Кровь тут же облепила пластиковый бахил, не до верху, не заливая кроссовку, но почти. И даже сквозь пластик и обувь я чувствовала, что кровь прохладна. Не холодна, а прохладна. Не знаю, так это было или это только мое воображение. Вообще-то я не должна была бы ощущать кровь сквозь бахил и кроссовку. Но ощущение было именно такое. Иногда от воображения на месте преступления бывает не только польза.
Я осторожно выставила ногу, держась за косяк. Не зная, не будет ли скользить бахил на залитом кровью кафеле, я не хотела это проверять собственной задницей. Две вещи не хотелось бы мне сделать в этом помещении: во-первых, шлепнуться на задницу посреди кровавого озера, и во-вторых, лезть рукой в эту ванну. Вторую мне придется делать, так что я хотя бы первой постараюсь избежать.
Осторожно, медленно я подала ногу вперед, как можно дольше удерживаясь пальцами за косяк. На самом деле ванная была не такая большая, и не слишком далеко надо было тянуться от двери до ванны. Я ухватилась за край ванны руками в перчатках, и когда поставила ноги как можно тверже, заглянула в воду.
Вроде какого-то красного супа. Умом я понимала, что в основном здесь вода, но цвет... Я старалась думать о чашках для окраски пасхальных яиц. Ванна была как большая чаша, где красят пасхальные яйца. Как бывает, когда плохо подберешь смесь, она была не в точности красная или розовая, а одновременно. Я держалась за мысль о пасхальных яйцах, о запахе уксуса и о лучшем времени, чем сейчас.
Вода будто заклубилась, тяжелее, чем была на самом деле. Наверное, иллюзия, но у меня вдруг возник образ чего-то, плавающего прямо под поверхностью. Вот сейчас оно высунется и меня схватит. Я знала, что этого не может быть. Знала, что, наверное, слишком много нагляделась ужастиков, но все равно пульс бился в горле, сердце колотилось.
Я оглянулась на Зебровски:
– Ребята, у вас что, нет стажеров для этой работы?
– А как мы добыли первый кусок, по-твоему? – спросил он в ответ.
– Тогда понятно, почему там выворачивало того постового в кустах.
– Он только первую неделю работает.
– Ублюдок ты, Зебровски.
– Пусть так, но больше никто не хотел совать туда руку. Когда кончишь осмотр, придут техники, откачают воду и отфильтруют ее в поисках вещдоков. Но сначала это должна увидеть ты. Скажи мне, что это не работа ликантропа, Анита. Скажи, и я скажу репортерам. Это предотвратит охоту на ведьм.
– Но не истерию, Зебровски. Если это кто-то другой, значит, у нас два самых жутких психа, каких еще не бывало в Сент-Луисе. Я бы рада доказать, что это не работа оборотня, но если это действительно так, то у нас другие проблемы.
Он заморгал:
– Ты действительно будешь более довольна, если это тот же оборотень?
– Обычно два разных убийцы кладут больше народу, чем один.
– Это мысль скорее копа, чем эксперта по монстрам, Анита.
– Спасибо на добром слове.
Я повернулась снова к ванне, и поняла вдруг, что сделаю это. Я опущу руку не глубже перчатки. Дурацкая идея, но, блин, если я что-то нащупаю, не залезая слишком глубоко, – я это достану.
Вода была холодна даже сквозь перчатку. Я сунула руку вниз, черта холодной кровавой воды поползла вверх по коже, и опустив руку только до половины, я на что-то наткнулась.
Застыв на мгновение, я неглубоко вдохнула и повела рукой вдоль того, чего касалась. Оно было одновременно и мягким, и твердым, мясистая плоть. Я добралась до кости, и ее было достаточно, чтобы ухватиться и вытащить из воды.
Это было то, что осталось от руки женщины. С розовато-белой кости стекала вода. Конец, который крепился к плечу, был обломан. Есть инструменты, которые могут оставить такие повреждения, но я сомневалась, чтобы кто-то побеспокоился их доставать.
Отложив руку в сторону, я снова стала шарить там, где ее нашла. На этот раз я погрузила руку глубже и вытащила почти голую кость. Она не была похожа на фрагмент человека, и я старалась так о ней не думать. Будто нашла в лесу останки животного и пыталась сообразить, кто его съел. Большие зубы, очень сильные челюсти. Мало кто из истинных хищников обладает силой, способной сокрушать кости, но ею обладают почти все ликантропы. Вряд ли такую бойню в ванной пригородного дома могла устроить сбежавшая из зоопарка гиена.
Я осторожно, очень осторожно опустила кость обратно в воду, потому что никак не хотела, чтобы на меня полетели брызги от всплеска.
Отвернувшись от ванны, я осторожно прошла к двери, сняла перчатки, бросила в мешок, который открыл для меня Зебровски, прислонилась к косяку, сняла бахилы, бросила их в мусорный мешок, вышла из этой камеры ужасов и продолжала идти, пока не дошла до спальни.
