Это был дивный во всех смыслах день – день его триумфа, день обретения новой музы.
А ведь Савва и не чаял, что такое возможно, за годы жизни с Прасковьей почти привык к тому, что душа больше не горит, не рвется в эмпиреи! Отвык от света.
Свет, исходящий от незнакомки, был так ярок и так пронзителен, что Савва почти ослеп от этого неземного сияния. Не видел никого и ничего, отвечал на вопросы гостей невпопад, даже перепутал названия собственных картин, чего с ним отродясь не бывало.
Тонкая, изящная, будто китайская статуэтка, с каштановыми волосами, уложенными в высокую античную прическу, с огромными, чуть раскосыми глазами и не по‑славянски смуглой кожей, она ни на шаг не отходила от плюгавого, совершенно невзрачного мужичка в форме НКВД. Ее тонкие пальчики трепетно вздрагивали на его согнутой в локте руке, а высокие скулы расцвечивал яркий румянец, стоило ей поймать не в меру пристальный взгляд Саввы.
Да, он знал, что производит на женщин впечатление. Он был из тех мужчин, которые с возрастом становятся лишь интереснее. В чем тоже ощущалось что‑то ненасытное, азиатское, и глаза его временами полыхали дьявольским огнем, в котором расплавилось не одно дамское сердце. Но он не рвался в чужие объятия. Женщина сама по себе не представляла для Саввы интереса, если только от нее не исходил свет, заставляющий сердце быстро биться, заставляющий забывать об осторожности и благоразумии, вынуждающий жадно ловить каждый вздох, каждый взгляд той, которой суждено стать его музой.
Рядом, будто почуяв неладное, тяжко вздохнула Прасковья, его развенчанная муза. Здесь, на его персональной выставке, в окружении успешных и властных, ухвативших удачу за хвост, она в своем уродливом, давно вышедшем из моды бархатном платье казалась чем‑то нелепым и ненужным. Не человеком даже, а отслужившей свой срок вещью. Под ее по‑собачьи преданным, все понимающим взглядом Савве захотелось взвыть, оттолкнуть эту женщину, убежать, чтобы не видеть больше никогда. В чистейшем свете новорожденной музы Каллиопа умерла окончательно.
‑ Саввушка, что‑то нездоровится мне. ‑ Голос Прасковьи пошел трещинками. – Голова кружится, и сердце щемит. Я бы домой пошла?..
На что она рассчитывала? На то, что он уйдет следом за ней со своей самой первой, самой важной выставки?!
– Иди! – Он улыбался ей вежливо и холодно, как чужому человеку. А они ведь отныне и есть чужие люди, не осталось между ними ничего, истлело, осыпалось пеплом. – Меня к ночи не жди. Сама видишь, как тут все...
– Вижу, Саввушка. – В прощальном взгляде – мольба пополам с неверием. – Изменился ты, Саввушка.
– Изменился, Прасковья. – Нет смысла отрицать то, что очевидно, что зажигает жадным огнем глаза, а ладони делает влажными от совершенно мальчишеского волнения.
– Разлюбил. – Она не спрашивала; она сама, без его подсказки, вынесла смертный приговор их семейной жизни.
– Разлюбил. – Выяснять отношения ох как не хочется! Так же, как не хочется ни на секунду терять из виду свою музу. Вдруг она заскучает и уйдет, а он так и не узнает, как ее зовут... – Ты ступай уж, Прасковья! Хочешь попрошу кого, чтобы проводил?
– Не нужно, Саввушка, сама дойду. – Прасковья улыбнулась, и на мгновение, всего на мгновение, ее лицо сделалось прежним, таким, каким Савва любил его много лет назад – молодым и страстным. Вот такой он ее и запомнит! Перенесет на холст эту ее улыбку, обернет бедра шелковой шалью, распустит пшеничные волосы по белым плечам. На память...
Как она уходила, Савва не видел, стоило лишь сказать разлюбил, как Прасковья перестала существовать, исчезла, растворилась в толпе приглашенных, освободила от своего утомительного присутствия. Да и не до того ему было, он хотел узнать имя своей новой музы. Кто она? Только у одной из муз может быть такая хрупкость, такой натянутый струной позвоночник и такой изящный разворот головы – у Терпсихоры9!
