Вдруг в ванной стало жарко, и мне пришлось отвернуться от стен, но на полу было еще хуже. Кафельный пол не поглощал влагу, и он был покрыт кровью, таким слоем, что она оставалась жидкой и блестящей почти на всей площади. Надо признать, небольшой площади, но для одной комнаты крови все равно было много.
Я обхватила косяк двери, ведущей в ванную. Ноги в бахилах оставались еще на относительно чистом полу в крошечном помещении, где стоял унитаз. Еще там были зеркало, туалетный столик и двойная раковина поодаль. Еще дальше находилась спальня хозяйки дома, но постель в ней была тщательно заправлена и нетронута.
Небольшой мраморный порожек удерживал в ванной озерцо крови. Низенький каменный выступ, сохранивший чистоту остальных комнат. Я была благодарна за этот порожек.
Я снова посмотрела на стены. В дальнем углу располагался глубокий душ на три персоны. Стеклянные двери заплеснула кровь, и высохла до цвета леденца. Душ не был покрыт кровью так же полностью, как остальные стены. Я пока еще не знала, почему.
Почти все остальное место занимала ванна. Не такая большая, как у Жан-Клода, но почти такая же, как та, что у меня дома. Мне моя ванна нравится, но теперь я знала, что не один день пройдет, пока я снова смогу в нее сесть. Сегодняшнее зрелище надолго отобьет у меня вкус к этому удовольствию.
Ванна была полна разбавленной крови. Кровь цвета темно-красных роз, слишком долго бывшая на солнце, выцветает до розового оттенка, но не становится совсем розовой – всегда заметно, что она должна быть темнее. Кровавая вода розового цвета наполняла ванну почти до краев, будто чашу с пуншем. Неудачная мысль. Неудачная мысль.
Сейчас очень несвоевременно было бы думать о питье или еде любого вида, очень несвоевременно. Мне пришлось отвернуться, глянуть в меньшие комнаты, мельком заметить кровать и все еще занятых делом полицейских в дальней комнате. Никто из них не вызвался меня сопровождать. Их можно понять, но я вдруг почувствовала себя в изоляции. Между нами было только три небольших комнаты, но ощущение у меня было такое, что они за тысячу миль. Такое чувство, что закричи я сейчас, никто не услышит.
К умывальнику с зеркалом я прошла через дальнюю дверь. Опершись на холодный кафель умывальника, я пустила холодную воду себе на руку. Полотенца для рук не было – наверное, сунули в мешок и отправили в лабораторию, где на нем будут искать волосы, волокна и прочее. Вытащив футболку из джинсов, я ею насухо вытерла лицо. На ней остались темные пятна – остатки вчерашней косметики. Я заглянула в широкое зеркало, ярко сияющее в верхнем свете. Под глазами следы туши. Вот такая она водостойкая. Сопротивляется воде, но все же поддается. Подолом футболки я стерла черные пятна – почти все. На футболке теперь были пятна, но это ладно.
Зебровски глянул на меня из дверей:
– Ну и как оно?
Я кивнула, потому что не доверяла собственному голосу.
Он вдруг осклабился, и если бы я чувствовала себя чуть лучше, я бы заподозрила, что готовится подколка, но сегодня я была слишком оглушена. Это было не важно, все было не важно, потому что, как бы и что бы ни было важно, я не могла бы ради этого вернуться в ту ванную. А должна была. Поэтому ничего не было важно. Я была пуста, спокойна, и ничего вокруг не было.
– А кто была та девушка сегодня утром? Мы тут устроили тотализатор. Кто говорит, что это твоя лучшая подруга Ронни Симс, но я лично так не думаю: она все еще неровно дышит к тому профессору из Вашингтонского универа. Я ставил на ту беленькую леопардиху, что у тебя всегда живет. Так кто это был?
Я, наверное, заморгала.
Он нахмурился и шагнул внутрь:
– Анита, все нормально?
Я покачала головой:
– Нет. Не все нормально.
Его лицо стало – все внимание и забота. Он подошел ближе, почти взял меня за руку, но остановился.
– Что такое, Анита?