Здесь воздух казался чище, более пригодным для дыхания.
Зебровски шел за мной, и тут голос Мерлиони спросил:
– Она это сделала?
– Ага.
Мерлиони издал что-то вроде торжествующего карканья:
– Я так и знал! Я выиграл!
Я посмотрела на него, на Зебровски:
– Прошу прощения, что было сказано?
Зебровски даже не смутился:
– Мы поспорили, полезешь ли ты в эту ванну рукой.
Я вздохнула и покачала головой:
– Ребята, вы квинтэссенция ублюдков.
– Ух ты! Квинтэссенция! – повторил Мерлиони с уважением. – Блейк, если ты будешь ругать нас умными словами, мы никогда до их смысла не допрем.
Я посмотрела на Зебровски:
– Это оборотень. Не знаю, правда, тот же или другой. Первая жертва была убита в постели. Вторая тоже? – Он кивнул. – А этих убивали в ванне, и там не меньше двух тел.
– Почему двух? – спросил Зебровски.
– Потому что куча слишком высока, черт бы ее драл, для одного женского тела, особенно если учесть, что часть он сожрал.
– Ты говоришь «он», будто знаешь.
Я покачала головой:
– Не знаю, но предполагаю, что это мужчина, потому что мало кто из женщин способен на такое. Бывает, но редко.
– У нас есть показания, что женщина, владеющая этим домом, и ее подруга входили сюда около двух часов ночи. – Зебровски закрыл глаза, будто вспоминая точный текст. – Они казались пьяными, и с ними был мужчина.
– Есть свидетель? – спросила я.
– Если мужчина, который привез их домой, тот самый оборотень, и не лежит в той куче в ванне, то да.
Я об этом не подумала.
– Вообще-то может там лежать. Кстати, почему вода стоит так высоко, почему не сработал страховочный слив?
– Наш стажер сказал, что там застрял кусок тела.
Меня передернуло:
– Тогда понятно, с чего его выворачивает.
– А на этом я проиграл, – сказал Мерлиони.
– На чем? – спросила я.
– Почти все мы ставили, что тебя вывернет.
– А кто ставил на меня?
Зебровски прокашлялся:
– Это я.
– И что ты выиграл?
– Ужин на двоих у «Тони».
– А ты, – спросила я у Мерлиони, – что выиграл на том, что я там шарила?
– Баксы.
Я покачала головой:
– Чтоб вы все лопнули! – И я пошла к двери.
– Погоди, у нас еще одно пари, – окликнул меня Мерлиони. – Кто была та цыпочка на телефоне, когда Зебровски тебя разбудил?
Я готова была отпустить убийственный комментарий, когда меня остановил голос от дверей:
– Вы видали что-нибудь подобное после Нью-Мексико?
Я обернулась к дверям, где стоял мой любимый агент ФБР. Специальный агент Брэдли Брэдфорд, улыбаясь, протягивал мне руку.
Глава пятьдесят пятая
Брэдли был сотрудником Отдела Специальных Исследований – новое подразделение по борьбе с преступлениями, имеющими противоестественную подоплеку. В последний раз мы с ним работали на весьма грязных убийствах в Нью-Мексико.
На его твердое пожатие я ответила своим таким же. Он улыбнулся – думаю, мы оба были рады видеть друг друга. Но он обвел взглядом комнату и нашел Зебровски.
– Сержант Зебровски, я думаю, вы ведете праведную жизнь.
Зебровски подошел к нам:
– О чем это вы, агент Брэдфорд?
Агент показал тонкий конверт плотной бумаги.
– Напротив клуба, где эти женщины были вчера вечером, есть магазин. В прошлом году его ограбили, и после этого поставили отличную систему наблюдения.
Шутки кончились. Зебровски вдруг стал полностью серьезен.
– И?
– На ленте есть мужчина, подходящий под описание вашего свидетеля. Он был вчера с этим женщинами, они прошли точно под окном магазина. – Он открыл конверт. – Я взял на себя смелость сделать отпечаток со стоп-кадра.
– И раздать его всем вашим людям, – предположил Мерлиони.
– Нет, детектив. Это единственный экземпляр, и я первым делом принес его сюда.
Мерлиони, может, и хотел бы поспорить, но Зебровски ему не дал.
– Мне все равно, кто раскроет это дело, лишь бы мы взяли этого типа.
– Я того же мнения, – ответил Брэдли.
Я ему не до конца поверила. В прошлый наш разговор его крошечный отдел находился на грани расформирования, а дела из его производства хотели передать в отдел поддержки расследований, то есть в отдел серийных убийц. Брэдли был из хороших парней. Он действительно больше интересовался раскрытием преступлений, чем карьерным успехом, но его новый отдел был ему дорог. Он был всерьез убежден, что федералам такой нужен. Я с ним была согласна. Так зачем же он передает единственный экземпляр снимка? Поделиться – это имело бы смысл, просто отдать – никакого.