Он не ошибся! Он никогда не ошибался, когда дело касалось муз. Провидение и в самом деле послало ему Терпсихору. Ее звали Анна Штерн. Еще совсем юная, но подающая надежды балерина Большого, его будущая муза. Энкавэдэшник, с которым она пришла на выставку, оказался не мужем и не любовником, а отцом. Любящим отцом единственной дочери. В НКВД, этой страшной, с каждым годом набирающей разрушительную силу организации, он служил полковником и имел немалый вес. Это было опасно – добиваться дочери такого человека. Стоит лишь раз ошибиться, и не спасет никакая биография, в застенках НКВД пропадали и не такие. Но если с умом, если на деле доказать свою преданность и искренность. Если хоть попытаться...
В тот вечер Савва перекинулся со своей Терпсихорой едва ли парой слов. Но и без слов, по одним лишь украдкой бросаемым в его сторону взглядам, было ясно – в битве за любовь он станет победителем.
Увы, эта битва была далеко не самой важной. Энкавэдэшник звериным своим чутьем сразу почувствовал неладное. От его внимательного, с прищуром, взгляда разгоряченная обретением новой музы кровь мигом остыла, и на смену эйфории пришло отрезвление. Легко не будет. За Терпсихору придется сражаться не на жизнь, а на смерть. Он сумеет, ему не впервой...
Домой Савва вернулся, как и обещал, на рассвете. Постоял в раздумьях на деревянном крыльце, послушал, как заливается в тополиных ветвях какая‑то птаха, а потом решительно толкнул дверь. Ему предстоял до крайности неприятный разговор с женой. Теперь ему совершенно точно нужно уйти. Невозможно добиваться любви Терпсихоры, оставаясь женатым мужчиной, просто немыслимо.
Разговора не получилось. Прасковья ушла сама... Ее безжизненное тело медленно раскачивалось на привязанной к потолочному крюку шелковой шали...
После похорон Прасковьи, торопливых и каких‑то совершенно будничных, шелковую шаль Савва оставил себе. Он взялся за кисть сразу, как только закончились поминки и его дом покинул последний соболезнующий. На картине его Каллиопа казалась живой, молодой и игривой, шелковая шаль цвета берлинской лазури страстно обвивала ее бедра. Еще одна картина, излучающая свет, еще одна муза, пожертвовавшая собой ради своего творца. Все правильно, так и должно быть...
*****
Арсений рассеянно гладил взбудораженного Грима. Ната Стрельникова оказалась умнее и хитрее его, даже после смерти смогла зацепить так, что не высвободиться, взяла за горло железной хваткой. И не пожалованным наследством, ему и своих денег вполне хватает, а совсем другим. Письмо, написанное решительным размашистым почерком, читаное‑перечитанное, до сих пор лежало в нагрудном кармане, прожигая в сердце дыру.
Это была даже не сделка. Ход оказался куда продуманнее и изощреннее, собственно говоря, он даже не предполагал ответного маневра, не оставляя Арсению права выбора.
Теперь он обязан во всем разобраться. Не ради Наты, ради самого себя. Возможно, впервые за эти годы ему придется иметь дело не с призрачным, а с вполне реальным и весьма коварным противником. Настолько коварным, что заподозрить его можно лишь в самую последнюю очередь. Но Ната позаботилась, чтобы в этой непростой игре у него на руках было как можно больше козырей. Вот только до сих пор непонятно, благодарить ее за эту заботу или проклинать...