Я так и осталась стоять, опираясь на раковину, но показала рукой назад, не глядя, не желая глядеть.
Он оглянулся в направлении моей руки, и тут же снова стал смотреть на меня.
– Так что там?
Я смотрела на него без слов.
Он пожал плечами:
– Ну да, скверно. Ты такое уже видела.
Я опустила голову, глядя на золоченый кран.
– Я взяла месяц отпуска, Зебровски. Думала, что мне нужно отдохнуть. Так, наверное, и было, но месяца, кажется, оказалось мало.
– О чем ты?
Я посмотрела в зеркало. Лицо у меня было белое, как у привидения, глаза выделялись черными дырами. От остатков туши они казались больше, выразительней, и более потерянными, чем должны были быть. Я хотела сказать вот что: «Не знаю, хочу ли и дальше этим заниматься», – но сказала совсем другое.
– Я думала, что тогда в спальне было кошмарно, но здесь еще хуже.
Он кивнул.
Я было попыталась вдохнуть поглубже, но вспомнила вовремя про запах, и вдохнула очень неглубоко, что было не так утешительно для души, но гораздо безопаснее для желудка.
– Ладно, я выдержу, – сказала я.
Он не стал спорить, потому что Зебровски почти всегда обращается со мной согласно кодексу своих парней. Если парень говорит, что с ним все в порядке, ты не споришь, даже если не веришь. Единственное исключение – когда на карту поставлены жизни, только тогда этот кодекс можно нарушать. И то человек, с которым ты его нарушил, вряд ли когда-то тебя простит.
Я выпрямилась, все еще цепляясь мертвой хваткой за умывальник. Проморгавшись перед зеркалом, я вернулась к двери в ванную. Смогла вернуться. Должна была вернуться. Должна была смочь увидеть, что там, и подумать об этом логически. Да, такого от себя требовать было ужасно, я это признала. Признала, что видеть находящееся там – это может разрушить личность. Признала и пошла.
Я встала в дверях. Зебровски пошел со мной, хотя встал позади, а не рядом. В дверях, правда, не было места, чтобы стоять вдвоем.
Я оглядела помещение, стены, покрытые кровью и мясом.
– Сколько человек здесь убили?
– А что?
– Не темни, Зебровски, у меня нет на это сегодня терпения.
– А что? – спросил он снова, и на этот раз несколько агрессивно.
Я глянула на него:
– У тебя проблемы?
Он не стал показывать на следы бойни. Секунду-другую я думала, что он мне сейчас скажет заниматься своим делом, но он сказал другое:
– Если бы Дольф спросил «А что?», ты бы ему ответила и не стала спорить.
Я вздохнула:
– Что, тяжело тебе в сапогах Дольфа?
– Нет, но я чертовски устал повторять все по два раза, зная, что Дольфа все с первого раза понимали.
Глядя на него, я почувствовала, как по моему лицу ползет улыбка:
– Ну, я-то и Дольфа заставляла повторять.
Он улыбнулся:
– Ладно, ты – может быть, но ты же всегда умеешь быть жуткой занозой.
– Талант, – согласилась я.
Мы стояли в дверях и улыбались друг другу. В камере ужаса не изменилось ничего. Ни на каплю не стало меньше крови, ни на дюйм меньше окровавленного мяса на стенках, но почему-то нам обоим стало лучше.
– Так вот, – сказала я, продолжая улыбаться, – сколько здесь человек было убито?
Его улыбка расплылась в широкую ухмылку:
– А почему ты спрашиваешь?
– Ублюдок ты, – сказала я.
Он шевельнул бровями за оправой очков:
– Моя мамочка с этим не соглашалась, хотя ты не первая высказываешь такое предположение.
Я засмеялась, понимая, что проиграла спор.
– Потому, Зебровски, что в этом помещении только две глухие стены, и обе так густо покрыты кровью и мясом, что это похоже на два убийства – возле одной стены и возле другой.
– А ванна? – спросил он
– Вода там слишком светлая. Я никогда не видела, чтобы из человека кровь полностью вытекла в ванну, и не знаю, должна быть вода такой светлой или она бывает темнее. Но инстинкт мне подсказывает, что здесь никто в ванне кровью не истек. Жертв могли убить в ванне, но почти вся кровь на полу и на стенах.