– Что ты думаешь, Анита? – спросил он.
Я посмотрела на снимок. Черно-белый, на самом деле вполне хорошего качества. Две смеющиеся женщины и между ними высокий мужчина. Брюнетка, что шла слева, походила на фотографии на первом этаже дома. Я не спрашивала имени женщины, чей дом это был. Не хотела знать. Не зная, проще было войти в ту ванную и рыться в останках.
Вторая женщина была мне смутно знакома.
– Ее нет на групповой фотографии на первом этаже? Похоже, снимали на какой-то вечеринке.
– Проверим, – сказал Зебровски.
– А о мужчине что можете сказать? – спросил Брэдли.
Я вгляделась в мужчину на фотографии. Может быть, это наш убийца, а может быть, он лежит в куче костей в ванне. На фотографии он был высоким, широкоплечим. Прямые каштановые волосы убраны в длинный хвост на затылке, и сейчас одна из женщин за него дергала, играла с ним. Лицо с широкими скулами, красивое. Не так, как Ричард, но чем-то они были странно друг на друга похожи – оба высокие, оба широкоплечие, оба классически красивые. Но что-то было в лице на фотографии, что даже сквозь эмульсию заставило меня поежиться.
Наверное, потому, что я знала: через несколько часов эти женщины будут зверски убиты. Может, это было мое воображение, но мне не понравилось лицо этого человека, когда он поднял глаза и заметил камеру. Вот почему у него такой странный взгляд, такое выражение лица.
– Он заметил камеру, – сказала я.
– То есть? – не понял Зебровски.
– Посмотри на его лицо. Ему не нравится, что его снимают.
– Наверное, знал, что собирается с ними делать, – предположил Мерлиони. – И не хотел, чтобы его видели с жертвами перед убийством.
– Может быть. – Я все глядела на его лицо, и, кажется, оно мне было знакомо.
– Узнаете его? – спросил Брэдли.
Я подняла на него глаза. Лицо у него было безразличное, безэмоциональное, но я в его невинный вид не поверила.
– Откуда бы?
– Ну, он оборотень. И если это тот, кого мы ищем, я думаю, вы могли его где-нибудь видеть.
Врал Брэдли, я это чуяла. Даже у меня не хватило бы бестактности в лицо обвинить его во лжи, но от необходимости что-нибудь сказать избавил меня звонок моего сотового. Сегодня я его носила с собой, закрепив на поясе – на тот случай, если вдруг Мюзетт и компания не захотят уезжать из города без шума. Считайте меня глупой, но я им не верила.
– Алло?
– Это Анита Блейк? – спросил женский голос, которого я не узнала.
– Да.
– Говорит детектив О'Брайен.
Как ни странно, за всей этой вампирской политикой и новым убийством я не успела подумать о разыскиваемом международном террористе Леопольде Хайнрике.
– Рада вас слышать, детектив О'Брайен. Что случилось?
– Мы идентифицировали две фотографии, которые вы отобрали.
– Я приятно удивлена. Качество было просто ужасное.
– Лейтенант Николс – вы его видели один раз – их выбрал.
Мне понадобилась секунда, чтобы вспомнить это имя.
– Тот лейтенант, который был на кладбище Линдел.
– Ага, он. Он выбрал те же два фото, и так как вы встречались только один раз...
Я не дала ей договорить:
– Телохранители, мать их так! Те самые телохранители. Кандуччи и...
– Бальфур.
– Да, так. Не могу поверить, что их не запомнила.
– Вы их видели только раз, ночью, Блейк. И Николс мне сказал, что все внимание отвлекла на себя вдова.
– Да, но все равно. Вы их взяли для допроса?
– Никто не знает, где они. На следующий день после вашей встречи они уволились из своего охранного агентства. А работали там всего две недели. Все рекомендации, которые они представили, ведут в пустоту.
– Блин, – сказала я.
Поглядев еще раз на фотографию, которую Брэдли держал передо мной, я поняла, где могла видеть этого человека. Это был еще один из установленных контактов Хайнрика. Или очень на него похожий человек. Я только не верила, что совпадение может быть настолько сильным.
Я посмотрела на Брэдли. Он все еще держал снимок так, чтобы я его видела, ниже, чем нужно было для двух остальных мужчин. Может быть, это была вежливость, может быть, и нет. Встретив мой взгляд, он сделал непроницаемое лицо. Коповскую морду.
– Если бы я вам сказала, что сейчас смотрю на снимок, где изображен один из известных контактов Хайнрика, и он тоже в городе?
Брэдли не изменился в лице, а Зебровски и Мерлиони изменились. Они были удивлены, а Брэдли – нет.