На встречу с наследниками Арсений пришел подготовленным и вооруженным необходимой информацией. Агентурная сеть Лысого, как всегда, сработала очень хорошо. Лысый вообще преуспел и в коммерции, и в «шпионских играх». Загородный клуб, построенный на деньги Арсения, но под чутким руководством Лысого, едва ли не с первого дня начал приносить стабильный доход. А всякие заморочки в виде исключительной элитарности, пропускной системы и флера таинственности, как ни странно, сработали. Лысому хорошо удавались три вещи: готовка, сбор информации и превращение в звонкую монету любой, даже самой идиотской, идеи. Трудно поверить, что когда‑то он был таким же ничтожным лузером, как и сам Арсений. Только Арсению ради реинкарнации пришлось два месяца проваляться в коме, а Лысый обошелся без жертв, разве что волосы потерял критически рано. Но даже этот свой недостаток он сумел превратить в достоинство. Девушки ему благоволили, заигрывали, кокетничали, пару раз даже дрались за сомнительное счастье на несколько недель стать его пассией.
Стараниями друга Арсений полночи разбирался с досье на внуков Наты Стрельниковой. Одна, самая тонкая, папка интересовала его больше других, но, увы, хранящейся в ней информации оказалось слишком мало для каких бы то ни было выводов. Да ему и не хотелось делать никаких выводов. Неожиданное послание от уже мертвой Наты на несколько дней выбило Арсения из колеи, погрузило в размышления и глубокую меланхолию. С одной стороны, вещи, долгое время остававшиеся необъяснимыми, стали простыми и понятными, а с другой – ему предстояло сделать очень нелегкий выбор. Он даже не подозревал, что может быть так сложно, что чужая смерть раз и навсегда изменит его собственную жизнь.
Он решился после долгих раздумий, и даже когда решился, легче не стало, в душе занозой сидело неспокойное и колкое чувство неправильности происходящего, избавиться от которого можно было только одним‑единственным способом – начав, наконец, действовать.
Наследники его не разочаровали. Каждый из них был способен на подлость, если не на убийство. Ната Стрельникова умерла своей смертью, таково было официальное заключение. Преклонный возраст, больное сердце... Но Арсения все равно что‑то тревожило, и заноза в душе начинала шевелиться, как только он мысленно возвращался в ту душную августовскую ночь, когда он познакомился с бабушкой Марты. Вдруг он ошибся? Вдруг Ната умерла из‑за его излишней самонадеянности и нежелания помочь?..
– Поздно пить боржоми! – философски заметил Лысый, наблюдал, как Арсений методично накачивается коньяком и «витаминами». – Прошлое уже не исправить, но ты можешь напрячься и изменить будущее.
– Могу. – Арсений, не считая, высыпал на ладонь горсть таблеток, запил их коньяком прямо из бутылки, почти с ненавистью посмотрел на лежащие на столе очки. Иногда, в особо тяжкие минуты, он вел себя как слабак. Сейчас пришло такое время. Не видеть, не слышать, не воспринимать ничего из того, что нормальные люди воспринять не в состоянии.
Очки спасали от способности видеть невидимое. Желтые стекла как‑то по‑особенному влияли на его мозг, выключая те самые дополнительные опции. В очках мир виделся в истеричном желтом свете, но это была малая плата за возможность отдохнуть. Арсений снимал очки только во время работы, когда от органов чувств требовалась максимальная концентрация, и перед сном. Но в последнее время то ли способности его набирали обороты, то ли призраки сделались изощреннее, только очки с желтыми стеклами стали терять свою эффективность. Иногда – не всегда, но часто – помогали внушительные дозы алкоголя. Такое «лечение» было неприятно уже тем, что заканчивалось жесточайшим похмельем и грозило превратиться в пагубную привычку.
Кто б знал, что на помощь магии придет химия! Какая удивительная ирония судьбы! Впрочем, не такая уж и химия – таблетки валерианы, банальные, но невероятно эффективные! Пяти таблеток вполне хватало, чтобы отключиться от мира теней и стать почти нормальным. Но, сказать по правде, Арсений таблетки никогда не считал, пил горстями. В конце концов, это ж не наркотики, а простая валерьянка! Теперь он чувствовал себя весьма неплохо и уже подумывал о том, чтобы вовсе отказаться от очков, но Лысый был категоричен:
– Слышь, Крысолов, очки – это ж часть имиджа! В них ты загадочный и брутальный! Не, очки снимать никак нельзя – растеряем клиентов.
