Как же хороша она была на сцене! Как вживалась в роль! Какой особенный шел от нее свет!
Савва не пропускал ни одного представления, не скупился на цветы, подарки и страстные взгляды. К взятию этой крепости он подготовился очень хорошо. Постепенно, без нажима и надлома, приучал пугливую Терпсихору сначала просто к своему молчаливому присутствию в зрительном зале и уже только потом к мягкому и безболезненному вторжению в ее волшебный мир. Первое время она его дичилась, смущенно краснела под его взглядами, отказывалась принимать скромные подарки, но даже в этом, еще таком детском смущении ему чудилось обещание. Если бы не товарищ Штерн, ее не в меру заботливый и не в меру бдительный отец, Анна непременно сдалась бы под его неназойливым, но решительным натиском.
Антон Венедиктович Штерн не вмешивался в их отношения, вежливо раскланивался с Саввой, когда им случалось столкнуться в зрительном зале или за кулисами, но Савва хорошо знал цену этой ревнивой вежливости. Тактику нужно было менять, располагать к себе надо в первую очередь товарища Штерна.
Свой план Савва продумал до мелочей, изучил распорядок Анны, вдоль и поперек исходил окрестности ее дома. Осталось лишь дождаться подходящего часа. Штерн берег свою дочь как зеницу она: на спектакли и репетиции Анну подвозил его личный водитель. Он же забирал ее домой. Редко, крайне редко, случалось так, что Анне приходилось добираться самостоятельно, особенно по вечерам.
Савве повезло – довелось, оставаясь незамеченным, стать свидетелем разговора Анны с водителем. Теперь он точно знал время, когда следует начать решающую атаку.
...Анна почти не кричала. Со своего места Савва слышал лишь ее слабые стоны да задорное ржание ее мучителей. Хоть бы не увлеклись, не вошли в раж! Только напугать, чуть придушить, но чтобы ни пальцем... Он повторил свои инструкции, наверное, раз десять, пока самый вменяемый из этих двоих не понял все правильно.
Москва бывает опасна. Особенно поздним вечером, особенно для юных, беспомощных девушек, добирающихся до дома пешком. На улицах города хватает мрази, готовой поглумиться или даже убить. Товарищ Штерн должен знать это так хорошо, как никто другой.
Анна жалобно вскрикнула, Савва болезненно поморщился, словно это над ним сейчас глумились двое подонков, для надежности досчитал до десяти и лишь после этого шагнул в непроглядную черноту подворотни.
Он бил их, не жалея. За те невыносимо долгие мгновения, что ему довелось слышать стоны своей Терпсихоры, ярость из притворной сделалась почти настоящей. Он сам не ожидал от себя такой злости и такой силы. Отрезвление пришло лишь в тот момент, когда под чужим кулаком хрустнула его собственная переносица и по лицу горячим потоком хлынула кровь. Довольно! Этих двоих не должны поймать! Не в его интересах...
– Пошли вон! – Его разъяренный рев стал приказом к действию. – Пошли вон, пока я вас не убил! – И почти сразу встревоженное: – Девушка, с вами все в порядке?
У него все получилось. Свой собственный спектакль он разыграл как по нотам. Вежливо‑озабоченное «девушка, с вами все в порядке?» совершенно естественно сменилось удивленно‑встревоженным: «Боже мой, Анечка, это вы?!»
Дальше все пошло просто. Дальше была просторная гостиная Штернов с наборным дубовым паркетом, картинами современных мастеров на стенах, ослепительно‑ярким светом люстры и успокаивающей мягкостью обтянутой шелком кушетки. Были испуганные причитания домработницы, лед на сломанную переносицу, восхищение в глазах Анны и сосредоточенно‑задумчивый взгляд примчавшегося с совещания товарища Штерна. Крепость пала почти без боя. Савва ценой собственной крови добился любви своей Терпсихоры.
*****
К ужину собрались все: даже так торопившаяся в Париж Анастасия, даже ненавидящий поместье всем сердцем Илья. И даже Крысолов, который днем куда‑то уезжал, вышел к столу со своей собакой Баскервилей.