– Ты уверена?
– Нет. Я уже говорила, что не видала, как человек истекает кровью в ванне, но мне еще интересно, почему ванна так полна, почти до краев. Обычно ванну не удается так наполнить, есть предохранительный выпуск, который не дает ванне переполниться. Эта же так полна, что в нее нельзя войти, не расплескав воду по всему полу.
Он смотрел мне в лицо, пока я говорила, потом глянул в ванную и снова на чистый участок пола, где мы стояли.
– Я права насчет того, что жертв было не меньше двух?
Он уже овладел своим лицом и смотрел мне в глаза:
– Может быть.
Я вздохнула, но теперь уже от досады.
– Послушай, я с Дольфом работала не один год, и мне он нравится. Я уважаю его методы работы, но черт побери, ты же не обязан так темнить, как темнил Дольф. Чего я всегда терпеть не могла – это игры в дурацкие двадцать вопросов. Давай попробуем что-нибудь другое для разнообразия: я буду спрашивать, а ты отвечать.
Он почти улыбнулся:
– Может быть.
Я подавила желание заорать и заговорила очень спокойно, не повышая голоса:
– Убито не менее двух человек, растерзаны у стен.
Я заставила себя повернуться и посмотреть на упомянутые стены. Сейчас, когда мне было к кому обращаться, и этот мой собеседник меня несколько злил, я снова могла думать. Стены не были в буквальном смысле окрашены кровью. Были места, где проглядывал кафель, но плитки были коричневые, и сперва все казалось хуже, чем было. А было, видит Бог, и без того плохо.
Я снова повернулась к Зебровски.
– О’кей. Итак, два убийства, по одному у каждой стены. Или, по крайней мере, здесь жертвы были изрезаны, растерзаны, или что там еще. – Я снова глянула в ванну. – Там, в ванне, есть фрагменты тел?
– Дольф заставил бы тебя саму там порыться.
Я вызверилась на него:
– Может быть. Даже наверное. Но ты не Дольф, и я не в настроении.
– Мы оставили эти фрагменты специально для тебя, Анита. Нет, я не шучу! – Он поднял руки. – Ты у нас эксперт по монстрам, а если это не монстр, тогда я даже и не знаю, что это.
Здесь он был прав.
– Это монстр, Зебровски, но это монстр-человек или что-то другое? Вопрос на шестьдесят четыре миллиарда долларов.
– Мне казалось, что на шестьдесят четыре тысячи долларов?
– А инфляция? – спросила я. – У тебя тут хотя бы есть длинные перчатки или еще что-нибудь?
– К сожалению, нет, – ответил он.
– Блин, как я тебя ненавижу!
– Ты уже не первая сегодня, – сказал он. К нему вернулся прежний усталый вид.
– Я же потом буду оставлять кровавый след по всему городу.
Он пошарил под умывальником и вытащил мусорный мешок.
– Скинь сюда бахилы, когда будешь выходить.
– И что я могу узнать, когда пороюсь в этой каше?
– Вероятно, ничего полезного, – ответил он.
Я покачала головой:
– Так на хрена мне туда лазить?
– Потому что мы сохранили место преступления нетронутым – до твоего прибытия. Мы не тралили эту чертову ванну просто на всякий случай – не повредить какой-нибудь арканический кусок дерьма, который ты бы заметила, а мы бы выкинули в мусор.
– Арканический, – повторила я за ним. – Тебе Кэти опять стала читать взрослые книжки?
Он улыбнулся:
– Чем быстрее ты это проделаешь, тем быстрее мы сможем убраться отсюда ко всем чертям.
– Я не тяну время, – сказала я, зная сама, что говорю неправду.
– Тянешь. Но я тебя понимаю.
Я заглянула в соседнее помещение, потом посмотрела снова на Зебровски:
– Если там не найдется какой-нибудь по-настоящему ценной зацепки, я тебя буду бить долго и тщательно.
Он осклабился:
– Если поймаешь.
Я покачала головой, вдохнула неглубоко и переступила порог.