Клиентов терять не хотелось, друзья уже привыкли жить если не на широкую ногу, то уж точно не отказывать себе в маленьких человеческих радостях. А имидж... Над имиджем Арсений как‑то не особенно задумывался...
Просидев ночь напролет за бутылкой коньяка и душевными разговорами, они, наконец, пришли к консенсусу. Дело с музами нужно довести до конца. Ну и что, что музы эти самые обыкновенные мраморные статуи! Ну и пусть никакого призрака в поместье нет! Зато, вполне вероятно, есть убийца, которому так понравилось убивать, что он не сможет остановиться даже после того, как добился желаемого.
– Quid prodest10! – глубокомысленно заявил Лысый, и Арсений скрепя сердце был вынужден с ним согласиться.
И вот он в поместье! В окружении людей, любому из которых могла быть выгодна смерть Натs Стрельниковой. Любому, если предположить, что наследники не знали о том, что Ната переписала завещание. А вот если кто‑то знал...
Нет, не так! Согласно официальному заключению, смерть Наты Стрельниковой носила естественный характер. Ее никто не убивал! Возможно, кто‑то из наследников и надеялся на ее скорую смерть, вполне вероятно, кто‑то даже пытался ускорить ход вещей, но Нату не убивали! Или не все так просто?.. Сколько дней прошло с момента ее смерти? Три‑четыре? Пожалуй, еще можно попытаться спросить у нее самой. Плохо, что он сразу не рассмотрел такую возможность, потерял драгоценное время. Надо только узнать, на каком именно кладбище ее похоронили.
Кстати, еще кое‑что совсем не помешает, тем более что и случай весьма удобный.
Арсений снял очки, посмотрел на наследников другим, уже профессиональным взглядом. Посмотрел и мысленно чертыхнулся: у каждого из них имелась метка. Дымно‑серый нимб вплетался в ауру каждого. Как у Марты... Может, это что‑то наследственное, какая‑то генетическая особенность? Он бы поверил во что угодно, даже в генетическую детерминированность цвета ауры, если бы не одно «но»... Марта не была им родной по крови, сводная сестра, не более того. Значит, причина в чем‑то другом, и найти эту причину – одна из его первостепенных задач. Уж больно тревожное чувство вызывают в нем эти метки...
– Чего уставился, урод?! – Парень с фляжкой, уже изрядно захмелевший от выпитого, попытался было встать, но хорошенькая шатенка в сильно декольтированном черном платье успокаивающе положила ему руки на плечи.
– Эдик, не трогай его. Ты ж видишь, какая у него псина!
Грим, догадавшийся, что речь идет о нем, лениво оскалился, демонстрируя внушительные клыки.
– А мы дождемся, когда он без псины... – буркнул себе под нос Эдик и снова приложился к фляжке.
– Не сомневаюсь в вашей искренности. Арсений снова нацепил на нос очки, потянул Грима за ошейник. – Увидимся за ужином, господа!
– За ужином! – возмущенно фыркнула породистая брюнетка, у которой сорвались связанные с Парижем планы. – Мало тебе нахапанного?
– Нахапанного мне вполне достаточно. – Арсений широко улыбнулся, левый уголок рта привычно дернулся и пополз вниз. – Я просто хотел напомнить, что часть дома также принадлежит мне. Наверное, вам следует начать привыкать к этой чудовищной несправедливости прямо сейчас, чтобы к вечеру было не так обидно.
Самый старший из этой четверки, тот, что метил в патриархи и не без умысла занял кресло Наты, буравил Арсения полным ненависти взглядом, но многозначительно молчал. Илья Стрельников, прогоревший и проворовавшийся бизнесмен‑неудачник, без боя не сдастся. И выражение его глаз говорит об этом не менее красноречиво, чем факты, изложенные в досье.
– Счастливо оставаться! – Арсений кивнул всем сразу и вышел из кабинета.
*****
На кладбище дождь лил как из ведра, но в этом очевидном неудобстве имелись и свои плюсы: на сотни метров вокруг не было ни единой живой души, так что можно не опасаться случайных и ненужных свидетелей.