– Откуда у вас фотография? – спросила О'Брайен.
– Долго рассказывать, но его ищут в связи с некоторыми убийствами здесь, в городе.
– Которого из них?
– Я думаю, что он только один с длинными волосами. Вряд ли они теперь увязаны в хвост, как здесь, но уж точно до плеч.
Я услышала шелест бумаг:
– Вот, нашла. – Еще шелест, потом она присвистнула. – Рой Ван Андерс. Блейк, это очень нехороший человек.
– Насколько нехороший?
– Самое смешное, что мы только сегодня получили досье на мистера Ван Андерса. Фотографии с мест преступлений, от которых вас вывернет.
– Море крови, и от тел мало что осталось?
Я почувствовала, как рядом напрягся Зебровски.
– Ага. Откуда вы знаете?
– Кажется, я сейчас на месте преступления, где поработал Ван Андерс.
– Вы на месте, где убивал ликантроп?
– Да.
– В его деле ничего нет, что говорило бы, будто он не человек. Отвратительный маньяк, который любит насиловать и убивать женщин.
– А кто-нибудь задавался вопросом, как он расчленяет тела или куда деваются пропавшие части?
– Я еще не все прочла, но нет. Почти все преступления совершены в странах, где вообще и фотографии – уже чудо. Очень низкая технология и очень мало денег для такой тонкой криминалистики.
– Насколько нужна тонкая криминалистика, чтобы отличить зубы от стали?
– Многие серийные убийцы пускают в ход зубы, Блейк.
Ей будто хотелось защитить честь полиции каких-то далеких стран.
– Уж кто-кто, а я это знаю, О'Брайен, да ладно, не важно. Важно то, что он сейчас в нашем городе, прямо сейчас, и мы не отсталая страна, и деньги у нас есть, пусть не самые большие, чтобы выслеживать бандитов.
– Вы правы, Блейк. Будем заниматься тем, что здесь и сейчас.
– У нас сейчас хватит материала, чтобы допросить Хайнрика и его приятеля?
– Наверное, да. Будем вести дело так, будто Хайнрик знает о хобби своего дружка. Таким образом, он оказывается пособником, если не больше.
– Я приеду, как только тут закончу.
– Блейк, это дело вы не расследуете. Вы потенциальная жертва, и это напрочь лишает вас объективности.
– Не надо так, О'Брайен, я с вами играла честно.
– Это не игра, Блейк, это работа. Или вы хотите всю заслугу загрести себе?
– Плевать мне на все заслуги. Я просто хочу там быть, когда вы будете допрашивать Хайнрика.
– Если приедете вовремя. Задерживаться ради вас мы не станем.
– Ладно, О'Брайен, ладно. Дело ведете вы.
– Очень мило, что вспомнили об этом, Блейк.
И она повесила трубку.
– С-сука! – произнесла я от всего сердца.
У Зебровски и Мерлиони лица были полны ожидания, у Брэдли – спокойное. Он умел сделать коповскую морду, но не был актером. Я рассказала им содержание разговора, и Зебровски тут же покатил бочку на О'Брайен – не за то, что она меня отстранила, а за то, что она даже не подумала связаться с кем-нибудь из РГРПС.
– Она их арестовала – за что? За то, что тебя преследовали? А у нас тут четыре убийства, если не больше. – Он посмотрел на меня. – Хочешь прокатиться на машине с сиренами и мигалкой? Чтобы мы свалились ей на голову, пока она не развалила чем-нибудь наше дело?
Мне понравилось «наше дело», и понравилось, что он позвал меня с собой. Дольф бы этого, наверное, не сделал, даже если бы не злился на меня.
Я кивнула:
– Приятно было бы ворваться, размахивая флагом юрисдикции.
Он осклабился:
– Дай мне десять минут скомандовать тут, кому что делать, и жди меня внизу. Возьмем машину с мигалками, от нее народ резвее разбегается в стороны.
Он уже был за дверью и шел вниз по лестнице, что-то про себя приговаривая.
Мерлиони вышел следом со словами:
– Интересно, кому придется прибирать в Ванне Смерти?
Не думаю, что Мерлиони горел желанием войти в команду уборщиков, даже если распорядителем.
Мы с Брэдли остались одни. Неслыханная вещь: федерала, даже двух, если считать меня, оставили наедине на осмотре такого места преступления. Вообще-то полиция федералов терпеть не может, и федералы платят ей тем же.
Я посмотрела на Брэдли:
– Теперь, когда я установила все те связи, которые вы хотели установить, скажите мне, зачем вы на самом деле сюда приехали.
Он закрыл конверт и отдал его мне:
– Чтобы раскрыть преступление.
– Раскрытие этих преступлений местной полицией ничего не добавит к весу вашего отдела. В прошлый раз, когда мы с вами говорили, вам нужно было приобрести вес.