– И псинку за стол усадишь, родственничек? – Эдик, уже изрядно пьяный, откинулся на спинку стула, бряцнул вилкой по тарелке.
– Зачем? – Крысолов равнодушно пожал плечами, сделал одному ему понятный знак, и пес послушно растянулся у пылающего камина. – Он вам не помешает.
– Он, может, и не помешает, – многозначительно хмыкнула Анастасия и поправила сползшую бретельку вечернего платья.
Зачем ей в этот почти траурный вечер вечернее платье, Марта не поняла. Сама она явилась к столу в джинсах и свитере. Она бы, может, и вовсе не вышла, если бы не Зинаида. «Марточка, ты немножко посиди, помяни Нату Павловну и уходи, если уж совсем невмоготу. Как же мне с этими иродами одной?»
Зинаида справилась бы и не с такими иродами. Во всем доме она признавала и беспрекословно подчинялась только Нате, а к Натиным внукам относилась как к капризным и несмышленым детям. Марта вышла к столу из‑за Крысолова. Даже скорбь не смогла убить любопытство. Как странно все, как непредсказуемо! Ната ничего не делала просто так, в ее мире все имело свою цену и свою меру. И эта ее странная щедрость не была блажью стареющей женщины. Крысолов бабушке не понравился, Марта это точно знала: чувствовать настроения Наты она научилась с раннего детства. Крысолов не понравился, однако она решила включить его в число наследников. Фонд наследия Саввы Стрельникова – это не какая‑нибудь благотворительная контора, живущая на пожертвования и субсидии, это твердо стоящая на ногах организация, в гораздо большей степени коммерческая, чём меценатская. Марта не знала, какие точно суммы хранятся на счетах фонда, но догадывалась, что цифры весьма внушительные. Неудивительно, что так нервничает Илья, который еще при жизни Наты метил на главный пост в попечительский совет. От меценатства и помощи молодым художникам ее сводный брат был далек, а вот деньги интересовали его всегда. Любопытно, Крысолов знает, какое богатство свалилось ему на голову? Понимает, с каким сопротивлением придется столкнуться в будущем?
Марта исподлобья посмотрела на сидящего напротив Крысолова. Он переоделся к ужину, как и она сама, сменил официальный костюм на неформальный пуловер и джинсы, он даже очки свои желтые снял. Не оставил в комнате, принес и положил рядом с тарелкой, словно боялся, что они могут ему спешно понадобиться. А глаза у него красивые и взгляд совсем не демонический, просто внимательный... Задумавшись, Марта только сейчас поняла, что Крысолов тоже за ней наблюдает, рассматривает с чувством легкого недоумения и, кажется, какой‑то личной заинтересованности. Не так он на нее раньше смотрел, совсем не так. Что же изменилось?
Марта не спешила отводить взгляд, улыбнулась вежливо и отстраненно. В ответ Крысолов отсалютовал ей бокалом с вином, рассеянно побарабанил пальцами по столешнице. Пес его приоткрыл глаза, обвел присутствующих внимательным взглядом, снова положил голову на лапы. Определенно, пес нравился ей больше хозяина.
Ужин не задался. Да и с чего бы ему задаться, если за столом собрались совершенно чужие друг другу люди, даже кровные узы, связывающие некоторых из присутствующих, были лишь ненужной формальностью! Эдик, и без того нетрезвый, напился еще больше, Илья многозначительно молчал, несколько раз выходил из‑за стола, чтобы переговорить с кем‑то по мобильному телефону. Наверняка консультировался с адвокатом. Анастасия заметно нервничала, шпыняла Зинаиду за плохо приготовленный ужин. Зинаида лишь вяло огрызалась да искоса поглядывала то на Марту, то на Крысолова.
Впрочем. На Крысолова поглядывала не только Зинаида. Верочка, сидящая от него по левую руку, устала одергивать брата и полностью переключила внимание на гостя. Гостя ли?! Теперь они с Крысоловом самые богатые и самые перспективные из присутствующих, а дом принадлежит им всем в равных долях. Нет больше гостей, есть хозяева.