Могилу Наты Арсений нашел довольно быстро. Ната Стрельникова, блистательная и несгибаемая, велела похоронить себя не на пафосном Ваганьковском кладбище рядом со своим гениальным мужем, а на скромном провинциальном погосте недалеко от поместья. Удивительная женщина, даже после смерти не пожелала оказаться рядом с тем, кого подозревала при жизни.
А то, что погост старый и непопулярный, это даже хорошо. Свежих могил здесь совсем немного, не придется отвлекаться на общение с другими усопшими. Арсений снял залитые дождем очки, расчехлил флейту. На память вдруг пришли события пятилетней давности...
На похороны коллекционера Мережко пришли только они с Селеной. Арсений не мог не прийти, а Селена не желала отпускать его, еще совсем слабого, одного. Погода тогда тоже была ненастная, только вместо дождя сыпал колючий снег. Руки на морозе посинели и почти утратили чувствительность, а одинокая красная роза – прощальный подарок – пожухла и скукожилась от холода. Кладбище тоже было старое, провинциальное, с невысокой унылой часовенкой и облезшим вагончиком смотрителя, который по совместительству исполнял и функции могильщика.
Комья промёрзшей земли уже барабанили по крышке гроба, когда у еще не запечатанной могилы появилась собака. Крупная, графитово‑черная, с полыхающими алыми глазами. Селена испуганно вздрогнула, взяла Арсения за руку, то ли ища защиты, то ли защищая.
– Альма! Бесовское отродье! – Могильщик, замахнулся на собаку лопатой, зыркнул на них с Селеной из‑под надвинутой на самые глаза шапки‑ушанки. – Да вы не бойтесь. Так‑то она смирная, только с придурью. Как хоронят кого, она тут как тут, не отходит, пока жмурика не закопают.
–…Удивительная собака, – послышался совсем рядом тихий голос.
Арсений вздрогнул от неожиданности, скосил глаза в сторону. Покойный коллекционер Мережко, одетый в некогда щегольское, а сейчас старое, вышедшее из моды пальто, с умилением смотрел на кладбищенскую собаку Альму.
– Я, собственно говоря, поинтересоваться, как продвигается наше дело, – сказал он виноватым шепотом, словно Селена или могильщик могли его слышать. – Вам, наверное, говорить неудобно. Может, мы в стороночку отойдем?
В стороночку... Арсений мысленно чертыхнулся, слегка сжал руку Селены:
– Я на минуточку, ты извини. Дело одно есть.
Она не стала спрашивать, какое такое дело могло вдруг у него приключиться, задумчиво посмотрела поверх его плеча, как раз туда, где в нетерпении переминался с ноги на ногу усопший, будто тоже могла видеть этот еще не изученный Арсением мир.
– Только осторожно, – сказала, наконец, и отвела взгляд.
Они отошли за ближайший могильный памятник. Арсений, после травмы еще не привыкший к большим нагрузкам, присел на припорошенную снегом скамеечку, Мережко остался стоять на пронизывающем ветру. Только сейчас парень заметил, что, несмотря на ветер, редкие волосы коллекционера совершенно неподвижны.
– Я уже договорился о встрече с клиентом, – сказал Арсений, баюкая в здоровой правой руке полупарализованную левую. – Послезавтра мы с ним встречаемся.
– Замечательно! Просто великолепно! – Мережко радостно потер ладони. – Мне невероятно повезло с вами, молодой человек. Если бы...
Договорить он не успел, потому что из‑за могильной плиты вынырнула красноглазая тень. Кладбищенская псина Альма, припадая на передние лапы и принюхиваясь, направилась прямиком к Мережко. Оказавшись у самых ног коллекционера, она запрокинула голову к затянутому тучами небу и завыла. От ее утробного, почти волчьего воя по спине Арсения побежали мурашки.
– Она вас тоже видит? – спросил он шепотом.
– Поразительно! – Мережко протянул руку, кончиками пальцев коснулся черной шерсти. Псина встрепенулась, перестала выть. – Я читал о них в юности.
– О ком? – Арсений опасливо покосился на собаку.