Он посмотрел на меня внимательно.
– Вы здесь официально, Брэдли?
– Да.
Я всмотрелась в его ничего не говорящее лицо:
– Вы здесь официально как агент ФБР?
– Я не совсем понимаю, о чем вы.
– Вы мне как-то сказали, что я привлекла внимание одного из менее известных правительственных ведомств – призраков. Кажется, вы их так назвали. Ван Андерс – призрак?
– Ни одно правительство в здравом уме не захочет иметь в стране такое бешеное животное.
– Брэдли, если вы не будете со мной разговаривать, то в следующий раз я не стану вам верить так, как верю прямо сейчас.
Он вздохнул. Вдруг он тоже показался мне усталым. Он потер глаза пальцами и сказал:
– Эти убийства привлекли наше внимание. Но я видал подобные преступления и раньше. В другой стране, где правительство больше тревожилось об удержании власти, чем о защите беспомощных женщин.
Глаза его наполнились каким-то далеким воспоминанием – и болью.
– Вы говорили, что отошли от этой работы.
– Говорил. – Сейчас он смотрел прямо на меня, без всякой коповской морды. – Типы вроде Ван Андерса были одной из причин, по которым я не смог там работать. Но когда некоторые люди узнали, что Ван Андерс, быть может, сорвался с цепи в границах Соединенных Штатов, им это не понравилось. У меня есть разовое разрешение на то, чтобы помочь здесь разобраться.
– И какова цена этой помощи?
– Хайнрик будет выслан из страны. Имя второго, которого с ним взяли, нигде не будет названо. Все исчезнет.
– Хайнрик подозревается в терроризме. Вы думаете, его просто отпустят?
– Его разыскивают в пяти странах, с которыми у нас соглашения. Кому его отдать, Анита? Лучше просто отпустить.
– Вы не знаете, зачем он оказался в городе? Я-то точно хочу знать, зачем он меня преследовал.
– Я говорил вам, зачем вы нужны подобным людям.
– Потому что я могу поднимать мертвых? Там – политический лидер, здесь – несколько зомби-телохранителей?
Я попыталась обратить все в шутку, но Брэдли не засмеялся.
– Вы помните человека, которого вы нашли распятым на стене собственной гостиной?
– Да.
– Он знал Хайнрика и Ван Андерса, и ему показалось, что они перебирают через край. Он бросил их и скрылся, но, видимо, недостаточно хорошо.
– Если это была казнь, зачем было ее подделывать под какое-то ритуальное убийство?
– Чтобы она не выглядела казнью.
– А какая им разница? – спросила я.
Он покачал головой:
– Анита, это знак. Они хотели его смерти, и смерть должна была быть достаточно сенсационной, чтобы попасть в заголовки. Чтобы знали все такие, как он, такие как я – те, кто ушел.
– Вы этого не можете знать наверное, Брэдли.
– Знаю я не все. Но я знаю, что все, в этом деле замешанные, хотят, чтобы Ван Андерса поймали, а Хайнрика отпустили.
– А остальные?
– Про них я не знаю.
– Они все уехали отсюда, или мне продолжать беспокоиться?
– Беспокойтесь, Анита. Я бы беспокоился.
– Ничего себе. – Тут мне пришла в голову мысль. – Я знаю, что все это я говорю вам без протокола. Так вот, так же без протокола я хотела бы кое о чем вас попросить.
– Обещать не могу, но о чем именно?
Я сообщила ему имя Лео Харлана и общее описание, потому что имя сменить нетрудно.
– Он говорит, что он наемный убийца, и я ему верю. Он говорит, что он здесь вроде как в отпуске, и этому я тоже верю. Но в Сент-Луисе вдруг начинают кишеть нехорошие люди, находящиеся в международном розыске, и мне любопытно бы знать, не связан ли с ними мой клиент.
– Я постараюсь проверить.
– Если он выплывет где-то в вашем хит-параде, я постараюсь его избегать и откажусь поднимать его предка. Если нет, я сделаю свою работу.
– Пусть даже он наемный убийца?
Я пожала плечами:
– Кто я такая, чтобы бросать камни в других, Брэдли? Я стараюсь не судить людей больше, чем это необходимо.
– А может быть, вы постепенно осваиваетесь с убийцами.
– В общем, да. Все мои друзья – монстры, уголовники или копы.
На это он улыбнулся.
– Эй, Анита! Едем! – заорал снизу Зебровски.
Я дала Брэдли номер своего мобильника, он записал. И я побежала вниз.
Глава пятьдесят шестая
О'Брайен начала допрос еще до нашего приезда. В нашем Сент-Луисе народ не понимает, что мигалка и сирена означают – уматывай с дороги к той самой матери. Такое впечатление, что машущие полицейские флаги собирали вокруг нашей машины квартал зевак. Водители так старались догадаться, чего мы так спешим, что забывали уступить дорогу.