А Верочку можно понять. Крысолов, конечно, не ее типаж, но если вспомнить о фонде, то про мелкие издержки и странности можно запросто забыть. Да она ведь и не знает, кто такой Крысолов на самом деле. Никто из них не знает. Ната умела и любила интриговать. Пожалуй, интриги она любила даже больше, чем своих внуков. Она жила этим зыбким чувством опасности и неопределенности, именно она, а не Макс заразила им Марту. Когда вокруг холод и пустота, когда близкие люди близки лишь формально, жизнь выцветает, и, чтобы ее заново раскрасить, приходится совершать безумства.
Приходилось... Все, больше никаких безумств. Ната умерла, так и не простив ее, не попытавшись понять. Марта и сама себя не простила. Разве можно такое забыть, отвернуться, откреститься! Ната умерла, а Марте с этим жить до конца дней, ненавидеть себя и наказывать. Может, наследство, эти чертовы шестьдесят процентов, тоже наказание? Ната не могла не знать, как воспримут такое решение остальные ее внуки, как отнесутся они к Марте.
А ей ничего не нужно! Сколько лет она жила своим умом и своими силами, не брала у Наты ни копейки! Пусть остальные считали ее главной фавориткой, обвиняли в том, что она тянет на себя одеяло бабушкиной любви, Марта знала правду, знала, что нет больше никакой любви, события двух ночей перечеркнули всю ее жизнь. Первая ночь была темной и страшной, она разлилась в крови черным ядом, который не вытравить никогда. А вторая... Что случилось второй ночью, Марта так и не поняла. Ната, и без того холодная и равнодушная, отдалилась от нее окончательно, оставила в списке наследников, но вычеркнула из другого, куда более важного списка. Наты больше нет, а она так и не поняла, так и не решилась спросить за что.
Загадки! Ната любила загадывать загадки. Иногда на них удавалось найти ответ, а иногда, вот как сейчас, разгадка пряталась за туманом неведения. Все не просто так. И ее шестьдесят процентов, и фонд для Крысолова. Это не наследство, это плата. Понять бы только за что.
Крысолов больше не смотрел в ее сторону, он внимательно слушал щебетание Верочки. Глупец! Верочку не нужно слушать, на Верочку достаточно смотреть. Она хороша особенной, просто чертовской красотой. И она была совершенно права, когда говорила, что не пропадет без наследства Наты. Пока на свете есть вот такие... Крысоловы, Верочке нечего бояться. Мысль эта была колкой и неожиданно неприятной. Какое ей дело до Крысолова и Верочки?! У нее есть куда более насущные проблемы. Такие проблемы, о которых никому не расскажешь. Марта попыталась рассказать, но ее не стали слушать.
Ната умерла от остановки сердца, Макс покончил жизнь самоубийством... Злой рок... Может, и злой рок, но на душе неспокойно, а от страшных подозрений останавливается дыхание. Интересно, если бы она рассказала Крысолову то, о чем собиралась, он бы поверил?
Синие глаза в обрамлении угольных ресниц смотрели на нее очень внимательно. И даже не на нее саму, а на что‑то поверх ее головы. Верочка продолжала щебетать и хихикать, но Крысолов ее больше не слушал, он словно бы прислушивался к чему‑то внутри себя, и взгляд его, еще секунду назад сосредоточенный, сейчас сделался расфокусированным. По спине, перескакивая с одного позвонка на другой, пробежала волна не страха даже, а паники. Что он там видит? На что смотрит таким страшным взглядом?
Словно прочтя ее мысли – а может, и прочтя? – Крысолов встрепенулся, нацепил на нос очки с желтыми стеклами и из интересного молодого человека снова превратился во фрика.
– Что? – спросила Марта одними губами. Не смогла не спросить, так силен был пережитый ужас.
– Ничего. – Он недоуменно пожал плечами, ухмыльнулся своей кривоватой улыбкой, и Марта его почти возненавидела.