– О гримах. Это из средневековых европейских легенд... Существа, принимающие облик черной собаки с красными глазами, обитающие на кладбищах. Они являются смертным в ненастную погоду у разрытых могил. Это грим, молодой человек. Самый настоящий грим.
– А по виду – обыкновенная собака. – Арсений мотнул головой, прогоняя наваждение. Хватит ему призраков. Какие еще гримы! – Собака, к тому же щенная. Или ваши гримы тоже бывают беременными? – спросил он не без ехидства.
– Не знаю. – Мережко пожал сутулыми плечами, еще раз коснулся шерсти Альмы. – Но как бы то ни было, это существо меня видит. И чувствует!
Словно в подтверждение его слов, собака упала на спину, обнажая беззащитный розовый живот. Точно, щенная...
– Арсений! – послышался приглушенный ветром голос Селены. – Арсений, ты где?
– Нам уже, наверное, пора? – с тоской в голосе спросил Мережко. – Вы только про книгу не забудьте, молодой человек.
– Не забуду, не волнуйтесь, – пообещал Арсений и тут же добавил, стараясь перекричать ветер: – Селена, я уже иду!
– А грим пусть со мной пока побудет. Любопытный экземпляр, очень любопытный... – Мережко больше не смотрел на Арсения, присев на корточки, он с детским удивлением разглядывал Альму.
Розу, которую Арсений положил на невысокий могильный холмик, тут же засыпало снегом. От холода и ветра руки посинели и окончательно утратили чувствительность.
– Это он к тебе приходил? – спросила Селена шепотом. – Мережко?
– Он. – Арсений кивнул, подышал на руки.
– Что ж ты без перчаток?! – Селена расстроенно покачала головой. – Замерз совсем. Давай я тебя домой отвезу, если все вопросы решены.
О том, что решены еще не все вопросы, Арсений понял, когда они с Селеной поравнялись с вагончиком смотрителя. Посаженная на цепь кладбищенская собака Альма рвалась с привязи и заходилась тревожным лаем. Рядом, всего в нескольких шагах от беснующейся псины, опираясь на лопату, с задумчивым видом стоял могильщик. В снегу у его ног копошилось что‑то крошечное, угольно‑черное. Щенок!
– Уходите уже? – просипел могильщик. – И правильно! Что тут сидеть‑то в такую погоду!
– А вы что делаете? – Арсений замедлил шаг, здоровой рукой поудобнее перехватил трость. – Кто это у вас?
– Это? Мужик пнул носком сапога черный комочек, и жалобный щенячий визг потонул в грозном вое Альмы. – Так это захребетник! Гульнула, падла, – он погрозил кулаком собаке, – а зачем мне лишний рот? Вот я его сейчас...
Арсений и сам не понял, как в своем полу беспомощном состоянии успел среагировать, тростью отбить занесенную для удара лопату.
– Ты охренел, паря?! – Могильщик растерянно поглядел на валяющуюся в снегу лопату. – Ты чего это размахался?! Я ж говорю – лишний рот! Тут и делов‑то: раз – и пополам...
– Раз – и пополам?.. – Из‑за кровавого тумана, плывущего перед глазами, снег казался розовым, а растерянное лицо могильщика поплыло и потеряло четкость. И аура его грязно‑коричневая тоже потускнела. – А если я тебя сейчас раз – и пополам?!
– Арсений! – Напуганная Селена ухватила его за рукав куртки, оттаскивая прочь от этого урода.
– Пусти! – собственный голос казался незнакомым. – Селена, отойди...
– Добренький, значит? – Могильщик попятился. – Собачку пожалел? Так если пожалел, забирай! Мне не жалко! ‑ Как и прежде, сапогом, он подтолкнул к Арсению щенка.
Щенка била крупная дрожь. Его лохматое тельце казалось едва ли не холоднее, чем ладони Арсения.
– Все нормально, – Арсений смотрел не на могильщика, а на Альму. – Все будет хорошо, я его не обижу.
Наверное, она его поняла, а может, просто почувствовала по голосу, потому что перестала рваться с цепи, посмотрела внимательным, почти человечьим взглядом.