Никогда я не видела Зебровски в таком гневе. Черт побери, я вообще его, кажется, еще сердитым не видела. Он поднял такой шум, что О'Брайен вышла из допросной, но она продолжала твердить:
– Вы его получите, когда мы с ним закончим, сержант.
Голос Зебровски упал так низко, что больно стало слушать. Тягучий, нарочито медленный голос нес в себе достаточно жара, чтобы даже я занервничала, но на О'Брайен он впечатления не произвел.
– Не считаете ли вы, детектив, что допросить его о серийном убийце, который уже убил трех, если не четырех человек, важнее, чем допросить о том, зачем он преследовал федерального маршала?
– Я его допрашиваю о серийном убийце. – У нее между бровей появилась морщинка: – Как вы сказали? Трех, если не четырех?
– Мы еще не кончили подсчитывать куски на последнем месте преступления. Может быть, там две жертвы.
– Вы не знаете?
Он с шумом выпустил воздух из легких.
– Вы ничего не знаете об этих преступлениях. Вы недостаточно знаете, чтобы допрашивать его без нас.
Его голос дрожал от усилий не сорваться на крик.
– Может, вы и можете присутствовать, сержант, но не она. – О'Брайен ткнула большим пальцем в мою сторону.
– На самом деле, детектив, по закону вы не можете теперь не допустить меня к допросу. Хайнрик подозревается в преступлении с противоестественной подоплекой.
О'Брайен посмотрела на меня очень недружелюбно.
– Я вас уже не допустила, Блейк, и ничего.
– А, – сказала я, сама чувствуя, как улыбаюсь – ничего не могла с собой поделать. – Но тогда Хайнрик подозревался в терроризме, а обвинялся не более чем в незаконном ношении оружия – обыденные дела. Ничего такого, что подпадало бы под юрисдикцию федерального маршала с моим статусом. Как вы сами указывали, я не обычный федеральный маршал, и моя юрисдикция весьма узка. В преступлениях без противоестественной подоплеки у меня никаких прав нет, но те, где такая подоплека есть, полностью попадают под мою юрисдикцию в любой точке этой страны. И мне не надо ждать, чтобы меня пригласили.
Я знаю, насколько самодовольный был у меня вид, когда я это сказала, но ничего не могла с собой поделать. О'Брайен обошлась с нами по-хамски, а хамство наказуемо.
Вид у нее был такой, будто она раскусила горький орех:
– Этим делом занимаюсь я.
– На самом деле, О'Брайен, им теперь занимаемся все мы. Я, потому что мне дает полномочия федеральный закон. Зебровски, поскольку случай с противоестественной подоплекой, а значит, находится в ведении РГРПС. Честно говоря, по этим убийствам у вас никаких полномочий нет. Они совершены не на вашей территории, и вы даже не знали бы, что Хайнрик в них замешан – если бы мы так щедро не поделились бы с вами информацией.
– Мы с вами играли честно, – сказал Зебровски. – Играйте честно с нами, и выиграют все.
Он говорил уже почти нормальным голосом, а не тем пугающим басом.
Она ткнула в меня пальцем – очень театральным жестом, как мне показалось.
– Но в газетах будет ее имя!
Я покачала головой:
– О'Брайен, неужели все из-за этого? Вы хотите увидеть себя в газетах?
– Я знаю, что раскрытие серийных убийств может сделать меня сержантом.
– Если хотите, чтобы в газетах было ваше имя – ради бога, – сказала я, – но давайте все-таки больше думать о том, как раскрыть дело, чем кому достанется слава.
– Вам легко говорить, Блейк. Вы сами сказали, что ваша карьера не в полиции. Вам слава не нужна, но все равно она достанется вам.
Зебровски оттолкнулся от стены, на которую опирался, и тронул папки на краю стола. Одну из них он приоткрыл и вытащил фотографию. Наполовину пустил по столу, наполовину бросил ее в сторону О'Брайен.
Это были мазки цвета и формы – цвета в основном красного. Я не стала слишком присматриваться – я видела все в натуре, и напоминание было мне ни к чему.
О'Брайен глянула на фотографию, потом посмотрела второй раз, нахмурилась, чуть было не потянулась за фотографией, потом присмотрелась пристальнее. Я видела, как она пытается сообразить, на что смотрит, видела, как мозг сопротивляется, не хочет складывать увиденное. И я видела момент, когда она увидела наконец. Это выразилось у нее на лице, во внезапной бледности кожи. Она медленно села на стул.
Кажется, ей не сразу удалось отвести глаза от картины.
– И всюду оно так? – спросила она неожиданно слабым голосом.
– Да, – ответил Зебровски. Он тоже говорил тихо. Добившись эффекта, он не хотел его усиливать сверх необходимости.