– Видишь, Марточка, ты пустое место даже для таких, как наш новый родственник. – Анастасия неспешно облизнула пурпурные губы, и Марта удивилась, что язык у нее самый обыкновенный, а не по‑змеиному раздвоенный. По ядовитости Анастасия даст фору самой опасной гадюке. По ядовитости и коварству...
– А ты хороша, Настена! – Задремавший прямо за столом Эдик вдруг встрепенулся. – Одним махом семерых убивахом! И младшую сестренку уделала, и нового родственничка приложила. – Он радостно хрюкнул, спросил заговорщицким шепотом: – А может, ты и сама бы не прочь с ним... За такие‑то деньжищи?!
– Урод! Семейка уродов! – Анастасия швырнула столовый нож, вскочила из‑за стола. – Спать пошла! Надоели!
– Ага, давай! – Эдик прощально взмахнул салфеткой. – Тебе ж еще в Париж лететь! Или с Парижем ты теперь пролетаешь?
– Как фанера над Парижем... – пропела Верочка.
– Сволочи! – Анастасия раздраженно дернула обнаженным плечом, едва не споткнувшись об дремлющего у камина пса, выскочила из столовой.
Следом, не говоря ни слова, встал Илья. Наверное, переговоры с адвокатом не принесли желаемого результата, потому что выглядел он еще мрачнее, чем днем.
– А где «до свидания, дорогие родственники»? – поинтересовался Эдик, до самого края наливая в бокал неразбавленное виски. – Где пожелания спокойной ночи?
– Пошел к черту! – буркнул Илья и громко хлопнул дверью.
– Нервные все какие стали. – Эдик опрокинул в себя содержимое бокала, зажевал виски куском ветчины, сказал задумчиво: – Ну, к черту так к черту! Пойду я, ребятки.
Он встал, чтобы не упасть, ухватился за скатерть, едва не сбросил со стола посуду, постоял немного, ловя равновесие, отвесил оставшимся шутовской поклон и снова едва не свалился.
– Не могу сказать, что вечер удался, но бывало и хуже. Я тут прикинул, десять процентов – это еще не самый плохой вариант. Это даже кое‑что на орешки останется.
– На какие орешки, Эдик? – Верочка раздраженно поморщилась.
– На золотые, – сказал он и подмигнул Марте. – Удаляюсь, сестренки и братишки. Скучно с вами.
С уходом Эдика в столовой сразу стало пусто и тихо. Вязкую предполуночную тишину разбавляло лишь монотонное тиканье настенных часов.
– А ты уже устроился в доме, Арсений? – Ладошка Верочки многозначительно легла на руку Крысолова, а в голосе добавилось томных ноток.
– Не успел пока. – Он не спешил убирать руку, он улыбался вежливо‑заинтересованной улыбкой. От улыбки этой Марте стало вдруг тошно, захотелось поскорее уйти.
– Так я тебе покажу, если не возражаешь. – Верочка легонько царапнула коготками скатерть. Звук получился мерзкий, зубодробительный.
– Не возражаю. – Из‑за желтых стекол было не понять, куда смотрит Крысолов. – Наоборот, я буду тебе очень признателен.
Вот и сговорились... Марта аккуратно, стараясь не выдать своего раздражения даже жестом, встала из‑за стола. Мужчина может быть трижды медиумом, но если за него возьмется такая профессионалка, как Верочка, он не устоит. Крысолов вот не устоял...
Когда Марта проходила мимо собаки Баскервилей, та недовольно рыкнула, обнажая устрашающего вида клыки.
– Спокойной ночи, Марта! – послышался вслед вкрадчивый голос Крысолова. – Хороших снов.
Она замерла, пытаясь понять, чего в голосе больше, насмешки или угрозы. Интуиция вопила, что с последней их встречи Крысолов изменился, что от прежней его бесшабашности не осталось и следа, но разум не хотел верить интуиции, пытался найти происходящему разумное объяснение. Ей просто пожелали спокойной ночи. Проявление вежливости, не более того. Тогда отчего же так тошно и муторно?
– Спокойной ночи, – сказала она, не оборачиваясь, боясь столкнуться взглядом с непроницаемой броней желтых стекол.