– Иди уж, гринписовец хренов! – Могильщик подобрал с земли лопату. – Иди, пока не передумал. Ходят тут жалостливые, работать мешают!
– Пойдем! – Селена потянула его за рукав, уводя прочь от вагончика и притихшей Альмы.
– Сейчас. – Арсений сунул щенка за пазуху, дернул вверх молнию куртки, оставляя лишь узкую щель для вентиляции. – Он, наверное, маленький еще совсем.
– Маленький‑маленький! – злорадно подтвердил могильщик. – Гляди, какой заморыш! Все равно сдохнет!
Щенок не умер. Он долго болел, приноравливался к бутылочке с молоком, дичился нового хозяина, а потом как‑то резко пошел на поправку. Арсений назвал его Гримом: вспомнился вдруг рассказ Мережко. В заботах и хлопотах о щенке он и не заметил, как сам начал выздоравливать. Не так быстро, как хотелось бы, но все же гораздо быстрее, чем прогнозировали врачи. К тому времени, как Грим из беспомощного малыша вымахал в огромного пса, Арсений чувствовал себя уже почти сносно. Денег, вырученных за продажу книги Мережко, хватило и на оплату лечения, и на то, чтобы снять собственное жилье, а на горизонте уже замаячили странные и призрачные перспективы.
Первого клиента нашла для него Элеонора, тетя Селены. Представительный мужчина чуть за пятьдесят, смущаясь и, кажется, до конца не веря в происходящее. Попросил Арсения «выйти на связь» с его недавно почившей матушкой. Женщина ушла из жизни внезапно. Не успев рассказать сыну, где спрятала семейные реликвии. Арсений не стал уточнять, какие именно реликвии ему нужно отыскать, собственно говоря, в успех этой авантюры он и сам верил с трудом, поэтому наотрез отказался от аванса, спросил лишь, где и когда похоронена матушка клиента.
На кладбище они пошли втроем: Арсений, Грим и приглашенный в качестве независимого наблюдателя Лысый. Лысый, пожалуй, был единственным в их маленькой компании, кто верил в новообретенные способности товарища и счастливую звезду. А еще своей беспрестанной болтовней, сам того не ведая, он изрядно помогал Арсению отвлечься от творящегося вокруг.
Кладбище было новое, свежих могил на нем оказалось столько, что Арсений сбился со счета. И призраков, желающих пообщаться, тоже нашлось предостаточно. Он тогда еще не умел защищаться, от мира мертвых отгораживался простыми солнцезащитными очками. Которые почти не спасали. И проникающий в черепную коробку шепот. Похожий на шелест осенних листьев, доводил его едва ли не до умопомешательства, заставлял колени подкашиваться. А кожу покрываться холодным потом. За зычный голос Лысого он тогда цеплялся. Как утопающий за спасательный круг, чтобы не слышать, не отвлекаться. Ему стало плохо уже почти на финишной прямой. Чтобы не упасть, Арсений прислонился спиной к старой березе, закрыл глаза, отгораживаясь от всего и всех, моля небеса о маленькой передышке.
Может быть, небеса его услышали, а может, вмешались совсем другие силы, только дышать вдруг стало гораздо легче, а грозный собачий рык вымел из мозга назойливые голоса. Арсений с опаской, но все же открыл глаза. Призраки не ушли, но теперь они толпились на безопасном расстоянии. Грим, который до этого дня не демонстрировал никаких сверхспособностей, замер у ног хозяина. Шерсть на его загривке грозно топорщилась, глаза отсвечивали красным, а с огромных клыков на землю падали клочья пены. Грим тоже видел тех, что толпились вокруг. Он их видел, а они его боялись.
–Что за черт? – Друг испуганно вертел по сторонам лысой башкой и прижимался спиной к березе. – На кого он рычит, а? Я не понял, он что‑то видит?
– Хороший мальчик! – Прежде чем ответить, Арсений погладил Грима по голове. – Не подпускай их ближе, хорошо?
– Кого? – шепотом спросил Лысый. – Тут же нет никого.
– Есть. – Арсений обвел взглядом взявших их в оцепление призраков. Некоторые из них выглядели почти как обычные люди, другие были похожи на бесформенные серые сгустки.