Она посмотрела на меня, и видно было, как ей физически трудно оторвать взгляд от фотографии.
– Вы снова будете нарасхват у репортеров, – сказала она, но теперь невыразительно, будто это не имело значения.
– Наверное, – ответила я, – но не потому, что мне так хочется.
– Вы просто так чертовски фотогеничны.
В голосе ее послышался намек на прежнюю желчь, потом она нахмурилась и снова глянула на фото. До нее дошло, что она только что сказала, и это как-то неуместно было рядом с этой страшной и мерзкой фотографией.
– Я не то хотела сказать...
Она снова надела на себя сердитое лицо, но сейчас оно выглядело скорее как маска, чтобы скрыться за ней.
– Да не волнуйтесь, О'Брайен, – сказал Зебровски своим обычным голосом с подковыристой интонацией. Я достаточно его знала и ждала сейчас какой-то полупохабщины, но не услышала ее. – Мы вас поняли. Анита просто до чертиков симпатичная.
Она слабо улыбнулась:
– Что-то в этом роде. – Потом улыбка исчезла, будто ее и не было никогда. О'Брайен полностью вернулась к делу – она из тех, что далеко от него никогда не отходит. – Сделать, чтобы ни с одной женщиной больше такого не было, важнее, чем решить, кому достанется слава.
– Приятно слышать, что все мы с этим согласны, – заключил Зебровски.
О'Брайен встала. Она пододвинула фотографию Зебровски, изо всех сил стараясь на этот раз на нее не смотреть.
– Можете допросить Хайнрика и того, второго, хотя он не особенно много говорит.
– Давайте составим план до того, как пойдем туда, – сказала я.
Они оглянулись на меня.
– Мы знаем, что Ван Андерс – наш человек, но не знаем, единственный ли он наш человек.
– Вы думаете, что один из тех, кого мы взяли, мог помогать Ван Андерсу в этом? – Она показала на фотографию, которую Зебровски прятал в папку.
– Я не знаю.
Посмотрев на Зебровски, я подумала, не пришла ли та же мысль в голову ему. Первая записка гласила: «Эту мы тоже пригвоздили». Мы. Я хотела удостовериться, что Хайнрик в это «мы» не входит. Если да, то никуда он не уедет, если я смогу этому помешать. Мне действительно было все равно, кому достанется слава за раскрытие дела. Я только хотела, чтобы оно было раскрыто. Я просто не хотела никогда больше, никогда не видеть такого, как эта ванная комната, эта ванна и ее... содержимое. Я привыкла считать, что помогаю полиции из чувства справедливости, из желания защитить невинных, может быть, даже из комплекса героя, но недавно я стала понимать, что иногда мне хочется раскрыть дело из куда более эгоистичных соображений. Чтобы никогда больше не являться на место преступления такое же мерзкое, как то, что я недавно видела.
Глава пятьдесят седьмая
Хайнрик сидел за небольшим столом, сгорбившись на стуле и привалившись к спинке, что на стуле с прямой спинкой труднее сделать, чем кажется. Тщательно подстриженные белокурые волосы сохраняли аккуратность, но очки он положил на стол, и без них его лицо было намного моложе. В деле говорилось, что ему ближе к сорока, чем к тридцати, но он не выглядел на свои годы. Лицо у него было невинное, но я знала, что оно лжет. Всякий, кто после тридцати выглядит так невинно, либо лжет, либо отмечен рукой Господа. Почему-то я не думала, что Леопольд Хайнрик когда-нибудь будет причислен к лику святых. Оставался один только вывод – он лжет. О чем лжет? В этом-то и был вопрос.
Перед ним на столе стоял одноразовый стаканчик с кофе. Стоял он давно, и сливки стали отделяться от более темной жидкости, образуя на поверхности бледные полосы.
Когда мы с Зебровски вошли, он поднял на нас светлые глаза. Что-то мелькнуло в них: интерес? Любопытство? Тревога? Но оно мелькнуло и исчезло раньше, чем я успела понять. Он взял со стола очки, обратив ко мне спокойное невинное лицо. В очках он был по виду ближе к своему возрасту. Они выделялись, и прежде всего, глядя на его лицо, ты замечал оправу.
– Хотите свежую чашку кофе? – спросила я, садясь.
Зебровски прислонился к стене возле двери. Мы начали с того, что я стала задавать Хайнрику вопросы, чтобы посмотреть, не даст ли это что-нибудь. Зебровски ясно дал понять, что вести игру мне, но никто, в том числе и я, не хотел, чтобы я осталась с Хайнриком наедине. Он меня преследовал, и мы до сих пор не знали, зачем. Агент Брэдфорд предположил, что это был какой-то заговор с целью заставить меня поднимать мертвых для каких-то нечестивых целей. Но точно Брэдфорд тоже не знал. Пока мы не будем знать точно, осторожность не помешает. Да и вообще она никогда не мешает.
