точки прикрепления. Но это не было похоже ни на что живое. Волосы так и лежали сухим гнездом из золотой канители, а кожа вылинявшим пергаментом обтягивала непристойно тощий остов. Но глаза – глаза стали человеческими, если не считать необычного цвета ледяной синевы. Даже когда он был просто человеком, такие глаза не могли не быть необыкновенными.
И в этих глазах был Ашер. Он был заключен в этой хрупкой, полумертвой оболочке. Он смотрел на меня, и я ощутила в этом взгляде его целиком.
– Кровь может спасти ему жизнь, – сказала Белль, – но не вернет ему того, что он потерял. Только его создатель, или тот, кто взял его суть, может ее отдать.
Она стояла, испуская глазами на лице Мюзетт свою сияющую темноту. Она не стала добавлять, что она и его создатель, и тот, кто взял его сущность, и что только она может вернуть прежнее великолепие. Белль Морт слишком утонченная, чтобы говорить очевидное. Но несказанное повисло в воздухе.
– Ему просто нужна сила, – возразила я. – И не обязательно она должна быть твоей.
– Если бы у него был слуга-человек или подвластный зверь, то да, но у него их нет, – сказала Белль, и в ее тоне звучало удовлетворение, которое она не могла или не считала нужным скрыть. – Он одинок, и привязать себя ко мне снова – для него единственный выход, если он не хочет провести остаток вечности в том виде, в котором он сейчас.