– Эти? – В голосе друга послышался священный трепет.
– Эти самые.
– И много?
– Лучше тебе не знать.
– А что им нужно?
– Не знаю, но ты не бойся, тебя они не обидят.
– А тебя? – вдруг всполошился Лысый. – Тебя они могут того...
Арсений не знал. Слишком незначительным был его опыт общения с другим миром. Безобидный коллекционер Мережко оставался пока единственным, с кем Арсению довелось контактировать более‑менее тесно.
– Грим их близко не подпустит, – сказал он уверенно и как можно крепче ухватил пса за ошейник.
– Замечательно! Просто великолепно! – Лысый еще раз огляделся, торопливо перекрестился, буркнул себе под нос: – Следующий раз надо святой воды взять.
– Зачем? Они же не нечисть какая‑то. Обычные люди, только мертвые.
– Ага! Такая банальность – мертвые люди! – Лысый осторожно, бочком, приблизился к Гриму, сказал заискивающе: – Ты от нас далеко не отходи, Гримушка! На тебя теперь одна надежда...
…Она сидела на мраморной скамейке перед усыпанной свежими цветами могилой. Аккуратная сухонькая старушка с идеальной прической и французским маникюром.
– Присаживайтесь, юноша! – Дама похлопала ладошкой по скамейке, строго посмотрела на Грима и сказала голосом учительницы: – А собака ваша пусть в сторонке посидит. Я, знаете ли, их и при жизни не особенно любила.
– Грим, останься с Лысым. – Арсений кивнул, присел рядом со старушкой, сказал вежливо: – Добрый вечер! А меня вот...
– Вы медиум. – Она не дала ему договорить, по лицу ее пробежала тень. – Если вы живой, но видите меня, значит, вы медиум.
– Наверное. – Он пожал плечами, ногтем отковырнул со скамейки приклеившийся березовый листок. – Меня просили узнать...
– Скажите, что тайник на даче. – Женщина понимающе кивнула. – Это в подвале, стена напротив двери, шестой ряд, если считать от пола, четвертый кирпич слева. Он вынимается, за ним тайник. Я всю жизнь старалась все предусмотреть и проконтролировать, – сказала она с тяжелым вздохом, – а вот собственную смерть как‑то не предусмотрела. Видите, какая незадача, юноша!
Вместо ответа Арсений согласно кивнул, спросил после недолгих раздумий:
– Может, передать еще что‑нибудь вашему сыну?
Она долго молчала, а когда заговорила, взгляд ее потеплел:
– Это банальность, конечно, но передайте, что я его очень люблю. Там, в тайнике, много разного, если захочет, пусть продает. Только флейта... Юноша, это инструмент моего отца, он был замечательный флейтист, замечательный...
– Да, я понимаю. – Арсений не понимал ровным счетом ничего, но каким‑то шестым чувством знал: флейта – это очень важно!
– Заберите ее себе, – сказала старушка. – Вадим, мой сын, не откажет. Он равнодушен к музыке.
– Я вообще‑то тоже. – Арсений виновато улыбнулся. – Я даже нот не знаю.
– А вам не нужны ноты: юноша. Вам нужна флейта. Флейту Арсений получил, как дополнение к гонорару, и, еще не понимая зачем, он уже знал, что ему просто жизненно необходимо научиться играть на ней...
...Ветер швырнул в лицо пригоршню дождя, и Арсений вынырнул из воспоминаний. Сгустились сумерки, дорожка, петляющая между старыми могилами, была едва различима.
– Давай‑ка, Грим, ускоримся!
Он поудобнее перехватил поводок, пес молча мотнул головой. Вел он себя совершенно спокойно, здесь, на кладбище, он не чувствовал постороннего присутствия. Арсений тоже не чувствовал, и это было странно. Вот она ‑ могила Наты, значит, сама Ната должна быть где‑то поблизости. В первые дни после смерти так обычно и бывает, не возникает никаких проблем...
Не сейчас... Ната не пришла. Она не появилась, даже когда Арсений заиграл на флейте, а это могло означать только одно...