– Нет, – сказал Хайнрик. – Хватит кофе.
У меня в руке была чашка свежего кофе, а в другой – стопка папок. Поставив кофе на стол, я стала напоказ раскладывать папки рядом с собой. Он бросил взгляд на папки и стал смотреть на меня с прежней безмятежностью.
– Слишком много выпили кофе? – спросила я.
– Нет.
Лицо его было внимательным, спокойным, лишь с некоторыми следами усталости. Что-то его взволновало. Папки? Слишком большая стопка. Мы нарочно сделали ее большой. Внизу лежали дела, не имеющие никакого отношения к Леопольду Хайнрику, Ван Андерсу или безымянному, который сидел сейчас в другой комнате дальше по коридору. Невозможно иметь военный послужной список без упоминания фамилии, но каким-то образом темноволосый американец сумел это сделать. В его деле было столько вымаранных мест, что оно почти не читалось. То, что нашему Джону Доу не дали имени, но признали, что он был когда-то служащим вооруженных сил, беспокоил. И наводил на мысль, чем же занимается мое правительство.
– Хотите выпить чего-нибудь другого? – спросила я.
Он покачал головой.
– Может быть, нам придется здесь просидеть долго, – предупредила я.
– От разговора горло пересыхает, – добавил Зебровски от стены.
Хайнрик покосился на него, потом снова посмотрел на меня.
– От молчания горло не пересыхает. – Губы его дернулись почти в улыбке.
– Если в процессе нашей беседы вы захотите мне сказать, почему именно вы меня преследовали, мне было бы приятно это услышать, хотя это далеко не основная причина нашего здесь присутствия.
Это его, похоже, озадачило:
– Когда вы нас остановили, это казалось для вас очень важным.
– Так оно и было, и я бы до сих пор не против это узнать, но у нас сменились приоритеты.
Он нахмурился:
– Вы ведете какую-то игру, миз Блейк, а я устал от игр.
Страха в нем не было. Было видно, что он устал, измотан и недоволен, но он не боялся. Не боялся ни полиции, ни меня, ни попадания в тюрьму. Не было в нем той нервозности, которая бывает почти у всех при допросе в полиции. И это было странно. Брэдли сказал, что наше правительство собирается просто отпустить Хайнрика. Он об этом догадывался? Знал? Если да, то как? Откуда он мог знать? Почему он нисколько не боялся попасть надолго в тюрьмы Сент-Луиса?
Я открыла первую папку – зернистые фотографии старых преступлений. Женщины, которых Ван Андерс растерзал в других странах, далеко отсюда.
Я положила фотографии перед ним аккуратным рядом черно-белой резни. Некоторые были такого плохого качества, что если не знать, на что смотришь, ни за что не угадаешь. Ван Андерс превратил свои жертвы в кляксы Роршаха.
На лице Хайнрика отразилась неприязнь, почти отвращение.
– Ваша детектив О'Брайен уже показывала мне это. Уже изложила свою ложь.
– И какую же? – поинтересовалась я. Попробовала кофе, и он оказался неплохой. Хотя бы свежий. И поверх чашки я следила за лицом Хайнрика.
Он сложил руки на груди:
– Что недавно в вашем городе случились убийства, похожие на эти.
– Почему вы решили, что она лжет?
Он начал было что-то говорить, потом резко захлопнул рот, сжав губы в ниточку. И глядел на меня злобно, даже светлые глаза от злости заблестели.
Открыв вторую папку, я стала выкладывать цветные фото прямо поверх черно-белых. Выложила их полосой яркой смерти и наблюдала, как краска сползала с лица Хайнрика. Когда я снова села, он почти посерел. Мне пришлось встать, чтобы выложить фотографии на его конце стола.
– Эта женщина убита три дня назад.
Я достала еще одну папку из стопки и разложила фотографии на ней, но не стала класть поверх предыдущих – не была на сто процентов уверена, что потом смогу правильно разложить их по папкам. Их полагалось надписывать на обороте, но я не надписывала их сама, и потому не стала рисковать. Как только дело приходит в суд, адвокаты цепляются к любой мелочи.
Я показала на фотографии:
– Эта женщина убита позавчера.
Зебровски шагнул вперед и подал мне пластиковый пакет с несколькими полароидными снимками. Я бросила его через стол, к Хайнрику, и он автоматически подхватил пакет, не давая ему упасть на пол. Когда он увидел верхний снимок, глаза у него полезли из орбит.
– Эти женщины убиты прошлой ночью. Мы полагаем, что жертв две, но, если честно, мы еще не кончили складывать куски, так что не до конца уверены. Их может быть больше, а может быть, женщина была всего одна, но для одной здесь слишком много крови – как по-вашему?
Он осторожно положил пакет на стол, отдельно от других фотографий. И стал глядеть на все снимки с мертв